Глава 17. Лудина гора

Освобождение Волоколамска вызвало у Гитлера истерику. Но, побесновавшись, побросав в своих генералов тупыми предметами, фюрер отдал приказ держаться до последнего солдата.

И приказ этот должен быть выполнен «с железной энергией и беспощадной решительностью».

Несмотря на свою, часто показную, эмоциональность, Адольф прекрасно понимал, что произойдет, как только немецкие войска начнут отступление – фронт развалится, и начнется великий драп.

Поэтому немцы цеплялись за каждый куст, за каждую высотку.

Чтобы избавится от врага, советский солдат должен был уничтожить его.

Сразу за Волоколамском фашисты закрепились на Ламе – речушке извилистой, местами глубокой. Протекала Лама с юга на север, к западу от города, вот на ее-то крутом берегу немцы и закрепились. Около самой реки поднималась Лудина Гора – господствующая высота, с которой все видать на километры.

Вот тут-то немцы и взялись крепить линию обороны, в спешном порядке зарывали в землю танки, возводили на склонах девяносто четыре дота и дзота. Семьдесят три блиндажа, соединенные глубокими траншеями, опоясали высоту, а поля вокруг «засевали» минами.

Делалось все по-немецки основательно – гитлеровцы на полном серьезе собирались зимовать на ламском рубеже. В их землянках были сложены кирпичные печи, квартирмейстеры натаскали отовсюду теплых одеял, даже буфеты и столы приволокли.

Катуков был ученый и штурмовать Лудину Гору не стал. Вместо этого приказал искать слабое звено в обороне противника.

Таким оказалось село Ивановское, расположенное на правом фланге. Село хоть и простреливалось с Лудиной Горы и из-за Ламы, с немецких батарей, но его взяли-таки.

Немцы отступили за реку, в Михайловку. Пехотинцы и танки из группы Катукова устремились туда же, не давая врагу передышки.

Хотя слово «устремились» не совсем подходящее. Поползли – так будет вернее. Мотострелки в белых маскхалатах ползком одолевали снежное поле, а мороз стоял не слабый – пальцы леденели, ноги коченели, словно отнимаясь. Снаряды и мины то и дело буравили воронки, а «тридцатьчетверки», поддерживая огнем пехоту, дожидались, когда саперы проложат для них хотя бы узенькую дорожку.

Уже и вечер надвинулся, белые снега налились синевой, а мотострелки все ползли и ползли, отвоевывая шаг за шагом родную, но такую студеную землю. За восемнадцать часов они одолели километр, но это был очень длинный километр…

И вот ротный поднялся, повел своих в атаку. Спины им прикрывали танки. Взяли Михайловку.

Темнело, и Репнин еле разглядел брошенные орудия и чужих мертвецов, заносимых поземкой.

На следующий день стрелковая бригада, приданная группе Катукова, заняла деревню Владычино.

Ламский рубеж был прорван, а сама река форсирована.

Немцам это очень не понравилось – только устроились, чтобы перезимовать в тепле, и на тебе! Что, опять все бросать и бежать, замерзая в этих проклятых русских снегах?

28 декабря фрицы пошли в контратаку.

С утра, как вестник несчастий, над Михайловкой и Ивановским пролетела «рама». Вслед за этим самолетом-шпионом явились «Юнкерсы», прозванные «лаптежниками» – с ревом и воем они пикировали на укрепления РККА, сбрасывая бомбы на машины и строения. Следующим номером программы стал артобстрел из дальнобойных орудий.

А затем немцы вышли из села Тимково, что у самой Ламы, южнее Ивановского, вышли на бой. Впереди катились танки, за ними шагали цепи пехоты, сзади волочились тягачи с пушками.

Это был весьма опасный момент, ведь у Катукова в Ивановском был лишь комендантский взвод, минометная рота да артиллерийский дивизион неполного состава. Но и отступать никак нельзя! Тогда в окружение попали бы части, прорвавшиеся к Михайловке, пришлось бы отходить обратно к Волоколамску.

И что же? Все зря?

Комбриг приказал: «Всех под ружье!»

Артиллеристы накрыли огнем пару немецких танков, минометчики не позволили фашистам развернуть орудия – перебили расчеты. Доблестный вермахт редел под русскими пулями, а потом свое веское слово сказали «катюши».

Битые под Ивановским, немцы двинулись на Михайловку, где закрепился мотострелковый батальон 1-й гвардейской танковой, которым командовал капитан Голубев. Пехотинцев поддерживали зенитная батарея лейтенанта Милевского и три танка из роты старшего лейтенанта Лавриненко…

…Репнин расположил свой взвод между рощицей и глубокой лощиной.

– Как у Мценска! – оскалился Федотов, несколько ревниво поглядывая на наводчика – дескать, тебя там не было, мценские дела только наши.

Геша кивнул.

Людей и техники отчаянно не хватало, комбриг и командарм постоянно тасовали части, затыкая то одну дыру в линии обороны, то другую. Всю его роту повзводно раскидали по фронту в сто километров – силенок у рации не хватит, чтобы связаться.

Репнин посмотрел в сторону лощины – там устроились зенитчики. Недалеко от дороги, между Ивановским и Михайловкой, Милевский держал под прицелом и дорогу, и небо.

Утром на огневые позиции налетели пять «Юнкерсов», но сбросить бомбы так и не смогли – заградительный огонь спугнул «лаптежников».

– Иваныч, выдвигайся во-он к тому холмику. Глянем на фрицев невооруженным глазом…

– Понял.

Танк лязгнул сочленениями и выбрался на пригорок. Весь не показываясь – так, чтобы обеспечить видимость из командирской башенки.

По белому полю лезла черная мошкара – немецкие пехотинцы. Цепью ползли коробочки танков.

– Ровно десять! – сосчитал Фролов.

– Подпустим поближе, – решил Геша.

Он уже привык к новой машине. Здесь и двигатель шумел не так, и корпус отзывался иначе. До идеала было еще далеко, но все же «Т-34Т» был куда лучше прежней «тридцатьчетверки».

Броню бы еще получше, да защиту динамическую… Пушку бы стабилизировать в двух плоскостях…

Ишь, губу раскатал! Все будет – во благовремении.

– Фрол, сколько до них?

– Чуть больше километра.

– Можно было и раньше.

Наводчик головой покачал:

– Уж сколько стреляю, а до сих пор не привыкну. Моща!

– То ли еще будет… Бронебойный!

– Есть! Готово.

– Фрол, бей по центру, потом по левому флангу.

– Понял.

– Капотов! Петров! Выбирайте цели на правом фланге.

– Понял! – ответил Николай.

– Петров! Спишь, зараза?

– Да нет, – откликнулся, наконец, тот. – Микрофон искал, как дурак. Забыл, что тут эти… ларингофоны.

– Действуй.

– Есть!

– Огонь!

Рявкнула пушка, звон в ушах заместился звяканьем гильзы. Заработало два вентилятора – вытяжной и нагнетающий.

«Прелесть!»

– Огонь!

Первый снаряд поразил «тройку», пробив той корпус. «Тройка» заскребла гусеницами, развернулась, словно подставляя борт, и замерла.

Было видно, как открываются люки и немецкие танкисты вываливаются в снег.

– Добавь осколочным!

– Есть!

Второй бронебойный угодил в «четверку», что перла на левом фланге, но чуток не туда – снаряд расколошматил ей ведущее колесо вместе с гусеницей. Называется – приехали.

А вот осколочно-фугасный упал хорошо, как надо, накрывая и бегущих танкистов, и прореживая цепь мотострелков.

– Бронебойный!

– Готово!

– Огонь!

Танк содрогнулся, посылая горячий подарок немецкому «панцеру». Немцы огрызались, но позиция у Репнина была получше. А потом подключились зенитчики – два орудия из четырех стали бить по «доблестному вермахту».

Репнин связался с Милевским:

– Алё, боги войны!

– Батарея слушает.

– Привет, батарея! Как жизнь?

– Хреновато. Ранило вот.

– Эк тебя…

– Я Серкова поставил командиром, он у нас замещает политрука. Человек стоящий.

– Понятно. Мы сейчас пошалим немного, а вы там, наверное, все внимание воздуху. Вроде как летит что-то с крестами. Бомберы, скорей всего.

– Видим, видим!

– Удачи. Взвод, слушай мою команду! Выдвигаемся вперед и разъезжаемся. Борта не подставлять! Маскируемся за дорожной насыпью, и, вон, где холмики…

– Бугорки… – проворчал Бедный.

– Разговорчики в строю! – весело парировал Репнин. – Вперед!

Танк взревел, одолевая бугор, и скатился по пологому склону.

– Бронебойным!

– Готово!

– Огонь! Дорожка!

Взвод выпустил три снаряда, и два из них нашли свои цели – танки не раскачивались на пружинной подвеске, шли ровно, и пальба на ходу удавалась куда чаще, чем раньше.

– Осколочный!

– Есть! Готово!

– По пехоте – огонь!

– Выстрел!

Капотову удалось подбить еще один «Т-IV» – снаряд почти снес башню. Та перекосилась, открывая нутро, и Николай вбил туда осколочный – снаряд лопнул на броне, но фонтан огня и хорошая порция горячих, рваных железяк сделала свое дело.

Из щели ударило встречное пламя, превращая боекомплект в огненную погибель для экипажа.

– Воздух!

Земля вздрогнула, ощутимо шатнув «тридцатьчетверку», и сразу же еще один сильный вздрог.

– Бомбами лупят!

– Иваныч!

– Смотрю я, смотрю…

Механик-водитель повел машину зигзагом к небольшим холмикам, что выпирали из снега между советскими и немецкими танками.

Не холмикам даже, кучам скорее. А все ж…

– Есть! Сбили один!

Геша глянул в перископ. Один из кривокрылых «Ю-87», выходя из пике, поймал зенитный снаряд – кабина в одну сторону, кувырком, а все остальное плюхнулось в снега и рвануло.

Сумерки сгущались, а немцы не знали угомону. Наверное, их влекли протопленные избы Михайловки.

Иногда потемки расчерчивали красные рваные шнуры трассирующих пуль. Снаряды рвались клубами огня, выхватывая из темноты круги грязного снега.

Репнину удалось связаться по радио с комбригом. Доложив обстановку, спросил:

– Жду приказаний, товарищ генерал-майор!

– Приказ один, товарищ Лавриненко, – биться! До последнего снаряда, до последнего патрона!

– Есть биться!

Потянулись долгие, изматывающие часы ночного боя. Борзых стрелял экономными очередями, но часто, «подметая» бугорчатые снежные наносы. Снаряды тоже расходовались без счету – Фролов стрелял веером, рассылая осколочные. Те косили пехоту – и высвечивали серые глыбы танков.

И тогда уже Федотов заряжал бронебойным. Пальба шла «по памяти», но, если быстренько прицелиться, навести, то попасть можно было. И попадали.

Особенно удачными были те попадания, когда вражеский танк загорался – огромный костер давал неплохое освещение.

Лишь поздно ночью наступило некое затишье.

– Прогуляюсь, – сказал Репнин.

Осторожно отворив люк, он вылез, ступая по остывающей броне – дизель заглушили, чтобы не выдавать танк шумом.

«Хорошо, что ПНВ пока не в ходу…»

– Стой, кто идет? – послышался из темноты строгий, вздрагивавший голос.

– Свои. Серков где?

– Тута я. Товарищ Лавриненко?

– Он самый. Как вы? Живые все?

– Двоих подранили.

– Понятно. Вот что, предлагаю перебраться в Михайловку, а то мы здесь в голом поле.

– Дело говоришь.

– Пушки к своим грузовикам цепляйте, сами можете к нам на броню, все теплее будет.

– Ну, если так… Давай.

– Готовьтесь тогда.

Когда танковые дизели взревели, из темноты донеслась пара заполошных выстрелов. Прицепив зенитки, «трехтонки» покатили к деревне. Их прикрывали два танка.

«Тридцатьчетверка» Репнина двигалась задним ходом и лишь затем, отъехав на приличное расстояние, развернулась.

Артиллеристы с танкистами построились в боевую колонну, и Геша вызвал Катукова:

– Товарищ генерал-майор, решил прорываться на Михайловку, так как дорога на Ивановское отрезана. Будем сражаться за Советскую власть до последнего!

Комбриг дал «добро».

Михайловка была наполовину занята немцами, так что просто взять и заехать в населенный пункт не получилось бы. Приходилось расчищать себе путь огнем из пулеметов.

Разведка долго искала своих, нашла, и зенитчики влились в батальон Голубева.

Заночевать танкистам удалось хоть и в нетопленой, но избе.

Через три часа полусна-полудремы Геннадий скомандовал подъем.

Злые от недосыпу, танкисты очистили дорогу Михайловка – Ивановское от гитлеровцев. Контратаки противника захлебнулись.