ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ
I
Рэйми Вузерспун в письме из Франции сообщал, что был отправлен на фронт, легко ранен и произведен в капитаны. В радости и гордости Вайды Кэрол старалась почерпнуть лекарство от своего уныния.
Майлс продал молочную ферму. Теперь у него было несколько тысяч долларов. Прощаясь с Кэрол, он стиснул ей руку и пробормотал:
— Куплю ферму в Северной Алберте, как можно дальше от людей.
Он резко повернулся. Но в его походке не было прежней упругости, его удаляющаяся спина была спиной старика.
Говорили, что, уезжая, он проклял город. Были разговоры о том, чтобы арестовать его и пронести по городу на жерди.
Ходили слухи, что на станции старый Чэмп Перри отчитал его: «Лучше не возвращайтесь. Мы уважаем ваших покойников, но у нас нет уважения к богохульнику и предателю, который не хочет ничего сделать для своей родины и купил только одну облигацию займа Свободы».
Некоторые из присутствовавших на станции рассказывали, будто Майлс ответил необычайно нагло, вроде того, что он любит немецких рабочих больше, чем американских банкиров. Но другие утверждали, что он не нашелся, что ответить ветерану, и просто отступил на площадку вагона. Однако все сошлись на том, что он сознавал свою вину, потому что, когда поезд выходил из города, один фермер видел, как «Красный швед» стоял на площадке и глядел в окно. Его дом с пристройкой, сделанной всего лишь четыре месяца назад, находился очень близко от железнодорожного полотна.
Когда Кэрол пошла туда в последний раз, она увидела на солнышке возле хлева тележку Олафа с четырьмя красными катушечными колесами и прикинула, может ли зоркий глаз заметить с поезда тележку…
В этот день она нехотя приступила к работе в Красном Кресте. Молча шила и упаковывала вещи, в то время как Вайда читала вслух военные бюллетени. Кэрол ничего не сказала в ответ на замечание Кенникота: «Судя по словам Чэмпа, этот Бьернстам был действительно дрянной человек. Хоть и жаль Би, комитету содействия, собственно, следовало заставить его стать патриотом. Ведь они могли намекнуть, что посадят его в тюрьму, если он не явится купить облигации займа. Они отлично проделали этот трюк со многими фермерами-немцами».
II
Докторша Уэстлейк не могла воодушевить Кэрол, но она была неизменно ласкова, и в конце концов именно у нее Кэрол нашла сочувствие и, всхлипывая, поведала ей историю Би.
Встречала Кэрол часто и Гая Поллока на улице, но он уже не существовал для нее. Остался только его приятный голос, высказывавший замечания о Чарлзе Лэме и солнечных закатах.
Особенное впечатление произвело на Кэрол более близкое знакомство с миссис Фликербо, высокой, худой, порывистой женой адвоката. Кэрол как-то встретилась с ней в аптеке.
— Гуляете? — буркнула миссис Фликербо.
— Да, вышла погулять.
— Гм! Вы, видимо, только одна в городе и не разучились ходить пешком. Пойдемте ко мне. Выпейте у меня чашку чаю.
От нечего делать Кэрол пошла. Но ей было неловко под любопытными взглядами прохожих, обращенными на наряд миссис Фликербо. Хотя был август и стояла жара, на миссис Фликербо была мужская шляпа, облезлое боа, похожее на дохлую кошку, нитка поддельного жемчуга, блуза из дешевого атласа и вздернутая спереди толстая суконная юбка.
— Заходите, садитесь! Ткните ребенка вон в ту качалку! Простите, что принимаю вас в такой крысиной норе. Вы не любите этот город, я тоже! — проговорила миссис Фликербо.
— Как вам сказать…
— Знаю, что не любите!
Кэрол сразу оживилась.
— Ну что ж, это правда! Но я верю, что когда-нибудь разрешу затруднение. Должно быть, я шестиугольная затычка; и выход один: найти шестиугольную дыру.
— Откуда вы знаете, что найдете? — спросила миссис Фликербо.
— Возьмите миссис Уэстлейк. Она по природе жительница большого города: ей надо бы житъ в хорошем старинном доме в Филадельфии или в Бостоне. Так вот она спасается чтением.
— А с вас довольно было бы этого — только читать без конца и ничего больше не делать?
— Нет, но… Не может же человек все время только ненавидеть город!
— А почему бы нет? Я могу! Я ненавижу его уже тридцать два года. Я здесь умру и до самой смерти не перестану ненавидеть его. Мне следовало бы в свое время заняться делами. У меня были порядочные способности к счету. Все это теперь позади. Многие считают меня сумасшедшей. Верно, это так и есть. Сижу и скулю. Хожу в церковь и пою гимны. Меня считают религиозной. Чушь! Просто стараюсь забыть стирку, глаженье и штопанье носков. Если б мне заняться торговлей!.. Джулиус никогда об этом и слышать не хотел. А теперь уже поздно!
Кэрол сидела на жесткой кушетке. Она была в глубоком ужасе. Значит, эта постылая жизнь может тянуться вечно? Неужели когда-нибудь она, Кэрол, тоже будет оскорблять себя и своих ближних, расхаживая по Главной улице в образе старой, высохшей, чудаковатой женщины в изъеденной молью горжетке? И она поплелась домой, чувствуя, что капкан окончательно захлопнулся. С уснувшим мальчиком на руках она вошла в дом — хрупкая маленькая женщина, все еще привлекательная, но с глубокой безнадежностью во взоре. Она спотыкалась под тяжестью своей ноши.
Вечером она сидела на крылечке одна. Кенникоту нужно было проведать миссис Дэйв Дайер.
Тихие ветви, темная дымка сумерек, улица, окутанная тишиной. Слышался только шелест автомобильных шин на мостовой, скрип качалки на крыльце у Хоулендов, шлепок по руке, на которую сел москит, невнятный звук чьего-то разговора, то возникавший, то вновь лениво замиравший от жары, четкий ритм сверчков, шорох ночных бабочек, бьющихся об оконную сетку, — звуки, которые и есть тишина в чистом, кристаллизованном виде. Это была улица за пределами мира, за рубежами надежд. Кэрол могла здесь сидеть до скончания века, и никогда перед ней не прошла бы нарядная процессия или интересный человек. Это была скука, доведенная до осязаемости, улица, выстроенная из душевной усталости и пустоты.
Прошла Миртл Кэсс в сопровождении Сая Богарта. Она хихикала и дергалась, когда Сай, следуя законам провинциального ухаживания, щекотал ей ухо. Они брели обычной походкой влюбленных, пританцовывая, шаркая подошвами, выбрасывая ноги в стороны, и бетонный тротуар отзывался ломаным синкопированным тактом. Их голоса рождали смутную тревогу. И для женщины, которая тихо покачивалась в качалке на крыльце докторского дома, ночь вдруг ожила: она почувствовала, что повсюду во мраке разлито горячее дыхание жизни и что ей не приобщиться к нему, пока она сидит тут и чего-то ждет… Ведь должно же что-то случиться?
