Глава 15

Я частенько зажимала кнопку дверного звонка и трезвонила в дверь, чтобы позлить Артура. Сквозь оглушительный перезвон было слышно, как он, ругаясь вполголоса, грузно бежит через весь дом. «Господи боже, Тиф», – пыхтел мой приятель, завидев меня на пороге.

Сегодня я постучала, не в силах вынести знакомый трезвон.

Оператор стоял позади меня, и в кадре отчетливо виднелась складка у меня на боку. Я потребляю меньше семисот калорий в день, а из-под тесьмы бюстгальтера все равно выпирает жир. Откуда?

Миссис Финнерман открыла дверь. Старость и одиночество обрушились на нее, объединив усилия и заранее поделив трофеи. Ее волосы потускнели и поседели, щеки одрябли, уголки рта опустились. Миссис Финнерман всегда была приземистой бесформенной женщиной (Артур, с его ростом и весом, пошел в отца). Мне казалось особенно несправедливым, что женщина, на долю которой выпало такое горе, была от природы слаба и беззащитна: вялые мышцы, сильная близорукость, предрасположенность к мигреням и частым гайморитам.

В конце девятого класса, весной, когда жизнь наконец вошла в колею и наметился четкий водораздел – до нападения и после, – мне пришло письмо от миссис Финнерман. Письмо было нацарапано корявым, прыгающим почерком, словно миссис Финнерман писала его в машине, несущейся на всех парах по изрытой дороге. Ей жаль, что обстоятельства вынудили меня поступить так, как я поступила, писала она. Она понятия не имела, что Артура переполняют гнев и ненависть. Как она могла проглядеть, что творится с ее единственным ребенком, снова и снова упрекала она себя.

Мама запретила мне отвечать ей, но я все равно написала. («Спасибо. В его поступке нет вашей вины. И я его не ненавижу. Даже скучаю иногда».) Я сложила листок вдвое и просунула его под входную дверь, когда машины миссис Финнерман не было видно. На очную беседу я не решалась и чувствовала, что миссис Финнерман тоже к ней не готова.

Миссис Финнерман изредка писала мне после того, как я окончила университет, и между нами наладилась своеобразная переписка. Узнав, что я собралась замуж, она прислала мне открытку с поздравлениями. Время от времени она писала мне про понравившиеся ей статьи в «Женском журнале». Одну из них – «Как Фейсбук делает вас несчастными» – она вырвала из журнала и отправила мне вместе со статьей из «Нью-Йорк таймс», озаглавленной «Угнетающее влияние Фейсбука». Даты выхода обеих статей были обведены маркером: моя статья вышла в мае 2011 года, а статья из «Нью-Йорк таймс» – в феврале 2012 года. «Ты обставила «Таймс!» Так держать, Тифани!» – приписала миссис Финнерман. Всё это выглядело как дружеская переписка, хотя на самом деле дружеских отношений между нами не было. В последний раз мы виделись еще до школьной трагедии.

– Здравствуйте, миссис Финнерман, – робко улыбаясь, поздоровалась я.

Ее глаза вдруг набухли, как мокрое бумажное полотенце. Я неуверенно шагнула ей навстречу, но она суматошно замахала руками, уходя от моих объятий.

– Со мной всё в порядке, – повторяла она. – Всё в порядке.

На кофейном столике в гостиной громоздились фотоальбомы и старые газеты. На пожелтевшей передовице «Филадельфия инквайрер» стояла большая кружка, прямо на заголовке «Полиция считает, что стрелявшие действовали одни». Миссис Финнерман взяла кружку в руки, и теперь заголовок гласил: «Полиция считает, что стрелявшие действовали не одни».

– Пить хотите? – спросила миссис Финнерман. Она пила только зеленый чай: однажды я наткнулась на ее запасы, когда после забитого косяка шарила по кухонным полкам в поисках «Нутеллы».

– Ах, это, – снисходительно протянул Артур, пока я с удивлением разглядывала банку. Для таких, как я, зеленый чай был в диковинку. Моя мама пила только растворимый кофе. – Понимаешь, мама ярый противник кофе.

– Чай подойдет, – ответила я на предложение миссис Финнерман.

Ненавижу чай.

– Точно? – Ее толстые очки соскользнули вниз, и она поправила их указательным пальцем, как это делал Артур. – У меня и кофе есть.

– Ну, тогда кофе, – сдержанно рассмеялась я, и миссис Финнерман тоже, к моему облегчению.

– А вам? – обратилась она к остальным.

– Кейтлин, мы же договаривались. Пожалуйста, ведите себя так, будто нас тут нет, – поправил ее Аарон.

На секунду мне показалось, что миссис Финнерман вот-вот расплачется. Я приготовилась, задержав дыхание, но, к всеобщему удивлению, она только всплеснула руками и криво усмехнулась.

– Можно подумать, это так просто.

Миссис Финнерман удалилась в кухню. Стукнули дверцы шкафа.

– С молоком и сахаром?

– Без сахара! – откликнулась я.

– Каково это: снова оказаться здесь? – спросил меня Аарон.

Я огляделась на выцветшие обои с королевскими лилиями, на арфу, задвинутую в угол. Раньше миссис Финнерман брала ее в руки; теперь струны обвисли и топорщились, как пересушенные кончики волос.

– Странно, – отозвалась я и тут же вспомнила, что Аарон велел мне отвечать развернуто, а не односложно: впоследствии монтажер вырежет его голос, поэтому мне следовало отвечать развернуто. – Очень странно вновь оказаться в этом доме.

– Вот, пожалуйста. – Аккуратно ступая, в гостиную вошла миссис Финнерман и протянула мне неказистую чашку – должно быть, ручной работы. На днище виднелась надпись: «Маме с любовью от Артура, 2/14/95». Ручки не было. Мне пришлось поминутно перекладывать чашку из одной руки в другую, чтобы не обжечься.

– Спасибо, – поблагодарила я, сделав глоток.

Миссис Финнерман забилась в свое кресло рядом с диваном. В ожидании указаний мы обе взглянули на Аарона.

Аарон показал рукой на свободное место возле меня.

– Кейтлин, может, присядете на диван рядом с Ани?

Миссис Финнерман кивнула.

– Конечно-конечно, – пробормотала она и, обойдя кофейный столик, уселась на другом конце дивана. Ее сдвинутые колени смотрели в сторону входной двери – в другую сторону от меня.

– Будет лучше, если вы чуточку придвинетесь друг к другу. – Аарон свел вместе указательный и большой пальцы.

Не поднимая глаз на миссис Финнерман, я «чуточку» придвинулась к ней, предполагая, что на ее лице тоже застыла вежливая каменная улыбка.

– Так гораздо лучше, – одобрил Аарон.

Съемочная группа ожидала, когда мы с миссис Финнерман заведем разговор, однако мы сидели в полной тишине, слышно было только, как на кухне жужжит посудомоечная машина.

– Может, полистаете фотоальбом? – предложил Аарон. – И немного поговорите об Артуре?

– Я бы с удовольствием посмотрела фотографии, – нерешительно вставила я.

Миссис Финнерман механически потянулась к фотоальбому в белой обложке, смахнула с него пыль и положила к себе на колени.

Скрипнула обложка. Миссис Финнерман, моргнув, уставилась на фотографию трехлетнего Артура. В руке он держал пустой вафельный рожок из-под мороженого и плаксиво приоткрыл рот.

– Это мы в Авалоне, – пробормотала миссис Финнерман. – Над ним пролетела чайка и крылом сбила мороженое.

Я улыбнулась.

– Мы с Артуром целыми ведрами поглощали мороженое, сидя на кухне.

– Да, Артур любил поесть. – Миссис Финнерман заставила себя перевернуть страницу. – Но ты? Ты же такая худышка.

В ее голосе прозвучала неуловимая угроза. Я притворилась, будто пропустила ее замечание мимо ушей.

Миссис Финнерман опустила голову и тоскливо вздохнула, глядя на фотографию Артура в обнимку с палевым лабрадором, к мягкой шерсти которого Артур любяще прижимался щекой.

– Это Касси, – сказала миссис Финнерман, показав пальцем на собаку и улыбаясь одними губами. – Артур обожал ее. Она спала с ним каждую ночь.

За нашими спинами шевельнулся оператор, направив объектив на фотографию.

Я протянула руку, чтобы придержать страницу и как следует рассмотреть фотографию, но миссис Финнерман вдруг прижала альбом к груди, уткнувшись подбородком в кожаный корешок. По ее щеке скатилась слеза и повисла на подбородке.

– Он так горевал, когда она умерла. Плакал навзрыд. Он был не такой, как о нем говорят. У него были чувства.

«Как о нем говорят». Психопат, лишенный подлинных человеческих чувств, способный лишь подражать другим людям, имитируя раскаяние, горе, сочувствие.

Понадобилось немало времени и усилий, чтобы восстановить расстановку сил между Артуром и Беном и понять, кто из них верховодил. Понимание их мотивов подвело бы своеобразную черту и помогло бы предотвратить похожую трагедию в других школах. Над изучением материалов следствия – дневников Артура и Бена, их «зачеток», показаний соседей и друзей – работали самые именитые психологи страны, и все они пришли к одному и тому же заключению: зачинщиком был Артур.

Я изобразила на лице сочувствие, которое не раз видела на лице Артура, и спросила:

– Знаете, о чем я вспоминаю чаще всего?

Миссис Финнерман вытащила бумажную салфетку и, побагровев, громко высморкалась.

– О чем? – переспросила она, вытирая нос сложенной вдвое салфеткой.

– О том, как он помог мне, когда я впервые пришла в Брэдли. И еще он единственный, кто заступился за меня, когда все остальные отвернулись.

– Да, он был такой, мой мальчик, – дрожащими губами пролепетала миссис Финнерман. – А вовсе не чудовище.

– Я знаю, – сказала я, не разбирая, правда это или ложь.

И все-таки я верю тому, что все говорят об Артуре. Впрочем, из отчета доктора Аниты Перкинс следует, что психопаты всё же способны проявлять истинные эмоции и неподдельно сопереживать другим. Хочется верить, что Артур мне действительно сопереживал, хотя доктор Перкинс, оценив личность Артура по специальному опроснику для выявления психопатии, выставила ему высший балл.

Выходит, всё, что Артур для меня сделал – и когда по-братски встал на мою защиту, и когда с ножом в теле пролопотал свои последние слова «я только хотел помочь», – либо имитация доброжелательности, либо тщательно продуманная манипуляция. В отчете доктора Перкинс говорилось, что психопаты с легкостью находят ахиллесову пяту своих жертв и используют их слабости. Когда пришло время блефовать по-крупному, Нелл тихо курила в сторонке – Артур дал ей сто очков вперед.

Бен – депрессивный юноша с суицидальными наклонностями – не был предрасположен к насилию в той же степени, что Артур, однако сама идея не вызывала у него отторжения. Учась в средней школе, они с Артуром придумывали кровавые расправы над учителями и дебилами-одноклассниками. Для Бена это был всего лишь повод посмеяться, но Артур выжидал подходящий момент, чтобы осуществить жестокие фантазии.

Момент подвернулся в день рождения Келси. Не вынеся унижений, которым его подвергли Дин и Пейтон, Бен попытался покончить с собой. Из дневников Артура следует, что он предложил Бену устроить бойню в Брэдли, – повторить «Колумбайн», – когда навещал приятеля в больнице, недели через две после неудавшегося самоубийства. Артуру пришлось дожидаться пересменки медсестер, дежуривших в палате Бена, чтобы поговорить с приятелем с глазу на глаз. («Можно подумать, мы беспомощные младенцы!» – возмущался он в дневнике.) Краеугольным камнем их арсенала стало то самое отцовское ружье. Артур собирался раздобыть поддельный паспорт. Он легко сошел бы за восемнадцатилетнего, поскольку выглядел гораздо старше своего возраста. В интернете они нашли инструкции, как соорудить самопальную бомбу. Это оказалось им под силу – парни они были неглупые. Артур догадывался, что Бен сломался и перешел черту. Бену нечего было терять – он просто хотел умереть. А раз уж он решился, то почему бы не отомстить подонкам за их издевательства?

Из общей картины, очерченной журналистами, следовало, что Бена и Артура третировали в школе, при этом среди причин упоминались странное поведение, лишний вес и гомосексуализм. Однако версия Федерального бюро расследований сильно отличается от измышлений в прессе и не имеет ничего общего с последствиями школьной травли. Бен не был гомосексуалистом, в отличие от Артура (который не скрывал своих предпочтений). То, что Оливия якобы видела Артура и Бена, уединившихся на Месте, – тупое, отчаянное вранье, которое трагичным образом подлило масла в огонь. Слух этот разозлил и глубоко ранил Бена, и Артур вцепился в него крепкой хваткой. «Я обещал ему Оливию», – записал он в дневнике, положив начало списку приговоренных. Впрочем, Артуру список был ни к чему. Он не собирался сводить счеты с врагами или мстить мучителям. Им двигало презрение. Своей мишенью он избрал тех, кто, по его мнению, был глупее его, – проще говоря, практически всех. Он намеревался взорвать столовую в тот момент, когда там будет Акула, Тедди, я и милая старушка, которая готовила ему бутерброды, прокладывая между котлетой и ветчиной ломтик сыра, как ему нравилось. Мы заслуживали своей участи. В ожидании взрыва он прятался в пустующих спальнях на верхнем этаже, после чего собирался спуститься, добить тех, кто попадется ему на пути, и покончить с собой. Он знал, что полицейские будут стрелять на поражение, и хотел умереть на своих условиях – психопат не потерпит утраты контроля над ситуацией. Увидев, что из всех самодельных бомб разорвалась только одна, причинив «минимальный» ущерб, он открыл стрельбу.

Отрывки из отчета доктора Перкинс публиковались в прессе. Дочитав отчет до середины, я вдруг поняла, что речь идет обо мне, и перечитала все еще раз с самого начала. Мне словно показали фотографию, на которой я не могла себя узнать, – кто вот эта надутая девочка на заднем плане? Она знает, что у нее двойной подбородок? Тот редкий момент, когда смотришь на себя чужими глазами, потому что эта надутая девочка и есть ты.

Доктор Перкинс заключила, что тандем Артура и Бена имел характер так называемых диадных отношений, когда преступники взаимно подпитывают свою жажду крови. В диаде «психопат – депрессивная личность» тон задает психопат, который только и ждет, чтобы его раззадорили. Вспыльчивый партнер может оказать ему неоценимую услугу и подстегнуть к решительным действиям. Артур и Бен готовились к нападению около полугода. Почти все это время Бен провел в психбольнице, ломая комедию, чтобы убедить врачей, будто выздоровел и не представляет угрозы для себя самого. Тем временем Артур, стремясь подогреть себя чужой ненавистью, нашел другого униженного и обозленного сподвижника. Тот накручивал его, пока Артур наконец не вскипел. Очевидно, речь шла обо мне, хотя мое имя нигде не упоминалось. Интересно, как бы все повернулось, если бы я не раздраконила Артура в тот день, когда стащила фотографию. Может, он готовился посвятить меня в свои планы. Взять в сообщники.

– Это тоже снято на курорте, – сказала миссис Финнерман, разгладив страницу.

Я с удивлением смотрела на мистера Финнермана, который вальяжно расселся на скамье, выкатив загорелую волосатую грудь. Рядом с ним на скамейке стоял Артур, кричал и тыкал куда-то в небо, а миссис Финнерман держала его за ноги, чтоб не свалился.

– Как поживает мистер Финнерман? – спросила я из вежливости. Я никогда его не видела, хотя у меня хранилась фотография, на которой запечатлен один из самых сокровенных моментов из его жизни. После трагедии он ненадолго объявился в Мейн-Лайне, но вскоре после похорон опять куда-то пропал. Похороны. Да, убийц тоже нужно предавать земле. Миссис Финнерман обзвонила всех раввинов в округе, унижаясь и умоляя провести церемонию. Как хоронили Бена, я не знаю. Никто не знает.

– Крейг снова женился, так что… – Она не договорила и отхлебнула из чашки чаю.

– Извините, – смутилась я.

– Да ничего. – К верхней губе миссис Финнерман пристала чаинка.

– Знаете, у меня тоже есть фотография Артура с отцом.

Внезапно солнце вышло из-за туч, и гостиная озарилась ярким светом. Зрачки миссис Финнерман сузились. Теперь я увидела, что у нее голубые глаза.

– Что ты сказала?

Я покосилась на Аарона. Он держал над нами микрофон и даже ухом не повел.

Обеими руками я обхватила кружку с остывшим кофе.

– Фотография, которая стояла у него в комнате… Она у меня.

– Та, что с ракушками на рамке? – взволнованно уточнила миссис Финнерман.

– Да, – кивнула я. – Та, где Артур с отцом.

Лицо миссис Финнерман сразу посуровело. Даже морщины утратили мягкость и резко обозначились, как трещины на стекле.

– Откуда она у тебя?

Я понимала, что нужно соврать, но у меня все выветрилось из головы. Я никак не могла придумать, как выкрутиться, чтобы не огорчать миссис Финнерман. И я сказала правду.

– Мы поругались, и я схватила фотографию, чтобы позлить Артура. Напрасно я это сделала. – Я уставилась на чашку с холодным кофе. – Мне так и не удалось ее вернуть.

– Верни мне ее, – потребовала миссис Финнерман.

– Конечно, верну, – заверила я. – Мне так…

Миссис Финнерман внезапно вскрикнула.

– Ай! – И грохнула чашкой о столик. Мутно-желтый чай выплеснулся на стопку газет. – Ай-ай!

Миссис Финнерман зажмурилась и сжала руками виски.

– Кейтлин! – воскликнул Аарон.

– Миссис Финнерман! – вскричала я.

– Лекарство, – простонала она. – На раковине.

Мы с Аароном метнулись в кухню. Он первым добрался до раковины.

– Не могу найти! – крикнул он, расшвыривая в стороны какие-то бутылки и губки для мытья посуды.

– В ванной! – сдавленно откликнулась миссис Финнерман.

На этот раз я опередила Аарона, потому что знала, где находится ванная. На краю раковины стоял оранжевый флакон с прикрепленным к нему рецептом: «Принять одну таблетку при первых признаках боли».

– Вот. – Я вытряхнула одну таблетку себе на ладонь. Кто-то из съемочной группы протянул бутылку с водой, и миссис Финнерман приняла свое лекарство.

– Опять мигрень. – Раскачиваясь из стороны в сторону и сжимая голову побелевшими пальцами, она зарыдала. – Не знаю, почему я решила, что смогу. Не надо было соглашаться. Это слишком. Слишком.

– Тебя подвезти? – предложил Аарон, когда мы вышли на улицу.

– Я на машине, спасибо, – отказалась я.

Аарон, прищурившись, оглядел дом, освещенный последними косыми лучами заходящего солнца. Когда-то, задолго до того, как тут появился Артур, это было прекрасное изысканное строение. Интересно, каким его видели ученицы пансиона Брэдли, прибывшие сюда из разных уголков страны, чтобы получить первоклассное образование и пустить его в трубу, выйдя замуж и нарожав детей.

– Не хочу тебя обидеть, – промолвил Аарон, – но мне кажется, на ее долю выпало самое тяжкое испытание.

С ветки слетел пожелтевший листок.

– Я не обижаюсь. Я всегда так думала. Остальные хотя бы погибли достойно.

– Достойно? – переспросил Аарон. Помолчав немного, он понимающе кивнул.

– Все жалеют невинную жертву. Но я лишена этой привилегии. – Я едва не расплакалась от чувства жалости к себе.

Я сказала это не Аарону, а Эндрю – вчера вечером, сидя на краю кровати в его бывшей детской. Его родители уехали к морю. Они всегда выезжали в пятницу ночью, чтобы избежать пробок. Может, заедем к нему, выпьем, а потом я вернусь в гостиницу, предложила я, когда мы ввалились в его машину, тяжело дыша после пробежки вверх по школьной лестнице.

Эндрю, нахмурившись, уставился на меня.

– В чем дело? – удивилась я.

– У тебя что-то в волосах. – Он протянул руку к моим локонам и, нащупав что-то, потянул меня за прядь. У меня голова пошла кругом. – Похоже на щепку. Наверное, прицепилась, когда мы прятались под столом.

В доме его родителей мы выпили водки и, пройдясь по комнатам, очутились в бывшей детской. Разговор вновь завертелся вокруг Люка. И вновь я попыталась объяснить, почему Люк является подтверждением того, что я достойный, порядочный человек.

– Люк Харрисон не женился бы на убийце, – сказала я. – Он меня исправит. Мне нужно, чтобы меня исправили.

Эндрю присел рядом, соприкоснувшись со мной бедром. Порой в метро я попадаю в такую давку, что меня сжимают с обеих сторон. У других людей тесный физический контакт с незнакомым человеком обычно вызывает возмущение, а я втайне этому радуюсь. Тепло соседних тел действует на меня успокаивающе, я даже могу задремать на плече у незнакомца.

– Ты хоть любишь его? – спросил Эндрю, и у меня задрожали веки от усталости, пока я думала, как ответить.

Я различаю гнев, ненависть и разочарование, как ткани, на ощупь: вот это шелк, это – бархат, а это – хлопок. Но ощущения от любви к Люку давно забылись.

Я вложила ладонь в громадную лапищу Эндрю, и он повертел мое обручальное кольцо.

– Я слишком устала, чтобы ответить, – вздохнула я.

Эндрю помог мне лечь. Из моих глаз выкатились несколько слезинок, и я громко всхлипнула, безрезультатно пытаясь дышать носом. Я так разнервничалась, что меня бросило в жар. Меня наверняка сочли бы больной и не пустили бы в школу. Эндрю коснулся моего горячего, вспотевшего лба, встал, выключил свет и не без труда приоткрыл окно. Послышался невнятный гул улицы, и через секунду меня окатило прохладой.

– Свежий воздух не помешает, – сказал Эндрю.

Мне захотелось снова поцеловать его. Он прижался ко мне и обвил мое тело большой мягкой рукой. И вдруг – я даже не успела сбросить туфли – на меня обрушился сон, редкостный и восхитительный, как звездопад.

Мы ужинали в ресторане «Янмин» только по особым случаям: на Новый год, в день рождения и так далее. Там же мы отмечали выпуск из школы – мама, Акула и я. Папа остался дома, сказав, что нам будет веселее «в женской компании».

На парковочной площадке стоял автомобиль Эндрю, вклинившись между двумя внедорожниками. Я толкнула двери и очутилась среди хорошо одетых людей среднего возраста, вдохнула пряный аромат с привкусом соли и масла. Меня охватило то же чувство, что и всегда, когда я входила в этот зал, – предвкушение.

Выйдя от миссис Финнерман, я позвонила маме и извинилась. Мне сейчас не до похода в ресторан, объяснила я.

– У тебя, наверное, был тяжелый день, – сказала мама. Это было больше, чем я услышала от Люка за истекшие двадцать четыре часа. Он прислал сообщение с одной-единственной строкой: «Как дела?» – «Нормально», – написала я в ответ. Его молчание придало мне решимости.

– Добрый вечер. – Метрдотель одобрительно прищурился. – Вы заказывали столик?

Я даже не успела ответить: чей-то высокий голос с удивлением окликнул меня по имени. Я обернулась и увидела маму в компании тети Линды. На обеих были черные брюки со стрелками, шейные платки с мелким рисунком, а на руках звенели браслеты. Праздничная форма для ужина в ресторане.

Пока мы с мамой таращились друг на друга, я быстренько состряпала подходящую ложь. Мне повезло, что она стояла спиной к бару и не заметила Эндрю, который сидел в дальнем углу. Сразу после того, как я ответила на сообщение Люка, я написала Эндрю и предложила «воспользоваться» заранее заказанным столиком в «Янмине». В окошке чата появилось многоточие, потом пропало, и так несколько раз – Эндрю колебался. Наконец пришел ответ: «В котором часу?»

– Я и не знала, что здесь можно заказать еду навынос, – сказала мама, когда мы сели за столик. Она принялась изучать меню. – Надо запомнить.

– А смысл? Они все равно не доставляют заказы, – соврала я, разглаживая на коленях салфетку.

– Мы так далеко живем, – пожаловалась тетя Линда. Она постучала акриловым ногтем по пустому бокалу и капризно обратилась к официанту, убиравшему соседний столик: – Можно мне воды?

Тетя Линда приходилась маме младшей сестрой. С возрастом она стала выглядеть стройнее и привлекательнее, чем мама, и всячески это подчеркивала. Мама заткнула ее за пояс, почти выдав дочь за воротилу с Уолл-стрит, тогда как дочь тети Линды собралась замуж за полисмена.

– Лин, – сказала мама тоном искушенного завсегдатая, – поверь, оно того стоит. Тебе здесь понравится.

Выяснилось, что после того, как я отменила ужин, мама решила сама воспользоваться заказанным столиком. Полагаю, это никак не связано с тем, что Люк заранее оплатил счет своей карточкой. Немного помявшись, я сообщила, что намерена заказать еду с собой и поесть у себя в номере.

В разговоре мама обмолвилась, что папа не захотел составить ей компанию.

– Как это на него не похоже, – буркнула я. Мама вздохнула и попросила «не начинать».

Внезапно тетя Линда рассмеялась.

– Острые равиоли с телятиной? – Она наморщила нос. – Они называют это китайской кухней?

Мама посмотрела на нее с жалостью во взгляде.

– Это фьюжн, Лин.

За маминой спиной Эндрю встал, сделал мне знак рукой и, пройдя зал по периметру, направился в сторону уборных.

– Закажи мне креветки с лимонным сорго, пожалуйста, – попросила я и отложила скомканную салфетку. – Мне нужно в туалет.

Мама посторонилась, выпуская меня из-за стола.

– И это всё?

– И салат. Любой, – через плечо бросила я.

Сначала я заглянула в уборные и даже ворвалась в мужской туалет, сделав вид, будто ошиблась дверью. Усатый глава семейства, вытиравший руки, довел до моего сведения, что дамская комната в другом помещении. Я громко позвала Эндрю по имени и захлопнула дверь, когда усатый с раздражением повторил свои слова.

Мама и тетя Линда сидели ко мне спиной, и я поспешила к выходу. Снаружи воздух был настолько пресным, лишенным каких-либо запахов, что я засомневалась, дышу ли я вообще. Когда глаза привыкли к темноте, я увидела Эндрю. Он стоял, прислонившись к потертому багажнику своего автомобиля с таким видом, будто ожидал меня там весь вечер.

Я бросилась к нему, умоляюще сложив руки.

– Я сама не ожидала такой подставы!

Эндрю шагнул мне навстречу, и мы сошлись в глубокой тени навеса, куда не дотягивался свет уличных фонарей.

– Материнская интуиция. Она почуяла, что ты замышляешь неладное, – сказал он, с напускным коварством пошевелив пальцами согнутых рук.

Я покачала головой и рассмеялась, чтобы дать ему понять, как он ошибается. Слова Эндрю – о том, что мы «замышляем неладное», – пришлись мне не по душе.

– Вовсе нет. Просто ей захотелось поужинать в «Янмине» за чужой счет.

Эндрю приблизился ко мне вплотную. Я попятилась и прислонилась к кирпичной стене.

Он взял мое лицо в ладони, и я прикрыла глаза. Его пальцы гладили меня по щеке, ненавязчивый ветерок шевелил волосы. Я могла бы заснуть прямо там, не сходя с места. Я накрыла ладони Эндрю своими.

– Подожди меня где-нибудь, – попросила я. – Давай встретимся позже.

– Тиф, – вздохнул он. – Может, это и к лучшему.

Я сжала его ладони еще сильней.

– Что ты такое говоришь, – с деланой беззаботностью сказала я.

Он вздохнул, высвободил руки и по-братски обнял меня за плечи. Внутри меня что-то раскололось.

– Вчера мы могли наделать глупостей, о которых потом пожалели бы. Лучше остановимся сейчас, пока еще не поздно.

Я замотала головой и постаралась унять дрожь в голосе.

– С тобой я никогда ни о чем не пожалею.

Эндрю притянул меня к себе, и я уже решила, что сумела его переубедить, однако он проговорил:

– Боюсь, что я пожалею.

Входная дверь распахнулась, и из ресторана донесся взрыв смеха. Меня так и подмывало ворваться внутрь и наорать на всех. Сохранять холодную голову, когда люди вокруг веселятся в свое удовольствие, труднее всего.

– Необязательно делать глупости, – залепетала я, презирая себя за умоляющий тон. – Давай пойдем куда-нибудь. Выпьем. Поговорим.

От Эндрю пахло, как на первом свидании, – одеколоном и смятением. Его сердце оглушительно колотилось.

– Я не могу просто разговаривать с тобой, Тифани.

Внутри меня что-то надломилось окончательно. Я умела только бить и всадила локти в грудь Эндрю. Он охнул – то ли от неожиданности, то ли у него перехватило дыхание – и попятился.

– Он, видите ли, не может. – Я отмахнулась от него. – Я думала, ты мой друг. А ты, видно, из тех, кому дай только вставить шлюшке из Брэдли.

В свете уличных фонарей лицо Эндрю исказилось от обиды, и я тут же себя возненавидела.

– Тифани, – защищался он, – ты же знаешь, что это не так. Господи, я просто хочу, чтобы ты была счастлива. Это, – он показал пальцем на себя и на меня, – это не даст тебе счастья.

– Приехали! – злобно рассмеялась я. – Еще один советчик!

Зачем я это делаю? Зачем я всё это говорю?! Но я была не в силах остановиться.

– Я сама знаю, понял? – Я подошла к нему вплотную, как для поцелуя. – Я сама знаю, что лучше для меня.

– Конечно, – согласно кивнул Эндрю. – Делай, как считаешь нужным.

Он смахнул слезу с моей щеки, и я совсем расплакалась. Неужели он прикасается ко мне в последний раз?

Я прижалась мокрой щекой к его ладони.

– Я не могу. Не смогу.

Входная дверь хлопнула, и мы с Эндрю отпрянули друг от друга. По ступенькам сбежала сытая и довольная парочка. Мужчина первым ступил на тротуар и, дождавшись спутницу, обнял ее за плечи. Проходя мимо, она притворилась, будто не заметила моих остекленевших глаз, но, судя по выражению ее лица, она всё поняла. «Расплевались. На их месте могли оказаться и мы». Я бы многое отдала, чтобы мы с Эндрю были сложившейся парой. Лучше сетовать на то, что он сгорает на работе, и выслушивать его упреки в мотовстве, – что угодно, лишь бы не мяться друг перед другом, как сейчас.

Они зашагали по парковочной площадке. Мужчина отрыл перед спутницей дверцу ее машины, потом хлопнул своей. Я возненавидела их всей душой.

– Я не хотел тебя обидеть, Тифани. У меня сердце разрывается. – Эндрю в сердцах вскинул руки. – Это я виноват, что всё зашло так далеко. Прости.

«И ты прости, – хотела сказать я. – Все получилось не так, как я предполагала». Но я не могла вымолвить ни слова, устав от вранья и оправданий.

– Боюсь, у тебя сложилось неверное представление о Люке. – Эндрю жестом попытался меня остановить, но я продолжала: – Человеку вроде меня нелегко быть счастливым. С Люком я почти счастлива, так что…

– Я не то имел в виду…

– Так что не смей, – икнув, проговорила я, – меня жалеть.

И я икнула еще громче.

– Я и не думал, – ответил Эндрю. – Я восхищаюсь тобой. Ты сочувствовала Пейтону. Держала его за руку. После всего, что он сделал. Ты даже не догадываешься, какая ты удивительная женщина. Ты должна быть с тем, кто это видит и ценит.

Я подняла воротник блузки и уткнулась в него, притворившись, что вытираю слезы. На самом деле я тихо рыдала, закрывшись от Эндрю. Я услышала, как он шагнул по направлению ко мне, и замотала головой, сдавленно попросив не приближаться.

Он остановился на почтительном расстоянии и терпеливо ожидал. Тем временем моя блузка была окончательно испорчена, в таком виде я не могла ее вернуть. Придется соврать, что я ее потеряла. Продумывая очередную ложь, я, как всегда, успокоилась. Только благодаря этому я смогла остановить поток слез и кое-как собраться.

– Мама, наверное, недоумевает, куда я запропастилась.

Эндрю кивнул, не поднимая на меня глаз. Казалось, он все это время стоял с опущенной головой, чтобы не смущать меня взглядом.

По крайней мере, Эндрю мило пожелал мне спокойной ночи, когда я повернулась к нему спиной и стала подниматься по ступенькам. Он подождал, пока я благополучно доберусь до дверей. Как бы там ни было, я все равно его недостойна.

– Ну, наконец-то! – прокомментировала мама, когда я пролезла на свое прежнее место. – Я заказала тебе самый диетический салат, какой у них есть. Я помню, что ты по-прежнему моришь себя голодом.

И она обмакнула полоску хрустящей лапши в оранжевый соус.

– Спасибо, мама, – сказала я, резким движением расправив салфетку на коленях.

Тетя Линда первой заметила выражение моего лица.

– Тиф, тебе плохо?

– Не то чтобы плохо. – Я положила в рот поджаренную лапшу и захрустела. – Просто я сегодня полдня общалась с матерью парня, которого заколола ножом. Вот мне и грустновато.

– Тифани Фанелли! – вспыхнула мама. – Не смей так говорить со своей родной тетей!

– Ну, ладно, – ответила я и снова отправила в рот порцию лапши. Мне хотелось заглотнуть всю порцию одним махом, чтобы унять буравящий меня изнутри голод. – Но с тобой-то можно?

– Мы хотели спокойно поужинать, – прошипела мама. – Если ты намерена испортить нам вечер, лучше уходи.

– Если я уйду, то заберу с собой Люкову кредитку, – заявила я и, хрустнув лапшой, издевательски улыбнулась.

Мама готова была провалиться под землю от стыда перед тетей Линдой, тем не менее напустила на себя невозмутимый вид. Ее племянница, несомненно, никогда бы не устроила матери подобной сцены – недаром она выходит замуж за блюстителя закона.

Мама с деланым спокойствием, но настороженно, как змея, готовая ужалить, повернулась к тете Линде и приторно пропела:

– Оставь нас с Тифани на минутку, пожалуйста.

Тете Линде явно не хотелось пропускать продолжение спектакля, и все же она отцепила сумочку со спинки стула и поднялась.

– Мне как раз нужно в туалет.

Она продефилировала через зал, громыхая браслетами, как чертов уличный оркестр. Дождавшись, когда бряцанье стихло, мама заложила за ухо прядь волос и приготовилась читать нотацию.

– Тифани, я понимаю, что у тебя сейчас нервы на пределе…

Она потянулась ко мне. Я отпрянула. С секунду мама молча смотрела на то место, где только что лежала моя ладонь.

– Постарайся взять себя в руки, – продолжала она. – Ты на волосок от ссоры с Люком.

Мама свела большой и указательный пальцы, оставив между ними зазор около миллиметра – столько, по ее мнению, отделяло меня от краха.

Невероятно. Мама безошибочно ткнула в больное место. До такой степени безошибочно, что даже подозрительно.

– С чего ты взяла?

Мама качнулась на стуле и скрестила руки на груди.

– Мне звонил Люк. У него был очень обеспокоенный голос. Он просил тебе не говорить, но… – Она подалась вперед, и на шее проявилась сеточка из лиловатых вен. – Судя по всему, тебе не помешает об этом узнать.

Мысль о том, что я лишилась Эндрю и теперь могу остаться совсем одна, подействовала на меня как холодный душ. Я заерзала на стуле, стараясь не выдавать своего волнения.

– И что он сказал?

– Что ты сама на себя не похожа, Тифани. С тобой нет сладу. Что ты все принимаешь в штыки.

Я рассмеялась, будто никогда не слышала ничего более абсурдного.

– Я хотела сниматься в этом фильме, а он был против. Он настаивает, чтобы я переехала с ним в Лондон и похерила свои шансы на работу в «Нью-Йорк таймс». – Мама возмущенно сверкнула глазами, и я понизила голос: – С каких пор защищать свои интересы означает принимать всё в штыки?

– На самом деле неважно, что это означает, – ответила мама, тоже понизив голос. – Суть в том, что ты теперь не похожа на ту женщину, в которую влюбился Люк. – Она выпила воды, которую ей принесли, пока я сражалась за мистера Ларсона. – Приди наконец в себя, если не хочешь расстроить помолвку.

Мы нахмурились каждая в своем углу. Шумная непринужденная обстановка ресторана еще больше подчеркивала угрюмое молчание за нашим столиком. В зале показалась тетя Линда. Нам с мамой уже довелось побывать на той претенциозной фабрике торжеств, где состоится свадьба ее дочери. Администратор с гордостью продемонстрировала, как синхронно, в такт пластинкам диджея, мигают и переливаются розово-голубым светом диско-проекторы в «танцевальном зале». Тетя Линда не обошла стороной и меню. Сто долларов за одну только порцию жаркого из креветок и говядины, представляете? Конечно, ради единственной дочери она готова на любые расходы… Курам на смех! Да я бы прыгала от счастья, если бы мой – ну ладно, наш – свадебный банкет обошелся мне – то есть нам – в сопоставимую сумму.

При мыслях обо всем этом меня снова одолела жажда, та самая, о которой говорила психолог, – признак неудовлетворенных базовых биологических потребностей. Тетя Линда вопросительно взглянула на меня, и я кивком пригласила ее обратно за стол, осушив стакан с водой. Кубики льда стукнулись о мои передние зубы, и я скривилась от боли.

Когда я подписала счет, мама предложила мне забрать остатки еды с собой.

– Забери ты, отвезешь папе, – великодушно отказалась я. В этой схватке один на один с мамой я проиграла. – Мне все равно негде хранить еду в номере.

Прощаясь, мама и тетя Линда попросили меня поблагодарить Люка за ужин.

– Конечно, – пообещала я.

– Когда ты возвращаешься на Манхэттен? – поинтересовалась мама. Она всегда говорила «Манхэттен» вместо «Нью-Йорк», желая показать, что она «в теме».

– Завтра после обеда, – ответила я. – Надо еще кое-что доснять.

– Ну, тогда хорошо выспись, дорогая, – посоветовала тетя Линда. – Здоровый сон – лучшая косметика.

Я улыбнулась такой натянутой улыбкой, что, казалось, она вот-вот раскроит мою голову пополам. Кивнув, я пожелала маме спокойной ночи, представляя, как крышка моего черепа отделяется, словно отпиленная верхушка тыквы. Мама и тетя Линда уселись в потасканный «БМВ». В последний раз родители продлевали аренду за автомобиль семь лет назад, взяв новую модель. Я тогда предложила выбрать более консервативную машину и не такую дорогую в обслуживании, но мама подняла меня на смех.

– Я не сяду за руль «Хонды-Сивик», Тифани.

Для мамы успех определяется не карьерой в «Нью-Йорк таймс». В ее понимании быть успешной – значит выйти замуж за кого-нибудь вроде Люка Харрисона, который обеспечит все те блага, которые мама якобы может себе позволить.

Еще более древний «БМВ», чем мамин, по-прежнему стоял на том же месте, что и час назад. Когда мама с тетей Линдой укатили, я рискнула взглянуть на него краем глаза.

Притворившись, будто не замечаю нью-йоркского номерного знака, я прошла мимо. В салоне означилось движение, и задние габаритные фонари прощально вспыхнули. Когда я распахнула дверцу своего джипа, Эндрю уже уехал.

Лет пять назад колледж Брин-Мор принял решение вырубить рощу, отделявшую Место от проезжей части. Пустые пивные банки со следами подростковых ДНК десятилетней давности собрали и сдали на переработку, а на месте пустыря разбили сквер, установили столики для пикников, качели и незатейливый фонтанчик. Я пришла туда воскресным утром, ступая по тонким следам на траве, оставленным колесами инвалидного кресла. За моей спиной работали кинокамеры.

Он поднял на меня глаза – полагаю, теперь ему на всех приходится глядеть снизу вверх.

– Финни.

Я закусила нижнюю губу, стараясь вызывать в памяти все, о чем говорило это имя.

– Вот я и пришла, Дин.

Аарон попросил меня присесть на скамью, чтобы мы с Дином лучше смотрелись в кадре. Только я могла сократить расстояние между нами. Сперва я заартачилась, но передумала, взглянув на Дина: он уставился в землю, и его щеки пошли пятнами от унижения.

Наконец мы оба заняли отведенные нам места, и перед нами, как расстрельная команда, выстроилась съемочная группа с камерами наперевес. И я, и Дин хранили неловкое молчание. Вообще-то этой встречи хотел Дин, это он просил Аарона договориться со мной, – о чем сообщил мне Аарон на исходе первого дня съемок.

– А что ему нужно? – спросила я тогда.

– Он хочет извиниться. Восстановить справедливость, – с энтузиазмом ответил Аарон и поглядел на меня. По всему было видно, что ему по душе эта затея.

Люку я обещала, что не стану говорить о том, что было в ту ночь. Я даже убедила его, что у меня нет ни малейшего желания обсуждать эту тему. Но теперь, когда Дин был готов признать за собой вину, подтвердить то, что они сделали со мной в ту ночь, я поняла, как жестоко обманывала саму себя. Разумеется, мне хотелось об этом поговорить! Склонившись к Дину, я выжидающе вскинула брови. Пусть заговорит первым.

Дин попытался вызвать у меня ностальгию. Он ни капли не поумнел.

– Помнишь, как мы тут зависали? – спросил он, оглядевшись вокруг. Его лицо приняло мечтательное выражение, которое я сочла оскорбительным.

– Помню, как ты зазвал меня к себе домой. И как вы передавали меня из рук в руки, словно переходящее знамя. – Из-за туч выглянуло солнце, и я прищурилась от яркого света. – Помню так, словно это было вчера.

Дин сжал пальцы.

– Мне очень жаль, как все обернулось.

– «Как все обернулось»? Так вот зачем я пришла? Выслушивать двусмысленные извинения и околичности?

Мои глаза превратились в узкие щелочки, в уголках проступили тысячи морщинок, но мне было наплевать.

– Как насчет «извини, что взял тебя силой, когда ты упилась до чертиков»? «Извини, что приставал к тебе в доме Оливии и влепил тебе…»

– Выключите камеру.

Дин с такой легкостью развернул кресло, что у меня от изумления отнялся дар речи.

Оператор вопросительно глянул на Аарона.

– Выключите камеру, – повторил Дин, медленно подъезжая к нему почти вплотную.

Оператор ожидал команды Аарона, но тот застыл как вкопанный и весь побелел. И тут до меня дошло: он просто в шоке от услышанного. Либо Дин обошел молчанием подробности той пьяной вечеринки, либо Аарон вообще первый раз об этом слышит. «Хочет извиниться». «Восстановить справедливость». Теперь всё ясно: Аарон понятия не имел, за что Дин собрался извиняться.

– Аарон? – окликнул его оператор.

Аарон наконец очнулся. Кашлянув, он сказал:

– Выключи камеру, Натан.

– Ну и зачем ты это затеял, Дин? – спросила я, язвительно рассмеявшись ему в спину. – Раз все равно нельзя заикнуться о том, что произошло.

И я встала. Возможность встать на ноги теперь была мощным оружием.

Дин проворно развернул кресло в мою сторону. Мой крест, по крайней мере, был иного свойства: я не была прикована к нему до конца жизни. Как ни парадоксально, внезапно поняла я, то, что к тридцати годам Дин выглядел хоть куда, нисколько не играло ему на руку. Он еще не начал лысеть, а торс сохранял четкие очертания. Одна-единственная почтенная морщина пересекала лоб прямо посредине. Навек приговоренный к инвалидному креслу, он являл бы собой не такое горькое зрелище, если бы время оставило на нем свой отпечаток, как на всех остальных.

Разумеется, он женился на девушке с внешностью порноактрисы: высоченные каблуки, ярко накрашенные губы – все те гламурные атрибуты, составляющие мамино представление о красоте, которое я по сей день из себя вытравливаю. Я видела ее однажды в утреннем ток-шоу: южанка, двинутая на почве религии. Скорее всего, ярая противница секса до брака и всякого секса вообще, если цель его – не продолжение рода. Идеальный вариант в случае Дина. Я более чем уверена, что ему никогда не оценить все те сладострастные штучки, которыми пышет обложка «Женского». Артур об этом позаботился.

– Вы сейчас точно не снимаете? – бросил Дин через плечо.

– Видишь хоть одну направленную на тебя камеру? – спросил в ответ Аарон, с легким раздражением в голосе.

– Оставьте нас с Тифани одних, пожалуйста.

Аарон вопросительно взглянул на меня. Я кивнула и беззвучно шевельнула губами: «Всё нормально».

– Надо бы нам поторопиться, а то дождь пойдет, – заметил оператор, глядя на небо, где снова сгустились тучи.

Аарон мотнул головой, дав знак уходить с площадки.

– Успеем.

Члены съемочной группы двинулись вслед за Аароном, который широкими шагами направился к проезжей части. Дождавшись, когда мы остались одни, Дин повернулся ко мне.

– Ты можешь сесть?

– Спасибо, я постою.

Дин покачался туда-сюда в кресле.

– Ну ладно, – произнес он и вдруг криво улыбнулся. – Собралась замуж?

Моя рука, вытянутая вдоль тела, была на уровне его глаз. Я совсем забыла про мою гордость, мой изумруд и его волшебную преображающую силу. Растопырив пальцы, я демонстративно полюбовалась им, как делают все девушки в подобной ситуации. Меня быстро охватило приятное волнение, почти такое же сильное, как в первые дни помолвки.

– Через три недели, – ответила я, бросив на кольцо притворно-равнодушный взгляд.

– Поздравляю.

Я сунула руки в задние карманы брюк.

– Хватит ходить вокруг да около, Дин.

– Тиф, послушай…

– Вообще-то, меня теперь зовут Ани.

Дин выпятил нижнюю губу, прокрутив в голове незнакомое ему имя.

– Как уменьшительное от…

– Тифани.

Он мысленно примерил на меня мое новое имя и заключил:

– Ничего так.

Я не шелохнулась, желая показать, как мало значит для меня его мнение. Туча над нами содрогнулась, и одинокая капля просяще шлепнула Дина по носу.

– Во-первых, я все-таки хочу извиниться, – сказал Дин. – Уже давно хочу.

Он смотрел мне прямо в глаза, не отводя взгляда, в точности как учил его специалист по связям с общественностью: «Когда извиняешься, делай вот так».

– Мой поступок… – Он с шумом выдохнул, и его полные губы дрогнули. – Мне нет оправданий. Прости меня.

Я прикрыла глаза, чтобы найти в себе силы унять боль воспоминаний. Перекипев, я снова посмотрела на Дина.

– Но на камеру ты этого не скажешь.

– Скажу, – ответил Дин. – Извинюсь за ложные обвинения в твой адрес. За то, что утверждал, будто ты взяла ружье и была в сговоре с Артуром и Беном…

У меня челюсть отвисла от возмущения, но Дин протестующе поднял руку. На его безымянном пальце сверкнуло серебряное кольцо.

– Тиф… то есть Ани. Ты, конечно, можешь мне не верить, но тогда я правда считал, что ты была с ними заодно. Представь себя на моем месте. Ты врываешься в столовую. Я знаю, что Артур твой приятель и что ты меня ненавидишь. Потом этот псих протягивает тебе ружье, по сути, чтоб ты меня прикончила. И ты хотела его взять.

– Я была в ужасе. Я умоляла Артура не стрелять в меня. Ты же сам видел.

– У меня в голове все смешалось, – оправдывался Дин. – Я истекал кровью, и потом, я тоже здорово испугался. Артур протянул тебе ружье, и ты хотела его взять – это всё, что я запомнил. Копы так на меня насели! Они были уверены, что ты брала ружье. Я запутался. И еще я злился. – Дин многозначительно покачался в кресле. – Да, злился. Артур и Бен погибли, а ты нет, и я вымещал свою злобу на тебе.

Дэн, мой адвокат, предупреждал об этом: в отсутствие главных злодеев все ринутся искать козла отпущения, на роль которого я подходила как нельзя лучше.

– Бена я даже в глаза не видела, – напомнила я Дину.

– Да, помню, – ответил он. – Когда я немного пришел в себя, то понял, что ты ни при чем.

– Что же ты молчал все это время? Ты хоть знаешь, что мне до сих пор приходят письма с оскорблениями? От твоих поклонников! – дрожащим от ярости голосом выпалила я.

– У меня был на тебя зуб, – оправдывался Дин. – А еще мне было жутко обидно. Ты-то ведь ни капельки не пострадала.

Я усмехнулась. Сколько народу убеждено в том, что я ни капельки не пострадала. Впрочем, сама виновата – нечего было ломать комедию на весь мир.

– Это не совсем так, – ответила я.

Дин молча, но без издевки оглядел меня с ног до головы и сделал очевидный вывод. Простая, но дорогая одежда, укладка волос стоимостью сто пятьдесят долларов…

– По-моему, у тебя все в полном порядке.

Его ноги, согнутые в коленях, образовывали перевернутую букву V. Наверное, ему приходится ставить их в такое положение каждое утро, мелькнуло у меня.

Мне на лоб приземлилась очередная капля, на сей раз более пузатая.

– К чему этот разговор с глазу на глаз? Аарон сказал мне, что ты хочешь «восстановить справедливость».

– Так и есть, – согласился Дин. – Я повторю на камеру все до единого слова. Скажу, что был слишком напуган и возмущен и не мог внести ясность. Я попрошу у тебя прощения, и ты меня простишь.

– Да неужели? – вскипела я.

– Именно так, – кивнул Дин. – Ты ведь хочешь обелить свое имя. И я тебе в этом помогу.

– А ты что будешь с этого иметь?

– Ани, – сказал Дин, сцепив пальцы. – Мне посчастливилось разбогатеть на своем несчастье.

Невдалеке его поджидал черный «Мерседес». Личный шофер в элегантной униформе готовился доставить Дина на следующую встречу.

– Да ты пример для подражания, Дин.

Он усмехнулся.

– Ты ведь не станешь меня упрекать за то, что я удачно разыграл свою карту?

Заметив внизу нечто вроде взаимопонимания, из-за туч снова показалось солнце и ослепительно засияло.

– Не стану, – проговорила я.

– Знаешь, все так интересно совпало, – сказал Дин, подавшись вперед, будто ему не терпелось поделиться со мной. – Я как раз работал над книгой о силе прощения, когда подвернулась возможность сняться в этом фильме.

– Как ты и задумал, – процедила я, поджав губы.

Дин рассмеялся, опустив голову.

– Соображаешь, Ани. Ты всегда была умненькой. Надеюсь, твой муж это ценит. – Он обреченно вздохнул. – А моя жена такая дура!

– Жених, – поправила я.

– Жених так жених, – равнодушно повел плечом Дин. Он снова обернулся и, убедившись, что никто не подслушивает, сказал: – Если мы с тобой помиримся, это произведет большое впечатление на моих поклонников. – Он ехидно улыбнулся в мою сторону. – Кроме того, это объяснит, почему я так долго шел к этому, почему сперва растерялся. Я же не наговаривал на тебя нарочно – я просто был в шоке. Теперь у меня есть силы это признать. Что касается… мм… остального… Оправдываться не имеет смысла, да? – Он помедлил. – Кстати, ты знаешь, что моя жена беременна?

Я молча уставилась на него.

– Отец – я. – Он поднял голову и с прищуром поглядел на неспокойное небо. – Просто невероятно, до чего дошел прогресс, – продолжал он с восхищением в голосе. – Крохотная неинвазивная процедура, пробирка, лаборатория, – и я отец семейства. То, что нужно для моей аудитории. Они мне платят, так что я рад стараться, хотя дети…

Он скорчил хорошо знакомую мне гримасу. С минуту Дин тупо смотрел на дорогу, задумавшись о том, что никогда не сможет играть со своим сыном в догонялки или футбол. Кашлянув, он снова поднял на меня глаза.

– Так вот, что касается другого… Не уверен, что мне это спустят с рук, в отличие от других грешков.

– Не спустят, – подтвердила я. – Это серьезный зашквар.

– Я извинюсь перед тобой с глазу на глаз. – Дин склонил голову набок и, вглядевшись в мое лицо, прибавил: – Прости меня. Мне очень жаль, что я так с тобой поступил.

Я смерила его уничижительным взглядом.

– Ответь мне на один вопрос.

Дин беспокойно задвигал челюстью.

– Вы это спланировали заранее? Тогда, у тебя дома?

Дин имел наглость картинно оскорбиться.

– Мы же не изверги какие-нибудь, Тифани! Конечно, нет. Просто… – Он снова уставился в пустоту, подыскивая слова. – Каждый хотел заполучить новенькую. Но тогда, в моей комнате, я понятия не имел, что Лиам уже… Я узнал только на следующий день.

В изумлении я сделала шаг вперед с намерением выведать остальное.

– Ты не знал про Лиама?

– Про Пейтона я знал. – Его лицо сморщилось от досады. – Но я… мне казалось, что в этом нет ничего такого. Я вообще не считал это за секс. Я не понимал, что плохого могли сделать тебе мы с Пейтоном. Теперь понимаю, – быстро добавил он, взглянув на выражение моего лица.

Над нами опять ярко вспыхнуло солнце, прежде чем скрыться за угрюмой сизой тучей.

– Что ты теперь понимаешь?

– Что мы поступили подло, – ответил Дин, сведя брови, будто силился выдать правильный ответ.

– Нет уж. – Я наставила на него палец. – Скажи прямо. Что вы сделали. Хочешь, чтоб я тебе подыграла – назови наконец вещи своими именами. Я этого заслуживаю.

Дин тяжело вздохнул и поразмыслил над моими словами. Затем от нехотя признал:

– Это было… изнасилование.

От этого слова у меня свело живот, как от слов «раковая опухоль», «теракт», «авиакатастрофа». Как от всего, что может подстерегать меня, потому что когда-то давно мне удалось выскользнуть из Артуровой хватки.

Я покачала головой.

– Нет уж, никаких уклончивых формул. «Это было изнасилование». Я эти приемчики знаю. Скажи, что вы сделали со мной. Вы все.

Дин уперся взглядом в землю. Складка между бровями разгладилась – и он перестал сопротивляться.

– Мы изнасиловали тебя.

Я пожевала губами, ощутив незнакомый, но приятный металлический привкус. Даже тот вечер, когда Люк сделал мне предложение, не шел ни в какое сравнение с этим моментом.

– А той ночью в доме Оливии?

– Я помню, – оборвал меня Дин. – Я тебя ударил. И мне нет оправдания. Но мне казалось, что ты меня водишь за нос, дразнишь. И я стал сам не свой от ярости. В мозгах перемкнуло. Я до сих пор рад, что отец Оливии ввалился и спугнул нас, иначе я не знаю, что…

Он не закончил, потому что с неба сорвался целый отряд дождинок.

– Послушайте! – окликнул нас Аарон. – Если мы будем снимать, давайте поторапливаться.

Мы быстро всё отсняли, и хлынул дождь.

Изменила ли я себе? Я так не считаю. Но только лишь потому, что все эти годы хранила в душе еще кое-что, из-за чего смогла отнестись к Дину снисходительно. Не знаю, что бы я ответила на предложение Артура примкнуть к нему, но почти уверена: передай он мне ружье, я бы отстрелила член этому защекану к чертовой матери. Артур был бы следующим на очереди.