Глава 13

– Потрясающе.

Аарон зааплодировал, нарушив царившее в студии безмолвие. Остальные тоже зашевелились и стали собираться на перерыв.

Аарон подошел ко мне, сцепив руки.

– Спасибо за твою откровенность.

– Не за что, – промямлила я, спешно придав лицу обычное выражение.

– Ты, наверно, не прочь развеяться, выпить чего-нибудь… – Аарон наклонился ближе и мягко сжал мое плечо. Я напряглась. Аарон это почувствовал (уж я постаралась) и убрал руку.

Аарон напоминал мне эмо, с которым я встречалась в колледже. Тот вечно приставал ко мне с расспросами о последних минутах Пейтона: как деревенела его шея, как тускнели голубые глаза и закрывались веки. Он был в сознании? Смирился или боролся? Тогда мне казалось, что любовь бывает и такой – в виде болезненного интереса ко всем кровавым подробностям моей жизни. Теперь маятник качнулся в другую сторону.

– Мда, – кашлянул Аарон. – В общем, сходи куда-нибудь, развейся! – Он неловко рассмеялся. – Завтра начинаем в семь утра, не проспи.

С утра надо мной будут трудиться парикмахер и визажист, а когда они упакуют обратно свои кисти для макияжа и щипцы для завивки, мы отправимся в школу Брэдли, где предстоит снимать «на натуре».

– Конечно.

Встав и поправив на себе одежду, я направилась к выходу. У самых дверей Аарон меня остановил.

– Послушай, – замялся он. – Я целый день не могу решиться кое о чем тебя спросить…

Я сердито сверкнула глазами, чтоб он не решался и дальше.

Но он наклонился ко мне, и от услышанного я снова почувствовала давно забытый горько-соленый привкус во рту. Договорив, Аарон поднял руки вверх со словами:

– Все это только с твоего согласия. И, чур, меня не убивать.

Я молча окинула его таким леденящим взглядом, что он смешался.

– Это ловушка, да? – наконец спросила я, скрестив руки на груди. – Ради этого ты все и затеял?

Аарон, казалось, был поражен. Можно сказать, оскорблен в лучших чувствах.

– Господи, Ани, конечно, нет! – воскликнул он и, понизив голос, доверительно прибавил: – Ты же знаешь, что я за тебя. Мы все, – он обвел рукой комнату, – за тебя. Я понимаю, тебе сложно в это поверить после всего, что тебе довелось пережить. Елки-палки, да я бы тоже подозревал всех и каждого.

Это словечко из дедовского лексикона – «елки-палки» – прозвучало почему-то очень тепло.

– Я надеюсь, что мне ты все-таки поверишь, – продолжал Аарон. – И нет, это не ловушка и не обман. Я не стал бы тебя обманывать. – Он попятился и с едва заметным поклоном сказал: – Подумай. У нас впереди два выходных.

Поджав губы, я вновь уставилась на его обручальное кольцо. Нет, Аарон не издевается. Кажется, он добрый и искренний человек. Интересно, насчет остального я тоже ошибаюсь?

Я толкнула дверь и очутилась в прохладных объятиях сентября. Какое счастье, что лето прошло. Я всегда ненавидела лето. Казалось бы, с осенью у меня связаны тяжелые воспоминания, но всякий раз, вдыхая посвежевший воздух и замечая первые пожелтевшие листья, я вздрагиваю от радости. Осень – это возможность придумать себя заново.

Я помахала съемочной группе, грузившей операторское оборудование в неприметный черный фургон. Мне даже захотелось сфотографировать его на телефон и отправить фотографию Нелл с припиской «идеальный фургон для изнасилований». Затем я передумала, вспомнив, как она смотрела на меня тогда, за ужином, – со смесью разочарования и отвращения на идеальном лице. Сев в машину, я указала в навигаторе конечный пункт – отель «Раднор». Учась в школе, я нечасто заезжала в этот район Мейн-Лайна, а в последние годы бывала «дома» так редко, что на знакомых прежде дорогах меня не покидало ощущение дежавю. К растерянности примешивалось чувство гордости: я больше не дома. Мой дом – Нью-Йорк. Это не вы отвергли меня, а я – вас.

Я медленно выехала с парковочной площадки. Теперь я редко водила машину и поэтому осторожничала. Вцепившись в руль, как древняя старушенция, я вырулила на Монро-стрит. В сумке запиликал телефон. Проверю, кто звонил, когда остановлюсь. Пару лет назад Лоло заставила всех нас подписать какое-то соглашение с Опрой Уинфри, обязывавшее не набирать СМС-сообщения за рулем. Однако меня удержало не это обязательство, а то, что моим именем была подписана статья, утверждавшая, что «набирая СМС-сообщение за рулем, вы на две тысячи процентов увеличиваете риск попасть в ДТП с летальным исходом».

– Тут, наверное, ошибка, – сказала я Мартину, специалисту по достоверности данных. Мартин такой дотошный, что однажды мы чуть не подрались из-за фразы «Вам никак не прожить без этой помады».

– Может, лучше перефразировать? – предложил он. – Это ведь не вода и не пища, поэтому, строго говоря, без нее вполне можно прожить.

– Ты смеешься, да? Это же для смеху.

– Тогда хотя бы убери «никак».

Но когда я засомневалась в точности двух тысяч процентов, он мрачно кивнул.

– Все верно.

Послышался треск. От неожиданности я дернулась, да так, что машина вильнула. Я потрогала затылок, проверяя, не поранилась ли. Сердце все еще оглушительно колотилось в груди, когда до меня дошло, что звук доносился с улицы: бригада строителей собирала очередной фанерный палаццо. Порой, когда я стою на платформе метро или иду по улице, у меня возникает фантомная боль в затылке или в плече, и я нервно щупаю больное место рукой, ожидая увидеть следы крови. Раненый всегда узнает о пуле последним.

Справа показалась заправочная станция. Я направилась туда, сбив навигатор с толку. «Поверните налево, поверните налево», – негодовал женский голос. Я принялась давить на все кнопки сразу, пока он не заткнулся.

Я полезла в сумку и вытащила телефон. От Люка ни строчки. Я открыла почту. Нашла сообщение от мистера Ларсона – Эндрю – по поводу ужина в воскресенье, нажала «Ответить» и написала:

«Сегодня был тяжелый день. Может… – я помедлила, понимая, что форсирую обстоятельства, – встретимся в «Мире пиццы» и перехватим что-нибудь?»

Ради Эндрю я готова жрать углеводы.

В мои школьные годы «Мир пиццы» считался ресторанчиком для местных. Его главным завсегдатаем и бессменным клиентом месяца был директор школы Брэдли, мистер Ма. На фотографии, висевшей у стойки, где продавали газировку, он смущенно улыбался, подняв вверх большие пальцы рук. Внизу фотографии Дин нацарапал: «Я довно любить пицца». Разумеется, Дин вышел сухим из воды, хотя все знали, что оскорбительная подпись – его рук дело.

Отправив письмо, я пять минут всматривалась в экран, хотя прекрасно знала, что в ближайшее время ответа ждать не стоит. Я приняла решение вернуться в гостиницу. Возможно, пока я буду добираться туда, Эндрю позвонит.

Гостиница «Раднор» подает себя как отель-бутик в самом центре Мейн-Лайна, идеальное место для свадебных торжеств, хотя на самом деле это средней руки гостиничка с парковочной площадкой непомерной величины, расположенная близ ревущего скоростного шоссе.

Прежний постоялец без зазрения совести курил в номере и даже не потрудился после себя проветрить. Наша редактор отдела «Красота и здоровье» разбивалась в лепешку, объясняя в утреннем телешоу, чем опасно пассивное курение и особенно – въевшийся в мебельную обивку табачный дым, который наносит непоправимый вред коже. При других обстоятельствах я, как зажравшаяся стерва, тут же потребовала бы переселить меня в другой номер, но застоявшийся воздух подействовал на меня успокаивающе. Я словно увидела девушку, такую же отверженную, как я, калачиком свернувшуюся в кресле с цветочной обивкой. Она затягивается, прищурившись, и кончик сигареты ярко алеет. Бедняжка приехала на похороны и остановилась в гостинице, потому что тоже не ладит с родителями. Сладостное чувство товарищества скрасило мое одиночество, а мне было очень, очень одиноко в ту пятницу, в шесть часов вечера, когда по телевизору шла новая серия «Нецелованной». Держа в ладонях кружку, полную теплой водки, я всеми силами противилась желанию достать из мини-бара пачку шоколадных драже, что манила меня к себе, как проститутка из той части Филадельфии, где Хилари вытатуировали бабочку на пояснице.

С тех пор как я написала Эндрю, прошел час. За это время мне пришло несколько уведомлений о скидках на липосакцию, кератиновые обертывания, шведский массаж, фракционное восстановление кожи и вечера экспресс-знакомств. Было еще уведомление от интернет-магазина с «эксклюзивным» предложением купить боты из змеиной кожи от Джимми Чу за тысячу сто девяносто пять долларов.

Нет, спасибо, я не настолько богата.

Я сверилась с графиком съемок. Интересно, хватит ли мне времени на утреннюю пробежку? В семь утра – укладка волос и макияж (в номере). На то, что ночью мне удастся уснуть, я даже не рассчитывала. Внезапно меня осенило. Я отставила кружку и порылась в прикроватной тумбочке. Ага! Телефонная книга, старые добрые «Желтые страницы».

Ларсоны. Ларсоны. Я добралась до раздела на букву «Л» и заскользила темно-красным ногтем по списку фамилий.

Ларсонов в телефонной книге было трое, но только одни из них жили на Грейс-лейн в Хаверфорде. Эндрю вскользь упоминал, что его «старики» – такое милое, уютное слово – живут на Грейс-лейн в Хаверфорде, так что ошибки быть не могло.

Я взглянула на телефон. Можно просто повесить трубку, если вместо Эндрю подойдет кто-то другой. С ним могла приехать Уитни. К тому же в доме были его родители. Господи, а если у них один из этих модных определителей, который показывает номер телефона прямо на экране телевизора, прервав вечернюю передачу? Тогда Эндрю узнает, что это я бросила трубку, когда к телефону подошла его мама. Я ничего не знала о родителях Эндрю, но представляла себе убеленных сединами университетских преподавателей, мирно беседующих за бокалом красного вина о мерах урегулирования энергетического кризиса администрацией Обамы. Только в семье доброжелательных интеллектуалов мог вырасти такой человек, как Эндрю Ларсон, наделенный способностью чутко понимать чувства других людей. Поэтому меня и влекло к нему, как экзальтированную девочку-подростка – к рок-звезде.

От выпитой водки в голове прояснилось, и я вспомнила уловку, которой научилась у школьных подружек. Стоит набрать перед номером абонента «звездочку» и «67» – и всё, номер, с которого звонят, будет скрыт. Я решила проверить, так ли это, и позвонила на свой мобильный телефон, набрав секретную комбинацию перед кодом города – 917. Код Нью-Йорка. Я больше не просто девочка из Пенсильвании. Я из Нью-Йорка.

На экране мобильного телефона загорелась надпись: «Неизвестный номер». Я ахнула и рассмеялась. Сработало!

Отхлебнув из кружки еще немного – для храбрости, – я подумала, что мне вовсе не обязательно бросать трубку, если к телефону подойдут родители Эндрю. В конце концов, что такого? Продюсер изменил график съемок на воскресенье, и назначенный ужин придется отменить, почему бы не встретиться сегодня, пока мы оба еще в Мейн-Лайне. Мне даже не придется лгать: если я приму предложение Аарона, график съемок действительно изменится.

Я набрала комбинацию «звездочка»-67. После секундной паузы в трубке послышались вкрадчивые гудки, пронзительным звонком оглашавшие дом Ларсонов за несколько миль от меня.

– Дом Ларсонов, – загрохотал в трубке чей-то голос.

– Здравствуйте. – Я вскочила на ноги и сделала шаг. Короткий телефонный провод натянулся, и телефонный аппарат рухнул на пол, а вместе с ним и трубка, которую я некрепко держала в руке.

– Черт! – прошипела я, наклоняясь за упавшим телефоном.

– Алло? – Голос в трубке требовал ответа. – Алло!

– Здравствуйте, – повторила я, справившись наконец с телефоном. – Извините, пожалуйста, можно поговорить с мистером Ларсоном?

– Я слушаю.

– Извините. С Эндрю Ларсоном.

– Это я. С кем я говорю?

Я собралась завершить вызов. Все было бы куда проще. Но мышечная память взяла свое, и пальцы сами вцепились в трубку.

– Это Ани Фанелли. Я хотела бы поговорить с вашим сыном. Я его бывшая студентка, – добавила я, чтобы не казаться бестактной.

Мистер Ларсон угрюмо засопел в трубку. Затем облегченно сказал:

– Господи, девочка, я уж подумал, это телефонные хулиганы. – В трубке раздался трескучий смех. – Одну минутку.

Он положил трубку на стол. До меня доносились приглушенные голоса. Потянулись тягостные секунды ожидания.

– Тифани? – спросила трубка голосом Эндрю Ларсона-младшего.

Я перестала притворяться и разом забыла про все надуманные поводы. Просто сказала правду: сегодня был тяжелый день и мне очень одиноко.

Эндрю приехал один, без Уитни. Услышав об этом, я затаила дыхание, надеясь, что он предложит пропустить по стаканчику вместо того, чтоб сидеть в «Мире пиццы», но он сказал:

– «Мир пиццы»? Сто лет там не был. Через сорок минут?

Трубка, укоризненно щелкнув, вернулась на место. Пицца. Да еще в светлое время суток, когда солнце насмешливо поглядывало на меня с небосвода, как будто я задумала что-то непристойное. Разочарование боролось во мне с чувством облегчения. И то и другое придавало мне решимости.

Я смыла телевизионный макияж, как только вошла в номер, избегая смотреть на подчеркнутые резким светом складки вокруг рта и глаз, в которых собрался тональный крем. Мне двадцать восемь лет, и благодаря гладкой оливковой коже меня до сих пор принимают за выпускницу, однако рано или поздно этому придет конец. На моих глазах время разрушает людей, как быстрорастущая опухоль. Никакие антиоксиданты мира не в силах отсрочить этот процесс.

Я принялась за дело: увлажняющее средство, средство для маскирования недостатков кожи, румяна, тушь для ресниц, маркер для губ. Люка изумляет вес моей косметички.

– Ты действительно всем этим пользуешься? – спросил он однажды, отвесив мне комплимент, сам того не осознавая. Потому что – да, я всем этим пользуюсь.

Без десяти минут семь я забралась в Люков джип. Четырнадцать минут – столько заняла дорога в Брин-Мор, каких-то шесть с половиной километров. Я тащилась по трассе не только для того, чтобы опоздать с точностью до минуты. Я по-настоящему испугалась, что зашла слишком далеко и что теперь мироздание обязательно вмешается и направит мне в лоб вон тот хмурый внедорожник. Меня швырнет в средний ряд, грудина расколется о рулевое колесо, и один из обломков пронзит сердце или легкие, доказывая полную несостоятельность утверждения, будто бы я осталась в живых, потому что меня ожидали великие дела. Утверждения, которым я утешаюсь, когда впадаю в депрессию, когда перед глазами у меня стоит Энсили с раскроенным черепом и день длится бесконечно.

Я не знала, на какой машине приехал Эндрю, иначе стала бы высматривать ее на переполненной парковочной площадке. От водки, выпитой на пустой желудок, я расхрабрилась, но беспокойство взяло верх. В зале шумели стайки долговязых подростков, подобно Нелл расставивших в проходе свои беспокойные длинные ноги, не умещавшиеся под столиками. Эндрю нигде не было видно. Я отошла в угол и принялась ждать, не зная, куда девать руки, – скрестить на груди или придерживать себя за локоть? – потом дверь распахнулась, и с волной свежего вечернего воздуха вошел Эндрю. На нем был тонкий свитер и дорогие, хорошо сидящие джинсы, наверняка подобранные умопомрачительно худой консультанткой.

Я помахала ему, и он направился ко мне.

– Яблоку негде упасть, – оглядевшись, сказал он. Я кивнула, втайне надеясь, что он предложит пойти в другое место, но он продолжил: – Давай станем в очередь.

Когда я училась в школе, в моде была пицца с оригинальными начинками: с макаронами и сыром, со спагетти болоньезе, пицца «чизбургер с беконом»… У меня голова шла кругом от такого разнообразия. Одни углеводы поверх других – вот что я думаю об этом сегодня. Неудивительно, что я была такая жируха.

Я поделилась своими размышлениями с Эндрю.

– Ничего подобного, ты никогда не была жирной, – рассмеялся он и похлопал себя по плотному животу. – В отличие от меня.

Эндрю сказал правду. Четырнадцать лет назад в нем действительно была какая-то округлость, характерная для первокурсника. Сейчас сложно поверить, что ему было всего двадцать четыре, когда он успокаивал меня после кошмара, а я умоляла его не уходить. Он невыразимо погрустнел, когда согласился остаться, – от жалости, как я долгое время считала. На самом деле он, возможно, мысленно сожалел о разнице в возрасте между нами, и будь я лет на пять старше, кто знает, чем бы все закончилось…

За стеклянной перегородкой жирно поблескивали пироги, в одной начинке которых было больше калорий, чем в моем ежедневном рационе. В желудке у меня заурчало.

Я заказала кусок «Маргариты». Беспроигрышный вариант, решила я, и в зубах ничего не застрянет. Эндрю заказал пиццу со средиземноморским салатом.

Свободных столиков не было, только места у общей стойки, и я не собиралась проводить единственный выпавший на мою долю час с Эндрю в непрошеной компании костлявых юнцов, прикрывающих колени бумажными салфетками на случай непредвиденной эрекции.

– Давай посидим на улице? – предложила я.

Перед входом стояло две скамьи, но они были заняты, и мы, обогнув ресторан, сели прямо на посыпанную гравием обочину, осторожно поставив бумажные тарелки на колени.

– О боже, – промычала я, откусив кусочек пиццы.

– Вкусней, чем в Нью-Йорке? – удивился Эндрю.

– Просто объедение. – Я вскинула безымянный палец. – Я на предсвадебной диете.

Эндрю понимающе закивал.

– Уитни тоже этим страдала. В свое время.

Крупный артишок скатился с его тарелки и плюхнулся на землю. Я невольно подумала о разбитом черепе Энсили, и мне пришлось опустить тарелку на колени. Томатный соус загустел и напоминал кровь. Порой я не могу спокойно смотреть на кетчуп, на продукты красного цвета или сырое мясо, потому что у меня из головы не идет Пейтон, и я как будто снова вижу перед собой его изуродованное лицо. Прижав ко рту салфетку, я с усилием проглотила то, что пережевывала.

– Тяжелый день, говоришь?

Эндрю сидел рядом, однако не настолько близко, чтобы наши колени или бедра соприкоснулись. На его лице сквозь летний загар проступала однодневная золотистая щетина. В Эндрю можно было влюбиться с первого же взгляда.

– Не потому, что мне пришлось рассказывать обо всем, – пояснила я. – Это меня не тревожит. Меня тревожит, поверят ли мне. – Я оперлась на расставленные за спиной руки (в Нью-Йорке я бы ни за что так не сделала) и продолжала: – Когда мы все отсняли, я посмотрела на остальных и подумала, интересно, они правда мне верят или только делают вид? Что мне сделать, чтобы люди поверили моим словам? Я на все готова.

Я глубоко вздохнула, чувствуя, как во мне, словно кончик прикуренной сигареты, вспыхнуло издавна знакомое отчаяние, из-за которого я способна осуществить то, на что не хочу быть способной. Если бы не строжайший самоконтроль, я бы одним неосторожным движением могла ранить слишком глубоко Люка и навсегда отрезать себя от той жизни, которую так тщательно выстраивала. Но, стоя рядом с Эндрю, едва доставая ему до плеч, я думаю о том, как такому большому человеку, наверное, сложно себя контролировать, и о том, что ради него я бы пожертвовала принадлежностью к клану богатых и знаменитых.

– Ты уже делаешь все, что нужно, – ответил Эндрю. – Ты рассказываешь свою версию событий. Если тебе и после этого не поверят… Что ж, ты сделала все, что в твоих силах.

Я вежливо кивнула, хотя его ответ меня не убедил.

– Знаешь, кто меня бесит больше всего?

Эндрю отхватил кусок от своей пиццы, и по его запястью заструился маслянистый ручеек. Эндрю, слегка коснувшись зубами кожи, успел слизнуть его прежде, чем масло запачкает манжеты. След от зубов на запястье сперва побелел, затем пропал вовсе.

– Защитники Дина, вот кто, – продолжала я. – Кажется, я их ненавижу больше, чем его самого. Особенно женщин. Ты себе не представляешь, каким дерьмом они меня поливают. До сих пор. «Господь знает про все, что ты наделала, и ты ответишь перед ним в загробной жизни», – протянула я тоном старой церковной крысы с тремя подбородками и небритыми ногами. – Гребаные святоши!

Я тут же пожалела о своих словах. Люка забавляет, когда я богохульствую, но Эндрю ждет от меня другого. «Притворись несчастненькой. На него подействует», – напомнила себе я и вслух сказала:

– Извини. Просто… они понятия не имеют, как Дин издевался надо мной.

– А почему ты им этого не скажешь?

– Мама не хочет, чтобы это выходило наружу, – вздохнула я. – И Люк тоже. Конечно, он знает про все, что случилось у Дина, но я не желаю, чтоб про это доведались его родители. Это унизительно. – Я отыскала кусочек теста без красного соуса и положила в рот. – Дело не только в маме и Люке. Я и сама сомневаюсь, надо ли рассказывать обо всем этом на камеру. Особенно когда речь заходит о Лиаме. Мне как-то не по себе предъявлять такие серьезные обвинения тому, кто навсегда останется пятнадцатилетним.

Мимо нас по тротуару прошествовали несколько ребят, поддразнивавших друг друга. Каждый держал в руке бумажный стаканчик с кофе. Когда я была в их возрасте, кофе на вкус казался хуже бензина. А теперь кофе – это всё, из чего состоит мой обед.

– Пятнадцатилетним подростком, которого загнали в комнату и убили выстрелом в грудь, – продолжала я. – Даже мне от этого не по себе. Не знаю. Его родители и так достаточно пережили.

– Да, Тиф, это дилемма, – вздохнул Эндрю.

Я обхватила руками щиколотки.

– А что бы ты сделал на моем месте?

– На твоем месте? – Эндрю смахнул крошки с колен и уселся удобней. Теперь его колени были направлены в мою сторону. – Я считаю, что можно говорить правду и при этом не оскорблять память об умерших. И уж конечно, я бы воспользовался возможностью вывести Дина на чистую воду.

Он ненароком коснулся коленом моего бедра и тут же отдернул ногу.

– Никто не заслуживает этого больше, чем ты, – заключил он.

Я прослезилась (это было легко) и повернулась к Эндрю.

– Спасибо, – сказала я, выжимая из себя слезу, как из намокшей губки.

Эндрю улыбнулся в ответ. У него в зубах застрял кусочек рукколы, и меня потянуло к нему еще сильней.

Я рискнула.

– Давай съездим в Брэдли и глянем, как там и что?

Конечно, я сто раз представляла себе, как мы отправимся туда вместе, просто не думала, что у меня хватит храбрости это предложить. Однако тьма уже сгущалась, от пиццы Эндрю остался один только бортик, и я не могла отпустить его от себя так скоро. Эндрю согласился, мне даже показалось, будто он ожидал от меня чего-то такого. Сердце забилось быстрей, отдаваясь в каждом уголке моего тела.

Эндрю предложил поехать на его машине. От в меру потертого «БМВ» исходил флер легкой небрежности, присущей «старым деньгам», которого мне никогда не добиться. На заднем сиденье валялись клюшки для гольфа, в центре на подстаканнике стоял пустой бумажный стаканчик из кафе «Старбакс».

– Подай мне его, пожалуйста, – попросил он, протянув руку.

На стаканчике из-под латте с обезжиренным молоком было написано «Уитни», что как нельзя лучше характеризовало пустоголовую жену Эндрю. Уитни была из тех женщин, которые не брезгуют латте с обезжиренным молоком из «Старбакса».

Эндрю швырнул стаканчик в мусорный бак, сел за руль и завел машину. Включилось радио: «хиты девяностых» на станции «Пандора». Сколько раз я проезжала по этим же улицам под ритмы девяностых. Тогда одно мое присутствие в машине Эндрю могло возбудить подозрение. Подозрительным оно было и сейчас, но по другой причине.

До Брэдли было рукой подать: свернуть налево на Ланкастер-авеню, еще раз налево, на Робертс-роуд, и направо, на Монтгомери. Ребята из Брэдли частенько бегали в «Мир пиццы» на своих двоих, пока не сдавали на права. Мы с Артуром обедали там едва ли не каждый день.

Слева показалось футбольное поле, пустынное и все еще по-летнему зеленое. Эндрю щелкнул «поворотником», мы свернули и очутились прямо возле футбольных трибун, проехав мимо тропинки, по которой я бегала к Артуру в гости. Миссис Финнерман, отныне и навсегда ставшая мамой того самого парня, который злорадно планировал массовое убийство одноклассников, по-прежнему жила в своем доме, у всех на виду. «Как подобное могло случиться в престижной школе?» – искренне недоумевали газеты. Стреляли в обычных школах захудалых городков на Среднем Западе, где мало кто метил в университеты Лиги Плюща, а оружие клали под елочку на Рождество.

Машина, чихнув, остановилась у обочины.

– Зайдем внутрь?

Я взглянула на темные окна – невидящие глаза школы. Сколько раз я входила в школьные двери с тошнотворным комком в горле. При виде школы должен был бы сработать условный рефлекс, но рядом со мной сидел Эндрю и не давал воли страху. Я смутно вспомнила, что поначалу Люк тоже дарил мне это ощущение, – ощущение тепла и надежды, – и я даже могла спать по ночам.

Эндрю наклонился ко мне, и я вздрогнула.

– Извини, – сказал он, с трудом отстегнув мой ремень безопасности. – Замок заедает.

– Это ты извини, – запинаясь, проговорила я. Замок щелкнул, и я вздохнула свободней.

Вход в спортзал оказался открытым.

– Вперед, Брэдли! – пробормотала я. Эндрю поддакнул, распахнув передо мной двери.

Школьная администрация не поддавалась на попытки давления со стороны СМИ и властей штата и не стала устанавливать металлодетекторы или нанимать вооруженных охранников. По мнению дирекции, происшедшее представляло собой из ряда вон выходящий случай, а потому нет необходимости дополнительно терроризировать студентов и ограничивать их личную свободу путем выборочных досмотров. Родители учеников, которые сами оканчивали школу Брэдли, поддержали такое решение: никому не хотелось видеть, как в школе, где училась жена Сэлинджера, вводят те же стандарты безопасности, что и в обычных городских школах.

Мы спустились в баскетбольный зал.

– Думаю, в таких туфлях нельзя ходить по площадке, – заметил Эндрю, кивнув на мои элегантные замшевые боты на низком каблуке, и направился к ковровой дорожке, огибающей площадку по периметру.

Не обращая на него внимания, я ступила на лакированные кленовые доски, отстучав каблуками несколько шагов. Эндрю остановился, наблюдая за мной. Уголком каблука я оставила неровную царапину на гладком полу, нервно скрипнув подошвой напоследок. Эндрю сошел с ковровой дорожки, подошел ко мне и впечатал свой каблук в пол рядом с моей отметиной.

Пройдя через спортзал, мы вышли в естественно-научное крыло. При виде огромной периодической таблицы в медной раме я улыбнулась.

– Помнишь мистера Дротчера?

Мистер Дротчер вел углубленные занятия по химии. Из-за непроизвольно дергающихся усов, неудачной фамилии и странного внешнего вида его считали извращенцем и за глаза величали «мистером Дрочером».

– То есть мистера Дрочера? – переспросил Эндрю с ухмылкой, и прошедших четырнадцати лет как не бывало.

Я остановилась.

– Ты знал, что мы его так прозвали?

– Тиф, его все так называли, включая учителей. С такой-то фамилией… – ответил Эндрю, слегка вздернув подбородок в знак того, что я его недооцениваю.

Я расхохоталась. Гулкое эхо прокатилось по пустынному коридору, который заканчивался лестницей, ведущей наверх, в старый особняк (направо столовая, налево – гуманитарное крыло). Оно напомнило мне раскатистый грохот, сотрясавший эти стены, и отставшего от нас с Акулой Лиама, и я тут же пожалела, что не сдержала смех.

Мы подошли к компьютерному классу, когда-то оборудованному старьем, а сейчас битком набитому айпадами на футуристического вида подставках. В темном дверном окошке появились наши отражения, заглядывающие внутрь.

– Даже не представляю, какие сплетни ходили обо мне, – сказал Эндрю, коснувшись ладонью стекла.

– Никакие. Тебя все обожали. Мы расстроились, когда ты уволился.

В темном стекле отражение Эндрю уронило голову на грудь.

– Эти Бартоны… Они склепали на меня компромат. – Он изучил мое отражение в зеркале. – Я бы все равно ушел в конце учебного года. Я не собирался преподавать всю жизнь – только пока немного не повзрослею. К серьезной работе сразу после университета я был не готов. Хотя… – Он задумчиво пожевал губами. – Хотя, учитывая обстоятельства, я бы остался. На год-другой, чтоб присмотреть за вами.

Мне даже в голову не приходило, что он мог бы остаться рядом еще хотя бы на один год. Теперь меня душила злоба при мысли о том, что Дин, кроме всего прочего, отнял у меня мистера Ларсона.

Мы зашагали дальше по коридору и остановились перед комнатой отдыха. Я вошла, немного оробев: я нечасто бывала в этих стенах, даже когда перешла в выпускной класс. Это было место для избранных, а не комната, где изгои, пусть даже совершеннолетние, могли потусоваться на переменке. Не то чтобы у меня не было друзей в последние годы учебы в Брэдли. Я сблизилась с Акулой; впрочем, после школы мы потеряли друг друга из виду, о чем я до сих пор сожалею. Я дружила с девочками из команды по бегу, членом которой я оставалась до конца школы. Мне действительно нравилось бегать, пока я не стала изнурять себя длительными пробежками, чтобы произвести впечатление на Люка. С каждым километром я становилась спокойней и уверенней в себе.

Эндрю остался стоять в дверях, закрыв собой проход. Он мог запросто опереться руками о притолоку, такой он был высокий. Когда я вступила в переходный возраст и обзавелась сиськами, а мои ровесники еще не спешили догонять меня в развитии, я придумала игру. Придя на вечеринку семиклассников, я обводила взглядом комнату и гадала, кто из мальчиков сумел бы со мной справиться. Мне нужен был самый крупный и сильный из них, пусть даже с прыщами и писклявым голосом. Лишь бы он мог причинить мне боль. Со временем я кое-что поняла о себе: мне нужен тот, кто мог бы причинить мне боль, но не стал бы этого делать. Люк меня подвел. А Эндрю не подведет, я знала.

– Ты иногда думаешь об Артуре? – спросила я.

Эндрю сунул руки в карманы, оставив на виду большие пальцы. Эксперт по языку жестов из «Женского журнала» говорит, что обычно люди прячут руки в карманы, когда им неловко, однако, если при этом большие пальцы остаются на виду, – это знак уверенности в себе.

– Думаю, и довольно часто.

– Я тоже, – сказала я, кивнув.

Эндрю шагнул в комнату отдыха, сократив расстояние между нами. Это был сигнал. Будто сработала система аварийного оповещения, как в самолете, терпящем бедствие. Он мог перейти в наступление, стоило ему только захотеть: встреча со школой стерла в порошок мою твердость духа, точнее, то, что от нее оставалось. За окном стояли серые сумерки, и на фоне белых стен мы казались персонажами черно-белого кино.

– И что ты о нем думаешь?

Я огладила взглядом его грудь, подыскивая слова.

– О том, каким умным он был. Умным и догадливым. Артур понимал людей, как никто другой. Он читал их мысли. Мне бы тоже так хотелось.

Эндрю подошел еще ближе и встал напротив меня, опершись локтем на высокий подоконник. Его губы чуть заметно изогнулись.

– А ты думаешь, что не умеешь читать мысли других?

– Я стараюсь, – ответила я польщенно. (Он флиртует?)

– Ты очень здравомыслящий человек, Тиф. Даже не сомневайся.

Я опустила глаза на его руку, в сантиметре от моего тела.

– А знаешь, о чем я еще думаю?

Эндрю выжидающе молчал.

– С ним было весело. – Я глянула в окно, выходящее на школьный двор. – С Артуром было весело.

(Люк отшатнулся от меня, когда я сказала ему то же самое.)

Эндрю сощурился, вспоминая Артура.

– Да, он умел смешно пошутить.

– Но я не казню себя. За то, что убила его. Я ничего не чувствую. – Я провела ладонью, как по ровному столу. – Это плохо? Моя лучшая подруга считает, что я до сих пор не оправилась от шока. Что я отключила все эмоции, чтобы не травмировать себя еще больше… Хоть бы она оказалась права. Но я думаю, дело в другом.

Эндрю сдвинул брови и приготовился слушать дальше. Я молчала. Тогда он спросил:

– В чем же?

– В том, что… – Я помедлила, закусив губу. – Я хладнокровный человек. Эгоистка, которая способна что-то почувствовать, только если это будет ей на пользу.

– Тиф, ты не эгоистка, – возразил Эндрю. – Ты самый отважный человек из всех, кого я знаю. Пройти через такой ужас в пятнадцать лет, выжить и добиться успеха в жизни… Это не каждому под силу.

Я чуть не плакала, в ужасе, что его отпугнут слова, которые я собиралась произнести:

– Я могу убить друга, – однако не в силах признаться, что собралась замуж не за того парня.

Эндрю изменился в лице.

– Ты серьезно?

Я могла бы отказаться от своих слов, привычно оправдать чем-нибудь свои сомнения, но я утвердительно кивнула.

– Так что же ты делаешь? Почему бы не закончить отношения? – Эндрю искренне забеспокоился, и мне стало только хуже. Я не думала, что человек способен так искренне переживать за другого.

Я пожала плечами.

– Это же очевидно. Боюсь.

– Чего боишься?

Я уставилась в одну точку и попыталась подобрать слова.

– Когда я с Люком, на меня накатывает… беспросветное одиночество. – Я провела пальцем под глазами. – Он не плохой человек. Просто ему не дано меня понять. Да и кому это дано? Со мной нелегко; может быть, я и не заслуживаю ничего лучшего. Кроме того, у Люка много других достоинств. Быть с ним – своего рода гарантия.

– Гарантия?

Эндрю скривился.

– У меня есть пунктик, – сказала я, постучав пальцами по виску, – что меня никто не сможет обидеть, если я буду Ани Харрисон. Это Тифани Фанелли можно раздавить, как жука, а с Ани Харрисон такой номер не пройдет.

Нагнувшись, Эндрю заглянул мне в глаза.

– Я что-то не припомню, чтобы кто-то раздавил Тифани Фанелли.

– Раздавили. В лепешку.

Эндрю вздохнул, погладил меня по затылку, и в следующий миг я щекой почувствовала, как колется его элегантный свитер. За все время нашего знакомства мы так редко прикасались друг к другу, что я совсем не знала, как он пахнет и какая у него кожа. Во мне поднялась волна страшной тоски, поглотившая Люка, Уитни и ее детей с оригинальными именами, все те эмоциональные инвестиции, которые не дадут нам быть вместе, и обрушилась на меня всей своей тяжестью.

В бывшем классе Эндрю три длинных стола по-прежнему стояли в форме буквы «П», норовя зажать учителя в тисках. Но это были уже не старые парты с ламинированными столешницами и разномастными стульями, а металлические столы с плавными линиями в духе «Ресторейшн хардвэр». Такой стол выглядел бы вполне уместно и в моей собственной квартире, вписавшись в тщательно выверенный стиль. «Эклектичный», по выражению миссис Харрисон. Наклонившись над полированной столешницей, я вгляделась в свое искаженное отражение: вытянутый подбородок, один глаз здесь, другой – там. В школе я при любом удобном случае изучала каждый выскочивший на лице прыщик: в оконных стеклах, в стеклянных витринах столовой. С таким количеством блестящих поверхностей в классе я бы никогда не смогла сосредоточиться на уроке.

Эндрю подошел к учительскому столу и повертел в руках разные штуки, оставленные своим преемником.

– Ты знаешь, что мистер Фридман до сих пор преподает? – спросил Эндрю.

– Неужели? – Мне вспомнился тот день, когда мистер Фридман выволок Артура из класса под притворно-невозмутимым взглядом миссис Хёрст. – Он всегда казался мне каким-то туповатым.

– Вообще-то, – сказал Эндрю, присев на край стола и забросив одну ногу на другую, точь-в-точь как во время урока, – Боб умный парень. Даже слишком умный для учителя. Поэтому он не может найти общий язык с учениками. Он на голову выше всех нас.

За окном уже сгустились сумерки, но гуманитарное крыло выходило на ярко освещенную главную улицу и художественный корпус колледжа Брин-Мор.

– Поэтому все обожали твои уроки, – сказала я. – Ты говорил с нами на одном языке. Как наш ровесник.

– Не уверен, что это комплимент, – ответил, смеясь, Эндрю.

Я тоже рассмеялась.

– Это комплимент. – Я снова мельком глянула на свое смешное отражение. – Нам повезло, что у нас был молодой преподаватель, еще не успевший забыть собственные школьные годы.

– Не знаю, много ли было от меня толку, – сказал Эндрю. – Я никогда не сталкивался с таким недоброжелательным отношением, как здесь. Может, все переменилось, когда я сам учился в старших классах, просто внимания не обращал. Впрочем, нет, я бы все-таки заметил. Я сразу почувствовал, что атмосфера в Брэдли гнилая. У тебя не было шансов прижиться здесь.

Что за ерунда. Шанс всегда есть. Просто свой я профукала.

– Я не отличалась умом и сообразительностью. Зато в Брэдли я научилась постоять за себя. – Я провела костяшками пальцев по рифленой металлической поверхности стола. – Артур многому меня научил.

– Есть более подходящие способы обучения, – возразил Эндрю.

– Жаль, я не узнала о них раньше, – ответила я с грустной улыбкой. – Пришлось довольствоваться тем, что было.

Эндрю уткнул подбородок в грудь, словно собирался с мыслями перед тем, как провести важную параллель между музеем естествознания и страхом перемен Холдена Колфилда.

– Ну что же, откровенность за откровенность, – кашлянув, сказал он. – Я тоже должен кое в чем признаться.

Луч яркого света освещал Эндрю со спины, так что он казался темным изваянием, безликим и ничего не выражающим. У меня заколотилось сердце. Я была уверена, что Эндрю собрался сделать важное признание. Наша особая связь, волнующая химическая реакция между нами, – не игра моего воображения.

– В чем?

– Тот ужин с тобой и Люком. Мир, конечно, тесен, но я… – Эндрю шумно вдохнул. – Я знал, что Люк – твой будущий муж. И устроил ужин, чтобы встретиться с тобой.

От надежды меня бросило в жар.

– А как ты узнал?

– Один сотрудник, знавший, что раньше я преподавал в Брэдли, сказал, что Люк женится на девушке из этой школы. Люк и прежде говорил о тебе, называя тебя Ани, но я не припоминал, чтобы в Брэдли учились девушки с таким именем. В общем, я зашел в Фейсбук… – Эндрю забарабанил пальцами по воображаемой клавиатуре, потом по-женски кокетливо закрыл лицо руками и рассмеялся. – Стыдно признаться, но я зашел на страничку Люка, увидел тебя на фотографиях и не поверил своим глазам.

Небо давно потемнело, и комната замерла, вобрав в себя ночные тени. На секунду что-то заслонило свет, лившийся с улицы через окно, ослепительный ореол позади Эндрю погас, и я смогла разглядеть его лицо. Он был чем-то напуган.

Перед старым зданием школы остановилась маленькая серебристая машина с надписью «Охрана». Водитель распахнул дверцу, вышел из машины и деловито направился ко входу.

Сердце в груди запрыгало вверх и вниз – верный знак, что меня вот-вот начнет безостановочно трясти. Нет, я не страдаю от панических атак. Панические атаки – для хилых невротиков и тех, кто боится летать самолетами. Их демоны, какими бы они ни были, и рядом не стояли с холодящим ожиданием неизбежной беды, которое терзает меня с того дня, как я живой выбралась из столовой.

– Нас засекли?

– Не знаю, – ответил Эндрю.

– Что он тут забыл?

– Не знаю.

Охранник вошел в здание, и где-то вдалеке хлопнула дверь.

– Кто здесь? – прокатилось эхо.

Эндрю приложил палец к губам и жестом подозвал меня к себе. Он отодвинул стул, и – я просто не могла в это поверить! – мы вместе нырнули под учительский стол. Эндрю пришлось сложиться в три погибели, чтобы я тоже поместилась.

Мы затихли, тесно прижавшись коленями друг к другу. Эндрю притянул стул на место и, обернувшись ко мне, заговорщицки ухмыльнулся.

Сердце у меня замерло – вот еще одно отличие от панической атаки: никакого отчаянного сердцебиения, поникший белый флаг, – и через минуту я ощутила в комнате чужое присутствие. А вдруг это вовсе не охранник, которого мы видели из окна? Из года в год «Женский журнал» предостерегал читательниц о преступниках, которые переодеваются полицейскими, сантехниками или курьерами, чтобы проникнуть в машину, квартиру или добраться до хозяев и изнасиловать, изувечить, убить. Поле зрения сузилось до точки, как на гаснущем экране допотопного телевизора. Кажется, я не дышала. В глазах померкло, и краем сознания я отметила, как остановилось сердце.

По комнате прошелся луч света.

– Есть тут кто?

У Бена был такой же тихий и бесцветный голос. «Ку-ку», – монотонно произнес он тогда. Словно заурядное «привет», «нет», «конечно». Мистер Ларсон прикрыл рот ладонью, и по морщинкам в уголках глаз я поняла, что он с трудом сдерживает смех. У меня почему-то задрожали бедра. Почему вдруг бедра? Наверное, дрожь началась в коленках, но передалась выше.

Луч света пропал, и шаги удалились. Однако я знала, что он еще там, чувствовала затылком. Он нарочно затопал, а затем на цыпочках подкрался обратно к двери и дожидался, пока мы, два наивных идиота, выберемся из укрытия. Подражатель. В Брэдли притворялись, будто ученикам не стоит об этом волноваться. Но мы волновались. И волнуемся по сей день.

– Кажется, ушел, – прошептал мистер Ларсон.

В ужасе распахнув глаза, я замотала головой.

– Что? – шепнул мистер Ларсон и отодвинул стул.

Я схватила его за запястье и затрясла головой, умоляя не двигаться.

– Тифани. – Мистер Ларсон опустил глаза на мою руку, вцепившуюся в его рукав. В его глазах мелькнул ужас. Мы обречены, подумала я. – У тебя руки как лед…

– Он еще здесь, – беззвучно проговорила я.

– Господи, Тифани! – Мистер Ларсон стряхнул мою руку и выполз из-под стола, не обращая внимания на мои отчаянные попытки зазвать его обратно. Когда он поднялся на ноги, опираясь на стул, я забилась в уголок. Сейчас громыхнет выстрел, расколов голову мистера Ларсона надвое.

– Он ушел, – услыхала я.

Мистер Ларсон опустился на колени, заглянул под стол и посмотрел на меня, дикую кошку в клетке.

– Все в порядке. Охранник ушел. Он не стал бы в нас стрелять.

Я не шевелилась. Мистер Ларсон уронил голову на грудь и с глубоким сожалением вздохнул.

– Тиф, прости. Черт, я даже не подумал про стол. Прости.

Весь вечер я носила маску жертвы, считая, что Эндрю хочет видеть меня именно такой. Но во мне не было ни капли притворства, когда я обессиленно протянула к нему непослушные дрожащие руки, так что Эндрю пришлось ухватить меня за локти, чтобы вытащить из-под стола. У меня подкосились ноги, и Эндрю прижал меня к груди. Мы простояли так куда дольше, чем следовало, ничего не предпринимая. Наконец его рука вопросительно скользнула по моей пояснице. Мы поцеловались, и нахлынувшее облегчение после всего пережитого захватило нас целиком.