Глава 10

Выйдя из кабинета директора, я решила действовать уравновешенно и целеустремленно. Пускай я самым неблагодарным образом подвела мистера Ларсона, но раздумывать над этим не было времени. Надо поскорее найти Оливию. Извиниться за то, что из-за моих криков ей влетело. Во что бы то ни стало вернуть ее расположение. Мне казалось, это вполне осуществимо: Оливия, считала я, пойдет на поводу у Дина, а огорчать меня было не в его интересах.

На переменках я всюду искала Оливию. Даже заглянула под дверцу «ее» кабинки в туалете. Напрасно – Оливия как сквозь землю провалилась. Чтобы поймать ее во время обеденного перерыва, придется прийти в столовую пораньше, пока остальные не набежали. Впрочем, Оливия первой появлялась за столом – по той простой причине, что никогда не стояла в очереди в буфет.

Она сидела на своем обычном месте и жевала желейные конфеты, предварительно растерзав их на кусочки. В уголке губ виднелся сизый кровоподтек. Мне стало плохо. Но не от того, как жестоко поступил с ней отец. Нет. Мне было четырнадцать, и я не умела сочувствовать. Этот кровоподтек предвещал мои похороны.

– Лив? – пробормотала я в надежде, что она смягчится, услышав свое прозвище.

– Мм? – произнесла она, тихо и совершенно безадресно.

– Извини за то, что было в субботу, – произнесла я, присаживаясь рядом. Вспомнив о том, что сказал Дин, я добавила: – Нельзя мне курить после того, как напьюсь. У меня сносит крышу.

Оливия подняла глаза и улыбнулась такой отрешенной, потусторонней улыбкой, что она по сей день снится мне в кошмарах.

– Все нормально, – глухо сказала она и коснулась неумело замазанной «тоналкой» ссадины на моей щеке. – Мы квиты.

– Так вот где ты ошиваешься, Финни! – Рядом со мной возник Дин. Он тяжело уронил на стол поднос, забитый сэндвичами, чипсами и банками колы. – Что за дела? Я думал, мы поладили?

– Ты сейчас о чем? – не поняла я.

– Меня вызывали на ковер, – загрохотал он и, обращаясь к группе сочувствующих, собравшихся вокруг стола, сообщил, что ему сделали втык по поводу одного «инцидента», из-за которого он, вероятно, будет отстранен от финальной игры на этой неделе. Его прихлебатели возмущенно загомонили.

– Что за бред, – закипятился Пейтон, а Лиам в негодовании закачал головой, хотя вообще не играл в футбол.

– То есть меня допустят, – буркнул Дин, – если до тех пор ничего не произойдет.

(Надо было сказать ему: «Какие проблемы? Просто постарайся никого не изнасиловать в ближайшие два дня».)

Дин бросил на меня испепеляющий взгляд.

– Я думал, мы друг друга поняли.

– Я тут ни при чем, – пискнула я.

– Разве ты не была сегодня у директора? – не унимался Дин.

– Я не собиралась к нему идти. Меня вызвали, – оправдывалась я. – Он и мистер Ларсон. Что мне оставалось делать?

– А с чего они решили тебя вызвать, если ты ничего не говорила? – подозрительно сощурился Дин.

– Не знаю, – беспомощно промямлила я. – Может, они что-то заподозрили?

– Что заподозрили? – Дин зашелся недобрым смехом. – Тоже мне, телепаты, копперфильды недоделанные! – Он скрестил руки на груди под дружный гогот сочувствующих. Я бы тоже рассмеялась, не будь это камень в мой огород. Было что-то разоружающее в том, что Дин знал, кто такой Дэвид Копперфильд и так бесцеремонно о нем отзывался. – Вали отсюда, Тифани. Иди подлижи мистеру Ларсону.

Я обвела глазами сидящих за столом. На лицах Оливии, Лиама и Пейтона поигрывали подлые ухмылочки. Хилари и вовсе от меня отвернулась.

Я вышла из нового крыла столовой, приметив у выхода памятную табличку: «Семейство Бартон, 1998 год».

Я рассчитывала, что после всего происшедшего мистер Ларсон не станет гонять меня на тренировке, однако он был суровей обычного. Я единственная не пробежала «километровку» за положенное время, и из-за меня вся команда наматывала круги вокруг стадиона. Мне хотелось его придушить. На растяжку я не осталась, хоть мистер Ларсон и предупреждал нас, что без нее мышцы станут деревянными и перекачанными. Он окликнул меня, но я сказала, что меня ждет мама, и ушла.

Домой я, как правило, возвращалась на поезде, но в тот день мама действительно заехала за мной, чтобы отправиться на распродажу в торговый центр.

Я никогда не принимала душ в школьной раздевалке. Там никто не мылся – из брезгливости. В тот день мне пришлось сделать исключение, чтобы не примерять новенькие пальто прямо на пропотевшую форму. Быстренько ополоснувшись водой, застоявшейся в трубах с незапамятных времен, я обернулась полотенцем и, ковыляя по немытому полу на наружных краях стоп, пошла к своему шкафчику. Зайдя за угол, я увидела Хилари и Оливию. На физкультуру они не ходили, и я впервые видела их в раздевалке.

– Что вы тут делаете? – спросила я.

– Привет! – Грудной голос Хилари показался мне бодрей, чем обычно. Ее крашенные в рыжий волосы были закручены в пучок на макушке, из которого, как зубец королевской короны, торчала сухая, негнущаяся прядь. – А мы как раз тебя ищем.

– Меня? – приподнято переспросила я.

– Тебя-тебя, – вступила Оливия. В холодном, как будто больничном, свете ее нос казался засиженным мухами. – Ты сегодня… кхм… занята?

«Для вас – конечно, нет», – пронеслось у меня в голове.

– Мы с мамой собирались в магазин. Но я могу перенести.

– Не стоит. – Оливия нервно взглянула на Хилари. – Не переживай, значит, в другой раз.

Она отвернулась и направилась к выходу. Я запаниковала.

– Серьезно, я могу все отменить, – крикнула я вдогонку. – Просто договорюсь с мамой на другой день.

– Не переживай, Тиф, – бросила Хилари, показав мне свой самурайский профиль. В ее инопланетных глазах мелькнуло что-то похожее на жалость. – В другой раз.

Они поспешили прочь. Черт. Черт! Не надо было так напирать. Я их спугнула. Спешно одевшись, я с ожесточением принялась расчесывать мокрые волосы.

В ожидании мамы я уселась на обочину. Внезапно к моим ногам упал рюкзак Артура, а следом за ним тяжело присел рядом и сам Артур.

– Здоров, – сказал он.

– Привет, – смущенно ответила я. Мы уже давно не разговаривали.

– Ты как? Держишься?

Я искренне кивнула. Внезапная встреча с Оливией и Хилари вдохнула в меня надежду.

– Точно? – Артур прищурился на солнце через основательно и будто бы нарочно захватанные стекла очков. – Потому что ходят слухи.

– Какие слухи? – спросила я, повернув к нему голову.

– Ну, какие, – пожал он плечами. – Вся школа жужжит о пьянке у Дина. О том, как тебя валял Пейтон. И Лиам. И Дин.

– Спасибо, что никого не забыл, – буркнула я.

– И про утреннюю таблетку тоже всем известно, – прибавил он.

– Господи Иисусе, – вздохнула я.

– А еще все считают, что ты подложила свинью Оливии, потому что приревновала к ней Лиама.

– Серьезно? – Я повесила голову между коленями. Мокрые волосы змеями обвили мои руки.

– А это правда? – спросил Артур.

– А никому не интересно, откуда взялось вот это? – И я ткнула пальцем в расцарапанную щеку – после душа я даже не стала замазывать ссадину тональным кремом.

– Упала? – дернул плечом Артур.

– Ага, – фыркнула я. – А Дин меня подхватил.

На площадку вплыл мамин красный «бумер». Он торчал, как перст, в окружении солидных черных и серебристых джипов и седанов. Мать Тифани Фанелли водит красный «БМВ», как заправская шлюха, как же иначе, ведь блядство у нее в крови.

– Мне пора, – бросила я.

Следующее утро выдалось ясным и морозным. Осень развернулась во всю силу, и я с радостью надела новый черный бушлат, который мы купили накануне. Правда, на него не было скидки, но маме так понравилось, как элегантно он на мне сидит, что она не стала раздумывать. У нее не хватило наличных, и часть покупки она оплатила кредитной картой, велев ни слова не говорить папочке. Я передергивалась каждый раз, когда она называла его «папочкой».

По дороге в школу меня переполняли радужные надежды на то, что Хилари и Оливия все-таки не списали меня в утиль. Я выглядела «элегантно», и в воздухе витало что-то многообещающее.

Очутившись в стенах школы, я ощутила какую-то незримую пульсацию. В коридорах царило небывалое оживление. Возле дверей в комнату отдыха, предназначенную только для «начинашек» и старшеклассников, собралась толпа, состоявшая в основном из учеников средних классов, вход которым был заказан. Все они вытягивали шеи, силясь что-то разглядеть.

Толпа расступилась передо мной, как при замедленной съемке.

– О боже, – ахнула Элисон Кэлхоун, моя одногодка, которая в первый день встретила меня ледяным презрением, но, заметив меня в компании Хилари и Оливии, стала целовать мне зад. Она злорадно прыснула в кулак.

У дверей в комнату отдыха мне стало ясно, из-за чего весь сыр-бор: на настенной доске объявлений болтались мои шорты, те самые, в которых я бегала вчера на тренировке, а над ними висел листок с надписью и кучей ошибок: «Нюхни шлюшку (асторожно: ваняет!)» Яркие округлые буквы, написанные от руки – такими обычно пишут приглашения на благотворительную ярмарку. Явно девчоночий почерк. Припомнив, как странно вели себя в раздевалке Хилари и Оливия, я содрогнулась от догадки.

Я выбралась из толпы все по тому же оставленному для меня проходу, вошла в туалет и заперлась в кабинке. Вчера у меня начались месячные, и я страшно обрадовалась: значит, таблетка сработала. После тренировки я заметила на шортах бурые пятна. Пропотевшие, выпачканные менструальной кровью шорты, должно быть, выглядели и пахли просто отвратительно. Я так поразилась неожиданному появлению ХО-телок в раздевалке, что не проверила, сунула ли шорты в рюкзак.

Дверь в туалет распахнулась, и до меня долетел обрывок фразы:

– …так ей и надо.

– Послушай, тебе не кажется, что это слегка перебор? – возразил другой голос.

Я бесшумно взобралась с ногами на унитаз.

– Дин перегибает палку, – продолжал тот же голос. – Сегодня это смешно, а завтра она будет валяться в реанимации, как Бен.

– Бен не виноват, что он голубой, – возразил первый голос. – А она сама виновата, что ее держат за шлюху.

Второй голос хихикнул. Я едва сдержалась, чтобы не всхлипнуть. Зашумела вода, зашуршали бумажные полотенца. Дверь распахнулась и закрылась. Наступила тишина.

Я никогда не прогуливала школу. Монахини так крепко вдолбили в меня христианское смирение, что даже сегодня я не могу сказаться больной на работе. Но тот день выбил меня из колеи, вкатав в асфальт всегдашний страх ослушаться. У меня сперло дыхание от обрушившегося унижения. Без конца теребя пальцами прядь волос («стереотипное поведение с целью самоуспокоения», – сказал бы специалист по языку тела), я дождалась звонка на урок, обождала еще минут пять, чтобы не наткнуться в коридоре на опоздавших, и быстро вышла из туалета, направившись к черному входу. Я собиралась доехать на поезде до Тридцатой улицы и целый день бродить по городу. На середине парковки меня окликнули. Это был Артур.

– Где-то тут были остатки лазаньи, – сказал Артур, оглядывая недра урчащего холодильника.

Я взглянула на кухонные часы: четверть одиннадцатого.

– Я не буду.

Артур подхватил обеими руками кастрюльку, сверху которой жирно блестела запеченная сырная корочка, и толкнул бедром дверцу холодильника. Затем щедрой рукой отрезал кусень лазаньи и сунул тарелку в микроволновку.

– Ох. Совсем забыл. – Он слизнул с пальца томатный соус, рухнул на колени и принялся шарить в своем рюкзаке. – Держи.

В меня полетели мои спортивные шорты.

Они были легче бумаги, но, поймав их, я тяжело охнула, словно меня пнули в живот.

– Откуда они у тебя? – выдохнула я, расправляя их на коленях, как натянутую салфетку.

– Можно подумать, к ним, как к «Джоконде», не подступиться, – ответил Артур.

– В смысле?

Артур застегнул молнию на рюкзаке и выразительно на меня покосился.

– Ты что, в Лувре не была?

– А где это?

– Мама дорогая, – закатил глаза Артур.

Запищала микроволновка, и Артур завозился с тарелкой. Пока он стоял ко мне спиной, я незаметно нюхнула свои шорты. Должна же я знать, что унюхали все остальные.

Пахли они прескверно. Резкий первобытный запах словно разъедал легкие. Я скомкала их и затолкала в рюкзак. Подперев голову рукой, я снова заплакала, и с кончика носа закапали слезы.

Артур сел напротив, молча уминая дымящуюся лазанью с мясом.

– Когда я доем, я тебе кое-что покажу. Это тебя утешит, – пробубнил он с набитым ртом.

В считаные минуты от кусища лазаньи не осталось и следа. Артур бросил грязную тарелку в мойку и, поманив меня рукой, направился к двери в углу, за которой, наверное, была кладовая или стенной шкаф. В старом доме, где жил Артур, было полным-полно дверей, ведущих бог знает куда – на лестницу, в стенные шкафы, в каморки, загроможденные кушетками в цветочек с наваленными на них кипами книг и папок. У семьи Артура по материнской линии когда-то водились деньги, но они были так накрепко заморожены в каких-то фондах и ценных бумагах, что потратить их было невозможно. Мистер Финнерман, отец Артура, бросил семью восемь лет назад, что стало для женщины настоящим ударом. Но, по существу, это означало, что одним ртом теперь меньше. Когда она поняла, что мистер Финнерман всю жизнь будет валяться в постели до полудня, то вскоре после рождения Артура устроилась в Брэдли, чтобы сын мог учиться в престижной школе. В Мейн-Лайне не все живут на широкую ногу, но в семье Артура были совершенно другие приоритеты, нежели у моих родственников. Путешествия, образование, культура – вот на что тратили сбережения Артур и его мама, а вовсе не на шикарные тачки, блестящие логотипы или украшения.

Выходцы из старой «денежной аристократии» имели в Мейн-Лайне куда более высокий статус, чем нувориши. Отчасти поэтому Артур презирал Дина. Артур обладал другим капиталом, куда более ценным, чем последняя модель «Мерседеса»: знаниями. Он знал массу всякой всячины: например, что за столом солонку принято передавать вместе с перечницей, и что нельзя пережаривать бифштекс. Он знал, что на Таймс-сквер лучше не соваться и что в Париже двадцать административных округов. Он готовился поступать в Колумбийский университет – причем на льготных основаниях, благодаря связям и высоким оценкам.

Держась за ручку двери, Артур обернулся ко мне.

– Ты идешь или нет?

Грязные ступеньки уводили в темноту. Я ненавижу темноту и по сей день оставляю свет в коридоре, когда ложусь спать.

Артур нашарил на стене выключатель; под потолком тускло засветилась одинокая лампочка. Он сделал шаг, и на полу заклубились облачка пыли. Натянутая кожа на его босых опухших ногах лоснилась, как у младенца.

– Как непохоже на наш подвал, – сказала я, ступая почти след в след по бетонному полу. Обшивка стен отвалилась, обнажив косматые грязно-желтые внутренности. Вдоль одной из стен была свалена старая мебель, валялись коробки с истертыми дисками, запыленные книжки и старые номера «Нью-Йоркера», почерневшие от плесени.

– Дай угадаю, – ухмыльнулся Артур, взглянув на меня через плечо. В желтушном свете лампы его прыщи приобрели лиловый оттенок. – Ковролин?

– Ну и что?

Артур направился к развалам у дальней стены, не удостоив меня ответом.

– Чем тебе ковролин не угодил? – на весь подвал спросила я.

– Дурной вкус, – заявил он, переворачивая коробки.

До конца своих дней я буду жить только в домах с деревянными полами.

Артур присел на корточки, и на секунду его лицо скрыла копна сальных волос.

– Вот это да, – послышался глухой смех. – Смотри, что я нашел.

Выпрямившись, он высоко, как жрец перед жертвоприношением, поднял оленью голову.

– Скажи мне, что она не настоящая, – поморщилась я.

Артур развернул голову мордой к себе и в раздумье уставился в невинные глаза оленя.

– Еще какая настоящая, – заключил он. – У меня отец охотник.

– Я против охоты, – сухо заметила я.

– Но не против ветчины. – Оленья голова рухнула в картонную коробку. Ветвистые рога вздернулись к потолку, как бобовый стебель, ведущий в никуда. – Просто за тебя грязную работу делают другие.

Я скрестила руки на груди. Разумеется, я имела в виду, что осуждаю охоту для развлечения, но спорить с Артуром и затягивать вылазку в подвал мне не хотелось. Мы не пробыли здесь и пяти минут, а я уже покрылась гусиной кожей от холода.

– Так что ты хотел показать? – настойчиво спросила я.

Артур согнулся над другой коробкой и принялся копошиться в ее содержимом, вытаскивая одну вещь за другой и тут же их отбрасывая.

– Ага! – воскликнул он, вытаскивая книгу энциклопедического формата, и жестом позвал меня к себе. Со вздохом я потащилась по протоптанной в пыли дорожке.

В руках Артур держал старый школьный альбом.

Артур раскрыл его на заднем форзаце и слегка наклонил ко мне, чтобы лучше была видна подпись:

Я трижды перечитала, пока до меня не дошло. Барт-мэн – это Дин. Дин Бартон.

– Какой это год?

– Девяносто девятый, – сказал Артур, послюнил палец и стал листать страницы. – Шестой класс.

– Ты дружил с Дином?

– Мы были не разлей вода, – мрачно хихикнул Артур. – Глянь-ка.

Он раскрыл альбом на странице с беспорядочно приклеенными любительскими снимками: вот стайка школьников за обедом, вот они кривляются, вот позируют рядом с огромным зеленым драконом, талисманом школы Брэдли. В нижнем левом углу прилепилась фотография, слегка расплывчатая, как большинство старых снимков. На старых фотографиях мы кажемся себе какими-то не такими и снисходительно смотрим на себя прежних с высоты жизненного опыта. Со снимка смотрели Артур и Дин, оба бледные, с потрескавшимися губами. Артур – полноватый, с пухлыми щеками, но совсем не похожий на толстяка, стоявшего сейчас за моим плечом, а Дин – тщедушный, хилый, обхвативший бычью шею Артура тонюсенькими ручками. Он выглядел не на двенадцать лет, а скорее, на девять.

– Следующим летом он вымахал, как каланча, – заметил Артур. – Росту прибавилось, а ума – ни капли.

– Просто не верится, что вы вообще могли дружить. – Сощурившись, я пристально посмотрела на фотографию еще раз. Наверное, то же самое будут говорить Лее старшеклассницы. Или уже говорят. «Просто не верится, что ты дружила с Тифани в младшей школе. Это комплимент, Лея».

Артур захлопнул альбом, едва не прищемив мне кончик носа. Я негромко вскрикнула.

– Так что ты не первая, кто навлек на себя гнев Дина Бартона. – Артур задумчиво провел пальцем по тисненным золотым буквам на обложке. – Он на все пойдет, чтобы никто не вспомнил, как он ночевал у педика в гостях.

Артур сунул альбом под мышку, и я решила, что можно наконец уйти, но что-то в углу привлекло его внимание. Протиснувшись между завалами коробок, он положил альбом на пол и со смешком поднял что-то, потом выпрямился и обернулся. У него в руках была двустволка с длинным, гладким стволом, направленным прямо на меня. Он вскинул ее, прижавшись мясистой щекой к рукояти, и опустил палец на спусковой крючок.

– Артур! – завопила я, попятилась и, оступившись, с размаху стукнулась запястьем о старый спортивный кубок. Тем самым запястьем, на которое приземлилась, когда Дин ударил меня по лицу. От боли я взвыла не своим голосом.

– О боже! – Артур согнулся пополам от беззвучного смеха, опершись на двустволку, как на трость. – Расслабься, оно не заряжено.

– Очень, блин, смешно. – Я с трудом встала и схватилась за запястье, пытаясь унять боль.

Артур вытер выступившие на глазах слезы и перевел дыхание. Я бросила на него негодующий взгляд, но он картинно закатил глаза к потолку.

– Серьезно, не заряжено, – повторил он и, взяв ружье за ствол, протянул мне.

Я нехотя взялась за теплый, слегка запотевший от рук Артура приклад. С секунду мы держали ружье каждый со своего конца, как пара бегунов, передающих друг другу эстафетную палочку. Артур разжал ладонь. Ружье оказалось куда тяжелей, чем я могла удержать одной рукой, и ствол свесился на пол, чиркнув по бетону. Больной рукой я поддержала холодный ствол снизу.

– Почему твой отец оставил его здесь?

Артур провел взглядом вдоль ствола и тупо уставился на меня сквозь мутные, запотевшие стекла очков. Щелкнуть бы пальцами у него перед носом и пропеть: «Эй! Кто-нибудь дома?» В следующий миг он выставил вбок бедро и жеманно согнул запястье.

– Зачем? Чтобы сделать из меня мужика, глупышка.

У него вышло «глупыфка», потому что он нарочно присюсюкивал и так манерно отклячил бедро, что я рассмеялась. Я не знала, как принято отвечать в таких случаях, но Артур, очевидно, хотел меня повеселить.

В конце октября ушло последнее летнее тепло, задержавшееся словно по недоразумению, и осень вступила в свои права. Когда я позвонила в дверь дома, где жил Артур, с меня лился пот, несмотря на холодную погоду. Мистера Ларсона не было уже несколько недель, и его заменяла помощница тренера по хоккею на траве. Она понятия не имела, как проводить тренировки, и просто заставляла нас каждый день бегать пятикилометровку, а сама строила глазки заведующему спортивной частью, у которого были жена и двое маленьких детей. После первого километра я незаметно сходила с дистанции и тайком пробиралась к дому Артура, чтобы покурить. Тренер Бетани либо не замечала, что меня нет среди остальных бегунов, либо ей было начхать. Я склоняюсь ко второму варианту.

Артур приоткрыл дверь, и в просвете показалось его квадратное прыщавое лицо. Мне вспомнился знаменитый кадр с Джеком Николсоном из кубриковского «Сияния».

– А, это ты, – сказал Артур вместо приветствия.

– А кто ж еще? – Я сбегала с тренировок с того самого дня, когда впервые прогуляла школу. В школе меня, как и следовало ожидать, хватились, и родители, как и следовало ожидать, посадили меня под домашний арест. Когда они спросили, почему мне вздумалось прогулять школу, я ответила, что до смерти захотела макарон с томатным соусом, которые подают в городской пиццерии.

– То есть как это до смерти? – раскипятилась мама. – Ты что, беременна?

Ее рот уныло скривился. Должно быть, она вспомнила, что старшеклассницы «залетают» чуть ли не каждый день, и представила, как унизительно будет ходить с четырнадцатилетней дочерью по магазинам для беременных.

– Мама! – негодующе воскликнула я, хотя не имела на этого никакого морального права. Мама была не так уж далека от истины.

По-моему, школьная администрация заподозрила, что в тот день в комнате отдыха произошло что-то неладное, не соответствующее высоким моральным стандартам школы, однако Артур успел снять мои шорты прежде, чем учителя смогли разобраться, что к чему, ну а я, разумеется, не собиралась их просвещать на этот счет.

Но еще хуже, чем внезапное падение моих «акций», было то, что из школы исчез мистер Ларсон. «Он получил более привлекательное предложение», – вот и все, что нам объяснили в администрации. Я рассказала Артуру – и только ему – о том, что ночевала в одной комнате с мистером Ларсоном у него дома. Артур выпучил глаза из-за перемаранных очков.

– Сдуреть можно! Ты с ним переспала?

Я бросила на него взгляд, полный отвращения. Артур расхохотался:

– Да шучу я, шучу. У него есть подружка. Сексапильная. Говорят, фотомодель.

– Откуда ты знаешь? – рыкнула я, внезапно почувствовав себя коротконогой, толстомясой, широкозадой неудачницей, над которой однажды сжалился мистер Ларсон.

– Все так говорят, – пожал плечами Артур.

Хоть я и была под домашним арестом, мои родители плохо себе представляли, когда у меня заканчиваются тренировки, так что я почти каждый день тусовалась у Артура. Благо жила я далеко, а домой ездила на поезде. «Иногда тренировка длится полтора часа, бывает, что и два, – объяснила я маме. – Смотря какой километраж». Мама поверила на слово. Мне оставалось только звонить домой по залапанному таксофону на станции Брин-Мор и сообщать, каким поездом приеду. К тому времени тренировка давно закончилась, а курево выветривалось из головы, оставив теплый и мутноватый осадок. Повесив трубку, я во все глаза смотрела, как у перрона останавливается поезд, из-под скрипучих колес которого вырывается пар. То ли я плыла как в тумане, то ли все остальное как будто замедлилось.

Артур метнул взгляд на теннисные корты за моим плечом и автостоянку, где в потрепанных «Хондах» сидели гувернантки, дожидаясь, когда вернутся с тренировки их подопечные.

– А то бегают тут идиоты, звонят в дверь и дёру.

– Ты о ком? – спросила я, почувствовав, как что-то неприятно сжалось внутри.

– Угадай с трех раз, – ответил Артур, с укором поглядывая на меня, как будто я была главной зачинщицей.

– Может, все-таки меня впустишь? – По спине у меня скатилась капелька пота и заползла под резинку трусов.

Артур распахнул дверь, и я вбежала внутрь, пронырнув под его рукой.

Вслед за Артуром я поднялась по лестнице на чердак, куда он переехал из своей комнаты. Деревянные ступеньки жалобно скрипели под ногами.

– Почему? – спросила я, когда он впервые привел меня сюда. Я обвела взглядом голые стены и поежилась. Комната выглядела недоделанной, незащищенной. Неуютной. Артур высунул руку в окно и постучал закопченной курительной трубкой по карнизу. Черные хлопья сажи, как обугленные снежинки, посыпались вниз.

– Захотелось уединения, – кратко пояснил Артур.

Из вещей он взял с собой очень немногое. Даже одежда осталась в старой спальне, куда он заходил перед школой, как в гардеробную. На самом видном месте – на высокой стопке книг, служившей ночным столиком, – стояла самая ценная вещь, которая переехала вместе с ним: детская фотография Артура с отцом. Лето, они сидят на берегу грязно-серого океана и, смеясь, вглядываются в волны. Рамка оклеена ракушками, крашенными в пастельные тона.

– Похоже на детсадовскую поделку, – насмешливо заметила я, повертев рамку в руках.

Артур выхватил ее со словами:

– Не трогай. Это мама для меня сделала.

Рамка стояла на фотоальбоме времен средней школы – главном источнике наших развлечений. Больше всего мы с Артуром любили поизмываться над фотографиями ХО-телок и Мохноногих, расправляясь с их прошлыми воплощениями – растрепанными тщедушными уродцами с брекет-системами на зубах.

За художества мы принимались после того, как курнули и совершили опустошительный набег на кухню, с хохотом скатившись с лестницы на ватных ногах. Миссис Финнерман работала до пяти, а потом еще час-другой заполняла классные журналы. Она и не догадывалась, какой у нее удобный график работы.

Некоторые счастливчики в состоянии стресса теряют аппетит и худеют. Мне казалось, что я буду из их числа, но когда жгучая тревога за свое реноме уступила место пониманию, что меня сбросили с пьедестала за каких-то семь недель, я вновь начала есть от души и с удовольствием.

Артур много лет назад догадался, что стресс можно «заедать», и был мне верным сообщником. Мы заедали душевную боль самыми сумасшедшими кулинарными изысками – например, «Нутеллой», разогретой в микроволновке до состояния затвердевшего шоколадного печенья. Это было еще до того, как «Нутелла» появилась в каждом доме.

– Что это за штука? – спросила я, наткнувшись на незнакомую банку в шкафчике.

– Какая-то диковинная хрень из Европы, – пожал плечами Артур. Я перевела взгляд на банку и в изумлении скорчила гримасу.

Мы бросали на противень кусок замороженного песочного теста, свернутого трубкой, и, даже не порезав на части, запекали целиком, как рулет, до золотистой корочки по краям. Середина оставалась сырой, и мы ложкой выедали непропеченную яично-желтую кашицу. Вся моя новая одежда, купленная в начале учебного года, трещала по швам. Молния на штанах не желала затягиваться, как бы сильно я ни втягивала живот.

Сегодня Артур, держа фотоальбом под мышкой, как моя будущая свекровь – винтажную вечернюю сумочку, скатился с лестницы в кухню и заявил, что желает кукурузных чипсов начос. Он широко распахнул дверцы кухонных шкафчиков и встал перед ними, как дирижер перед оркестром.

– Ты гений, – сказала я, с голодным видом подергивая уголками рта.

– Ты хотела сказать, «геначос». – Артур обернулся с заносчивым видом, и у меня ноги подкосились со смеху. Я упала на пол, выложенный старой плиткой – «покоцанной», как сказала бы мама. От этого словечка меня скрутило от нового приступа хохота.

– Тифани, не увлекайся, – сварливо сказал Артур. – Времени в обрез.

Он кивнул на кухонные часы. Было без десяти шесть.

Мысль о том, что Артур слопает мою порцию, привела меня в чувство. Я подошла к холодильнику и вытащила кусок ярко-оранжевого сыра, бутылку кроваво-красного соуса и запотевший судок со сметаной.

Укуренные в хлам, мы как попало натерли сыр, посыпали им начос, сверху плюхнули сметаны и соуса, поставили блюдо посредине стола и в полном молчании принялись за еду, соперничая за самые аппетитные куски. Когда на блюде не осталось ни крошки, Артур встал из-за стола и извлек из морозилки трехлитровое ведерко мятного мороженого с шоколадом. Он воткнул в нежно-зеленое содержимое две ложки и водрузил ведерко на стол, где только что стояло блюдо с чипсами.

– Я и так в штаны не влезаю, – застонала я, отколупнув внушительный кусок шоколада.

– Плевать. – Артур сунул полную ложку в рот и медленно вытащил обратно, уже пустую.

– Я сегодня столкнулась в коридоре с Дином. Он сказал: «Ничего себе, вот это тебя разнесло».

Самое вкусное мороженое было у стенок ведерка – оно быстро таяло и послушно влезало на ложку.

– Зажравшаяся белая шваль он, – Артур в сердцах вонзил ложку в мороженое. – Ты и половины всего не знаешь.

Я провела языком по зубам, слизывая шоколадный налет.

– Половины чего?

Артур хмуро уставился на ведерко с мороженым.

– Ничего. Проехали.

– Так. – Я на минуту отложила ложку. – Выкладывай.

– Лучше тебе и не знать, – ответил Артур, взглянув на меня из-под очков. – Поверь.

– Артур! – с нажимом сказала я.

Он сокрушенно вздохнул, как будто сожалея, что вообще затеял этот разговор. На самом деле он ни капельки не сожалел. Хранители секретов ждут не дождутся, когда из них клещами вытянут тайное знание, скрывать которое больше нет сил. Главное, обработать их как следует, тогда им не будет мучительно стыдно за то, что проболтались. «Меня буквально загнали в угол! Что мне было делать?» По сути, сугубо женская игра, и Артур владел ее приемами в совершенстве. Это куда красноречивей свидетельствовало о его сексуальной ориентации, чем эпатажное поведение и ходульные фразы, которые легко было принять за позу, за блестяще сыгранную, но чуждую роль.

– Уж кому-кому, а мне ты можешь сказать, – проговорила я со значением.

Артур всплеснул руками, показав, что с него хватит.

– Ладно, – нехотя согласился он, воткнул ложку в мороженое и положил руки на стол. – В нашей школе учился один парень. Бен Хантер.

Я уже слышала это имя раньше – в тот вечер, когда вместе с ХО-телками и Мохноногими улизнула со школьного вечера на Место, где они успешно нажрались. Мне вспомнилось, с какой радостной гадливостью Оливия отзывалась о случайно подсмотренном «рандеву» Бена с Артуром и с каким ехидством Пейтон прибавил, что Бен едва не покончил с собой. Первая часть этой истории казалась типичной выдумкой Оливии, состряпанной ею, чтобы собрать вокруг себя любителей «жеребятинки». Тем не менее что-то мне подсказывало, что рассказывать об этом Артуру не стоит. Отчасти я боялась, что услышанное может оказаться горькой правдой. Меня трясло от мысли, что Артур действительно стоял на коленях перед Беном. Артур был для меня интеллектуальным ориентиром, а вовсе не животным во время гона. Не таким, как я.

– А кто это? – Я сделала вид, будто впервые слышу про Бена Хантера.

– Дин едва не довел его до самоубийства. – Артур поправил очки, мазнув пальцем по левому стеклу, и без того донельзя заляпанному.

Мороженое в ведерке подтаяло и, как нежно-зеленый зыбучий песок, затянуло мою ложку по кончик черенка.

– Как? Как можно довести кого-то до самоубийства?

Артур уставился на меня мрачным немигающим взглядом.

– Годами не давать проходу, а потом унизить так, что… – он запнулся и замотал головой. – Нет, не могу. Ты уверена, что хочешь это знать?

– Да говори уже, – взмолилась я, едва не поперхнувшись мороженым.

Артур вздохнул, и его мощные плечи осунулись.

– Ты знаешь Келси Кингсли?

Я кивнула – мы с ней пересекались на уроках истории.

– В конце восьмого класса она устроила вечеринку. Земли вокруг ее дома немерено – акра три, не меньше. Бассейн, теннисные корты, все дела. Ну так вот, на вечеринку заявились Дин, Пейтон и еще парочка уродов из футбольной команды, все старше нас. Считалось, что им зазорно якшаться с малолетками, но Пейтон тогда бегал за Келси. Ему подавай тех, кто помладше. – Артур дернул подбородком в мою сторону, и я закатила глаза к потолку. – В общем, они уболтали Бена забить с ними косяк и увели его в лес. – Артур зачерпнул шарик мороженого размером с мячик для гольфа. – Ума не приложу, почему Бен повелся. Я бы ни за что не пошел. В общем, Пейтон с дружками набросились на него и сорвали одежду, а Дин… – Артур проглотил мороженое и содрогнулся.

– А Дин?

Артур сжал виски ладонями, сделал выдох и, вскинув брови, проговорил:

– Дин насрал прямо ему на грудь.

Откинувшись на спинку стула, я обеими руками закрыла рот.

– Фу! Какая гадость!

Артур щедро зачерпнул мороженое ложкой.

– Я тебя предупреждал. Короче. Когда они его отпустили, он сбежал. Шатался где-то целые сутки. Его нашли в какой-то аптеке, в туалете. Он купил лезвие, и… – Артур чиркнул левой ладонью по венам на правой руке, скрипнув зубами от воображаемой боли.

– Он выжил? – Я вдруг поняла, что схватилась за собственное запястье, зажимая воображаемый порез.

Артур покачал головой.

– Нужно очень постараться, чтобы задеть артерию.

– И где он теперь?

– В какой-то клинике, – дернул плечом Артур. – Чтоб ты знала, это случилось каких-то полгода назад.

– Ты с ним общаешься? – спросила я, следя за его реакцией.

Его лицо сморщилось, и он покачал головой.

– Он мне нравится, но у него явные проблемы с головой. – С этими словами Артур отодвинул ведерко с мороженым в сторону и шваркнул на середину стола школьный альбом. – Давай отыграемся на Дине. За Бена, – пробормотал он, найдя нашу любимую страницу. Мы пририсовали Дину обезьяньи уши, накалякав поперек его улыбающегося лица: «Смотрю в книгу – вижу фигу». «Вижу зигу», – исправил Артур.

Другие страницы мы тоже не обходили своим вниманием. Оливия частенько была в употреблении. Я испещрила ее нос точками, подписав фотографию: «У меня прыщавый нос». «И нет сисек», – дописал Артур.

Артур отдавал предпочтение Пейтону. Школьный альбом был трехлетней давности, значит, когда мы с Артуром учились в шестом классе, Пейтон ходил в восьмой. В средней школе Пейтон был еще смазливей, хотя, казалось бы, дальше некуда. Я пририсовали ему два хвостика на голове. Теперь всякий раз, глядя на эту страницу, я готова была поклясться, что это девочка. «Трахни меня в мой розовый задик», – «озаглавил» фотографию Артур. Позже он дописал: «И придуши меня». Оказывается, однажды в школьном автобусе Пейтон накинул Артуру на шею шарф и затянул его так, что на коже остался лиловый след.

– Мне месяц пришлось ходить в водолазке, – пожаловался Артур. – А ты знаешь, как быстро я перегреваюсь.

Артур пририсовал облачко рядом с губами Дина. «О чем размышляет благородный Дин Бартон?» – спросил он себя вслух, но тут дверь распахнулась и вошла миссис Финнерман.

– Кто есть дома? – крикнула она.

Артур схватил со стола курительную трубку и сунул ее в карман.

– Мы на кухне, мам! – откликнулся он. – Тифани пришла.

Я повернулась лицом к дверям. Миссис Финнерман вошла в кухню, на ходу стаскивая с себя шарфик.

– Привет, солнышко, – приветливо поздоровалась она со мной.

– Здрасте, миссис Финнерман, – улыбнулась я в надежде, что не выгляжу тупой и обкуренной.

Миссис Финнерман сняла очки, затуманившиеся в тепле после холодной улицы, и протерла их краем блузки.

– Останешься на ужин? – предложила она.

– Спасибо, не могу, – извинилась я.

– Знай, что здесь тебе всегда рады, дорогая. – Она надела очки и сверкнула глазами из-за сияющих стекол. – Всегда.

Мистер Ларсон давно предупреждал, что после разбора романа Кракауэра «Смерть на Эвересте» нас ждут две недели грамматики. Класс дружно запричитал и заохал. Мистер Ларсон посматривал на нас и лукаво улыбался той же улыбкой, какой одаривал свою подружку, прежде чем запустить пальцы в ее густые белокурые волосы и припасть к ее губам.

Помню, что новость меня опечалила: в старой школе на уроках грамматики монашки муштровали нас, как солдат. С другой стороны, во мне взыграл своего рода азарт. Испытайте меня, мысленно умоляла я в начале года. Герундий, причастие настоящего времени, артикли – спрашивайте что хотите. Я порву этих дилетантов, как тряпку. Теперь, когда мистер Ларсон ушел из школы, мой дух соперничества испарился, и я просто радовалась возможности пофилонить.

На смену мистеру Ларсону пришла миссис Хёрст. Невысокая и худощавая, как десятилетний мальчишка, она одевалась в детском отделе универсама, отдавая предпочтение пыльно-желтым штанам и рубашкам пастельных оттенков. Со спины ее запросто можно было принять за приставучего младшего братца одного из старшеклассников. Ее дочь училась в выпускном классе и уже обеспечила себе место в престижном Дартмутском колледже, и поэтому – а еще потому, что у нее был длинный нос и густые тени под глазами, – сначала показалась мне безобидной заучкой. Однако, годами страдая от презрения со стороны школьных красавиц и парней, даже не смотревших в ее сторону, она сделалась отъявленной сплетницей. Ее мать, восседавшая теперь за учительским столом вместо мистера Ларсона, невзлюбила меня с самого начала.

Миссис Хёрст впервые напустилась на меня в тот день, когда кто-то принес в класс пончики. Она разрезала их пополам, хотя изначально в коробке было одиннадцать пончиков, а нас – девять человек. Как минимум по одному целому пончику на каждого. Должно быть, миссис Хёрст хотела, чтобы каждый попробовал несколько пончиков с разной начинкой, решила я, и взяла полпончика с кремом и половинку с сахарной посыпкой.

– Тифани, – неодобрительно цокнула языком миссис Хёрст. – Не жадничай. Оставь и другим немного.

Ее слова прозвучали как мягкий укор, однако кое-кто сдержанно хихикнул. Класс, состоявший сплошь из отличников, метящих в университеты Лиги Плюща, был для миссис Хёрст не самой благодарной аудиторией, но она довольствовалась, чем могла (хотя у дегенератов, которые собирались в классе химии, она бы имела больший успех).

От нее не укрылось, что я дружу с Артуром. Надо сказать, что Артур открыто считал себя умнее всех в классе – включая преподавателя, – а потому действовал миссис Хёрст на нервы еще больше, чем я.

Однажды, после того как миссис Хёрст долго и путано объясняла классу, что такое приложение, Артур нацарапал на клочке бумаги свой собственный пример и передал записку мне. Мы постоянно обменивались записочками, не только на уроках, но и в столовой, где ничто не мешало нам просто поговорить. «Миссис Хёрст, горе-училка…» – начиналась записка. Я громко заржала и тут же зажала рот рукой. Поздно. Все вздрогнули и оцепенели, включая миссис Хёрст. Она обернулась через костлявое плечо и долго буравила меня взглядом. Вокруг маркера, кончик которого застыл на доске, расплывалось кроваво-красное пятно, как вокруг огнестрельного ранения.

– Знаешь что? – Она протянула маркер в мою сторону. – Иди-ка сюда, помоги мне.

Любой другой на моем месте, почуяв неотвратимое унижение, избалованным жестом ученика привилегированной школы скрестил бы руки на груди и отказался вставать из-за парты. Лучше принять бой в кабинете завуча, чем краснеть перед сверстниками. Но я не успела вытравить из себя пресловутое христианское смирение и беспрекословно повиновалась. Отлепившись от парты, я поплелась к доске, как осужденный на эшафот, чувствуя на себе косой взгляд Артура.

Миссис Хёрст сунула мне маркер и отодвинулась в сторону, освободив место у доски.

– Подберем пример, – сладко пропела миссис Хёрст, обращаясь к классу, и резко повернулась ко мне. – Пиши.

Я поднесла маркер к доске и застыла в ожидании.

– «Тифани…»

Я вопросительно взглянула на миссис Хёрст из-под поднятой руки.

– Пиши-пиши, – проворковала миссис Хёрст. – «Тифани».

Я записала на доске свое имя, чувствуя, как холодеет в животе.

– Запятая, – продолжила миссис Хёрст.

Я заякорила свое имя запятой и приготовилась дальше писать под диктовку.

– «…мышка-дурнушка, запятая…»

Класс ахнул – то ли в ответ на слова миссис Хёрст, то ли на злобное Артурово «Ах ты, тварь». В следующую секунду Артур вскочил на ноги, обошел парты и угрожающе приблизился к миссис Хёрст. Должно быть, ей стоило незаурядных усилий сохранять морду кирпичом, видя, как на нее прет стокилограммовая туша.

– Артур Финнерман, немедленно сядь на место сию же секунду, – захлебнулась миссис Хёрст в путаной, лексически избыточной тираде и отпрянула назад, когда Артур подошел к ней почти вплотную, заслонив меня собой, как верный пес.

– Кем ты себя возомнила, свинья тупорылая? – прошипел Артур, тыча пальцем ей в лицо.

У миссис Хёрст перехватило дыхание.

– Артур. – Я коснулась его руки – она была очень горячей.

– Боб! – заверещала миссис Хёрст. – Боббб! Боббб! – вопила она как заведенная.

В комнату ворвался мистер Фридман, преподаватель английского из соседней аудитории, с огрызком яблока в руке. Вид у него был совершенно обалдевший.

– Что такое? – промямлил он набитым ртом.

– Боб, – судорожно глотнув воздух, сказала миссис Хёрст и приосанилась, осмелев в присутствии своего хилого заступника. – Помоги мне препроводить мистера Финнермана в кабинет мистера Райта. Мистер Финнерман угрожал мне расправой.

– Да ты, оказывается, та еще стерва, – рассмеялся Артур.

– Эй! – Мистер Фридман ткнул в сторону Артура огрызком яблока и направился к нему, но по дороге споткнулся о брошенный на полу рюкзак и чудом устоял на ногах. Поправив съехавшие на кончик носа очки, он занес руку над плечами Артура. Все мы слышали, что учителя ежегодно посещают семинары по проблеме сексуальных домогательств, после которых боятся и пальцем до нас дотронуться. – В кабинет мистера Райта. Сейчас же.

Артур презрительно фыркнул, стряхнул с себя невидимую руку и, тяжело ступая, сам вышел из класса, не дожидаясь мистера Фридмана.

– Спасибо, Боб, – деловито произнесла миссис Хёрст, оправив на себе блузку и выкатив плоскую грудь. Мистер Фридман кивнул и поспешил вслед за Артуром.

Некоторые из учеников сидели, в ошеломлении зажав рты руками. Еще двоих душили слезы.

– Прошу прощения за этот скандал, – сказала миссис Хёрст с принужденной строгостью в голосе. Дрожащей рукой она стерла с доски написанное и велела мне идти на место. После этого случая она оставила меня в покое.

Артура не было видно до конца уроков. После тренировки я отправилась к нему домой по давно проторенной тропе, усыпанной ссохшейся листвой, рассыпавшейся в прах под кроссовками.

Артур не открыл мне. Я изо всех сил заколотила в дверь, да так, что ставни на окнах глухо задребезжали, но Артур не вышел.

На следующий день Артура в школе тоже не было. Я решила, что его отстранили от занятий до конца недели, однако за обедом – я вернулась за свой прежний стол – Акула со слезами на глазах поведала мне, что Артура отчислили.

Слово «отчислили» внушало такой же липкий ужас, как «онкология» или «нападение террористов».

– Как его могли отчислить! Что он такого сделал?

– Думаю, это была последняя капля. – Она моргнула, и с ресниц сорвалась слеза, покатившись, к моему изумлению, не по щеке, а вдоль виска. Акула смахнула ее, как надоедливого муравья. – После того случая в кабинете биологии.

С таким же успехом она могла сказать то же самое по-испански, который я со скрипом сдавала на «трояки».

– Какого случая?

– Ой, – Акула заерзала на стуле. – Я думала, ты знаешь.

– Первый раз слышу. – От нетерпения я всегда начинаю говорить слишком громко, и Акула зашикала на меня, поднеся палец к губам.

– Меня там не было, – шепотом начала она, – так что своими глазами я ничего не видела. Но в прошлом году его отстранили от занятий за то, что он раздавил рыбку в кабинете биологии.

Я живо представила себе эту картину. Представила, как Артур оскалился и выпучил глаза, как занес ногу над трепыхающимся в луже на полу синеватым тельцем, зная, что должен обрушиться на него всем своим весом, иначе полуживая рыбка просто-напросто выскользнет из-под подошвы.

– Зачем он это сделал?

– Все из-за них. – Акула сокрушенно покачала головой, как будущая мать, заранее обеспокоенная количеством насилия по телевизору. – Дин и его дружки взяли его на «слабо». – Она приложила пальцы к вискам, отчего стала похожа на китайскую Акулу. – Бедный Артур. У его мамы нет денег на другую школу. А с такой-то записью в личном деле ему ни за что не попасть в Колумбийский университет. И никакие связи не помогут.

Тем вечером во время тренировки я притворилась, что у меня на первом же круге свело ногу судорогой, и сделала остальным знак продолжать без меня. Затем побежала назад к школе и за семь минут уже была у двери Артурова дома.

На сей раз я прижала дверной звонок и не отпускала, пока дом не затрясся от слоновьей поступи. Артур распахнул дверь и тупо уставился на меня.

– Артур! – возмущенно вскричала я.

– Остынь. – Повернувшись ко мне спиной, он затопал вверх по лестнице. – Ну, заходи, что ли.

Мы уселись на его кровати. Артур передал мне трубку.

– Значит, возврата нет? – спросила я.

Артур, приоткрыв губы, выпустил струю густого дыма и сказал:

– Возврата нет.

– Если кого и следовало исключить, так это Дина, – сквозь зубы процедила я.

– Пристройка к столовой названа в честь его семьи не просто так. – Артур постучал трубкой по кроватной раме, вытряхивая содержимое, и молча протянул ее мне. Я мотнула головой.

– Если бы я не поджала хвост, может, тебя и не выгнали бы.

Артур застонал и вскочил с кровати. На внезапно выровнявшемся матраце я едва не завалилась на бок.

– Ты чего? – недоуменно спросила я.

– Но ты смолчала, – напустился на меня Артур. – Даже не пикнула! Так что кончай убиваться.

– Ты из-за этого на меня злишься? – Я невольно ухватилась за живот. Да что же это такое! В кого ни ткни, все мной недовольны. С меня хватит.

– А ты сама на себя не злишься? – взревел Артур. – У тебя был шанс разделаться с Дином, а ты его прохлопала, потому что ты… ты… – он засмеялся каким-то утробным смехом, – поверила, что сможешь реабилитироваться. О боже мой, боже мой, – заталдычил он, как будто ничего смешней в жизни не слышал.

Я почувствовала, как внутри меня все смолкло.

– Боже мой – что?

Артур вздохнул, с жалостью глянув в мою сторону.

– Просто… ну как ты не понимаешь? Тебя с самого начала поимели, а ты… – он запустил пятерню в волосы, и сальные вихры растопырились во все стороны, – ты такая тупорылая, что вообще не врубилась.

Лучше бы Дин отхлестал меня по лицу еще миллион раз. По крайней мере, его желание было простым и понятным, как и бешенство, охватившее его, когда он получил отказ. Все это никак не характеризовало меня как личность. Я вдруг с ужасом осознала, что Артур видел меня совсем не такой, как мне казалось. Значит, мы вовсе не друзья, не сообщники, одинаково ненавидящие ХО-телок и Мохноногих. Просто я оказалась за бортом, и Артур по доброте душевной протянул мне руку помощи. Именно так, а не наоборот. Мне ничего не оставалось, как защищаться единственным известным мне способом.

– Ну что ж, – запальчиво бросила я. – По крайней мере, Дин хотел меня. В отличие от тебя. Сам-то не устал – страдать по нему три года?

Лицо Артура чуть заметно сморщилось, и на секунду я подумала, что сейчас расплачусь вместе с ним. В конце концов, он единственный из всех, кроме мистера Ларсона, встал на мою защиту. Не успела я взять себя в руки, как его черты сложились в холодную и высокомерную маску. Отступать было поздно.

– Что это значит? – осведомился он.

– Сам знаешь. – Я смахнула с плеча блондинистый «конский хвост». Мои волосы, грудь – все, из-за чего я попала в передрягу, теперь вдруг стало моим единственным оружием. – Кого ты хочешь обмануть? – Мой взгляд упал на школьный альбом, лежащий на письменном столе. Соскочив с кровати, я бросилась к нему и раскрыла на самой исчерканной странице. – Посмотрим-посмотрим. – Я нашла на фотографии Дина кучу всего. – «Сунь мне в зад, да покрепче». – Вся фотография была мелко исписана Артуровым почерком, и от лица Дина вела стрелочка в низ страницы, где размещалось продолжение. – О, а вот это! «Отрежь мой член». – Я насмешливо взглянула на Артура. – Чтобы ты брал его с собой в постельку вместо плюшевого мишки, педрила конченый?

Артур бросился ко мне, вцепился лапищами в альбом и выхватил его у меня из рук. Я попыталась его забрать. Когда мне это удалось, я оступилась и крепко приложилась затылком о стену. Боль привела меня в бешенство. Я взвыла и схватилась рукой за ушибленное место.

– Ты когда-нибудь задумывалась, – тяжело пропыхтел Артур – от потасовки у него, должно быть, началась тахикардия и где-то глубоко под залежами жира подпрыгнуло сердце, – что я не хочу трахаться с тобой не потому, что я гей, а потому, что ты мне противна?

Я раскрыла рот, чтобы парировать, но Артур оборвал меня на полуслове.

– Знаешь, что тебе надо? Обрезать их на фиг. – Артур сжал руками отвисшие полукружья на своей груди и с силой встряхнул их. – Разве у человека, который сделал в жизни хоть что-нибудь толковое, отрастут такие буфера?

Я нашарила на импровизированном ночном столике фотографию Артура с отцом, ту самую, где они смеются, глядя на океан, и прежде, чем Артур успел опомниться, пулей вылетела из комнаты. За моей спиной раздался грузный топот – это Артур сбегал по лестнице, но, в отличие от типичного фильма ужасов, злодей был жирный, неповоротливый и к тому же под кайфом. Он добрался только до середины пролета, когда я подхватила рюкзак и выскочила на улицу. Я припустила со всех ног не разбирая дороги и замедлила бег, только когда Артур остался далеко позади. Выбившийся из сил, он, должно быть, сложился пополам, упершись руками в колени, задыхаясь от бега и от злости. Я пробежала еще с полкилометра в сторону станции Роузмонт, где Артур и не подумает меня искать. Перейдя на шаг, я взглянула на фотографию, разглядев в ней обещание счастья, которым дорожил Артур, и подумала, не вернуться ли обратно. Пожалуй, нет. Его отец был редкостный мудак. Я оказала Артуру услугу. Может, он перестанет жить прошлым и превратится в нормального человека. Я спрятала фотографию в укромное местечко на обочине дороги, предварительно сунув ее в бумажную папку, чтобы не отвалились дурацкие ракушки на рамке.

Спустя несколько дней я узнала, что Артура зачислили в Томпсон – государственную школу в Радноре. В 2003 году только двое из трехсот семи выпускников школы Томпсон поступили в университеты Лиги Плюща. Артура среди них не было.