Филипп выйдя из леса, взял курс на восток, вслед космического корабля, который перевернул его сознание: с ног на голову, и вселил искорку неиссякаемой надежды.

Преодолев множество полей и оврагов, переплыв небольшую речушку, он уже через три часа, стоял возле дорожного столба на котором большими буквами было написано: «ВЕРХНЯЯ БАЛАБОЛОВКА III КМ», и стояла стрелка – прямо и налево.

На улице уже смеркалось, и Готфильд совсем выбился из сил: после такого марш броска, «Ничего, три километра: ерунда, главное узнать куда дальше „Голиаф“ полетел, – подумал Филипп беря курс на Балаболовку, В село он зашёл под яркое свечение Кламетры; звёздное небо отбивало множество затейливых узоров: чужедальних планет, Ночная мгла скрыла зверя в курятнике, и сама судьба благоволила грешной душе.

Село, по местным меркам, оказалось небольшое: домов под тысячу, Во многих окнах виднелся слабый свет коптилок, Лёгкий туман, что стелился по безлюдным улицам, вечерней Балаболовки: с пыхтящих сквоей, печных труб – разоблачал простоту местного бытия.

Филипп стоял на распутье – куда податься, ночевать на улице желания не было; пустой как барабан живот, подогрел страстное желание – заурчал марш капитуляции, Клёпки и золотые монеты отсутствовали, и вариант, с просьбой о приюте на ночь, был не очень хорошей идеей, тем более с его видом.

Он медленно побрёл, по улице, внимательно заглядывая в окна селян – учуяв чужого, со дворов, злобно гавкали собаки, Пройдя в глубь села Готфильд увидел в одном из окон, маленького мальчика, который игрался сидя на подоконнике, с большой деревянной игрушкой; вдали возле печи, суетилась хозяйка, С далека повеял аромат жаренной картошки – Филипп втянул этот запах всем нутром и сразу ощутил сильную боль в носу, который к этому времени сильно опух и начинал гноиться, Аккуратно пощупав нос он сразу вспомнил о Джине, и тут же выругался; он ещё с минуту всматривался в чужое окно – пацан заметив незнакомца, помахал ему игрушкой, и тут же к нему подошёл отец: снял ребёнка с подоконника.

Филипп развернулся на сто восемьдесят градусов, живот продолжал капитулировать; тоскливо вздохнул и крутнувшись, на одной ноге, против часовой стрелки: с закрытыми глазами – два, три оборота, остановился и сам себе указал путь: пальцем правой руки – побрёл: просто вперёд.

Сельская местность: сельской империи на сельской планете – в сочетании с запахом навоза, который пропитал, как казалось здесь, все на свете; придала Филиппу, чуждое ему чувство: домашнего очага и семейного счастья, Он сложил руки на груди и постукивая зубами, медленно шаркал по земляной дороге, Верхней Балаболовки – тело болело, а живот одно урчал, как бы напоминая, о животной сути людского рода.

Идя по селу и заглядывая по окнам, он вдруг вдали: на одной из улиц, заметил повозку, запряжённую конём, Подойдя ближе, взору предстал крестьянин, что пытался приделать колесо к своей телеге, „Может чем, могу помочь?“ – предложил свою помощь Готфильд, когда подошёл ближе, Тот ничего не ответил и подозрительно глянул на незнакомца, Филипп проявляя инициативу, сам, молча взял телегу за один край и поднатужившись поднял одну сторону, Мужик быстро засуетился и колесо в тотчас оказалась на своей оси, „Вот тебе спасибо, мил человек, а то уже думал придётся ночевать на улице, ведь телегу оставлять без присмотра нельзя, сведут и глазом не моргнёшь, Да, да, да: такие уж нынче времена!“ – сказал крестьянин уже более дружелюбным тоном, а сам тёр свои мозолистые руки об цветастую тряпку, – На держи! Такая грязь, тут не только руки.

На вид ему было лет под шестьдесят, и на удивление Филиппа, старик оказался очень разговорчив, Его не надо было ни о чём расспрашивать он сам всё говорил и говорил: „Был я значит в городе: на базар ездил, там за покупками разными, Ехать на зад, а там прямо недалеко возле Надана, это чудо с неба спустилось, Я уже думал: конец света“ Филипп сразу понял о чём говорит старик, и не стал его перебивать, „Так вот, я телегу значит повернул, думаю поеду посмотрю, что за чудо, жизнь как говорится я уже прожил, так что если что, но посмотреть не случилось, Это чудище огнём плюётся, при мне телегу одну – враз в прах сожгло, Не стал рисковать – дома баба ждёт, да и две дочки на выданье, А ты что сынок, видать сразу, не здешний?! Куда путь держишь? Или чего здесь ищешь?“ Филипп много раз был на Ариане и знал, как общаться с этим людом – главное без заумных слов и попроще.

– Я, отец, иду с Эдема, хочу вот тоже, на чудо посмотреть, как сказали, сразу в дорогу.

– Можешь звать меня, дядька Афанасий, А тебя как зовут?

– Филипп!

– Так, вот что, Филипп, не ходи ты туда, ты ещё молод, тебе жить, да жить, да детей растить, – тут он замолчал, и через секунду добавил: – А знаешь, что?! Поехали до меня, приглянулся ты мене, да и с телегой подсобил! Переночуешь, а там видно будет, может и сам передумаешь туда идти.

Филипп поблагодарил старика, быстро прыгнул на телегу, Афанасий всю дорогу, говорил и говорил: „Я в этом селе с рождения живу. баба моя, такие блины печёт, что самые лучшие по всей округе, и как приедем ты обязательно должен их попробовать, и сметана моя, самая жирная, потому что корова“

Конь шёл шагом, не спеша тащив за собой телегу, И попутчику старика, пришлось выслушать, достаточно, за этот промежуток времени, нужной и не очень информации, что словесным поносом, лилась с уст крестьянина.

Они подъехали к большому деревянному дому, крыша которого была покрыта глиняной черепицей, В окнах виднелось мерцание коптилок и с открытого окна доносился приятный запах печева; во дворе гавкал здоровенный, белый кобель, и он больше был похож на телёнка чем на собаку, При виде Филиппа, пёс пришёл в лютую ярость и с злости начал лапами рыть землю; собака одно оборачивалась: хватала зубами за цепь – в попытке её перекусить.

– Это мой Тузик! Когда брал, сказали будет небольшой, а сейчас жрёт больше моего Юхима, – сказал старик и засмеялся.

По телу Филиппа прошла лёгкая дрожь, „С таким Тузиком шутки плохи, а лучше бы с ним, вообще не встречаться“, – подумал он, при этом полностью сосредоточив внимание на кобеле.

– Сынок, а ну помоги старику!

Филипп с лёгкостью, снял с телеги мешок и поставил его возле калитки, Кобель ещё больше разошёлся: глаза налились кровью и его гавканье перешло в сплошной рёв, Готфильд уже присматривал пути отхода; если эта собака вдруг сорвётся, то старик с ней навряд ли совладает, и ему придётся тогда не сладко, Неожиданно, дверь дома громко скрипнула и открылась, За неё выглянула женщина и перекрикивая лай собаки крикнула: „Афанасий, то ты что ли? А я уже было волноваться начала, Думала не случилось чего-нибудь“.

– Скажи Любке, пусть кобеля закроет – гости у нас.

– Люба, давай быстрей иди сюда, Отец сказал, чтобы ты Тузика в сарай закрыла.

Через минуту с дома вышла Любка, Девушка подошла до сарая, дверь которого находилась, в трёх метрах: параллельно входа в дом, „Тузик, хватит гавкать! Ко мне!“ – спокойным, но властным голосом сказала Любка и открыла дверь сарая, Кобель повернул, свою „вёдерную“ голову и приветливо мотнул хвостом, „Ко мне!“ – повторила девушка, Собака всё ещё громко бурча, подбежала до её ног и подняв голову: внюхалась в родимый запах, „Место!“ – сказала девушка и сделала жест в открытую дверь сарая, Тузик повернул голову в сторону Филиппа и показал оскал с огромных белых клыков, потом развернулся и с неохотой вбежал в сарай.

Он чуял суть незнакомца насквозь и у них было много общего, не считая обрезанных ушей, Только по сравнению с ним, Тузик был привязан на цепь, и имел несовместимую с Готфильдом черту: как большая преданность, Любке он позволял делать с собой что угодно, и всегда, слушал её с первого раза – больше никого в доме собака не признавала, И бывало, как порвёт цепи, так в Балоболовке на улицы никто целый день не выходит: все ждут пока Любка его не словит, А последний раз так – подавил всех бродячих собак, и загрыз осла дяди Яцыка, После того случая кузнец подарил Афанасию цепи, которые специально для Тузика и отковал.

„Ты бери мешок, а я всё остальное!“ – сказал старик, и снял с телеги две большие корзины, Филипп вскинул поклажу на плечо, зашагал по направлению открытой двери хаты, Напротив, от входа в дом – возле сарая, он повернул голову в сторону, где был заперт Тузик; и тут, в маленьком окошке сарая, показалась морда собаки, Филипп посмотрел прямо ему в глаза, расстояние между ними было не более пол метра, Кобель издал громкий рык, и показал всю красу белых клыков, Филипп в ответ тоже громко зарычал и подвинул лицо ещё ближе – со всей силы стукнул ногой в сарай, Тузика в тотчас посетило, такое чувство ненависти к этому человеку, что все его нутро, закипело и забурлило от переполняющей злобы: он уже не гавкал, а ревел (было слышно на всю улицу) и белая пена с его пасти вмиг укрыла лицо Готфильда, Потом кобель начал хватать зубами за края окошка; старые доски сарая, с треском ломающегося дерева, распускались зубами Тузика: будто деревообрабатывающим станком – весь сарай ходил ходуном.

„Сынок, не надо, не зли! А то он потом долго успокаивается, – услышал Филипп голос, с заду идущего Афанасия, Поравнявшись с ним, старик добавил: – Не дай бог вырвется! Горя потом не оберёшься, идём лучше в хату“, Гость вытер лицо и прошёл в открытые двери дома, При входе он поздоровался, и скинул мешок: прямо возле дверей.

В хате было протоплено и пахло очень вкусно, Три коптилки ярко освещали большой дом Афанасия, Возле стола стояла та сама женщина, что открывала дверь.

Всё в руках её горит…

На вид это была пышногрудая красавица с объёмной талией, приблизительно около сорока лет, её плечи укрывал цветастый платок, из бабруйней шерсти, За столом сидели, две молодые девицы, и щелкали гарбузовые семечки.

„Прекращайте вы с этими семечками – отец с гостем приехал, Давайте встречайте!“ – сказала женщина, обернув голову к девицам, Те не обращая внимания на то что сказала им мать, продолжали щелкать семечки, „Любка, мать твою! Помоги отцу корзины занести! – строго повторила женщина, – Хватит, хватит, всю хату защёлкали! – и смела со стола, тряпкой на пол, все семечки“.

Любка мигом вскочила со своего места и побежала помогать отцу, На вид, она точная копия своей матери: деваха, что надо – кровь с молоком, только совсем молоденькая; все те же формы и размеры играли на молодом теле – её лёгкий домашний халат, зарябил глаза Готфильда.

Филипп стоял возле двери, и все его мысли были только о том, как он удачно попал в гости, Все то что с ним произошло раньше, напрочь вылетело из головы, единственно что напоминало о последних событиях: сильная боль в грудной клетке – после удара Стива, и пекущий нос – „подарок“ от Джины.

„Вот старик прижился! Видать аппаратура у него будь здоров – такую молодуху отхватил, Ну ничего“ – подумал Филипп предвкушая, „Давайте вашу одежду и проходите“, – сказала Степанида, подойдя до гостя; Готфильд словно под гипнозом, снял свой на два размера меньший, брезентовый плащ, который нашёл в доме Банзая, и протянул этому миловидному созданию, Салиннки снимать не стал, „Проходи! Чего у двери толчешься?“ – слегка толкнул его с заду Афанасий, И с порогу начал рассказывать о том, как был в городе, и видел чудо сошедшее с небес.

Любка с матерью, тем временем, начали накрывать на стол – всё стояло тёпленькое на печке и поджидало Афанасия.

У старика язык был без костей, и говорил он всё время, пока не сели за стол:

– Марфа, по такому случаю не мешало бы и красненького!

– Степанида, слышала, что отец сказал? Давай в погреб, и налей большой кувшин, – сказала женщина, и поправила платок.

„Без вина говорит: не остановишь, куда ему ещё пить!.“ – подумал Филипп, и оценивающе окинул старика.

Степанида стрелой спустилась в погреб и уже через семь минут на столе стоял пятилитровый кувшин, красного вина, Также на столе присутствовало: большое блюдо с блинами, индейка жареная по кучумски, тарелка с толчённой картошкой, по краям которой были разложены свиные котлеты упиралась в глиняную банка сметаны, что стояла по левую сторону, от знаменитых блинов Марфы; грибы маринованные и другие Арианские разносолы – стояли на другом столе в кувшинах, но любимое блюдо Афанасия: огурцы маринованные в куклуновой гуще – розовая, глубокая чаша, красовалась посреди стола.

Филипп не стал ждать приглашения: уселся за стол, и под победный марш своего желудка – начал трамбовать кишку, по полной программе, а аппетит у него был будь здоров, „Во, как проголодался с дороги!“ – сказал Афанасий наливая вино по деревянным кружкам, Не дождавшись пока старик дольёт доверху, Готфильд выхватил чашу под струи вина, и тут же залпом: осушил до дна, Афанасий только улыбнулся, взял свою кружку и хотел было сказать тост, как гость схватил кувшин и отхлебнув прямо с горла, поставил его возле себя, и не обращая внимания на остальных продолжил трапезу, „Да ты сынок не переживай, вино есть ещё, а то ты как“ – сказал он и сразу начал рассказывать про какого-то его родственника, который имеет врождённую жадность до вина.

Гость не обращая внимания на разговоры – прямо с глиняной банки, ложкой, черпнул сметаны и намазал на блин, потом все это в один раз проглотил, и после вытирая рот рукавом сказал: „Блинцы и вправду очень вкусные, и корова твоя, дядька, чемпионка!“ Старик все ещё держал полную кружку, сразу перевёл разговор на блины и начал рассказывать, что лучше, чем у Марфы блинов не найти.

Женщины не обращали внимания на его разговоры, потихоньку уплетали жареную индейку – видно привыкли к его словоблудию, уже давным-давно, Съев ещё пару блинов Филипп хлебнул немного вина, и причмокнувши приподнялся за стола – взял поднос со всей индейкой и поставил его напротив себя, Афанасий, улыбнулся и глядя на Филиппа сказал:

– Помню был я на покосе: целый день без обеда работал, то тоже, проголодался так.

– Тьфу на тебя, черт старый! Выпей – да сядь поешь! Уши от тебя уже болят, – чуть сердясь сказала Марфа, перебив его на полуслове.

Девки между собой улыбнулись, и достав от куда-то пакет с семечками, принялись за старое; Марфа искоса глянула на дочек, но ничего не сказала, Старик тем временем выпил вино, взял малосольный огурец и занюхавши им, сказал: „Эх! Винцо что надо, Со своего винограда, Да!.. Да!.. со своего! И огурцы“ Он с явным удовольствием, закусил малосольным и повернул голову к Филиппу:

– Все хотел спросить, но как-то, неудобно, Но всё равно спрошу, а то ночь спать не буду, Где ты уши потерял?

Все, в одночасье, глянули на Филиппа, а Марфа извиняясь за всех, сказала, что папа у них, такой уже есть, и никуда его не деть, как ляпнет языком: хоть стой – хоть падай, Не подымая головы Филипп буркнул, что мол: разбойники поймали его в лесу, забрали коня, а ему отрезали уши – хотели убить, а он сбежал, „Я так и думал!“ – сказал старик налаживая себе винегрет, и сразу начал рассказывать, как его свояка тоже поймали разбойники: –.Так ему не повезло, – сказал он и притих на семнадцать секунд, наложил картошки с котлетами, а потом продолжил: –.Они ему голову отрубали, – закончил эти словами, свой рассказ Афанасий».

– Сынок, а ну налей мне ещё винца, – сказал старик и подставил кружку, – Давай, давай, наливай! Не стесняйся, моё вино в Верхней Балаболовке самое лучшее! Вот помню были.

В туже секунду, Филипп схватил Афанасия за язык, а другой рукой он выхватил за спины свой армейский нож, и со знанием дела, отрезал старику язык: под самый корень, И с дурацкой улыбкой кинул его в тарелку к Марфе: «На! Приготовишь под майонезом, А то зажужжал, своей болтовнёй, – и тотчас добавил: – Были бы уши, наверное давно бы уже опухли».

Пытаясь что-то сказать, Афанасий вместо слов извергал смесь слюней и крови, и в тот миг забрызгал ими, всю свою выходную бобочку, От такого неожиданного поступка, женщин охватила паника, всё так быстро произошло, что они даже не знали, как реагировать – просто встали из-за стола и смотрели, то на их гостя, то на Афанасия.

Если бы они только знали! Что судьба подарила им троянского коня, и решила его руками, расписаться в книге жизни, благополучного семейства.

Марфа с полотенцем кинулась к мужу и начал вытирать кровь, а девки попятились в угол от стола, и прикрыв рот кулаком, немного прослезились, Филипп наколол, ножом котлету, и с чувством чрезмерной сытости: целиком засунул её в рот; тщательно прожевал, пышущую паром его недавнюю мечту – запил вином, и издал отрыжку на весь дом, Старик мычал и убирал полотенце, которое совала ему Марфа, пытался что-то говорить.

– Что ты там мычишь, неужели за всю жизнь не наговорился?! – сказал Филипп и схватил, стоящею к нему спиной Марфу, за её пышную задницу, Женщина резко обернулась, и возбуждённо закричала: «Скотина, что ты наделал?!» – и вцепилась ему ногтями в лицо, пытаясь выцарапать глаза.

Филиппу было не привыкать к таким поворотам событий, да и у женщины, на просто не хватило бы силы, справиться с этим бугаем, Она получила удар по печени и попятилась до окна.

«Ну и семейка: у этого язык без костей, баба истеричка – как они тут уживаются?!» – подумал удивлённо, вслух Филипп и вытер кровь с расцарапанной щеки, Потом он встал из-за стола и направился в сторону дочек Афанасия, но не пройдя и трёх шагов, Готфильд получил с заду удар, колотушкой по голове – Марфа забыв все меры предосторожности кинулась защищать своё потомство, Но удар получился скользящим, и большого вреда не причинил, только разозлил Филиппа, ещё больше, Он повернулся в сторону женщины, Марфа опять замахнулась колотушкой и сделала шаг вперёд, как в тот же миг: армейский нож пробил её сердце насквозь, и вышел с обратной стороны спины – женщина ойкнула, а Филипп ударил её ногой в живот, Женщина «слезла» с острия ножа и отлетев до стола, ударилась головой об угол – упала на пол, Расписное блюдо с блинами перевернулось и упало, на её бездыханное тело, следом упал и кувшин с сметаной, который разбился о блюдо, и сметана сразу приобрела красный оттенок, Девушки громко закричали, но бежать было некуда, и теперь их молодой и неокрепший мозг испытал настоящий шок – ворота ада заскрипели зловещей песней, неприкаянных душ: выпуская зверя на охоту.

Афанасий схватил вилку, и что-то громко мыча, и плюясь кровью кинулся на гостя, и только успел замахнутся, тотчас получил сильнейший удар ногой: в голову, Тело отлетело в противоположную сторону дома; сильно ударившись затылком об стену – старик без сознания упал на пол.

Теперь Филиппу ничего не мешало, и остановить его могло, разве только что: прямое попадание молнии, – и только в темечко, но звёздное небо с зловещим светом, буроватой Кламетры, не предвещало подобного развития событий.

Девушки забились в угол и сильно плакали – Филипп с страстной улыбкой: прокрутил рукоять ножа и неторопливо, двинулся в сторону девушек.

Только Тузик чуял, что в доме происходит что-то неладное, Он ходил по сараю и громко рычал, потом даже пробовал рыть подкоп, но как назло, в сарае оказался каменный фундамент, Пёс был твёрдо уверен, что его Любка в опасности и ей нужна его помощь, но сейчас, он ничем не мог помочь – был взаперти, куда по воле рока, она его и закрыла, От понимания безвыходности, его и так большая ненависть к незнакомцу, с каждой секундой, росла всё больше и больше.