Черноватая

Хотя в агентстве «Найдем и сохраним» Холли полноправный партнер и свободный кабинет у них есть (маленький, зато с видом на улицу), она предпочла остаться в приемной. Там и сидит, уставившись в монитор, когда без четверти одиннадцать входит Ходжес. Она быстро что-то убирает в широкий средний ящик стола, однако с обонянием у Ходжеса все в порядке (в отличие от другого органа, расположенного ниже головы), и он улавливает запах недоеденного пирожного «Твинкис».

– Что такое, Холлиберри?

– У тебя это от Джерома, и ты знаешь, как я ненавижу это прозвище. Еще раз назовешь меня Холлиберри, и я на неделю уеду к матери. Она постоянно приглашает меня в гости.

«Свежо предание, – думает Ходжес. – Ты терпеть ее не можешь, а еще ты взяла след, дорогая моя. Подсела на это дело, как наркоман на героин».

– Извини, извини. – Он перегибается через ее плечо и видит статью из «Блумберг бизнес» за апрель 2014 года. Заголовок гласит: «ЗАППИТ КАПУТ». – Да, компания сделала ручкой и вышла за дверь. Вроде бы я тебе вчера говорил.

– Говорил. Что интересно, во всяком случае, для меня, так это складские запасы.

– Ты о чем?

– Тысячи непроданных «Заппитов», может, десятки тысяч. Я хотела выяснить, что с ними.

– Выяснила?

– Еще нет.

– Может, их отправили детям бедняков в Китай вместе с овощами, которые я отказывался есть в детстве.

– Голодающие дети – это не смешно, – строго отвечает Холли.

– Полностью с тобой согласен. – Ходжес выпрямляется. По пути из кабинета Стамоса он заехал в аптеку за болеутоляющим – сильным, но вскоре ему, похоже, придется принимать и посильнее – и теперь чувствует себя гораздо лучше. Желудок даже слабо урчит от голода, что совсем хорошо. – Их, вероятно, уничтожили. Так, кажется, поступают с нераспроданными книгами в мягкой обложке.

– Слишком дорого они стоили, чтобы их уничтожать, – возражает Холли. – Все-таки в гаджеты загружены игры, они работают. Самый последний в линейке, «Коммандер», даже снабжен вай-фаем. А теперь расскажи мне о результатах обследования.

Улыбка Ходжеса – он на это надеется – выглядит скромно и радостно.

– Новости вообще-то хорошие. Это язва, но маленькая. Мне предстоит принимать кучу таблеток и придерживаться диеты. Доктор Стамос говорит, что она заживет сама, если я буду все это делать.

Холли одаривает его ослепительно-счастливой улыбкой, и Ходжес радуется, что солгал. Но при этом чувствует себя шматком собачьего дерьма на старом ботинке.

– Слава Богу! Ты будешь выполнять все его предписания?

– Не сомневайся. – Снова ложь. Никакой диетой его болезнь не вылечить. Ходжес не из тех, кто пускает все на самотек, и при других обстоятельствах сейчас сидел бы в кабинете гастроэнтеролога Генри Йипа, какими бы минимальными ни были его шансы победить рак поджелудочной железы. Но послание на сайте «Под синим зонтом Дебби» все переменило.

– Это отлично. Я не знаю, что буду без тебя делать, Билл. Просто не знаю.

– Холли…

– Вообще-то знаю. Вернусь домой. И ни к чему хорошему меня это не приведет.

«Это точно, – думает Ходжес. – Когда я встретил тебя первый раз, на похоронах твоей тети Элизабет, твоя мамаша таскала тебя за собой, как собачонку на поводке. Сделай это, Холли, сделай то, Холли, и, ради Бога, не опозорься».

– А теперь расскажи мне, – просит она. – Расскажи, что нового. Расскажи-расскажи-расскажи!

– Дай мне пятнадцать минут, и все узнаешь. А пока выясни, куда подевались все игровые приставки «Коммандер». Может, это не важно, но тем не менее.

– Хорошо. Прекрасные ты привез новости о результатах обследования, Билл.

– Это точно.

Он идет в кабинет. Холли крутится на кресле, смотрит ему вслед, потому что он редко закрывает за собой дверь. Однако иногда такое случается. Она поворачивается к компьютеру.

– Он с тобой еще не закончил, – повторяет Холли. Кладет недоеденный овощной бургер на бумажную тарелку. Ходжес разделался со своим, пока рассказывал. Про разбудившую его боль он не упомянул. Сказал, что обнаружил сообщение, потому что не мог уснуть и решил побродить по Сети.

– Совершенно верно.

– От Зет-боя.

– Да. Напоминает прихвостня супергероя, правда? «Смотрите приключения Зет-мена и Зет-боя, очищающих улицы Готэм-Сити от преступников!»

– Это Бэтмен и Робин. Именно они патрулировали улицы Готэм-Сити.

– Знаю. Читал комиксы о Бэтмене еще до того, как ты родилась. Просто к слову пришлось.

Она берет недоеденный бургер, отрывает кусочек салата, кладет на тарелку.

– Когда ты в последний раз навещал Брейди Хартсфилда?

Прямо в яблочко, восхищенно думает Ходжес. Ай да Холли!

– Я ездил к нему сразу после завершения той истории с семьей Зауберс, и еще один раз. В середине лета. А потом вы с Джеромом прижали меня к стенке и сказали, что я должен визиты прекратить. Я послушался.

– Мы настаивали ради твоего блага.

– Я знаю, Холли. Теперь доедай бургер.

Она откусывает, вытирает капельку майонеза в уголке рта и спрашивает, каким показался ему Хартсфилд при последнем визите.

– Таким же… по большей части. Сидел у окна, смотрел на автостоянку. Я говорил, задавал вопросы, он молчал. Он получил сильнейшую мозговую травму, в этом сомнений нет. Но о нем рассказывали истории. Будто он обрел сверхъестественные способности. Мог включать и выключать воду в ванной и этим пугал медперсонал. Я бы назвал это чушью, но Бекки Хелмингтон, тогда старшая медсестра, говорила, что видела и слышала все сама: дребезжащие жалюзи, телевизор, включающийся сам по себе, бутыли с физиологическим раствором, раскачивающиеся на штативе. И я не сомневаюсь в ее словах. Я знаю, в это трудно поверить…

– Не так уж трудно. Телекинез, иногда его называют психокинезом, – документально подтвержденный феномен. Но ты сам во время своих визитов ничего такого не видел?

– Ну… – Он замолкает, вспоминая. – Кое-что случилось в мой предпоследний визит. На прикроватном столике стояла рамка с фотографией. Он и его мать, обнимаются, прижавшись друг к другу щеками. Где-то в отпуске. Такая же, только побольше, висела в доме на Элм-стрит. Ты, возможно, ее помнишь.

– Конечно, помню. Я помню все, что мы видели в том доме, включая некоторые пикантные фотографии, которые хранились в его компьютере. – Она скрещивает руки на своей небольшой груди и фыркает от отвращения. – У них были противоестественные отношения.

– А то я не в курсе. Не знаю, действительно ли он занимался с ней сексом…

– Фу-у-у!

– …но думаю, что хотел, а она по меньшей мере потакала его фантазиям. В любом случае я схватил рамку с фотографией, проехался насчет матери, пытаясь добиться от него какой-то реакции. Потому что он был в сознании, Холли, и все понимал. Я не сомневался в этом тогда и не сомневаюсь сейчас. Он просто сидит, но внутри он тот же человек-шершень, который убил людей у Городского центра и пытался убить гораздо больше на поп-концерте.

– И он использовал сайт «Под синим зонтом Дебби», чтобы связаться с тобой, не забывай про это.

– После прошлой ночи едва ли забуду.

– Расскажи мне, что произошло в тот раз.

– На мгновение он перестал смотреть на автостоянку напротив окна. Его глаза… Их взгляд сместился на меня. Все волоски на моем затылке встали дыбом, и воздух… я не знаю… наэлектризовался. – Он заставляет себя рассказать остальное. Словно вкатывает в гору огромный камень. – За годы службы мне приходилось арестовывать преступников, иногда это были очень плохие люди, вроде матери, которая убила трехлетнего сына ради страховки, причем не бог весть какой, но никогда раньше во время ареста я не чувствовал присутствия такого зла. Зло – в каком-то смысле стервятник, который улетает, как только преступник оказывается за решеткой. Но в тот день я его почувствовал, Холли. Я почувствовал зло в Брейди Хартсфилде.

– Я тебе верю, – отвечает она так тихо, что он едва слышит.

– И у него был «Заппит». Связующее звено, которое я искал. Если это действительно связующее звено, а не совпадение. Там был один парень, я не знаю его фамилии, все звали его Библиотечный Эл, который раздавал «Заппиты» вместе с «Киндлами» и книгами в мягкой обложке, когда обходил клинику. Не знаю, кем он был, санитаром или волонтером. Черт, он мог быть одним из уборщиков, делающим это доброе дело по своей инициативе. Я не сразу сообразил, что к чему, потому что в доме Эллертон ты нашла розовый «Заппит», а в палате Брейди был синий.

– Но как случившееся с Джейнис Эллертон и ее дочерью может быть связано с Брейди Хартсфилдом? Если только… никто не говорил о телекинетической активности за пределами его палаты? Такие слухи не ходили?

– Нет, но примерно в то время, когда завершилась история с Зауберсами, одна медсестра покончила с собой в Клинике травматических повреждений головного мозга. Вскрыла вены в туалете, расположенном на одном этаже с палатой Хартсфилда. Ее звали Сейди Макдоналд.

– Так ты думаешь?..

Она берет недоеденный бургер, отрывает кусочек салата, кладет на тарелку. Ждет.

– Продолжай, Холли. Я не собираюсь говорить за тебя.

– Ты думаешь, Брейди ее к этому подтолкнул? Я не понимаю, как такое возможно.

– Я тоже, но мы знаем, что Брейди зациклен на самоубийствах.

– Эта Сейди Макдоналд… У нее тоже был «Заппит»?

– Понятия не имею.

– Как… как она?..

На этот раз он приходит на помощь:

– Скальпелем, который взяла в одной из операционных. Я это узнал у помощницы судмедэксперта. Сунул ей подарочный сертификат на обед в «Димасио», итальянском ресторане.

Холли продолжает рвать листок салата. Тарелка покрывается зеленым конфетти, словно со дня рождения эльфа. Ходжеса это нервирует, но он не останавливает Холли. Она явно что-то обдумывает. И наконец озвучивает результат:

– Ты собираешься повидаться с Хартсфилдом.

– Да, собираюсь.

– И ты действительно думаешь, что сумеешь что-то из него выудить? Раньше не получалось.

– Теперь я знаю чуть больше. – Но если серьезно, знает ли он? Он даже не уверен, что именно подозревает. Но, может, Хартсфилд все-таки вовсе не человек-шершень? Может, он паук, а палата 217 в Ведре – центр паутины, которую он плетет?

С другой стороны, возможно, это лишь совпадение. Просто раковая опухоль уже пожирает мозг, высекая множество паранойяльных идей.

Именно так подумал бы Пит, а его напарница – трудно перестать думать о ней как о мисс Красотке Сероглазке – эту мысль еще бы и озвучила.

Ходжес встает.

– Тогда не будем терять время.

Холли бросает недоеденный бургер на клочки салата, хватает Ходжеса за руку:

– Будь осторожен.

– Обязательно.

– Охраняй свои мысли. Я знаю, как безумно это звучит, но я чокнутая, по крайней мере время от времени, поэтому могу такое сказать. Если тебе вдруг захочется… причинить себе вред… позвони мне. Позвони сразу же.

– Хорошо.

Она скрещивает руки, обхватывая плечи, – в последнее время это раздражающее движение он видит все реже.

– Как жаль, что здесь нет Джерома.

Джером Робинсон взял на семестр академический отпуск и сейчас в Аризоне, среди строителей домов «Среды обитания для человечества». Однажды, когда Ходжес заметил, что Джером делает это для того, чтобы украсить свое резюме, Холли его отчитала, заявив, что причина в другом: просто Джером хороший человек. С этим Ходжес согласен целиком и полностью: Джером действительно хороший человек.

– Все со мной будет хорошо. Да и вообще это скорее всего ерунда. Мы как дети, которые боятся, что в пустом доме на углу обитают призраки. Если бы мы рассказали об этом Питу, он отправил бы нас в психушку.

Холли, которая на самом деле побывала в психушке (дважды), верит, что некоторые пустующие дома могут быть населены призраками. Она убирает маленькую руку без колец с плеча, чтобы вновь схватить Ходжеса, на этот раз за рукав пальто.

– Позвони мне, когда приедешь туда, и позвони мне, когда будешь уезжать. Не забудь, потому что я волнуюсь, а я не могу позвонить тебе, потому что…

– Пользоваться мобильниками в Ведре запрещено. Да, знаю. Я позвоню, Холли. А пока я хочу, чтобы ты кое-что для меня сделала. – Ходжес видит, как ее рука ныряет к блокноту, и качает головой. – Нет, записывать нет нужды. Все просто. Первое: зайди на «И-бей» или куда ты там заходишь, чтобы купить вещи, которых больше нет в торговых сетях, и закажи один «Заппит коммандер». Сможешь?

– Легко. Что-то еще?

– Компания «Санрайз солюшнс» купила «Заппит», потом разорилась. После заявления о банкротстве кого-то назначили конкурсным управляющим. Он нанимал адвокатов, бухгалтеров, ликвидаторов, с тем чтобы выжать из обанкротившейся компании каждый цент. Найди его, и я позвоню ему сегодня или завтра. Я хочу знать, куда девались нераспроданные игровые приставки «Заппит», потому что Джейнис Эллертон получила одну перед этим Рождеством, хотя самих компаний давно уже нет.

Холли широко улыбается:

– Блестящая идея!

«Ничего блестящего, рутинная полицейская работа, – думает Ходжес. – Может, у меня и неизлечимый рак, но я все еще помню, как она делается, а это уже кое-что».

Кое-что приятное.

Выйдя из Тернер-билдинг, Ходжес направляется к автобусной остановке (ехать через город на номере пять быстрее и проще, чем забирать из гаража «приус» и самому сидеть за рулем). Тем более что ему надо крепко подумать: как подобраться к Брейди и как его расколоть? В комнатах для допросов, когда он служил в полиции, у него получалось, так что и теперь должен быть способ. Раньше он приходил к Брейди только для того, чтобы вывести его на чистую воду, доказать, что – Ходжес верил своей интуиции – тот симулирует полукататоническое состояние. Сейчас у Ходжеса есть конкретные вопросы, и осталось только определиться, как заставить Брейди ответить на них.

«Я должен шугануть паука», – думает он.

Планировать предстоящую встречу мешают мысли о только что поставленном диагнозе и неизбежные страхи, с ним связанные. В том числе за жизнь. Но есть и другие вопросы: через что ему предстоит пройти и как сообщить тем, кто должен знать. Коринн и Элли будут потрясены, но в принципе ничего страшного не произойдет. То же самое касается семьи Робинсон, хотя Ходжес знает, что для Джерома и Барбары, его маленькой сестрички (впрочем, не такой маленькой, через несколько месяцев ей исполнится шестнадцать), это будет сильный удар. Но больше всего его волнует Холли. Она не безумная, несмотря на сказанное в офисе, но хрупкая и ранимая. Очень. В прошлом у нее было два нервных срыва: один в старших классах, второй – когда ей перевалило за двадцать. Теперь она, конечно, крепче, но главная причина прилива сил – несколько лет, проведенных с ним, и маленькое агентство, которым они управляют на пару. Если она потеряет и его, и агентство, ей будет грозить большая беда. Он не может позволить себе заблуждаться на этот счет.

«Я не могу допустить, чтобы она сломалась, – думает Ходжес. Он идет, опустив голову, сунув руки в карманы, дыхание клубится белым паром. – Не имею права».

Глубоко задумавшись, он в третий раз за последние два дня не замечает старый «шевроле-малибу» с пятнами грунтовки. Автомобиль припаркован на другой стороне улицы, напротив дома, в котором Холли лихорадочно ищет конкурсного управляющего «Санрайз солюшнс». Рядом с машиной стоит старик в старой армейской куртке с заплатой из малярного скотча. Он наблюдает, как Ходжес садится в автобус, достает из кармана куртки мобильник, звонит.

Холли провожает взглядом своего босса – и человека, которого любит больше всех на свете, – идущего к автобусной остановке на углу. Теперь он такой худой, просто тень крепкого мужчины, которого она впервые встретила шестью годами раньше. И руку при ходьбе он прижимает к боку. В последнее время Ходжес делает это часто, и Холли не думает, что он отдает себе в этом отчет.

Всего лишь маленькая язва. Ей хочется в это верить – хочется поверить ему, – но она не думает, что у нее получается.

Подкатывает автобус, Билл садится в него. Холли стоит у окна, наблюдает, как отъезжает автобус, грызет ногти, мечтает о сигарете. У нее есть жевательная резинка «Никоретте», и предостаточно, но иногда помогает только сигарета.

«Хватит тратить попусту время, – говорит она себе. – Если ты действительно хочешь стать паршивой, мерзкой воровкой, действуй прямо сейчас».

И она идет в его кабинет.

Экран темный, но Билл выключает компьютер, только когда уходит вечером домой. Ей надо лишь «разбудить» экран. Прежде чем Холли касается клавиатуры, ее взгляд падает на блокнот с линованными желтыми страницами, который лежит рядом. Один у Ходжеса всегда под рукой. Раскрытая страница – в записях и завитушках. Так он думает.

Сверху – фраза, которую она знает очень хорошо. Она с Холли всегда, с тех самых пор, когда та услышала эту песню по радио: «Все эти одинокие люди». Фразу Ходжес подчеркнул. Ниже – известные ей имена и фамилии:

И другие. Холли в том числе, разумеется; она тоже старая дева. Пит Хантли, который разведен. И сам Ходжес, тоже разведен.

Вероятность самоубийства среди одиноких в два раза выше среднего. Среди разведенных – в четыре раза.

– Брейди Хартсфилд обожал доводить до самоубийства, – шепчет она. – Это было его хобби.

Чуть ниже имен запись, обведенная кругом: Список посетителей? Каких посетителей?

Она нажимает первую попавшуюся клавишу. На экране возникает рабочий стол с разбросанными по нему документами. Она время от времени ругала за это Ходжеса, говорила, что с тем же успехом он может оставлять дом открытым, выложив на обеденный стол все ценные вещи и поставив табличку: «ПОЖАЛУЙСТА, УКРАДИ МЕНЯ». Он всегда обещал, что наведет порядок, но так и не навел. Впрочем, для Холли это ничего бы не поменяло, потому что она знает его пароль. Получила от него. Со словами: «На случай если со мной что-нибудь случится». Теперь она боится, что так и произошло.

Одного взгляда на экран достаточно, чтобы понять: никакой язвы. Появилась новая папка с пугающим заголовком. Холли кликает по ней. Ужасных готических букв поверху достаточно, чтобы подтвердить: это завещание некоего Кермита Уильяма Ходжеса. Холли тут же закрывает его. У нее нет ни малейшего желания знакомиться с его посмертными дарами. Осознания, что такой документ существует и он просматривал его в этот самый день, вполне достаточно. Если на то пошло, даже с избытком.

Она стоит, вновь обняв себя за плечи, и кусает губы. Следующий шаг будет хуже, чем любопытство. Это будет вынюхивание. Это будет воровство.

«Ты уже далеко зашла, так что продолжай».

– Да, я должна, – шепчет Холли, кликает иконку в форме почтовой марки, которая открывает почту, и говорит себе, что там скорее всего ничего нет. Да вот только есть. Последнее письмо, вероятно, пришло, когда они обсуждали послание, полученное на сайте «Под синим зонтом Дебби». Оно от врача, к которому Ходжес сегодня ходил на прием. Его фамилия Стамос. Она открывает письмо и читает: «Это копия результатов Вашего последнего обследования. Для Вашего архива».

Холли использует пароль, чтобы открыть вложенный файл, садится на стул Билла, наклоняется вперед, руки крепко сцеплены на коленях. Когда добирается до второй из восьми страниц, она уже плачет.

Ходжес только успевает опуститься на сиденье в самом конце салона автобуса, когда из кармана слышится звук разбитого стекла и мальчишки радостно приветствуют отменный удар по мячу, гарантировавший бэттеру круговую пробежку и разбивший окно гостиной миссис О’Лири. Мужчина в деловом костюме опускает «Уолл-стрит джорнэл» и поверх газеты осуждающе смотрит на Ходжеса.

– Извините, извините, – говорит Ходжес, – давно собираюсь поменять.

– Считайте это вашей первоочередной задачей. – И бизнесмен вновь скрывается за газетой.

Эсэмэска от давнего напарника. Опять. Испытывая сильное дежавю, Ходжес ему звонит:

– Пит, к чему эти эсэмэски? Или моего номера в режиме быстрого набора у тебя уже нет?

– Полагаю, мобильник тебе программировала Холли и поставила какой-нибудь безумный рингтон, – отвечает Пит. – Для нее это самая уморительная шутка. Еще могу предположить, что громкость у тебя поставлена на максимум, глухой ты наш сукин сын.

– На максимуме только сигнал получения эсэмэски, – оправдывается Ходжес. – При звонке мобильник просто получает мини-оргазм, елозя по моей ноге.

– Тогда сделай что-нибудь с сигналом.

Лишь несколькими часами раньше он узнал, что жить ему осталось считаные месяцы, а теперь обсуждает громкость звукового сигнала.

– Обязательно. Говори, чего ты хотел?

– Нашел эксперта по компьютерам, который набросился на эту игровую приставку, как муха на дерьмо. Влюбился в нее, назвал «ретро». Представляешь? Гаджет собрали лет пять назад, а он уже ретро.

– Мир движется все быстрее.

– Что-то с ним происходит, это точно. В любом случае этот «Заппит» накрылся. Когда наш парень поставил новые батарейки, он выдал полдесятка ярких синих вспышек и сдох.

– И что с ним не так?

– Возможно, какой-то вирус, поскольку приставка снабжена вай-фаем, а именно так большинство вирусов и загружается, но парень говорит, что это скорее всего бракованный чип или сгоревший контакт. Речь о том, что к делу гаджет отношения не имеет. Эллертон не могла им пользоваться.

– Тогда почему она держала зарядку подключенной к розетке в ванной комнате дочери?

Пит на секунду замолкает.

– Ладно, какое-то время приставка работала, а потом чип сломался. Или что там с ними происходит.

«Она работала, это точно, – думает Ходжес. – Старушка играла в пасьянс за кухонным столом. И там была еще прорва игр. Вроде «Клондайка», «Пирамиды» или «Картины». И ты бы это знал, дорогой мой Питер, если бы переговорил с Нэнси Олдерсон. Но она наверняка все еще в твоем списке ожидания».

– Хорошо. Благодарю за оперативную информацию.

– Это твоя последняя оперативная информация, Кермит. У меня напарница, с которой я успешно работал после твоего ухода на пенсию, и я хочу, чтобы она присутствовала на моей прощальной вечеринке, а не сидела за столом в кабинете и дулась из-за того, что в самом конце я отдал предпочтение тебе, а не ей.

Ходжесу есть чем ответить, но до больницы всего две остановки. Опять же он обнаруживает, что хочет отгородиться от Пита и Иззи и расследовать это дело по-своему. Пит движется медленно, а Иззи так вообще едва волочит ноги. Ходжес хочет бежать, с раком поджелудочной железы или без.

– Я тебя услышал. Еще раз спасибо.

– Дело закрыто?

– Окончательно и бесповоротно.

Его взгляд смещается вверх и влево.

В девятнадцати кварталах от того места, где Ходжес убирает айфон в карман пальто, – совсем другой мир. Не самый лучший. Сейчас там сестра Джерома Робинсона, и она в беде.

Симпатичная и серьезная, в форме школы Чэпл-Ридж (серое шерстяное пальто, серая юбка, белые гольфы, красный шарф на шее), Барбара шагает по Мартин-Лютер-Кинг-авеню, руки в перчатках крепко держат желтый «Заппит коммандер». На экране плавают рыбы из «Рыбалки», хотя они практически невидимы в холодном ярком свете зимнего полудня.

МЛК-авеню – одна из двух главных магистралей района, известного как Лоутаун, и хотя здешние жители в большинстве своем черные, а Барбара сама черная (точнее, кофе с молоком), она здесь никогда не бывала, и от этого чувствует себя глупой и никчемной. Это ее народ, их предки могли загружать баржи и таскать тюки хлопка на одной плантации, почему нет, и при этом она не заглядывала сюда ни единого раза. Ее предупреждали: держись подальше. Не только родители, но и брат.

«В Лоутауне выпивают пиво, а потом съедают бутылку, в которой оно было, – однажды сказал ей Джером. – Такой девочке, как ты, делать там нечего».

«Такой девочке, как я, – думает она. – Милой девочке из верхнего сегмента среднего класса, которая ходит в престижную частную школу, у которой добропорядочные белые подруги, и ворох красивой, модной одежды, и деньги на карманные расходы. У меня даже есть банковская карточка! Я могу в любой момент снять в банкомате шестьдесят долларов! Восхитительно!»

Идет она как во сне, и это действительно похоже на сон, потому что все вокруг такое странное, хотя в каких-то двух милях ее дом, уютный коттедж в кейп-кодском стиле с пристроенным к нему гаражом на два автомобиля, ипотечный кредит за который полностью выплачен. Она проходит пункты обналичивания талонов и чеков, ломбарды, забитые гитарами, радиоприемниками и сверкающими опасными бритвами с перламутровыми рукоятками, бары, от которых разит пивом, хотя двери закрыты по случаю январского холода, ресторанчики, торгующие навынос, пахнущие жиром. Одни продают пиццу, другие китайскую еду. В окошке еще одного – табличка с надписью: «КУКУРУЗНЫЕ ОЛАДЬИ И ЛИСТОВАЯ КАПУСТА, КАК ГОТОВИЛА ТВОЯ МАМА».

«Только не моя мама, – думает Барбара. – Я даже не знаю, что такое листовая капуста. Шпинат? Обычная капуста?»

На углах – похоже, на каждом углу – мальчишки в длинных шортах и мешковатых джинсах. Одни стоят у ржавых бочек с огнем, пытаясь согреться, другие играют в сокс, третьи просто приплясывают в большущих кроссовках и расстегнутых, несмотря на холод, куртках. Они кричат «йоу» своим знакомым и призывно машут руками подъезжающим автомобилям. Если кто-нибудь останавливается, протягивают в открытое окно целлофановые пакетики. Барбара проходит по МЛК-авеню квартал за кварталом, и каждый угол – как автокафе, только предлагают там наркотики, а не гамбургеры или тако.

Она проходит мимо дрожащих женщин в коротких облегающих шортах, куртках из искусственного меха и блестящих сапогах; на головах – парики самых разных цветов. Она проходит мимо пустых зданий с заколоченными окнами. Она проходит мимо «разутого» автомобиля, стоящего на ступицах и расписанного уличными афоризмами. Она проходит мимо женщины с грязной повязкой на глазу. Другая женщина тащит за руку вопящего малыша. Она проходит мимо сидящего на одеяле мужчины. Тот отхлебывает вино из горла, показывает ей серый язык. Тут бедность, тут отчаяние, и они всегда соседствовали с ней, но она никогда ничего не пыталась сделать. Никогда не пыталась сделать? Никогда даже не думала об этом. Что она делала, так это домашнее задание. Что она делала, так это по вечерам болтала по телефону и переписывалась с подругами. Что она делала, так это обновляла свой статус в «Фейсбуке» и волновалась о цвете лица. Она – типичный подросток-паразит, обедает в дорогих ресторанах с матерью и отцом, в то время как ее братья и сестры, вот они, менее чем в двух милях от ее дома в пригороде, пьют и наркоманят, чтобы хоть как-то скрасить свою ужасную жизнь. Ей стыдно за свои волосы, падающие на плечи. Ей стыдно за чистые белые гольфы. Ей стыдно за цвет кожи, потому что он такой же, как у них.

– Эй, черноватая! – Крик с другой стороны улицы. – Ты что здесь делаешь? Нечего тебе здесь ловить!

Черноватая.

Почти как в названии телесериала, который они смотрят дома и смеются, но ведь он и про нее. Не черная, а черноватая. Живущая как белая, в районе для белых. Она может себе такое позволить, потому что ее родители много зарабатывают и владеют домом, расположенным в квартале, где люди настолько лишены предрассудков, что их коробит, если один из детей называет другого тупицей. Она может жить этой чудесной белой жизнью, потому что ни для кого не представляет угрозы, не раскачивает лодку. Просто идет своим путем, судачит с подругами о мальчишках и музыке, о мальчишках и одежде, о мальчишках и телевизионных программах, которые им всем нравятся, и о том, какую девчонку с каким мальчишкой они видели у входа в торговый центр «Берч-Хилл».

Она черноватая, и слово это – синоним бесполезности, и она не заслуживает того, чтобы жить.

«Может, так тебе и следует поступить. Пусть это станет твоим заявлением».

Идею подает голос, и звучит она как откровение. Эмили Дикинсон говорила, что ее поэзия – письмо миру, который никогда ей не писал. Они проходили это в школе, но Барбара никогда не писала настоящих писем. Глупые эссе, и разборы книг, и электронные письма, но ничего такого, что имело бы значение.

«Может, пора написать».

Не ее голос, но голос друга.

Она останавливается перед лавочкой, где гадают по руке и картам Таро. В грязной витрине словно видит отражение человека, который стоит рядом с ней: белый, с улыбающимся мальчишеским лицом, падающими на лоб светлыми волосами. Оглядывается, но никого нет. Это все ее воображение. Она смотрит на экран игровой приставки. В тени навеса над витриной лавки предсказаний плавающие рыбы снова видны ярко и четко. Они плавают туда-сюда, но время от времени исчезают в яркой синей вспышке. Барбара смотрит в ту сторону, откуда пришла, и видит сверкающий черный пикап, который приближается к ней, едет быстро, меняя полосы движения. У него огромные шины, такие автомобили мальчишки в школе называют «Бигфут» или «Большой гангста».

«Если собираешься сделать это, сейчас – самое время».

Словно кто-то стоит рядом с ней. Тот, кто понимает. И голос прав. Барбара никогда раньше не задумывалась о самоубийстве, но в этот момент мысль представляется ей совершенно здравой.

«Тебе даже не надо оставлять записку, – говорит ее друг. Она вновь видит его отражение в окне. Призрачное. – Сам факт прихода сюда станет твоим письмом миру».

И это правда.

«Теперь ты знаешь слишком много, чтобы жить, – сообщает ее друг, когда она вновь опускает взгляд на плавающих рыб. – Ты знаешь слишком много, и только плохое. – Тут же добавляет: – Но это не значит, что ты ужасная».

«Нет, не ужасная, – думает она, – но бесполезная».

Черноватая.

Пикап приближается. «Большой гангста». И когда сестра Джерома Робинсона шагает к краю тротуара, на ее лице – счастливая улыбка.

Под белым халатом доктор Феликс Бэбино – сейчас он спешит по коридору Ведра, и полы халата развеваются позади – носит костюм за тысячу долларов, но доктору определенно надо побриться, да и седые волосы, обычно элегантно уложенные, в беспорядке. Он не обращает внимания на медсестер, которые собрались у сестринского поста и о чем-то тихо, но возбужденно переговариваются.

Медсестра Уилмер направляется к нему:

– Доктор Бэбино, вы слышали…

Он даже не смотрит на нее, и Норме приходится быстро отступить в сторону: иначе он сбил бы ее с ног. Она изумленно глядит ему вслед.

Бэбино достает красную табличку «НЕ БЕСПОКОИТЬ», которую всегда держит в кармане халата, и вешает на дверную ручку палаты 217. Брейди Хартсфилд не поднимает головы. Его внимание сосредоточено на игровой приставке, которая лежит у него на коленях. На экране рыбы плавают из стороны в сторону. Музыки нет: звук он выключил.

Зачастую, входя в палату, доктор Феликс Бэбино исчезает, и его место занимает доктор Зет. Не сегодня. Доктор Зет – лишь двойник Брейди, его проекция, а сейчас Брейди слишком занят, чтобы проецировать.

Его воспоминания о попытке взорвать аудиторию Минго во время концерта группы «Здесь и сейчас» по-прежнему смутные, но одно после пробуждения он вспомнил ясно и четко: лицо последнего человека, которого видел перед тем, как свет для него погас. Лицо Барбары Робинсон, сестры ниггера-газонокосильщика, который на побегушках у Ходжеса. Она сидела как раз напротив Брейди. А теперь она здесь, среди рыб, которые плавают на двух экранах. Брейди разобрался со Скапелли, садистской шлюхой, что выкручивала ему сосок. Теперь позаботится об этой суке Робинсон. Ее смерть причинит боль большому братцу, но это не важно. Она кинжалом вонзится в сердце старого детектива. И вот это как раз очень важно.

И так сладостно.

Брейди успокаивает ее, говорит, что она совсем не ужасная. Это помогает сдвинуть ее с места. Что-то движется по МЛК-авеню, он не уверен, что именно, потому что глубинная часть ее разума все еще сопротивляется ему, но что-то большое. Достаточно большое, чтобы все получилось как надо.

– Брейди, послушай меня. Звонил Зет-бой. – Фамилия Зет-боя – Брукс, но Брейди отказывается так его называть. – Он вел наблюдение согласно твоим инструкциям. Этот коп… бывший коп или кто он теперь…

– Заткнись. – Не поднимая головы, с волосами, падающими на лоб. В ярком солнечном свете Брейди выглядит двадцатилетним, хотя ему тридцать.

Бэбино, привыкший к тому, чтобы его слушали, и еще не полностью освоившийся с новым статусом подчиненного, команду игнорирует.

– Вчера Ходжес побывал на Хиллтоп-Корт, сначала в доме Эллертон, потом что-то вынюхивал в доме на другой стороне улицы, откуда…

– Я сказал, заткнись!

– Брукс видел, как он садился в автобус номер пять, а это означает, что он, возможно, едет сюда. И если он едет сюда, он знает!

Брейди на мгновение переводит взгляд на Бэбино, его глаза сверкают, потом возвращаются к экрану. Если он собьется, позволит этому образованному идиоту отвлечь его…

Но он не позволит. Он хочет причинить боль Ходжесу, хочет причинить боль ниггеру-газонокосильщику, за ними должок, и это отличный способ рассчитаться. И здесь не просто вопрос мести. Она – первый подопытный кролик из тех, кто был на концерте, и не похожа на остальных, которые так легко поддавались контролю. Но он контролирует ее, ему нужно еще десять секунд, и теперь он видит, что́ приближается к ней. Это пикап. Большой черный пикап.

Эй, сладенькая, думает Брейди Хартсфилд. Машина подана.

Барбара стоит на краю тротуара, наблюдает за приближающимся пикапом, просчитывает момент, но когда уже сгибает колени, руки хватают ее сзади.

– Эй, девушка, что мы тут делаем?

Она вырывается, но руки крепко держат ее за плечи, и пикап проносится мимо под грохочущий голос Гостфейса Киллы. Барбара вырывается, оборачивается и видит худощавого парня ее возраста, в форменной куртке средней школы Тодхантера. Парень высокий, шесть с половиной футов, и ей приходится смотреть на него снизу вверх. У него коротко стриженные вьющиеся каштановые волосы и бородка клинышком. На шее тонкая золотая цепочка. Он улыбается. Глаза зеленые и невероятно веселые.

– Ты – красотка, это правда, не только комплимент, но не отсюда, верно? Одета не как местные, и, кстати, разве мама не говорила тебе, что это не самое удачное место для прогулки?

– Отстань от меня! – Она не испугана. Она в ярости.

Он смеется.

– Так ты крутая! Мне нравятся крутые девчонки. Как насчет пиццы и колы?

– Мне ничего от тебя не нужно!

Друг покинул ее, вероятно, с отвращением. «Это не моя вина, – думает она. – Виноват этот парень. Этот лох».

Лох! Черноватое слово, если такие есть. Она чувствует, как кровь приливает к лицу, и бросает взгляд на рыб, плавающих по экрану «Заппита». Они ее успокоят, всегда успокаивали. Подумать только, она едва не выбросила эту игровую приставку, как только получила ее от того мужчины. Могла выбросить до того, как нашла рыб. Рыбы так увлекали ее, а иногда они приводили друга. Но едва взгляд Барбары останавливается на рыбах, приставка исчезает. Была – и нету! Лох держит ее длинными пальцами и как зачарованный всматривается в экран.

– Ух ты! Раритет!

– Она моя! – визжит Барбара. – Отдай!

На другой стороне улицы какая-то женщина смеется и кричит хриплым от виски голосом:

– Задай ему перца, сестричка! Скрути его в бараний рог!

Барбара пытается схватить «Заппит». Высокий парень поднимает гаджет над головой, улыбается.

– Я сказала, отдай! Придурок!

Все больше людей наблюдают за ними, и Высокий парень работает на публику. Уход влево, потом вправо, наверное, на баскетбольной площадке это привычные для него движения, а с лица не сходит снисходительная улыбка. Зеленые глаза сверкают и танцуют. Все девчонки в Тодхантере наверняка влюблены в эти глаза, и Барбара больше не думает о самоубийстве, или о том, что она черноватая, или о своей полной бесполезности для общества. Сейчас она злится, и от осознания, какой он красавчик, злости только прибавляется. В Чэпл-Ридж она играет в школьной футбольной команде, и теперь, словно пенальти, бьет Высокому парню в голень.

Он кричит от боли (но и эта боль словно веселит его, отчего Барбара злится еще сильнее, поскольку била от души) и наклоняется, чтобы потереть ушибленное место. Благодаря этому «Заппит» оказывается в пределах досягаемости, Барбара хватает драгоценный прямоугольник желтого пластика, разворачивается в кружении юбки и бежит на мостовую.

– Осторожно, милая! – кричит женщина с пропитым голосом.

Барбара слышит визг тормозов, чувствует запах жженой резины. Она смотрит влево и видит автофургон, накатывающий на нее. Капот смещается в сторону, потому что водитель изо всех сил жмет на педаль тормоза и выкручивает руль. За грязным ветровым стеклом – выпученные глаза и широко раскрытый рот. Она вскидывает руки, роняя «Заппит». В этот момент меньше всего на свете Барбара Робинсон хочет умереть, но она на мостовой, и слишком поздно что-то менять.

«Моя машина подана», – думает она.

Брейди выключает «Заппит» и, широко улыбаясь, вскидывает глаза на Бэбино.

– Достал ее. – Слова звучат четко, никакого намека на кашу во рту. – Поглядим, как это понравится Ходжесу и этой гарвардской обезьяне.

Бэбино представляет, о ком речь, и вроде бы ему надо переживать, но он не переживает. Сейчас его заботит только собственная шкура. Как он вообще позволил Брейди втянуть себя в это дело? Когда потерял возможность выбора?

– Я здесь из-за Ходжеса. Уверен, он едет сюда, чтобы повидаться с тобой.

– Ходжес бывал здесь не один раз, – отвечает Брейди, хотя в последнее время старый детпен не появлялся. – Кататонию ему не раскусить.

– Он уже начал соображать, что к чему. Ты сам говорил, что он далеко не глуп. Он знал Зет-боя, когда тот был Бруксом? Наверняка сталкивался с ним, когда приходил к тебе.

– Понятия не имею. – Брейди вымотан, но очень доволен собой. И сейчас хочет посмаковать смерть этой Робинсон, а потом вздремнуть. Многое предстоит сделать, впереди большие дела, но сначала надо отдохнуть.

– Нельзя, чтобы он застал тебя в таком виде, – говорит Бэбино. – Ты раскраснелся, весь в поту. Напоминаешь человека, который только что пробежал городской марафон.

– Тогда не пускай его ко мне. Это ты можешь. Ты – врач, а он лишь облезлый старый хрен на пенсии. Сейчас у него нет даже права выписать штраф за неправильную парковку. – Брейди думает о том, как воспримет новость ниггер-газонокосильщик. Джером. Заплачет? Упадет на колени? Будет рвать рубаху и бить себя в грудь?

Обвинит Ходжеса? Маловероятно, но это лучший вариант. Потрясающий вариант.

– Хорошо, – кивает Бэбино. – Ты прав, это я могу. – Он говорит это себе, не только человеку, которому отводил роль подопытной морской свинки. Но все получилось с точностью до наоборот, так? – Сейчас, во всяком случае. Но у него остались друзья в полиции, знаешь ли. Вероятно, много друзей.

– Я не боюсь их, и я не боюсь его. Просто не хочу его видеть. Во всяком случае, сейчас. – Брейди улыбается. – Сначала пусть узнает насчет девчонки. Тогда я захочу его увидеть. А теперь выметайся отсюда.

Бэбино, наконец-то понимая, кто из них главный, выходит из палаты. Как всегда, испытывает облегчение, что остался собой. Потому что всякий раз, когда он становится Бэбино, пробыв какое-то время доктором Зет, выясняется, что Бэбино в нем все меньше.

Таня Робинсон звонит дочери четвертый раз за последние двадцать минут, и в четвертый раз слышит веселый голос Барбары – включается голосовая почта.

– Не обращай внимания на мои прошлые сообщения, – говорит Таня после звукового сигнала. – Я попрежнему злюсь, но теперь еще и ужасно волнуюсь. Позвони мне. Мне надо знать, что с тобой все в порядке.

Она бросает мобильник на стол и кружит по маленькому кабинету. Задается вопросом, не позвонить ли мужу, и решает, что не надо. Пока не надо. Он взорвется от мысли, что Барбара прогуливает школу, и именно это будет первым его предположением. Таня тоже об этом подумала, когда ей позвонила миссис Росси – в Чэпл-Ридж она контролирует посещаемость – и спросила, осталась ли Барбара дома по болезни. Барбара никогда не прогуливала, но все рано или поздно такое случается в первый раз, особенно у подростков. Только Барбара не решилась бы на такое в одиночку, а в дальнейшем разговоре с миссис Росси выяснилось, что все ближайшие подруги дочери сейчас в школе.

Именно тогда появились куда более тревожные мысли, и одну Таня никак не может отогнать: щит над Центральной магистралью, который полиция использует, если начинает поиск пропавших или похищенных детей. Мысленно она все время видит на этом щите вспыхивающую и гаснущую надпись «БАРБАРА РОБИНСОН», как рекламу фильма ужасов.

Мобильник издает первые ноты оды «К радости», и Таня бежит к нему, думая: «Слава Богу, слава Богу, до конца зимы я лишу ее всех…»

Только на экране появляется не улыбающееся лицо дочери, а надпись «УПРАВЛЕНИЕ ПОЛИЦИИ. ЦЕНТРАЛЬНОЕ ОТДЕЛЕНИЕ». Ужас скручивает желудок. Поначалу она не может даже принять вызов, потому что большой палец словно окаменел. Наконец ей удается нажать зеленую клавишу и заглушить музыку. Все в кабинете, включая семейную фотографию на столе, становится нестерпимо ярким. Мобильник, кажется, сам плывет к уху.

– Алло? – Таня слушает. – Да, это она. – Продолжает слушать, свободная рука поднимается ко рту, чтобы заглушить готовый вырваться крик. Она слышит собственный вопрос: – Вы уверены, что это моя дочь? Барбара Роселлин Робинсон?

Полицейский, который позвонил, чтобы уведомить о случившемся, отвечает, что да. Он уверен. Они нашли на мостовой удостоверение личности. Не говорит другого: им пришлось стереть кровь, чтобы прочитать имя и фамилию.

Ходжес чувствует: что-то не так, – едва выходит из надземного перехода, который соединяет больницу Кайнера с Клиникой травматических повреждений головного мозга Озерного региона, где коридоры выкрашены в успокаивающий розовый цвет и круглые сутки звучит тихая музыка. Привычный распорядок явно нарушен, никто не занят обычными делами. Брошенные тележки с ленчем уставлены тарелками с чем-то макаронным: возможно, так в столовой представляют себе китайскую еду. Медсестры, сбившись в кучки, о чем-то перешептываются. Одна плачет. Два интерна стоят у фонтанчика с водой. Какой-то санитар разговаривает по мобильнику. Это серьезное нарушение, которое может стоить работы, но Ходжес думает, что в данном случае санитар в полной безопасности: внимания на него никто не обращает.

Зато Рут Скапелли нигде не видно, и это повышает его шансы на встречу с Хартсфилдом. На сестринском посту – Норма Уилмер, а она наряду с Бекки Хелмингтон информировала Ходжеса о происходящем с Брейди до того, как визиты в палату 217 прекратились. Плохие новости: у сестринского поста стоит врач Хартсфилда. Ходжесу так и не удалось наладить с ним контакт, хотя, Бог свидетель, он пытался.

Ходжес неторопливо направляется к фонтанчику, надеясь, что Бэбино его не заметил и скоро уйдет возиться с ПЭТ-сканами или чем-то подобным, оставив Уилмер в одиночестве и тем самым дав Ходжесу возможность пообщаться с ней. Он делает глоток (морщится и прикладывает руку к боку, выпрямляясь), потом обращается к интернам:

– Что здесь у вас происходит? Какой-то странный беспорядок.

Интерны мнутся, переглядываются.

– Мы не можем об этом говорить, – отвечает первый. На лице у него юношеская сыпь, и выглядит он лет на семнадцать. Ходжес содрогается при мысли, что этому интерну приходится ассистировать при чем-то серьезнее удаления занозы из большого пальца.

– Что-то с пациентом? Может, с Хартсфилдом? Спрашиваю только потому, что раньше служил в полиции, и здесь он оказался не без моего участия.

– Ходжес, – говорит второй интерн. – Это ваша фамилия?

– Да, так и есть.

– Вы его поймали, да?

Ходжес соглашается без запинки, хотя если бы он ловил Хартсфилда в одиночку, на том концерте Брейди укокошил бы гораздо больше людей, чем у Городского центра. Нет, это Холли Гибни и Джером Робинсон сумели остановить Брейди, прежде чем тот взорвал всю свою чертову самодельную пластиковую взрывчатку.

Интерны вновь переглядываются, и первый говорит:

– Хартсфилд такой же, как и всегда, дурак дураком. Это медсестра Гнусен.

Получает тычок локтем от второго.

– О мертвых плохо не говорят, говнюк. Особенно если человек, который слушает, может потом сболтнуть лишнего.

Ходжес тут же подносит палец к губам, давая понять, что его рот всегда на замке.

Первый краснеет.

– Я про медсестру Скапелли. Прошлой ночью она покончила с собой.

В кровь Ходжеса поступает лошадиная доза адреналина, и впервые со вчерашнего дня он забывает, что в самом скором времени ему, возможно, предстоит умереть.

– Вы уверены?

– Порезала себе руки и запястья и истекла кровью, – отвечает второй. – Так я, во всяком случае, слышал.

– Записку оставила?

Они не в курсе.

Ходжес направляется к сестринскому посту. Бэбино все еще там, просматривает с Уилмер (которая крайне взволнована столь неожиданным повышением) истории болезни, но больше ждать он не может. Это работа Хартсфилда. Ходжес не знает, как он смог это проделать, но на случившемся написано крупными буквами: «БРЕЙДИ». Гребаный князь самоубийств.

Он едва не называет сестру Уилмер по имени, но интуиция подсказывает, что лучше оставить за кадром их достаточно близкое знакомство.

– Медсестра Уилмер, я – Билл Ходжес. – Конечно, ей очень даже хорошо это известно. – Я расследовал Бойню у Городского центра и попытку взрыва аудитории Минго. Мне надо повидаться с мистером Хартсфилдом.

Она открывает рот, но Бэбино опережает ее:

– Невозможно. Даже если бы к мистеру Хартсфилду допускались посетители, а они не допускаются по распоряжению окружного прокурора, ему не разрешено видеться с вами. Он нуждается в отдыхе и покое. Каждый из ваших прежних никем не разрешенных визитов вызывал у него стресс.

– Это для меня новость, – спокойно отвечает Ходжес. – Всякий раз, когда я заходил к нему, он просто сидел на стуле. Бесстрастный, как миска с овсянкой.

Норма Уилмер поворачивает голову то к одному, то ко второму. Словно смотрит теннисный матч.

– Вы не видите то, что видим после вашего ухода мы. – К заросшим серебристой щетиной щекам доктора Бэбино приливает кровь. И под глазами у него темные мешки. Ходжес вспоминает карикатуру из учебника «Живем с Иисусом в душе», какие им раздавали в воскресной школе в ту доисторическую эру, когда автомобили были с плавниками, а девушки носили белые носочки. Врач Брейди выглядит точь-в-точь как тот парень на карикатуре, но Ходжес сомневается, что Бэбино – хронический мастурбатор. С другой стороны, он помнит слова Бекки о том, что врачи здешних больных еще более безумны, чем их пациенты.

– И о чем мы говорим? – спрашивает Ходжес. – Маленькие парапсихические вспышки гнева? Вещи летали по палате? Может, в унитазе сама спускалась вода?

– Нелепо. Вы оставляете после себя психический погром, мистер Ходжес. Его мозг не настолько сильно поврежден, чтобы он не чувствовал, что вы им одержимы. Видите в нем монстра. Я прошу вас уйти. У нас трагедия, и многие пациенты расстроены.

Ходжес видит, как при этих словах глаза Уилмер удивленно раскрываются. Он знает, что пациенты, способные воспринимать информацию – а большинству пациентов Ведра это не под силу, – не имеют ни малейшего понятия, что старшая медсестра свела счеты с жизнью.

– Мне надо задать ему несколько вопросов, а потом я сразу уйду.

Бэбино наклоняется вперед. Глаза за очками в золотой оправе испещрены красными прожилками.

– Выслушайте меня внимательно, мистер Ходжес. Первое: мистер Хартсфилд не способен ответить на ваши вопросы. Если бы он мог это сделать, то предстал бы перед судом за совершенные им преступления. Второе: вы не занимаете никакого официального поста. Третье: если вы не уйдете немедленно, я вызову охрану, и вас отсюда выведут.

– Простите, что спрашиваю, – отвечает Ходжес, – но с вами все в порядке?

Бэбино отшатывается, словно Ходжес врезал ему в челюсть.

– Вон!

Медработники, стоящие небольшими группками, разом замолкают и поворачиваются к сестринскому посту.

– Понял, – кивает Ходжес. – Ухожу. Всего хорошего.

У входа в надземный переход – ниша с торговыми автоматами. Там стоит второй интерн, сунув руки в карманы.

– Надо же, – говорит он. – Вас шуганули.

– Похоже на то. – Ходжес изучает ассортимент продуктового автомата «Перекуси». Ничего такого, что не вызовет пожара в животе, но это не проблема. Он не голоден.

– Молодой человек, – говорит он не оборачиваясь, – если вы хотите заработать пятьдесят долларов, выполнив простое и легкое поручение, тогда подойдите ко мне.

Второй интерн – судя по виду, он точно когда-нибудь станет взрослым, но определенно не в ближайшем будущем – присоединяется к Ходжесу. Теперь они на пару разглядывают автомат «Перекусим».

– Какое поручение?

Ходжес держит блокнот в заднем кармане, как в те времена, когда служил детективом первого класса. Он пишет на листке два слова: «Позвоните мне» – и добавляет номер мобильного.

– Отдайте это медсестре Уилмер после того, как Смауг расправит крылья и улетит.

Второй берет листок, складывает, убирает в нагрудный карман. Выжидающе смотрит на Ходжеса. Тот достает бумажник. Пятьдесят баксов – слишком щедро за доставку записки, но он обнаружил, что неизлечимый рак имеет и нечто положительное: с деньгами можно расставаться легко.

Когда звонит мобильник, Джером Робинсон несет на плече несколько досок под жарким солнцем Аризоны. Дома они строят – первые два уже поднялись – в бедном, но респектабельном районе на южной окраине Феникса. Джером кладет доски на подвернувшуюся тачку, снимает мобильник с ремня, думая, что звонит Гектор Алонсо, их бригадир. В это утро девушка из их бригады зацепилась за что-то ногой и упала на груду арматуры. В итоге сломанная ключица и рваная рана на лице. Алонсо повез ее в отделение экстренной медицинской помощи больницы Святого Луки, оставив Джерома временно исполнять обязанности бригадира.

Но на экране возникает лицо не Алонсо, а Холли Гибни. Эту фотографию он сделал сам, подкараулив редкий момент, когда Холли улыбалась.

– Привет, Холли, как ты? Я перезвоню тебе позже, у нас тут безумное утро и…

– Ты должен вернуться домой. – Голос Холли звучит спокойно, но Джером знает ее достаточно долго, и в этих четырех словах ощущает сильные эмоции, которые она пока держит под контролем. По большей части – страх. Холли по-прежнему очень пугливая. Мать Джерома, которая очень любит Холли, однажды назвала ее страх «настройкой по умолчанию».

– Домой? Почему? Что случилось? – Внезапно его тоже охватывает страх. – Что-то с отцом? Мамой? Барби?

– С Биллом, – отвечает она. – У него рак. Очень тяжелая форма рака. Поджелудочной железы. Если он не начнет лечиться, то умрет, вероятно, он в любом случае умрет, но лечиться он пока не хочет и сказал мне, что у него лишь маленькая язва… из-за… из-за… – Она глубоко, со всхлипом вздыхает, заставляя Джерома содрогнуться. – Из-за Брейди долбаного Хартсфилда!

Джером и представить себе не может, каким боком Брейди Хартсфилд связан с ужасным диагнозом Билла, но он знает, отчетливо видит прямо сейчас: надвигается беда. На дальней стороне строительной площадки два молодых парня в касках, студенты, как и Джером, дают противоречивые указания водителю бетономешалки, которая медленно сдает задом, с каждым мгновением приближаясь к катастрофе.

– Холли, я перезвоню через пять минут.

– Но ты приедешь, да? Скажи, что приедешь. Потому что я не смогу поговорить с ним об этом сама, а он должен начать лечение как можно скорее!

– Пять минут, – повторяет Джером и обрывает связь. Его извилины шевелятся так быстро, что он боится, как бы от трения не вспыхнули мозги, а тут еще палящее солнце. Билл? Рак? С одной стороны, это совершенно невозможно, а с другой – очень даже вероятно. Ходжес был в отличной форме, когда занимался делом Питера Зауберса вместе с ним и Холли, но ему скоро семьдесят, и когда они виделись последний раз, в октябре, перед отъездом Джерома в Аризону, выглядел Билл плохо. Исхудавший. Бледный. Однако Джером не может уехать до возвращения Гектора. Уехать – все равно что доверить психбольным управление дурдомом. И зная больницы Феникса, где отделения экстренной медицинской помощи работают с чудовищной перегрузкой, Джером не сомневается, что до конца рабочего дня ему не выбраться.

Он бежит к бетономешалке и орет во всю мощь легких:

– Стой! Ради Бога, СТОЙ!!!

Подбегает к бестолковым добровольцам и останавливает бетономешалку менее чем в трех футах от только что вырытой дренажной канавы. Наклоняется, чтобы вновь обрести дыхание, и тут мобильник звонит вновь.

«Холли, я тебя люблю, – думает Джером, вновь сдергивая его с ремня, – но иногда ты умеешь достать».

Только на этот раз на экране фотография не Холли, а его матери. Таня рыдает в трубку.

– Ты должен вернуться домой. – И Джерому хватает времени, чтобы вспомнить присказку своего дедушки: беда не приходит одна.

Теперь еще и Барби.

Ходжес уже в вестибюле и направляется к двери, когда в кармане вибрирует мобильник. Норма Уилмер.

– Он ушел? – спрашивает Ходжес.

Норме не требуется спрашивать, о ком речь.

– Да. Он уже повидал своего главного пациента, так что может расслабиться и осматривать остальных.

– Сожалею о случившемся с медсестрой Скапелли. – И это правда. Она ему никогда не нравилась, но он тем не менее сожалеет.

– Я тоже. Она гоняла медперсонал, как капитан Блай – команду «Баунти», но такой смерти я никому не пожелаю. Узнаёшь новости, и первая мысль: нет, только не она, быть такого не может. Зато вторая: почему нет? Замужем не была, близких подруг нет – во всяком случае, насколько мне известно, – ничего, кроме работы. На которой ее терпеть не могли.

– Все эти одинокие люди… – говорит Ходжес, выходя на холод и сворачивая к автобусной остановке. Застегивает пальто одной рукой и начинает массировать бок.

– Да. Их много. Что я могу для вас сделать, мистер Ходжес?

– У меня есть несколько вопросов. Можем встретиться за стаканчиком согревающего?

Долгая пауза. Ходжес думает, что она ему откажет. Но она говорит:

– Ваши вопросы не создадут проблем доктору Бэбино?

– Все возможно, Норма.

– Ладно, не будем об этом. Я все равно у вас в долгу. Спасибо, что ничем не выдали наше давнее знакомство. Есть один бар на Ривир-авеню. Название подходящее – «Черная овца», и большинство сотрудников ходят выпить поближе к больнице. Отыщете?

– Конечно.

– Я заканчиваю в пять. Встретимся там в половине шестого. Я люблю холодный мартини с водкой.

– Он будет вас ждать.

– Только не рассчитывайте, что я проведу вас к Хартсфилду. Мне это будет стоить места. Бэбино всегда был эксцентричным, а в последние дни вообще съехал с катушек. Я пыталась сказать ему насчет Рут, так он просто проскочил мимо меня. А когда ему все-таки сказали, и бровью не повел.

– Вы его обожаете, да?

Она смеется:

– За это с вас второй стакан.

– Договорились.

Он убирает мобильник в карман, когда тот снова вибрирует. Ходжес видит, что звонит Таня Робинсон, и первая его мысль о Джероме, который строит дома в Аризоне. Многое может пойти не так на строительной площадке.

Он принимает вызов. Таня плачет, поначалу он не может понять, о чем речь, ясно только, что Джим в Питсбурге и она не хочет ему звонить, пока не узнает больше. Ходжес стоит на краю тротуара, прижав вторую руку к свободному уху, чтобы отсечь шум транспорта.

– Помедленнее, Таня. Что-то случилось с Джеромом?

– Нет, у Джерома все хорошо. Ему я позвонила. Барбара… Она была в Лоутауне…

– И что, скажи на милость, она делала в Лоутауне, да еще в учебный день?

– Я не знаю! Мне лишь известно, что какой-то парень толкнул ее на мостовую, и она угодила под грузовик! Сейчас ее везут в Мемориальную больницу Кайнера! Я тоже туда еду.

– Ты за рулем?

– Да! Но какое отношение?..

– Убери мобильник, Таня. И сбрось скорость. Я сейчас в Кайнере. Встречу тебя в приемном отделении.

Он разрывает связь и направляется обратно к больнице, неуклюже бежит. Думает: «Это чертово заведение как мафия. Всякий раз, когда я думаю, что покидаю его, оно затаскивает меня обратно».

«Скорая» с включенными мигалками как раз подъезжает задним ходом к одному из входов приемного отделения. Ходжес уже достает из бумажника полицейское удостоверение, которое по-прежнему носит с собой. Когда фельдшер и санитар выкатывают носилки из кузова «скорой», он показывает им удостоверение, прикрыв большим пальцем красную печать «НА ПЕНСИИ». По закону это преступление – выдавать себя за сотрудника полиции, – поэтому использует он удостоверение крайне редко, но сейчас его решение совершенно оправданное.

Барбара накачана лекарствами, но в сознании. Увидев Ходжеса, она крепко сжимает ему руку.

– Билл! Как вы сумели приехать так быстро? Вам позвонила мама?

– Да. Как ты?

– В порядке. Мне что-то дали от боли. Я… они говорят, у меня сломана нога. Я пропущу баскетбольный сезон, но, наверное, значения это не имеет, ведь теперь мама никуда не будет меня пускать до двадцати пяти лет. – Из ее глаз начинают катиться слезы.

Он понимает, что сможет провести с ней считаные минуты, поэтому с вопросами о том, что она делала на МЛК-авеню, где как минимум четыре раза в неделю стреляют из проезжающих автомобилей, придется повременить. Есть кое-что более важное.

– Барб, ты знаешь имя парня, который толкнул тебя под автомобиль?

Ее глаза широко раскрываются.

– Ты хорошо его разглядела? Сможешь описать?

– Толкнул? Нет, Билл! Нет, все было не так!

– Мы должны идти, – говорит фельдшер. – Вы сможете поговорить с ней позже.

– Подождите! – кричит Барбара и пытается сесть. Санитар приемного отделения мягко укладывает девочку на каталку, и ее лицо искажается от боли, но Ходжеса этот крик радует. Громкий и решительный.

– Что такое, Барб?

– Он толкнул меня уже после того, как я выбежала на мостовую! В сторону от фургона! Я думаю, он спас мне жизнь, и я этому рада. – Она плачет, и Ходжес уверен, что причина не в сломанной ноге. – Я все-таки не хочу умирать. Не знаю, что на меня нашло!

– Нам пора на осмотр, шеф, – говорит фельдшер. – Ей надо сделать рентген.

– Проследите, чтобы ему ничего не было! – кричит Барбара, когда каталка проезжает двустворчатую дверь. – Он высокий! С зелеными глазами и бородкой клинышком! Он учится в Тодхантере…

Ее увозят, и лишь створки покачиваются взад-вперед.

Ходжес отходит в сторону, туда, где ему не будут выговаривать за использование мобильника, и звонит Тане.

– Я не знаю, где ты, но сбавь скорость и не мчись на красный. Ее увезли на рентген, и она в сознании. У нее сломана нога.

– Это все? Слава Богу! А как насчет внутренних повреждений?

– Позже скажут врачи, но она очень даже шустрая. Я думаю, может, автомобиль только задел ее.

– Мне надо позвонить Джерому. Я уверена, что напугала его до смерти. И Джиму надо сообщить.

– Позвонишь им отсюда. И заканчивай говорить по мобильнику за рулем.

– Ты сам позвони им, Билл.

– Нет, Таня, не могу. Мне надо позвонить в другое место.

Он стоит, выдыхая клубы белого пара, уши начинают неметь. Звонить Питу не хочется, потому что Пит сейчас чертовски на него зол, а Иззи Джейнс – в два раза сильнее. Ходжес ищет другие варианты и понимает, что есть только один: Кассандра Шин. Он работал с ней несколько раз, когда Пит уходил в отпуск, и однажды, когда тот брал шесть недель за свой счет. Случилось это вскоре после развода Пита, и Ходжес предполагал, что Пит лечился от алкоголизма, но никогда не спрашивал, а Пит ничего не говорил.

Номера Касси он не знает, поэтому звонит в отдел и просит его соединить, в надежде, что она не на выезде. Ему везет. Музыку («Макграфф – пес-полицейский») он слушает меньше десяти секунд, а потом раздается ее голос.

– Это Касси Шин, королева ботокса?

– Билли Ходжес, старый прелюбодей! Я думала, ты сыграл в ящик!

Осталось недолго, Касси, думает он.

– Я бы с радостью поболтал с тобой, милая, но у меня просьба. Участок на Страйк-авеню еще не закрыли?

– Нет. Планируют закрыть в следующем году. И это правильно. Преступность в Лоутауне? Да какая там преступность?

– Да, конечно, самая безопасная часть города. Там, возможно, задержали одного парня, но, если моя информация верна, он заслуживает медаль.

– Имя, фамилия?

– Не знаю, но могу описать. Зеленые глаза, бородка клинышком. – Он повторяет слова Барбары и добавляет: – Скорее всего в куртке средней школы Тодхантера. Арестовать его могли за то, что он толкнул девушку под колеса автомобиля. На самом деле он ее оттолкнул, поэтому ее только задело, но не раздавило.

– Ты знаешь это наверняка?

– Да. – Это не совсем правда, но он верит Барбаре. – Выясни, как его зовут, и попроси копов не отпускать его, ладно? Я хочу с ним поговорить.

– Думаю, я с этим справлюсь.

– Спасибо, Касси. Я твой должник.

Закончив разговор, он смотрит на часы. Если он собирается поговорить с этим парнишкой из Тодхантера, а потом успеть на встречу с Нормой, у него нет времени, чтобы разъезжать на автобусах.

В голове крутятся слова Барбары: Я все-таки не хочу умирать. Не знаю, что на меня нашло!

Он звонит Холли.

Она стоит у магазина «Севен-элевен», расположенного рядом с офисом, держит пачку «Винстона» в одной руке, а другой цепляет целлофан обертки. Она не курила почти пять месяцев, новый рекорд, и не хочет начинать вновь, но то, что она увидела в компьютере Билла, разодрало дыру в ее жизни, которую она зашивала пять последних лет. Билл Ходжес – ее пробирный камень, по которому она определяет свою способность взаимодействовать с миром. Другими словами, именно он – точка отсчета ее степени здравомыслия. Пытаться представить жизнь без него – все равно что стоять на крыше небоскреба и смотреть на тротуар шестьюдесятью этажами ниже.

И в тот момент, когда она ухватывает кончик отрывной полосы, звонит мобильник. Холли бросает пачку в сумку и достает телефон. Ходжес.

Холли не говорит «привет». Она сказала Джерому, что не сможет в одиночку обсуждать с Ходжесом его болезнь, но теперь, когда она стоит на тротуаре под холодным ветром, дрожа в добротном зимнем пальто, выбора у нее нет. Слова выплескиваются сами.

– Я заглянула в твой компьютер, знаю, что это нехорошо, но извиняться не собираюсь. Я это сделала, подумав, что ты лжешь насчет язвы, и ты можешь уволить меня, если хочешь, мне без разницы, при условии, что ты позволишь врачам взяться за твое лечение.

Ходжес молчит. Она хочет спросить, на связи ли он, но губы словно замерзли, а сердце бьется так сильно, что удары отдаются во всем теле.

– Хол, не думаю, что это можно вылечить, – наконец говорит он.

– По крайней мере позволь им попытаться!

– Я тебя люблю. – Она слышит уныние в его голосе. Смирение. – Ты это знаешь, так?

– Не спрашивай, конечно, знаю. – Она начинает плакать.

– Разумеется, я буду лечиться. Но мне нужна пара дней, прежде чем я лягу в больницу. И прямо сейчас мне нужна ты. Можешь взять автомобиль и приехать за мной?

– Хорошо. – Холли плачет еще сильнее, зная, что он говорит правду: она ему нужна. А быть нужным – это так важно. Может, важнее всего. – Ты где?

Он говорит, потом добавляет:

– И вот что еще.

– Что?

– Я не могу тебя уволить. Ты не моя подчиненная. Ты – мой партнер. Постарайся это запомнить.

– Билл?

– Что?

– Я не курю.

– Это хорошо, Холли. А теперь приезжай сюда. Я буду ждать в вестибюле. На улице холод собачий.

– Я приеду как смогу быстро, не нарушая скоростной режим.

Она спешит к парковке на углу, где стоит ее автомобиль. По пути бросает в урну так и не распечатанную пачку сигарет.

По дороге в полицейский участок на Страйк-авеню Ходжес рассказывает Холли о посещении больницы Кайнера, начав с самоубийства Рут Скапелли и закончив странными фразами, которые произнесла Барбара перед тем, как ее укатили в приемное отделение.

– Я знаю, о чем ты думаешь, – говорит Холли, – потому что я думаю о том же. Ниточки тянутся к Брейди Хартсфилду.

– Князь самоубийств. – Дожидаясь Холли, Ходжес проглотил пару таблеток болеутоляющего и теперь чувствует себя неплохо. – Так я его называю. Что-то в этом есть, согласна?

– Да, но вот что ты мне однажды сказал… – Холли сидит за рулем «приуса», выпрямив спину, не отрывая глаз от дороги. Они уже углубились в Лоутаун. И сейчас она выворачивает руль, чтобы избежать столкновения с продуктовой тележкой, которую кто-то оставил на мостовой. – Ты сказал, что совпадение не всегда имеет отношение к преступному замыслу. Ты это помнишь?

– Да. – Одна из его любимых фраз. У него их хватает.

– Ты сказал, что можно целую вечность расследовать преступление, чтобы в итоге выяснить: всего лишь цепочка совпадений привела к трагической развязке. Если ты не найдешь ничего конкретного в следующие два дня – если мы не найдем, – тогда тебе придется сдаться и начинать лечение. Пообещай мне, что начнешь.

– Возможно, потребуется чуть больше времени…

– Джером вернется и поможет, – обрывает она его. – Все будет как прежде.

Ходжес вдруг вспоминает название старого детективного романа, «Последнее дело Трента», и улыбается. Она замечает его улыбку, принимает ее за знак согласия и тоже улыбается, с облегчением.

– Четыре дня, – говорит он.

– Три. Не больше. Потому что каждый день, на который ты оттягиваешь начало лечения, уменьшает твои шансы. А они и так невелики. Только не начинай торговаться, Билл. Ты в этом мастер.

– Хорошо, – кивает он. – Три дня. Если Джером поможет.

– Он поможет, – заверяет Холли. – И давай постараемся управиться за два.

Полицейский участок на Страйк-авеню напоминает средневековый замок в стране, где короля свергли и правит анархия. На окнах – крепкие решетки. Стоянка патрульных автомобилей защищена проволочным забором и ограждением из бетонных блоков. Камеры контролируют все подходы, и тем не менее серые стены расписаны граффити, а один из фонарей над главным входом разбит.

Ходжес и Холли выкладывают содержимое карманов в пластиковые лотки – туда же отправляется сумка Холли – и проходят рамку металлоискателя. Металлический браслет часов Ходжеса вызывает укоризненное пиканье. Холли садится на скамью в вестибюле (он тоже под наблюдением камер) и включает айпад. Ходжес идет к столу дежурного, объясняет цель прихода, и через несколько секунд к нему приближается худощавый седой детектив, отдаленно напоминающий Лестера Фримана из «Прослушки» – единственного полицейского сериала, который при просмотре не вызывал у Ходжеса рвотного рефлекса.

– Джек Хиггинс, – говорит детектив, протягивая руку. – Как писатель, только не белый.

Ходжес пожимает руку и представляет Холли, которая кивает и бормочет «привет», прежде чем вновь уткнуться в айпад.

– Думаю, я вас помню, – говорит Ходжес. – Участок на Мальборо-стрит? Когда вы еще носили форму?

– Давние времена, тогда я был молодой да ранний. Я тоже вас помню. Вы поймали парня, который убил двух женщин в Маккаррон-Парке.

– Тогда сработала команда, детектив Хиггинс.

– Просто Джек. Касси Шин позвонила. Ваш парень в комнате для допросов. Его зовут Дирис Невилл. Мы все равно собирались его отпустить. Несколько человек, которые видели случившееся, подтвердили его версию. Он заигрывал с девушкой, та обиделась и выбежала на мостовую. Невилл заметил приближающийся автомобиль, бросился за ней, попытался оттащить, и ему это почти удалось. Кроме того, практически все его знают. Он звезда баскетбольной команды Тодхантера, вероятно, получит спортивную стипендию в престижном колледже. Отлично учится.

– А что мистер Отличник делал на улице в разгар учебного дня?

– Их всех отправили по домам. В школе вновь сломалась отопительная система. Третий раз за эту зиму, а еще только январь. Мэр говорит, в Лоутауне все круто, много рабочих мест, всеобщее процветание, счастливые люди. Мы увидим его, когда начнется избирательная кампания. В бронированном внедорожнике.

– Невилл не пострадал?

– Цел и невредим, если не считать поцарапанных ладоней. Согласно показаниям женщины, которая находилась на другой стороне улицы, ближе остальных, он буквально вытащил девушку из-под колес автомобиля, а потом, цитирую: «Прикрыл ее, как ба-а-льшущая птица».

– Он понимает, что может уйти?

– Да, и согласился остаться. Хочет узнать, как там девушка. Пойдемте. Вы с ним поговорите, а потом мы его отпустим. Если, конечно, у вас не найдется причины его задержать.

Ходжес улыбается:

– Я приехал из-за мисс Робинсон. Пара вопросов, и больше мы не будем путаться у вас под ногами.

Комната для допросов – маленькая, душная и жаркая. Батареи шпарят. Тем не менее, похоже, это лучшая комната, потому что здесь стоит небольшой диван и нет стола с торчащим, словно железный кулак, кольцом, за которое цепляют наручники. Обивка дивана в нескольких местах «починена» липкой лентой, напоминающей Ходжесу о мужчине с заплатой из малярного скотча на куртке, которого Нэнси Олдерсон видела на Хиллтоп-Корт.

Дирис Невилл сидит на диване. В чиносах и белой рубашке он выглядит аккуратным и подтянутым. Бородка клинышком и золотая цепочка на шее – единственное, что выбивается из стиля. Школьная куртка сложена и лежит на подлокотнике дивана. Невилл встает, когда входят Ходжес и Хиггинс, протягивает руку с длинными пальцами. Кисть просто создана для игры в баскетбол. На ладони – несколько полосок оранжевого антисептика.

Ходжес осторожно пожимает руку, помня о царапинах, представляется.

– Вы здесь в полной безопасности, мистер Невилл. Собственно, Барбара Робинсон послала меня с тем, чтобы я поблагодарил вас и убедился, что у вас все в порядке. Она и ее семья – мои давнишние друзья.

– А с ней все в порядке?

– Сломана нога, – отвечает Ходжес, пододвигая стул. Его рука непроизвольно тянется к боку и прижимается к нему. – Могло быть гораздо хуже. Готов спорить, что в следующем году она вернется на футбольное поле. Садитесь, садитесь.

Когда Невилл садится, его колени поднимаются под самую челюсть.

– Отчасти это моя вина. Не следовало мне дурачиться с ней. Но она такая красивая. И все-таки… не слепой же я. – Он замолкает, поправляется: – Я же не слепой. Чем она закинулась? Вы знаете?

Ходжес хмурится. У него и в мыслях не было, что Барбара могла находиться под действием наркотиков, а ведь напрасно. Она – подросток, а этот возраст – эра экспериментов. Но он обедает у Робинсонов три или четыре раза в месяц, и ничто в ее поведении не указывало на наркотики. Может, он просто не обращал внимания? Слишком старый, чтобы такое замечать?

– А почему вы думаете, что она чем-то закинулась?

– Хотя бы потому, что она оказалась там. Она была в форме Чэпл-Ридж. Я знаю, ведь мы играем с ними два раза в год. Всегда побеждаем. И она была словно в трансе. Стояла рядом с «Мамиными звездами», там гадают по картам и по руке, и выглядела так, будто вот-вот прыгнет под машину. – Он пожимает плечами. – Поэтому я к ней подошел, начал отчитывать за то, что она собралась переходить улицу в неположенном месте. Она разозлилась, чуть не набросилась на меня с кулаками. Я подумал, она такая милашка, поэтому… – Он смотрит на Хиггинса, вновь переводит взгляд на Ходжеса. – Я вел себя плохо – и честно в этом признаюсь, понимаете?

– Конечно, – кивает Ходжес.

– Так вот, я выхватил у нее игровую приставку. Ради смеха, понимаете. Поднял над головой. Не собирался отнимать, просто дурачился. Так она меня пнула – для девушки пнула крепко – и вырвала приставку из моей руки. В тот момент она точно не выглядела закинувшейся.

– А как она выглядела, Дирис? – Ходжес по привычке переходит на имя.

– Чертовски злой, знаете ли! Но при этом испуганной. Словно внезапно поняла, где находится. На улице, куда такие девушки, как она, в форме частной школы, не ходят, особенно в одиночку. МЛК-авеню? Да никогда в жизни! – Он наклоняется вперед, руки зажаты между колен, лицо серьезное. – Она не знала, что я просто дурачусь, понимаете? Ее словно охватила паника, сечете?

– Да, – отвечает Ходжес, и хотя его голос звучит уверенно (он, во всяком случае, на это надеется), сейчас он на автопилоте, потрясенный словами Невилла: Я выхватил у нее игровую приставку. Ему не хочется верить, что это как-то связано с Эллертон и Стоувер, но логика твердит: еще как связано, одно к одному. – Тебя это, наверное, огорчило.

Философским жестом – а что тут поделаешь? – Невилл вскидывает к потолку поцарапанные ладони.

– Такое здесь место, друг. Это же Лоутаун. Она спустилась с облаков на землю, поняла, где находится, вот и все. Я постараюсь выбраться отсюда как можно быстрее. Пока есть такая возможность. Буду играть в баскетбол в колледже, постараюсь учиться как можно лучше, чтобы получить хорошую работу, если окажусь недостаточно хорош… если не удастся пробиться в профессионалы. А потом вытащу отсюда мою семью. Маму и двух братьев. Моя мама – та причина, по которой я постараюсь пойти как можно дальше. Она никогда не позволит никому из нас играться в грязи. – Он понимает, что сказал, и смеется. – Если матушка услышит, что я говорю «играться», мне крышка.

Просто не верится, что на свете есть такие хорошие парни, думает Ходжес. И тем не менее это правда. Ходжес гонит от себя мысли о том, что произошло бы с младшей сестрой Джерома, если бы Дирис Невилл остался сегодня в школе.

– Плохо, что ты пристал к девушке, – говорит Хиггинс, – но должен сказать, потом ты все сделал правильно. Надеюсь, теперь ты дважды подумаешь, прежде чем к кому-то приставать?

– Да, сэр, будьте уверены.

Хиггинс поднимает руку с растопыренными пальцами. Вместо того чтобы ударить по его ладони, Невилл легонько к ней прикасается, с саркастической улыбкой. Он хороший парень, но это все-таки Лоутаун, а Хиггинс – коп.

Хиггинс встает.

– Можем идти, детектив Ходжес?

Ходжес с благодарностью кивает – приятно слышать прежнее звание, – но он еще не закончил.

– Сейчас. Что это была за игровая приставка, Дирис?

– Раритет. – Без запинки. – Как «Геймбой», у моего маленького брата есть такая, мама купила на дворовой распродаже или как там они называются, но у девушки была другая. В ярко-желтом корпусе, я помню. Не тот цвет, который может понравиться такой девушке. Тем, кого я знаю, он точно не нравится.

– Ты, случайно, не видел, что было на экране?

– Глянул мельком. Там плавали рыбы.

– Спасибо, Дирис. Ты сказал, что она чем-то закинулась. Если взять шкалу от одного до десяти, как бы ты оценил ее состояние?

– Я бы сказал, на пять баллов. Когда подошел, точно было десять. Она выглядела так, будто собиралась выйти на мостовую прямо под колеса здоровенного пикапа, размером гораздо больше, чем фургон, под который она едва не угодила. Думаю, это не кокаин и не мет, а что-то более легкое, экстази или трава.

– А когда ты начал с ней дурачиться? Когда отнял игровую приставку?

Дирис Невилл закатывает глаза.

– Да, она тут же пришла в себя.

– Хорошо, – говорит Ходжес. – Все ясно. Спасибо тебе.

Хиггинс тоже благодарит Невилла, потом вместе с Ходжесом направляется к двери.

– Детектив Ходжес! – Невилл уже на ногах, и Ходжесу приходится запрокинуть голову, чтобы посмотреть на него. – Если я запишу номер моего телефона, вы сможете передать его ей?

Ходжес обдумывает его слова, достает ручку из нагрудного кармана и протягивает высокому юноше, который скорее всего спас Барбару Робинсон от неминуемой смерти.

Холли везет их обратно на Лоуэр-Мальборо-стрит. По пути Ходжес рассказывает ей о разговоре с Дирисом Невиллом.

– Если бы все это было в кино, они бы влюбились, – задумчиво говорит Холли, когда он замолкает.

– Жизнь – не кино, Хол… Холли. – Ходжес едва успевает остановиться, не сказать «Холлиберри». Неподходящий день для фривольности.

– Я знаю, – кивает Холли. – Поэтому и смотрю кино.

– Полагаю, ты не знаешь, выпускались ли «Заппиты» в желтом корпусе?

Но, как часто бывает, все факты у Холли наготове.

– Они выпускались в разных цветах, и да, в том числе в желтом.

– Ты думаешь о том же, что и я? Что есть связь между случившимся с Барбарой и с теми двумя женщинами, которые жили на Хиллтоп-Корт?

– Я не знаю, что думаю. Хочу, чтобы мы с Джеромом сели за стол, как было, когда Пит Зауберс попал в беду. Просто сели и все обсудили.

– Если Джером вернется сегодня вечером, а с Барбарой действительно ничего страшного, мы сделаем это завтра.

– Завтра будет твой второй день. – Она подъезжает к тротуару у автостоянки, которой они пользуются. – Второй из трех.

– Холли…

– Нет! – яростно вскрикивает она. – И не начинай! Ты обещал! – Она ставит ручку переключения передач на нейтрал и поворачивается к Ходжесу. – Ты ведь веришь, что Хартсфилд симулирует?

– Да. Возможно, не с того самого момента, когда открыл глаза и попросил позвать свою горячо любимую мамочку, но, думаю, после этого он прошел долгий путь. Может, восстановился полностью. Он прикидывается овощем, чтобы избежать суда. Но Бэбино не может этого не знать. Должны быть какие-то обследования, сканирование головного мозга и все такое…

– Не важно. Если он способен мыслить и если он узнает, что ты откладывал лечение и умер из-за него, как по-твоему, какие он будет испытывать чувства?

Ходжес молчит, и Холли отвечает за него:

– Он будет радоваться, радоваться, радоваться! Просто скакать от долбаного счастья!

– Ладно, – кивает Ходжес. – Я тебя услышал. Остаток этого дня и еще два. Но на минуту забудь обо мне. Если он может каким-то образом воздействовать на людей за пределами его палаты… это пугает.

– Я знаю. И никто нам не поверит. Это тоже пугает. Но ничто не напугает меня больше, чем мысль о том, что ты умираешь.

За эти слова ему хочется обнять Холли, однако на ее лице одно из многих «необнимательных» выражений, поэтому он смотрит на часы.

– У меня встреча, и нельзя заставлять даму ждать.

– Я еду в больницу. Даже если меня не пустят к Барбаре, Таня там, и она наверняка захочет увидеть кого-то из друзей.

– Это правильно. Но прежде чем поедешь, я бы хотел, чтобы ты нашла конкурсного управляющего «Санрайз солюшнс».

– Его зовут Тодд Шнайдер. Он партнер юридической фирмы, в названии которой шесть фамилий. Центральный офис – в Нью-Йорке. Я его нашла, пока ты разговаривал с мистером Невиллом.

– На айпаде?

– Да.

– Ты гений, Холли.

– Нет, это всего лишь поиск в Сети. Это ты умница, потому что подумал об этом. Я ему позвоню, если хочешь. – На лице Холли написано, какой ужас вызывает у нее этот звонок.

– Это лишнее. Просто позвони в его офис и узнай, найдется ли у него время для разговора со мной. Завтра с утра, и как можно раньше.

Холли улыбается.

– Хорошо. – Ее улыбка тает. Она показывает на бок Ходжеса. – Болит?

– Немного. – И сейчас он говорит правду. – При инфаркте было хуже. – Это тоже правда, но, возможно, только пока. – Если увидишь Барбару, передай ей привет.

– Обязательно.

Холли смотрит, как он идет к своему автомобилю, видит, как левой рукой поднимает воротник куртки, потом касается бока. Ей хочется плакать. Или выть от ярости. Жизнь бывает такой несправедливой. Она это знает со старших классов, тогда над ней постоянно издевались, но ее это по-прежнему удивляет. Не должно бы – но удивляет.

Ходжес вновь едет через весь город, включает радио, ищет хороший рок-н-ролл. На «БАМ-100» находит группу «The Knack», исполняющую «Мою Шарону», и прибавляет громкость. Когда песня заканчивается, диджей предупреждает о мощном буране, который движется со стороны Скалистых гор.

Ходжес больше не слушает. Он думает о Брейди и о том, как впервые увидел эти «Заппиты». Их раздавал Библиотечный Эл. Какая у него была фамилия? Ходжес вспомнить не может. Да и знал ли он ее вообще?

Он подъезжает к «Черной овце», входит. Норма Уилмер уже сидит за столиком в глубине, довольно далеко от шумной компании бизнесменов у стойки, которые орут и хлопают стоящих рядом по спинам, угощая друг друга. Норма сменила униформу медсестры на темно-зеленый брючный костюм и туфли на низком каблуке. Перед ней уже стоит стакан.

– Вроде бы его полагалось покупать мне, – говорит Ходжес, садясь напротив Нормы.

– Не волнуйтесь, – отвечает она. – Мне все записывают на счет, который вы и оплатите.

– Разумеется.

– Бэбино не сможет уволить или куда-то перевести меня, если кто-то нас здесь увидит, но создать мне проблемы в его силах. Впрочем, я тоже могу создать ему проблемы.

– Правда?

– Правда. Думаю, он экспериментировал с вашим давним знакомцем Брейди Хартсфилдом. Скармливал ему бог знает какие таблетки. Что-то колол. Витамины, по его словам.

Ходжес в изумлении смотрит на нее:

– И долго это продолжалось?

– Годы. Это одна из причин, заставивших Бекки Хелмингтон перевестись. Не хотела оказаться крайней, если Бэбино даст Брейди не тот витамин и убьет его.

Подходит официантка. Ходжес заказывает колу со вкусом вишни.

Норма фыркает:

– Кола? Вы вроде бы уже большой мальчик.

– По части выпивки я расплескал больше, чем вы выпили, дорогая, – отвечает Ходжес. – Зачем Бэбино это делал?

Она пожимает плечами:

– Понятия не имею. Но он не первый, кто экспериментировал с отбросами общества, на которых всем наплевать. Слышали про исследование сифилиса в Таскиги? Правительство Соединенных Штатов использовало четыреста чернокожих вместо лабораторных крыс. Эксперимент на людях проводили сорок лет, и, насколько я знаю, ни один из них не въехал на автомобиле в толпу людей. – Она криво улыбается, глядя на Ходжеса. – Копните Бэбино. Выведите на чистую воду. Рискните.

– Меня интересует Хартсфилд, но исходя из ваших слов, я не удивлюсь, если Бэбино замешан в эту историю.

– Так выпьем за то, чтобы так и оказалось. – Она чуть растягивает слова, и Ходжес догадывается, что это не первый ее стакан. Он, в конце концов, детектив опытный.

Когда официантка приносит колу, стакан Нормы уже пуст, и она поднимает его.

– Я выпью еще, а поскольку этот господин платит, налейте двойную порцию. – Официантка берет стакан и уходит. Норма вновь поворачивается к Ходжесу. – Вы говорили, что у вас вопросы. Задавайте, пока я могу на них отвечать. А то скоро губы перестанут шевелиться.

– Кто внесен в список посетителей Брейди?

Норма недоуменно хмурится.

– Список посетителей? Вы шутите? Кто вам сказал про список посетителей?

– Покойная Рут Скапелли. Сразу после того, как ее назначили старшей медсестрой. Я предложил ей пятьдесят баксов в месяц за то, чтобы она сообщала мне о слухах, которые его касались – такая договоренность была у меня с Бекки, – но Скапелли повела себя так, будто я отлил на ее туфли. И заявила: «Вас даже нет в списке посетителей».

– Ха!

– И сегодня Бэбино сказал…

– Какую-то чушь насчет прокуратуры. Я слышала. Присутствовала при этом.

Официантка ставит перед Нормой полный стакан, и Ходжес понимает, что ему надо торопиться. Еще чуть-чуть, и Норма перейдет к неурядицам на работе и проблемам в личной жизни. Есть такая особенность у пьяных медсестер. В этом смысле они схожи с копами.

– Вы работаете в Ведре с тех пор, как я начал…

– Гораздо дольше. Двенадцать лет. – Она поднимает стакан и ополовинивает одним глотком. – А теперь меня повысили, хотя бы временно. Я нынче старшая медсестра. Ответственность в два раза выше, и, не сомневаюсь, за те же деньги.

– В последнее время приходил кто-нибудь из прокуратуры?

– Поначалу их тут хватало. Они приводили прикормленных врачей, которым не терпелось объявить, что этот сукин сын вполне может предстать перед судом, но резко меняли мнение, увидев, как он пускает слюни и пытается взять ложку. Они продолжали появляться, но реже, чтобы проверить, нет ли каких-нибудь изменений, и достаточно давно не было никого. По их мнению, он законченный дегенерат. И шансов, что он оклемается, никаких.

– То есть они поставили на нем крест. – И почему нет? Если не считать редких статей или репортажей в те дни, когда с новостями напряг, интерес массмедиа к Брейди Хартсфилду близок к нулю. Автомобильных аварий и убийств обычно хватает, чтобы заполнить газетные страницы и эфир.

– Сами знаете. – Прядь волос падает Норме на глаза, и она отбрасывает ее. – Кто-нибудь пытался вас остановить, когда вы приходили к нему?

«Нет, – думает Ходжес, – но я не хожу к нему уже полтора года».

– А если существует список посетителей…

– …то его составил Бэбино, а не окружной прокурор. По части Мерседеса-убийцы прокурор – что медоед, Билл. Ему глубоко насрать.

– Что?

– Не важно.

– Но вы можете проверить, есть ли такой список? Теперь, когда стали старшей медсестрой?

Она обдумывает вопрос, потом кивает:

– Едва ли он будет в компьютере, где его слишком легко найти. Но Скапелли держала пару папок с документами в запертом ящике на сестринском посту. Вела учет, кто хороший, а кто плохой. Если я что-то найду, двадцатки будет не жалко?

– Я заплачу полсотни, если вы позвоните мне завтра. – Но у Ходжеса нет уверенности, что завтра она вспомнит этот разговор. – Время дорого.

– Если такой список и есть, то чтобы пудрить мозги. Просто Бэбино ни с кем не хочет делиться Хартсфилдом.

– Но вы проверите?

– Да, почему нет? Я знаю, где она прятала ключ от запертого ящика. Черт, большинство медсестер это знают. Трудно свыкнуться с мыслью, что медсестра Гнусен мертва.

Ходжес кивает.

– Он может двигать вещи, знаете ли. Не прикасаясь к ним. – Норма, не глядя на Ходжеса, выписывает стаканом круги по столу. Словно пытается нарисовать эмблему Олимпийских игр.

– Хартсфилд?

– А о ком мы говорим? Да. Делает это, чтобы напугать медсестер. – Она поднимает голову. – Я пьяна, поэтому скажу вам кое-что такое, чего никогда не сказала бы трезвая. Я хочу, чтобы Бэбино его убил. Вколол ему что-нибудь ядовитое и отправил на тот свет. Потому что он меня пугает. – Она замолкает, потом продолжает: – Он пугает нас всех.

Холли застает личного помощника Тодда Шнайдера, когда тот уже завершает рабочий день и собирается домой. Помощник говорит, что мистеру Шнайдеру можно позвонить от половины девятого до девяти. Потом сплошные совещания до самого вечера.

Закончив разговор, Холли умывается в маленькой туалетной комнате, использует дезодорант, запирает офис и едет в больницу Кайнера, попав в самый час пик. Приезжает в шесть вечера, уже в полной темноте. Женщина за информационной стойкой заглядывает в компьютер и говорит, что Барбара Робинсон в палате 528 крыла Б.

– Это реанимация? – спрашивает Холли.

– Нет, мэм.

– Хорошо, – кивает Холли и направляется к лифту, постукивая низкими каблуками.

Двери открываются на пятом этаже, и там, ожидая лифта, стоят родители Барбары. Таня, с мобильником в руке, смотрит на Холли, как на призрака. С губ Джима Робинсона срывается:

– Будь я проклят.

Холли вся сжимается.

– Что? Что такое? Почему вы так на меня смотрите? Что не так?

– Все хорошо, – отвечает Таня. – Просто я собиралась позвонить тебе…

Двери кабинки начинают закрываться. Джим протягивает руку, и они разъезжаются. Холли выходит.

– …из вестибюля, – продолжает Таня и показывает на настенный плакат. На нем мобильник, перечеркнутый красной полосой.

– Мне? Зачем? Как я поняла, у нее только нога сломана. Я знаю, перелом ноги – это серьезно, конечно, серьезно, но…

– Она в сознании, и все хорошо, – говорит Джим, но они с Таней переглядываются, показывая, что это не вся правда. – Перелом без смещения, но при осмотре заметили еще и шишку на затылке и решили, что ночь ей лучше провести здесь, на всякий случай. Доктор, который накладывал гипс, уверен на девяносто девять процентов, что утром она отправится домой.

– Ей сделали анализ на токсины, – добавляет Таня. – Никаких наркотиков в крови нет. Я не удивлена, но все-таки от сердца отлегло.

– Тогда что не так?

– Все, – без промедления отвечает Таня. Холли думает, что после их последней встречи она постарела лет на десять. – Мать Хильды Карвер отвезла Барб и Хильду в школу, это ее неделя, и она говорит, что в машине Барбара вела себя как обычно, разве что смеялась не так громко. В школе Барбара сказала Хильде, что ей надо в туалет, и больше Хильда ее не видела. По ее словам, Барбара ушла через одну из дверей спортивного зала. В школе их называют прогульными дверями.

– А что говорит Барбара?

– Нам она ничего не рассказывает. – Голос Тани дрожит, и Джим обнимает ее за плечи. – Но обещала, что скажет тебе. Поэтому я и собиралась позвонить. По ее словам, только ты сможешь ее понять.

Холли медленно идет по коридору к палате 528, находящейся в самом его конце. Ее голова опущена, она задумалась – и потому едва не сталкивается с мужчиной, который катит тележку с потрепанными книгами в бумажной обложке и читалками «Киндл» (на каждой под экраном – наклейка: «СОБСТВЕННОСТЬ БОЛЬНИЦЫ КАЙНЕРА»).

– Извините, – говорит ему Холли. – Не смотрела, куда иду.

– Ничего страшного, – заверяет ее Библиотечный Эл и продолжает путь. Холли не видит, как он останавливается и смотрит ей вслед. Она собирается с духом, готовясь к предстоящему разговору. Наверняка эмоциональному, а выброс эмоций всегда ее ужасает. Но она любит Барбару, и это ей помогает.

Опять же она любопытна.

Холли стучит в дверь, которая приоткрыта, и, не получив ответа, заглядывает в палату:

– Барбара? Это Холли. Можно войти?

Барбара устало улыбается и откладывает «Сойку-пересмешницу», которую читала. Вероятно, получила от мужчины с тележкой. Она сидит на кровати в розовой пижаме, а не в больничном халате. Холли догадывается, что пижаму принесла Таня вместе с ноутбуком «Синкпэд» – он на прикроватном столике. Розовая пижама оживляет Барбару, но все равно она какая-то заторможенная. Повязки на голове нет, следовательно, шишка не такая уж и страшная. Холли задается вопросом: а может, Барбару оставили в больнице по какой-то другой причине? Она находит только одну, и ей хочется верить, что это нелепость, но сомнения полностью не уходят.

– Холли! Как тебе удалось так быстро добраться сюда?

– Я приехала, чтобы повидаться с тобой. – Холли входит и закрывает за собой дверь. – Когда кто-то попадает в больницу, ты едешь его проведать, если ты друг, а мы ведь подруги. Твоих родителей я встретила у лифта. Они сказали, ты хотела поговорить со мной.

– Да.

– Чем я могу тебе помочь, Барбара?

– Ну… можно тебя кое о чем спросить? Только это очень личное.

– Хорошо. – Она садится на стул у кровати. Опасливо, словно стул под напряжением.

– Я знаю, у тебя в жизни бывали тяжелые моменты. Когда ты была моложе. До того, как начала работать у Билла.

– Да, – кивает Холли. Горит только лампа на прикроватном столике, и ее свет создает некий кокон, которым они отделены от окружающего мира. – Очень тяжелые.

– Ты когда-нибудь пыталась покончить с собой? – Барбара нервно смеется. – Я сказала тебе, это очень личное.

– Дважды, – отвечает Холли без малейшего колебания. Она на удивление спокойна, не испытывает никакого волнения. – Первый раз примерно в твоем возрасте, потому что другие ученики в школе травили меня, обзывая нехорошими словами. Я не могла этого вытерпеть. Но, наверное, не очень хотела расстаться с жизнью. Приняла пригоршню аспирина и антигистаминных таблеток.

– А второй раз приложила больше усилий?

Вопрос трудный, и Холли тщательно его обдумывает.

– И да, и нет. Это случилось после того, как у меня возникли проблемы с моим боссом. Теперь это называют сексуальными домогательствами. Тогда никак не называли. Мне было за двадцать. Я сидела на сильных психотропных препаратах, но их было недостаточно, и подсознательно я это понимала. Тогда я была очень неуравновешенной, но далеко не глупой, и в глубине души хотела жить. Отчасти потому, что я знала: Мартин Скорсезе будет продолжать снимать фильмы, а мне хотелось их увидеть. Мартин Скорсезе – лучший кинорежиссер из ныне живущих. Он снимает длинные фильмы, которые я воспринимаю как романы. А большинство фильмов – рассказы.

– Твой босс, он набросился на тебя?

– Я не хочу об этом говорить, да это и не имеет значения. – У Холли нет желания поднимать голову, но она напоминает себе, что это Барбара, и заставляет себя поднять. Потому что Барбара – подруга, несмотря на все тики и прибабахи Холли. И сейчас у Барбары проблемы. – Причины не имеют значения, потому что самоубийство противоречит всем человеческим инстинктам, и поэтому оно – безумие.

За исключением определенных случаев, думает она. Определенных неизлечимых случаев. Но к Биллу это не относится.

«Я сделаю все, чтобы его вылечили».

– Я знаю, что ты хочешь этим сказать, – говорит Барбара. Вертит головой из стороны в сторону. В свете лампы на щеках блестят дорожки от слез. – Я знаю.

– Поэтому ты оказалась в Лоутауне? Чтобы покончить с собой?

Барбара закрывает глаза, но слезы просачиваются сквозь ресницы.

– Я так не думаю. Во всяком случае, поначалу – нет. Я пошла туда, потому что мне велел голос. Мой друг. – Она замолкает, думает. – Но он все-таки не был моим другом. Друг не захотел бы, чтобы я покончила с собой, правда?

Холли берет Барбару за руку. Обычно прикосновения даются ей с трудом, но не в этот вечер. Может, потому, что она чувствует себя в безопасности в световом коконе, которым они отгородились от мира. Может, потому, что это Барбара. Может, благодаря обеим причинам.

– Кто этот друг?

– Который с рыбами, – отвечает Барбара. – Из игры.

Эл Брукс катит библиотечную тележку по главному вестибюлю больницы (мимо мистера и миссис Робинсон, ожидающих Холли). Эл Брукс поднимается на другом лифте к надземному переходу, который соединяет больницу с Клиникой травматических повреждений головного мозга. Эл Брукс здоровается с медсестрой Райниер, которая сидит на сестринском посту. Она – ветеран клиники и говорит Элу «привет», не отводя глаз от компьютерного экрана. Это Эл катит тележку по коридору, но, зайдя в палату 217, Эл Брукс исчезает, и его место занимает Зет-бой.

Брейди сидит на стуле с «Заппитом» на коленях. Он не отрывается от экрана. Зет-бой достает из левого кармана просторной серой куртки свой «Заппит» и включает его. Нажимает на иконку игры «Рыбалка», и по экрану начинают плавать рыбы: красные, желтые, золотистые, иногда среди них появляется очень быстрая розовая. Бренчит мелодия. Время от времени экран ярко вспыхивает синим, окрашивая щеки Зет-боя и превращая глаза в синие пустышки.

Так продолжается пять минут: один сидит, другой стоит, оба смотрят на плавающих рыб и слушают бренчание. Жалюзи над окном непрерывно дребезжат. Покрывало на кровати идет волнами. Раз или два Зет-бой понимающе кивает. Потом руки Брейди расслабляются и отпускают игровую приставку. Она скользит по исхудалым ногам, проваливается между колен и падает на пол. Веки опускаются. Прикрытая клетчатой рубашкой грудь перестает подниматься и опускаться.

Плечи Зет-боя расправляются. Он содрогается всем телом, выключает «Заппит», убирает в левый карман куртки. Из правого достает айфон. Человек, прекрасно разбирающийся в компьютерах, модифицировал его, добавив несколько самых современных систем защиты. А вот датчик GPS отключен. В контактах ни одного имени, только несколько инициалов. Зет-бой нажимает на ФЛ.

Два гудка, и ФЛ отвечает, имитируя русский акцент:

– Это есть агент Зиппити Ду Да камарад. Я ждать твоя команда.

– Тебе платят не за глупые шутки.

Пауза.

– Хорошо. Никаких шуток.

– Мы двигаемся дальше.

– Мы двинемся дальше, когда я получу остаток денег.

– Ты получишь их этим вечером, а потом сразу возьмешься за дело.

– Принято. В следующий раз поставь более сложную задачу.

Следующего раза не будет, думает Зет-бой.

– Не напортачь.

– Будь уверен. Но я палец о палец не ударю, пока не увижу капусту.

– Ты ее увидишь.

Зет-бой дает отбой, сует телефон в карман и выходит из комнаты Брейди. Проходит мимо сестринского поста и медсестры Райниер, которая по-прежнему не отрывается от экрана. Оставляет тележку в нише с торговыми автоматами и направляется в надземный переход. Упругой, молодой походкой.

Через час или два Райниер или другая медсестра найдет Брейди Хартсфилда согнувшимся на стуле либо распростертым на полу поверх «Заппита». Паники это не вызовет. Он часто теряет сознание, а потом приходит в себя.

Доктор Бэбино говорит, что это часть процесса восстановления мозговой деятельности, и каждый раз, очнувшись, Хартсфилд демонстрирует незначительное улучшение. Наш мальчик на правильном пути, говорит доктор Бэбино. По внешнему виду такого не скажешь, но прогресс нашего мальчика действительно поразительный.

Вы и представить не можете, насколько поразительный, бьется мысль в мозгу Библиотечного Эла, который сейчас используется чужим разумом. Просто не можете. Но понемногу начинаете представлять, доктор Б. Ведь так?

Лучше поздно, чем никогда.

– Человек, который кричал на меня на улице, ошибался, – говорит Барбара. – Я ему поверила, потому что голос велел поверить, но он ошибался.

Холли хочет знать о голосе из игры, но Барбара еще не готова об этом говорить. Поэтому Холли спрашивает, кто этот мужчина и что он кричал.

– Он называл меня черноватой, как того парня в телесериале. Сериал смешной, но на той улице это звучало как оскорбление. Это…

– Я знаю сериал, и я знаю, как некоторые используют это слово.

– Но я не черноватая. Никого с черной кожей нельзя так называть, просто нельзя. Даже если они живут в хорошем доме на такой хорошей улице, как Тиберри-лейн. Мы все черные, навсегда. Не думай, что я не знаю, как на меня смотрят в школе и что обо мне говорят.

– Конечно, знаешь, – кивает Холли – ей самой хватило в школе и разговоров, и взглядов. Ее еще прозвали Лепе-Лепе.

– Учителя говорят о равенстве полов и расовом равенстве. Они придерживаются политики толерантности и верят в нее, во всяком случае, большинство, но на переменах можно сразу заметить и черных детей, и китайцев, которые у нас по обмену, и девочку-мусульманку, потому что нас всего два десятка, и мы – перчинки, которые каким-то образом попали в солонку.

Она вспыхивает, голос полон ярости и негодования, а еще усталости.

– Меня зовут на вечеринки, но далеко не всегда. И на свидания меня приглашали только дважды. Один парень был белым, и все глазели на нас, когда мы пришли в кино. А потом кто-то бросался в нас попкорном. Очевидно, в кинотеатрах о расовом равенстве забывают, как только гаснет свет. А как однажды было на футболе? Я бегу с мячом вдоль бровки, выхожу на хорошую позицию, и тут какой-то белый папаша в рубашке для гольфа кричит своей дочери: «Держи эту черномазую!» Я притворилась, будто не слышала. Девчонка ухмыльнулась. Мне так хотелось ее завалить, прямо у него на глазах, но я этого не сделала. Просто проглотила. Или на первом году обучения в перерыв на ленч я оставила учебник английского на трибуне стадиона, а когда вернулась за ним, кто-то вложил в него записку: «Негритосина». Я и это проглотила. Дни, даже недели все идет хорошо, а потом приходится что-то проглатывать. То же самое случается и у мамы, и у папы, я это знаю. Может, у Джерома в Гарварде по-другому, но готова спорить, и ему иногда приходится проглатывать.

Холли сжимает ее руку, но молчит.

– Я не черноватая, но голос меня так назвал, потому что я выросла не в дешевой квартире с драчливым отцом и матерью-наркоманкой. Потому что я никогда не ела листовую капусту и даже не знаю, что это такое. Потому что я грамотно говорю на английском. Потому что в Лоутауне живут бедно, а мы на Тиберри-лейн ни в чем себе не отказываем. У меня есть банковская карточка, я хожу в хорошую школу, Джером учится в Гарварде, но… но разве ты не видишь… Холли, разве ты не видишь, что я никогда…

– У тебя нет и не могло быть выбора, – говорит Холли. – Родителей и место рождения не выбирают. Та же история и со мной. Со всеми нами. И в шестнадцать тебя никогда не просили поменять что-либо, кроме одежды.

– Да! Я знаю, что не должна этого стыдиться, но голос заставил меня ощутить стыд, почувствовать себя никчемным паразитом, и это до сих пор не ушло. Словно в голове осталась дорожка слизи. Потому что я никогда не бывала в Лоутауне, и там ужасно, и в сравнении с ними я действительно черноватая, и я боюсь, что голос никуда не уйдет, и моя жизнь будет сломана.

– Ты должна его задушить, – говорит Холли, сухо и непререкаемо.

Барбара в изумлении смотрит на нее.

Холли кивает:

– Да. Ты должна душить этот голос, пока он не умрет. Это первое, чем ты должна заняться. Если не поборешься за себя, не сможешь стать лучше. А если не станешь лучше, никому не поможешь стать лучше.

– Я не могу просто вернуться в школу и делать вид, будто Лоутауна не существует, – отвечает Барбара. – Если собираюсь жить дальше, я должна что-то сделать. Молодая я или нет, я должна что-то сделать.

– Ты думаешь о какой-нибудь волонтерской работе?

– Я не знаю, о чем я думаю. Не знаю, что может сделать такая молоденькая девушка, как я. Но я собираюсь выяснить. Если это будет означать, что надо вернуться туда, мои родители меня не поддержат. Я хочу, чтобы ты мне с ними помогла, Холли. Знаю, тебе это трудно, но пожалуйста. Ты должна сказать им, что мне надо заглушить этот голос. Даже если не удастся сразу избавиться от него, может, я сумею заставить его притихнуть.

– Хорошо, – кивает Холли, хотя она в ужасе. – Я помогу. – Тут ее осеняет, и она широко улыбается. – Тебе надо поговорить с тем парнем, который вытащил тебя из-под автомобиля.

– Я не знаю, как его найти.

– Билл тебе поможет. А теперь расскажи мне об игровой приставке.

– Ее больше нет. Фургон раздавил ее. Я видела обломки, и я рада. Всякий раз, закрывая глаза, я вижу этих рыб, прежде всего эту розовую рыбу-число, и слышу мелодию. – Она напевает мелодию, но Холли ни с чем не может ее связать.

Медсестра вкатывает тележку с лекарствами. Спрашивает у Барбары, как она оценивает боль по десятибалльной шкале. Холли становится стыдно: она не спросила, а сделать это следовало в первую очередь. Иногда она такая черствая.

– Не знаю, – отвечает Барбара. – Может, на пять?

Медсестра снимает крышку с пластмассового подноса и протягивает Барбаре маленький бумажный стаканчик. В нем две белые таблетки.

– Как раз для пяти баллов. Спать будешь как младенец. По крайней мере пока я не приду, чтобы проверить зрачки.

Барбара проглатывает таблетки, запивая глотком воды. Медсестра говорит Холли, что скоро ей придется уйти, чтобы «наша девочка» отдохнула.

– Я уйду, – обещает Холли и, как только за медсестрой закрывается дверь, наклоняется вперед: лицо напряжено, глаза сверкают. – Игровая приставка. Как она к тебе попала?

– Мне дал ее мужчина. Я была в торговом центре на Берч-стрит с Хильдой Карвер.

– Когда?

– Перед Рождеством, незадолго. Я помню, потому что еще не купила подарок для Джерома и начала нервничать. Увидела красивую спортивную куртку в «Банана репаблик», но стоила она дорого, а он собирался строить дома в Аризоне до мая. А когда строишь дома, такая куртка совершенно ни к чему, верно?

– Полагаю, да.

– Мужчина подошел, когда мы с Хильдой ели ленч. Конечно, не положено разговаривать с незнакомцами, но мы уже не маленькие девочки, да и дело было в ресторанном дворике среди множества людей. Опять же выглядел он респектабельно.

Самые худшие обычно так и выглядят, думает Холли.

– Он был в роскошном костюме, какие стоят жуткие деньги, и держал в руке портфель. Сказал, что его зовут Майрон Зетким и он работает в компании «Санрайз солюшнс». Дал нам свою визитку. Показал пару «Заппитов», портфель был ими набит, и сказал, что мы получим их бесплатно, если согласимся заполнить вопросники и прислать их в компанию. Адрес был на вопроснике. И на визитке.

– Ты адрес не запомнила?

– Нет, а визитку выбросила. Но это был лишь абонентский ящик.

– В Нью-Йорке?

Барбара задумывается.

– Нет, в нашем городе.

– Значит, вы взяли «Заппиты»?

– Да. Маме я не сказала, потому что она прочла бы мне длинную лекцию о недопустимости разговоров с незнакомцами. Я заполнила вопросник и отослала. Хильда – нет, потому что ее «Заппит» не работал. Выдал одну синюю вспышку и сдох. Она еще сказала, что другого от бесплатных подарков ждать нечего. – Барбара смеется. – Точь-в-точь как ее мать.

– Но твой работал.

– Да. Он, конечно, какой-то древний… но при этом забавный, по-своему. Так я поначалу думала. Лучше бы мой сломался, и тогда я бы не услышала голос. – Ее глаза медленно закрываются, потом открываются. Она улыбается. – Ух ты! Такое ощущение, что я куда-то уплываю.

– Пока не уплывай. Можешь описать этого человека?

– Белый, с седыми волосами. Старый.

– Совсем старый или немного старый?

Глаза Барбары стекленеют.

– Старше папы, моложе дедушки.

– Лет шестидесяти? Шестидесяти пяти?

– Да, наверное. Возраста Билла, примерно. – Ее глаза вдруг широко раскрываются. – Послушай, я кое-что вспомнила. Я подумала, это странно, и Хильда тоже.

– Что именно?

– Он сказал, что его зовут Майрон Зетким, и визитку нам дал с этим именем, но инициалы на портфеле были другие.

– Вспомнишь какие?

– Нет… извини… – Она точно уплывает.

– Подумаешь об этом, как только проснешься, Барб? Голова будет свежая, и, возможно, это очень важно.

– Хорошо…

– Я надеюсь, Хильда не выбросила свой «Заппит», – говорит Холли. Ответа не получает, да и не ждет. Она часто говорит сама с собой. Дыхание Барбары становится глубоким и медленным. Холли начинает застегивать пальто.

– У Дайны есть такой, – уже в полусне говорит Барбара. – Ее работает. Она играет в «Кросси-роуд»… и в «Растения против Зомби»… и загрузила трилогию «Дивергент», но там все перепуталось.

Холли перестает застегивать пуговицы. Она знает Дайну Скотт, много раз видела ее в доме Робинсонов. Та играла в настольные игры или смотрела телевизор, часто оставалась на ужин. И млела, глядя на Джерома, как и все подруги Барбары.

– Ей дал приставку тот же мужчина?

Барбара не отвечает. Кусая губу, не желая давить на Барбару, но чувствуя, что это необходимо, Холли трясет ее за плечо и повторяет вопрос.

– Нет, – полусонно отвечает Барбара. – Она получила ее через сайт.

– Какой?

В ответ – посапывание. Барбара заснула.

Холли не сомневается, что Робинсоны будут ждать ее в вестибюле, поэтому заскакивает в магазин сувениров, прячется за стеллажом с плюшевыми медведями (прятаться Холли умеет) и звонит Биллу. Спрашивает, знает ли он Дайну Скотт, подругу Барбары.

– Конечно, – отвечает Билл. – Я знаю большинство ее подруг. Во всяком случае, тех, кто приходит в дом. Как и ты.

– Я думаю, ты должен поехать к ней.

– Этим вечером?

– Немедленно. У нее есть «Заппит». – Холли глубоко вдыхает. – Они опасны. – Она не может заставить себя произнести то, во что начинает верить: они – причина самоубийств.

В палате 217 санитары Норм Ричард и Келли Пилэм, под контролем медсестры Мейвис Райниер, поднимают Брейди и укладывают на кровать. Норм берет с пола «Заппит» и смотрит на плавающих по экрану рыб.

– Почему он никак не подхватит пневмонию и не помрет, как остальные дегенераты? – спрашивает Келли.

– Этот слишком злобный, чтобы помереть, – отвечает Мейвис, потом замечает, что Норм таращится на плавающих рыбок. Глаза у него округлились, челюсть отвисла. – Проснись, дорогуша. – Она выхватывает гаджет из его рук. Отключает и бросает в верхний ящик столика у кровати Брейди. – «И до ночлега – долгий путь».

– Что? – Норм смотрит на свои руки, словно по-прежнему держит «Заппит».

Келли спрашивает медсестру Райниер, не хочет ли она измерить Хартсфилду давление.

– Какой-то он бледный.

Мейвис обдумывает его слова, потом говорит:

– Да пошел он.

Они покидают палату.

В Шугар-Хайтс, самом богатом районе города, старый «шеви-малибу» с пятнами грунтовки ползет к закрытым воротам на Лайлак-драйв. В кованые ворота изящно вплетены инициалы, которые не смогла вспомнить Барбара Робинсон: ФБ. Зет-бой вылезает из машины, старая куртка с заплатами из малярного скотча на спине и на рукаве болтается на нем, как на вешалке. Он набирает на пульте код, и ворота начинают открываться. Зет-бой садится за руль, наклоняется, сует руку под сиденье и достает два предмета. Один – пластиковая бутылка с отрезанным горлом, выложенная изнутри стальной мочалкой. Другой – револьвер тридцать второго калибра. Зет-бой вставляет ствол в этот самодельный глушитель – еще одно изобретение Брейди Хартсфилда – и кладет на колени. Свободной рукой ведет «малибу» по плавно изгибающейся подъездной дорожке.

Впереди горят фонари у парадных дверей особняка.

Позади закрываются кованые ворота.