Глава тридцать восьмая
Фея реки Сяосян завоевывает первенство в сочинении стихов о хризантеме;
Царевна Душистых трав едко высмеивает стихи о крабах
Итак, Баочай и Сянъюнь обо всем договорились. За ночь не произошло ничего, достойного упоминания.
На следующий день Сянъюнь пригласила матушку Цзя в сад полюбоваться коричными цветами.
— Что ж, это интересно! — заметила матушка Цзя. — Да и девочку порадовать надо.
В полдень матушка Цзя вместе с госпожой Ван, Фэнцзе и тетушкой Сюэ пришла в сад.
— Где здесь самое красивое место? — спросила матушка Цзя.
— Где вам понравится, там и остановимся, — ответила госпожа Ван.
— В павильоне Благоухающего лотоса уже все приготовлено, — сказала Фэнцзе. — Неподалеку у подножья холма пышно распустились два коричных дерева, вода в речушке зеленоватая и прозрачная, приятно посидеть там в беседке, посмотреть на воду — в глазах светлее станет.
— Вот и хорошо, — согласилась матушка Цзя.
Они направились к павильону Благоухающего лотоса, он возвышался посреди пруда и выходил окнами на все четыре стороны, справа и слева к павильону примыкали галереи, сооруженные прямо над водой и подходившие к горке, а с них на берег был перекинут горбатый мостик.
Едва взошли на мостик, как Фэнцзе схватила матушку Цзя за руку:
— Шагайте уверенно и широко, не бойтесь, мостик нарочно сделали скрипучим.
В павильоне возле перил матушка Цзя увидела два бамбуковых столика. На одном были расставлены кубки для вина, разложены палочки для еды, на другом — чайные приборы, разноцветные чашки и блюдца. Чуть поодаль служанки кипятили чай, подогревали вино.
— Как хорошо, что не забыли про чай! — с улыбкой сказала матушка Цзя. — Мне здесь очень нравится, такая чистота!
— Это сестра Баочай помогла мне все приготовить! — тоже улыбаясь, ответила Сянъюнь.
— Я всегда говорила, что Сянъюнь очень внимательна, — заметила матушка Цзя, — всегда все предусмотрит.
На столбах перед входом висели вертикальные парные надписи, и матушка Цзя приказала Сянъюнь их прочесть.
Сянъюнь прочитала:
Тени лотосов расступились
пред ладьей и веслом-магнолией.
Средь каштанов над водной гладью
мост бамбуковый, как нарисованный.
Матушка Цзя поглядела на горизонтальную доску с надписью над входом и, обернувшись к тетушке Сюэ, промолвила:
— Когда мне было столько лет, сколько сейчас нашим девочкам, у нас в речке, неподалеку от дома, тоже стоял такой павильон, назывался он, кажется, башней Утренней зари у изголовья. Я очень любила играть там с подругами. Однажды я оступилась, упала с мостика и чуть не утонула. К счастью, меня успели спасти, я тогда поранила голову о деревянный гвоздь. До сих пор на виске шрам с палец величиной, только его под волосами не видно. Дома боялись, что я заболею, искупавшись в холодной воде, но все обошлось.
— Подумать только, — заметила Фэнцзе, — не выживи вы тогда, кто бы сейчас наслаждался всем этим великолепием? Видно, с самого детства судьба вам предначертала великое счастье и долголетие. И их залогом является ваш шрам. Все делается по воле духов! Ведь и у Шоусина на голове был глубокий шрам, но выпавшее на его долю великое счастье и долголетие хлынули через край и превратились в шишку!
Все так и покатились со смеху, в том числе и матушка Цзя.
— Эта обезьянка не знает приличий! — со смехом сказала она. — Даже надо мной насмехается! Ох, оторву я твой болтливый язык!
— Скоро будем есть крабов! — сказала Фэнцзе. — Чтобы поднять у бабушки настроение, я постаралась ее насмешить. Так что теперь она наверняка съест двойную порцию!
— В таком случае я не отпущу тебя домой! — улыбнулась матушка Цзя. — По крайней мере посмеюсь вдоволь!
— Это вы ее избаловали своей любовью, — заметила госпожа Ван. — Если так и дальше пойдет, на нее вообще не будет управы!
— А я и люблю ее за то, что она такая, — возразила матушка Цзя. — Фэнцзе уже не ребенок, знает, что хорошо, что плохо. Ведь нам, женщинам, только и можно болтать да смеяться, когда мы одни. Приличий она не нарушает, зачем же держать ее в строгости?
Когда вошли в беседку, служанки подали чай, а Фэнцзе расставила кубки и разложила палочки для еды. За столик, стоявший на возвышении, сели матушка Цзя, тетушка Сюэ, Баочай, Дайюй и Баоюй. За столик с восточной стороны — Сянъюнь, госпожа Ван, Инчунь, Таньчунь и Сичунь, а за столиком с западной стороны, у дверей, пустовало два места — для Ли Вань и Фэнцзе, которые не осмеливались сесть при старших и стояли в ожидании у столиков матушки Цзя и госпожи Ван.
— Принесите пока с десяток крабов, и хватит, — распорядилась Фэнцзе, — остальные пусть варятся на пару. Когда понадобятся, мы скажем.
Она потребовала воды, вымыла руки и, продолжая стоять, начала чистить самого большого краба для тетушки Сюэ.
— Я очищу сама, так вкуснее, — сказала тетушка Сюэ, — не беспокойся!
Тогда Фэнцзе подала краба матушке Цзя, а затем Баоюю.
— Подогрейте вино, — приказала она служанкам и распорядилась приготовить для мытья рук воду с порошком из зеленого горошка, для аромата добавить туда листья хризантемы и корицы.
Сянъюнь съела одного краба и поднялась с места, чтобы угостить остальных. Она вышла из павильона, позвала служанок, приказала им наполнить два блюда крабами и отнести наложницам Чжао и Чжоу. Когда она вернулась, Фэнцзе сказала:
— Ты ешь, а о гостях я сама позабочусь! Успею поесть, когда все разойдутся.
Но Сянъюнь не согласилась, приказала поставить в боковой галерее два столика и пригласила Юаньян, Хупо, Цайся, Цайюнь и Пинъэр.
— Вторая госпожа, — обратилась Юаньян к Фэнцзе, — если вы позаботитесь о старой госпоже, я пойду поем.
— Иди, иди, не беспокойся! — ответила та.
Сянъюнь вернулась на свое место, а Фэнцзе и Ли Вань продолжали прислуживать.
Немного погодя Фэнцзе пошла в галерею, при ее появлении Юаньян, с аппетитом уплетавшая крабов, встала.
— Зачем вы пришли, вторая госпожа? — спросила она. — Дали бы нам хоть немного побыть одним!
— Ты совсем распустилась за последнее время, Юаньян! — улыбнулась Фэнцзе. — Я вместо тебя прислуживаю за столом, а ты не только не благодаришь меня, а еще обижаешься! И даже не торопишься налить мне кубок вина!
Юаньян со смехом вскочила, налила вино и поднесла к самым губам Фэнцзе. Та, не отрываясь, выпила. Хупо и Цайся наполнили второй кубок, Фэнцзе и его осушила. Тогда Пинъэр быстро очистила краба и подала Фэнцзе кусочек.
— Полейте уксусом и положите побольше имбиря, — сказала Фэнцзе.
Покончив с крабом, она поднялась.
— Вы ешьте, а я пойду.
— Какая вы все же бессовестная! — вскричала Юаньян. — Всех наших крабов съели!
— Попридержи язык! — засмеялась Фэнцзе. — Ты, наверное, не знаешь, что приглянулась второму господину Цзя Ляню и он хочет просить у старой госпожи разрешения взять тебя в наложницы?
— Ай! Это вы все сами придумали! — воскликнула Юаньян, прищелкнув языком, и покраснела от смущения. — Ох, и вытру я свои грязные руки о ваше лицо!
Она встала и потянулась руками к Фэнцзе.
— Дорогая сестра! — притворившись испуганной, взмолилась Фэнцзе. — Извини меня!
— Если бы даже Юаньян захотела перейти жить ко второму господину Цзя Ляню, сестра Инъэр ей никогда не простила бы этого! — рассмеялась Хупо. — Вы только поглядите, она не съела и двух крабов, а уже успела выпить два блюдца уксуса!
Пинъэр, чистившая жирного краба, вскочила и хотела мазнуть им Хупо по лицу.
— Сейчас я тебе покажу, болтушка! — в шутку напустилась она на девушку.
Хупо, смеясь, увернулась, и Пинъэр угодила крабом прямо в щеку Фэнцзе.
— Ай-я! — вскрикнула Фэнцзе от неожиданности.
Все громко расхохотались.
— Ах ты дохлятина! — рассердилась Фэнцзе, но тут же, не выдержав, рассмеялась. — Так объелась, что ничего не видишь! Меня вздумала мазать?
Пинъэр поспешно вытерла Фэнцзе щеку и побежала за водой.
— Амитаба! — воскликнула Юаньян. — Это вам в наказание за то, что вздумали шутить надо мной!
— Что там у вас случилось? — раздался голос матушки Цзя, которая услышала шум и смех на террасе. — Расскажите, мы тоже посмеемся!
— Вторая госпожа хотела у нас стащить краба, а Пинъэр рассердилась и измазала ей лицо, — ответила Юаньян, — вот они и подрались.
Матушка Цзя и госпожа Ван рассмеялись.
— Вы бы хоть пожалели ее, — сказала матушка Цзя, — неужели не видите, до чего она тощая да хилая? Дали бы и ей немного попробовать.
— Хватит с нее и клешней, — со смехом ответили Юаньян и остальные служанки.
Между тем Фэнцзе успела умыться, вернулась в павильон и опять стала прислуживать матушке Цзя.
Болезненная Дайюй съела лишь две клешни. Матушка Цзя тоже была осторожна. Вскоре все вымыли руки и отправились любоваться цветами, рыбками в пруду, гулять и развлекаться.
— Ветер поднялся, — сказала госпожа Ван матушке Цзя, — вам лучше вернуться домой. А завтра, если будет желание, можно снова сюда прийти.
— Я об этом подумала, — согласилась матушка Цзя, — только не хотела своим уходом портить всем настроение. Но раз и ты так считаешь, давай уйдем.
Она обернулась к Сянъюнь и сказала:
— Смотри, чтобы брат Баоюй не съел лишнего!
— Непременно! — кивнув головой, пообещала Сянъюнь.
— И вы не очень-то увлекайтесь, — обратилась матушка Цзя к Баочай и Сянъюнь. — Крабы хоть и вкусны, но пользы от них никакой. Только живот может разболеться, если не знать меры.
— Конечно! — поддакнули девушки.
Проводив матушку Цзя и госпожу Ван до ворот, они вернулись и приказали снова накрыть столы.
— Пожалуй, не стоит, — заметил Баоюй, — давайте лучше займемся стихами. А посреди павильона надо поставить большой круглый стол, подать вино и закуски, пусть каждый ест и пьет сколько хочет. Так куда интереснее.
— Совершенно верно, — поддержала его Баочай.
— Все это так, — заметила Сянъюнь, — но вы забыли о служанках.
— Для них накроем отдельный стол, — ответили ей.
Сянъюнь распорядилась накрыть еще стол, положила на блюдо горячих крабов и предложила Сижэнь, Цзыцзюань, Сыци, Шишу, Жухуа, Инъэр и Цуймо занять места.
На склоне холма в тени коричного дерева разостлали два цветных коврика, расставили вино и закуски и усадили там младших служанок, наказав им быть наготове на случай, если они понадобятся.
Затем Сянъюнь достала листок с темами для стихов и булавками приколола к стене. Но, прочитав, все дружно заявили, что темы совсем незнакомые и малопонятные и сочинять стихи будет трудно. Тогда Сянъюнь заявила, что задавать рифмы не станет.
— Вот и хорошо, — заметил Баоюй. — Не люблю заданные рифмы.
Дайюй не очень нравились крабы, да и вином она не увлекалась, поэтому приказала принести табуретку, села у самых перил и забросила удочку в пруд. Баочай, облокотившись о подоконник, срывала лепестки с веточки коричника, которую держала в руке, и бросала в пруд, наблюдая, как их хватают рыбки.
Сянъюнь, постояв в раздумье, подошла к Сижэнь и девочкам-служанкам, велела им расположиться на склоне холма и угощаться.
Таньчунь, Сичунь и Ли Вань, прячась в тени ивы, наблюдали за цаплями и проносившимися над водой чайками. Неподалеку под кустом жасмина устроилась Инчунь и от нечего делать накалывала иголкой лепестки цветов.
Понаблюдав, как Дайюй удит рыбу, Баоюй подошел к Баочай, поболтал с нею, пошутил, затем направился к столу, возле которого стояла Сижэнь, лакомившаяся крабами, и выпил немного вина. Сижэнь быстро очистила краба и сунула ему в рот.
В это время к столу подошла Дайюй и взяла в одну руку чайник из черненого серебра, а в другую — хрустальный бокал с резьбой в виде листьев банана. К ней подбежали служанки, чтобы налить вина.
— Ешьте, — сказала Дайюй. — Я сама налью.
Она наполнила кубок до половины, но, когда заглянула в него, оказалось, что это желтая рисовая водка.
— Не годится, — заметила она, — нужно подогретое гаоляновое вино. У меня от крабов изжога!
— Вот подогретое вино! — отозвался Баоюй и велел служанкам принести чайник с вином, настоянным на листьях акации.
Дайюй отпила глоток и поставила кубок на стол. К ней подошла Баочай, взяла со стола другой кубок, отпила немного и тоже поставила. Затем взяла кисть, обмакнула в тушь, зачеркнула на листе название «Вспоминаю хризантему» и написала «Царевна Душистых трав».
— Дорогая сестра! — поспешил сказать Баоюй. — Только не бери второе стихотворение, я уже придумал для него четыре строки.
— Напрасно волнуешься, — промолвила Баочай. — Я с трудом сочинила первое!
Дайюй между тем молча взяла со стола кисть, зачеркнула «Вопрошаю хризантему» и «Сон о хризантеме», а ниже написала «Фея реки Сяосян». Тут и Баоюй схватил кисть и против названия «Ищу хризантему» поставил — «Княжич, Наслаждающийся пурпуром».
— Вот и хорошо! — вскричала Таньчунь. — «Прикалываю к волосам хризантему» пока никто не взял — оставляю стихотворение за собой!
Затем она обратилась к Баоюю:
— Мы условились не употреблять слов «девичий», «спальня», «покои» и им подобных, не забывай об этом!
Пока они разговаривали, подошла Сянъюнь, зачеркнула «Любуюсь хризантемой» и «Застолье с хризантемами» и поставила внизу свое имя.
— Тебе тоже нужен псевдоним! — воскликнула Таньчунь.
Сянъюнь улыбнулась:
— У нас дома есть несколько террас, но ни на одной из них я не живу, — какой же интерес брать их названия для своего псевдонима?!
— Ведь только сейчас старая госпожа рассказывала, что у вас дома была беседка над водой под названием башня Утренней зари у изголовья. Чем плохо? Правда, ее давно уже нет, но это неважно!
— Верно! Верно! — одобрительно закричали все хором.
Не дожидаясь, пока они договорятся между собой, Баоюй схватил кисть, зачеркнул иероглифы «Сянъюнь» и вместо них написал «Подруга Утренней зари».
Не прошло времени, достаточного для того, чтобы пообедать, как все двенадцать тем были разобраны. Написанные стихи передали Инчунь. Девушка их переписала, проставила возле каждого псевдоним, вручила Ли Вань, и та прочла все по порядку.
Вспоминаю хризантему
Как хотелось бы мне, чтобы западный ветер
Эти скучные мысли собрал и умчал.
Покраснела осока, камыши побелели,
И терзает мне душу все та же печаль.
За оградою пусто, старый сад наш дряхлеет,
И следа не оставив, грустно осень ушла,
Мерзнет в небе луна, чистый иней прозрачен,
А мечта, как и прежде, неизменна, светла.
Вспоминаю о прошлом — и сердцем за гусем
Устремляюсь в тот край, что отсюда далек.
…Вот сижу я одна. Мне одной одиноко.
Целый вечер стучит за оградой валек…
Кто меня пожалеет, поймет и узнает,
Что цветок этот желтый растревожил меня?
Верю: в праздник Чунъян я слова утешенья
Наконец-то услышу средь яркого дня!
Царевна Душистых трав
Ищу хризантему
По инею в забвенье в час рассвета
Я совершу один прогулку эту.
Зачем вино? Лекарства ни к чему!
Не затуманить ими грез поэту.
До инея, под ясною луной
В чьем доме всходы породило семя?
Там, за оградой, около перил,
Ищу, ищу: где он, цветок осенний?
Ушел я бодрым шагом далеко,
И бурно поднималось вдохновенье,
И все ж не отразило пылких чувств
Холодное мое стихотворенье.
И желтый тот цветок вдруг пожалел
И пожеланье выразил такое:
«Поэт! Но это лучше, чем искать
Какой-нибудь кабак, бродя с клюкою!»
Княжич, Наслаждающийся пурпуром
Сажаю хризантему
Мотыгу взяв, из садов осенних
Ростки перенес я к родным местам
И посадил их перед оградой.
Никто за меня не работал — я сам.
Вчерашней ночью совсем нежданно
Дождь припустил вдруг и жизнь им дал,
Сегодня утром — еще был иней —
Цветы на ветках я увидал.
Я много тысяч пропел романсов, —
И слог холодный и ровный тон, —
И хризантему, блюдя обычай,
Душистым, нежным полил вином.
Слегка под хмелем, взрыхлил я землю
И молвил, нежным чувством томим:
«Пусть пыль мирская за три дорожки
Не просочится к цветам моим!»
Княжич, Наслаждающийся пурпуром
Любуюсь хризантемой
Сад покинув чужой, поселилась ты здесь,
Став дороже мне золота в слитке,
В этих ветках лишь холод и белизна,
В тех тепло и яркость в избытке.
У ограды — там, где чернобыльник не густ,
Не покрыв головы, я мечтаю.
Холод чист и душист. Я читаю стихи.
На колени ладонь опускаю…
Было много непонятых миром господ,
Нрав их был и суровым и грозным, —
Их понять только я в этом мире могу,
Только я — их созвучье и отзвук.
Этой осени луч и теченье времен
Не обманут, надежда осталась, —
Я при встрече с тобой, зная родственность душ,
Не жалею, что радость промчалась…
Подруга Утренней зари
Застолье с хризантемами
По струнам цина ударяя, гостям я подношу вино
И, торжествуя, видеть рада со мной пирующих подруг.
Стол убран пышно и отменно, застолья наступает час,
Нет дела никому, сколь тесен моих привязанностей круг.
Я в стороне сижу как будто, но ощущаю аромат
И ясно вижу: три дорожки блестят, окроплены росой.
Мне не до книг, я их отброшу — лишь суета мирская в них.
Я вижу только эти ветки со всей осенней их красой.
Опавший на бумагу шторы приносит иней чистоту,
И мне невольно он навеял воспоминанья и мечты,
Припомнилась мне та прогулка в вечерний, предзакатный час
И облюбованные мною в саду холодные цветы…
Они и я надменно смотрим на этот неприглядный мир,
Во многом сходны мы и знаем — что нам любить, что не любить.
Пусть расцветает персик, груша, когда весенняя пора,
Но не дано цветам весенним осенние цветы затмить!
Подруга Утренней зари
Воспеваю хризантему
Сокровенное слово ищу я в стихе
И средь белого дня и в ночи, —
Огибаю ограду, у камня сажусь, —
И мне кажется — слово звучит…
Раз на кончике кисти живет красота,
Иней выпадет — я опишу,
А потом, аромат своих слов не тая,
Я послушать луну попрошу…
О, как много бумаги исчерчено мной, —
Холод, жалость и горечь обид,
Но о сердце печальном, о боли чужой
Кто стихами сейчас говорит?
Все ж со времени Тао по нынешний день
Стиль высокий не умер пока,
И его о цветке хризантемы стихи
Пережили года и века!
Фея реки Сяосян
Рисую хризантему
Не беспредельна одержимость кисти,
Стихи творящей с радостью и рвеньем;
А живопись дороже ль стихотворства?
Накладно ли художника творенье?
Дабы зарисовать скопленье листьев,
Для тысячи оттенков тушь нужна нам,
А сколько пятен требует, разливов
Один цветок, подернутый туманом!
Тут густ мазок, там — бледность… Все от ветра,
И свет, и тень — как это необъятно!
А кисть в руке — в покое и в движенье —
Весенним словно дышит ароматом.
Не верь, что у восточной я ограды
Зря ветку хризантемы обломила,
Наклею в день Чунъян ее на ширму, —
И в праздник мне не будет так уныло…
Царевна Душистых трав
Вопрошаю хризантему
Хотела б узнать я о чувствах осенних…
Кто даст на вопрос мой ответ?
Я знаю: в саду, у восточной ограды,
Тех чувств ты раскроешь секрет…
«Скажи, — я услышала, — кто затаенно,
Сей мир презирая, растет?
Кто, как и другие цветы, раскрываясь,
Все медлит, все ищет и ждет?
В саду, где роса, и у дома, где иней,
Не ты ли объята тоской?
Там гусь полетел, там сверчок занедужил, —
Ты ж скована думой какой?»
Не надо твердить, что во всем этом мире
Нам некому душу излить,
Коль хочешь раскрыться, никто не решится
Тебя откровенья лишить.
Фея реки Сяосян
Прикалываю к волосам хризантему
Дни шли. Она росла в большом сосуде,
Что у ограды нашего жилья.
Сорвав ее, я в зеркало взглянула:
Красиво! Уж и вправду ль это я?
Чанъаньский княжич сей цветок увидит
И обомлеет, позабыв про сан,
Пэнцзэ правитель, господин почтенный,
Потянется к вину и будет пьян!
На волосах роса трех троп садовых,
А на висках — приятный холодок,
Когда б цветком украсили дерюгу,
Дерюга стала б как осенний шелк.
Пусть от меня отводит взгляд прохожий,
Высоких чувств не принижая зря,
А лучше скромно хлопает в ладоши, —
И будет рад, о ней не говоря.
Гостья из-под банана
Тень хризантемы
Осень собирает, умножает
Клад своих немеркнущих красот,
К трем тропам тайком я пробираюсь,
Чтоб не слышно было, кто идет…
От окна мерцающий светильник
То как будто близок, то далек,
За ограду лунный свет пробился,
Яшмой звякнул на вратах замок…
Мерзнет он, цветок мой ароматный,
Но, однако, духом крепок он,
Жизнестоек, если выпал иней,
И непостижим, впадая в сон.
Драгоценность ночью ароматна,
О, не мни ее и не топчи,
Только кто очам хмельным поможет
Различить всю красоту в ночи?
Подруга Утренней зари
Сон о хризантеме
В разгаре осени хмельна по эту сторону ограды
И, как у осени, чиста моя душа и холодна,
Луна и облако плывут, не отрываясь друг от друга,
И одинаково светлы то облако и та луна.
Пред сном Чжуан-цзы, в коем он кружился бабочкою пестрой,
Я не предамся слепоте, хоть и на небо вознесусь.
Но, думой в прошлое уйдя, ищу и ныне Тао Цяня,
И полагаю: он со мной вошел бы в искренний союз,
Я в сон едва лишь погружусь — и снова, снова устремляюсь
К тем вольным гусям в небесах, которых в край иной влечет,
И вздрогну вдруг, придя в себя, — и вновь доносится до слуха:
Стрекочет в тишине ночной неумолкающий сверчок.
Вот сон развеян… А без грез в душе моей опять досада,
И груз тяжелых тайных дум — их высказать бы, да кому?
…Трава зачахла, и мороз над нашим садом стелет дымку,
И нет границ разливам чувств, привычных сердцу моему!
Фея реки Сяосян
Увядшая хризантема
Роса застыла, превратившись в иней,
Обвисли стебли, стройные дотоле,
При Малом снеге проводы устроим,
Прощальный пир, обильное застолье!
И золото со временем тускнеет, —
Но все ж благоухаешь ты покуда…
Увы, на стеблях не хватает листьев,
Рассеял ветер гроздья изумруда…
Пал свет луны на половину ложа,
Пронзительно опять сверчок стрекочет,
На десять тысяч ли — мороз и тучи,
А караван гусей спешить не хочет.
Ну, что же, осень? До свиданья, осень!
Прощаемся до будущего года!
Пока же разомкнем рукопожатье, —
Грустить не будем даже в непогоду!
Гостья из-под банана
Слушая стихи, все дружно выражали свое восхищение и обменивались мнениями. Ли Вань сказала:
— Позвольте мне рассудить по справедливости. Каждое стихотворение по-своему хорошо. Но первое место я присуждаю стихотворению «Воспеваю хризантему», второе — «Вопрошаю хризантему», третье — «Сон о хризантеме». Темы для стихов были не традиционные, и лучше всех с ними справилась Фея реки Сяосян — ее стихотворение отличается новизной и свежестью мысли. Остальные стихи можно расположить в следующем порядке: «Прикалываю к волосам хризантему», «Любуюсь хризантемой», «Застолье с хризантемами» и, наконец, «Вспоминаю хризантему».
— Правильно, верно! — воскликнул Баоюй, захлопав в ладоши. — Совершенно справедливо!
— Но в моих стихах недостает изящества, — возразила Дайюй.
— Все равно они хороши, — заметила Ли Вань, — без нагромождений и шероховатостей.
— А по-моему, стихотворение, в котором есть строка «Припомнилась мне та прогулка в вечерний, предзакатный час», — самое хорошее, — настаивала Дайюй. — Эта строка своего рода фон всей картины. Прекрасны также строки: «Мне не до книг, я их отброшу — лишь суета мирская в них. Я вижу только эти ветки со всей осенней их красой». В них все сказано о хризантеме на столе. Автор мысленно возвращается к тому времени, когда хризантема еще не была сорвана. В этом заключен глубокий смысл!
— А строка из твоего стихотворения «А потом, аромат своих слов не тая, я послушать луну попрошу» — выше всякой похвалы! — воскликнула Ли Вань.
— Да, на сей раз Царевна Душистых трав проиграла, — заметила Таньчунь. — Такие строки, как «За оградою пусто, старый сад наш дряхлеет…» и «А мечта, как и прежде, неизменна, светла», звучат красиво, но никаких чувств не вызывают.
— А у тебя строки «На волосах роса трех троп садовых, а на висках — приятный холодок» и «Когда б цветком украсили дерюгу, дерюга стала б как осенний шелк» тоже не раскрывают темы «Прикалываю к волосам хризантему», — улыбнулась Баочай.
— «Скажи, — я услышала, — кто затаенно, сей мир презирая, растет?» и «Кто, как и другие цветы, раскрываясь, все медлит, все ищет и ждет?» — добавила Сянъюнь, — это вопросы, на которые можно не отвечать, так как все ясно без слов.
— Но в строках «На колени ладонь опускаю» и «Не покрыв головы, я мечтаю» выражена тоска от предчувствия разлуки с хризантемой, — улыбнулась Ли Вань. — Знай об этом хризантема, она ужаснулась бы твоей назойливости!
Все рассмеялись.
— А я опять провалился! — с улыбкой произнес Баоюй. — Неужели мои выражения «В чьем доме всходы породило семя?», «Ищу, ищу: где он, цветок осенний?», «Ушел я бодрым шагом далеко» и «И все ж не отразило пылких чувств холодное мое стихотворенье» совершенно не относятся к слову «ищу»? Неужели слова «Вчерашней ночью совсем нежданно дождь припустил вдруг и жизнь им дал» и «Сегодня утром — еще был иней» ничего не напоминают о слове «сажаю»? Можно досадовать лишь на то, что их нельзя сравнить с такими выражениями, как «Аромат своих слов не тая, я послушать луну попрошу», «Холод чист и душист. Я читаю стихи. На колени ладонь опускаю», «На висках… холодок», «Когда б цветком украсили дерюгу…». Но ничего, — добавил он, — завтра я ничем не занят и сочиню заново все двенадцать стихотворений.
— Твои стихи не так уж плохи, — поспешила его успокоить Ли Вань, — в них только мало новизны и оригинальности.
Обменявшись впечатлениями, все захотели еще крабов и сели за стол.
— Вот я держу в руке клешню краба и любуюсь коричными цветами, — сказал Баоюй, поднявшись с места. — Это тоже тема для стихов. И я уже сочинил одно. Кто еще хочет?
Он вымыл руки, взял кисть и записал:
Я взял клешню и беспредельно рад
Сидеть в густой тени дерев коричных,
Налил я уксус и теперь толку
Имбирь в порыве страсти необычной…
Как внук царька — прожорлив, и к тому ж
Вином еду я запивать желаю,
Как самодур-чиновник, я к еде
Пристрастье постоянное питаю!
Набит живот, — как будто коркой льда
Покрылся он, а я в самозабвенье,
И пропитались жижею мясной
Все пальцы — бесполезно омовенье!
Чего стыдиться? В мире нет таких,
Кто б к насыщению не устремлялся,
И даже Су Дунпо — святой поэт —
Быть лакомкой великим не стеснялся!
— Таких стихов можно сочинить хоть целую сотню! — засмеялась Дайюй.
— Просто у тебя способностей не хватает, вот ты и выискиваешь недостатки у других, вместо того чтобы самой взять да сочинить! — с улыбкой заметил Баоюй.
Дайюй ничего не ответила, запрокинула голову, тихо продекламировала сочиненное стихотворение, схватила кисть и записала:
Внушительны на вид и после смерти
У краба копья и стальные латы,
Горою возлежат на блюдах яства,
Любой отведать их скорее рад.
Под панцирем нефритовое мясо —
Оно на блюдах выглядит богато,
Жирок за твердой коркой красноватый —
Что ни кусочек — свежесть! аромат!
Пусть много мяса, — я предпочитаю
Клешней восьмерку — сочных и отменных,
Но кто меня уговорить сумел бы
Всю тысячу бокалов выпить враз?
Как праздничны передо мною яства!
Я ими угощусь самозабвенно.
Чист ветер. В белом инее коричник.
Не оторву от хризантемы глаз!
Баоюй прочел и выразил свое восхищение, но Дайюй изорвала листок со стихотворением и приказала служанкам сжечь, сказав:
— Мои стихи хуже твоих, пусть их бросят в огонь. А стихотворение о крабе ты сохрани, оно лучше стихов о хризантеме!
— Я тоже сочинила стихотворение, — сказала Баочай. — Не знаю только, хорошо ли получилось. Запишу шутки ради.
Утуны тенисты, коричник ветвист.
Вино там отменное пьют.
В Чанъани лишь вспомнят, что скоро Чунъян, —
И слюнки заране текут…
Как много дорог пред глазами! Увы,
Нет стройности в них никакой!
От черного желтое не отделить,
И осень смешалась с весной!
Последние строки вызвали восхищенные возгласы:
— Прекрасно! Замечательно!
— Ловко же она нас поддела! — вскричал Баоюй. — Пожалуй, и мои стихи надо сжечь!
Стали читать дальше:
Добавь хризантему к вину,
Коль привкус у пищи дурной.
А приторна — так положи
Имбирь — он чуть-чуть горьковат.
Пусть падают крабы в котел.
Смысл этого действа какой?
Над берегом в небе луна.
У проса душист аромат.
— Вот это настоящий гимн крабам, — заявили все дружно, дочитав до конца. — Оказывается, даже незначительной теме можно придать глубокий смысл! Только некоторые строки довольно едкие и кое-кого задевают.
В это время в саду появилась Пинъэр. Если хотите узнать, зачем она пришла, прочтите следующую главу.
