Глава двадцать третья
Строки из драмы «Западный флигель» трогают душу молодого человека;
слова из пьесы «Пионовая беседка» ранят сердце юной девы
На следующий день матушка Цзя распорядилась продолжить праздничные развлечения.
Между тем Юаньчунь, вернувшись во дворец, еще раз просмотрела стихотворные надписи, сделанные для сада Роскошных зрелищ, которые она велела Таньчунь переписать, оценила все их достоинства и недостатки, приказала вырезать эти надписи на камне и расставить в саду.
Цзя Чжэн не мешкая пригласил искусных резчиков по камню и поручил наблюдать за работой Цзя Чжэню, Цзя Жуну и Цзя Цяну. Но поскольку Цзя Цяну велено было заботиться о девочках-актрисах во главе с Вэньгуань, он перепоручил свои обязанности Цзя Чану, Цзя Лину и Цзя Пину. Работа шла быстро, но подробно рассказывать об этом мы не будем.
Тем временем из сада Роскошных зрелищ были выселены двенадцать буддийских и двенадцать даосских монашек, которые жили в храмах Яшмового владыки и бодхисаттвы Дамо, и Цзя Чжэн собирался расселить их по другим храмам. Узнала об этом госпожа Ян, мать Цзя Циня, чей дом находился позади дворца Жунго, и подумала, что хорошо бы приставить к этим монахиням ее сына, за это он получал бы кое-какие деньги. Однако явиться прямо к Цзя Чжэну она побоялась и решила переговорить сначала с Фэнцзе. Зная, какой острый язык у госпожи Ян, Фэнцзе пообещала ей все устроить и отправилась к госпоже Ван.
— Пожалуй, стоит этих монахинь оставить здесь, — сказала Фэнцзе. — Ведь если государыня снова пожалует, придется их обратно переселять, а это — немалые хлопоты. Лучше всего поселить их в кумирне Железного порога, выдавать ежемесячно несколько лянов на пропитание да приставить к ним для присмотра человека. Тогда, в случае надобности, они смогут явиться по первому зову.
Госпожа Ван посоветовалась с мужем, и тот согласился, заметив:
— Хорошо, что вы меня надоумили. Так мы и сделаем, — и тотчас вызвал Цзя Ляня.
Цзя Лянь как раз в это время обедал с женой. Услышав, что его зовут, он отложил палочки и поднялся из-за стола.
— Подожди, послушай, что я тебе скажу, — удержала его Фэнцзе. — Если речь пойдет о монахинях, делай так, как я тебе посоветую. Остальное меня не касается.
И она изложила мужу суть дела. Цзя Лянь покачал головой:
— Я тут ни при чем! Сама затеяла это — сама и говори!
Фэнцзе нахмурилась, бросила палочки для еды и спросила:
— Ты это всерьез или шутишь?
— Ко мне уже несколько раз приходил Цзя Юнь, сын пятой тетушки из западного флигеля, — улыбнулся Цзя Лянь, — он хочет получить какое-нибудь место. Я обещал его устроить и велел ждать. Но едва подыскал ему дело, как опять ты встала у меня на пути.
— Успокойся, — произнесла Фэнцзе. — Государыня распорядилась в северо-восточной части сада посадить побольше сосен и кипарисов, а у подножья башен — высадить цветы и посеять травы. Эти работы я и поручу Цзя Юню.
— Ладно, — согласился Цзя Лянь и вдруг усмехнулся. — Скажи мне, почему вчера вечером, когда я хотел поиграть с Пинъэр, ты рассердилась?
Тут Фэнцзе густо покраснела, обругала мужа и, склонившись над чашкой, продолжала молча есть.
Цзя Лянь, смеясь, вышел из комнаты и отправился к Цзя Чжэну. Оказалось, тот действительно вызвал его по делу о монашках. Помня о том, что ему наказала Фэнцзе, Цзя Лянь сказал:
— Мне кажется, Цзя Цинь — малый смышленый и вполне справится с этим делом. Не все ли равно, кому платить.
Цзя Чжэн не стал вдаваться в подробности и сразу же согласился.
Дома Цзя Лянь рассказал Фэнцзе о своем разговоре с Цзя Чжэном, и Фэнцзе тотчас же приказала передать госпоже Ян, что все улажено. Цзя Цинь не замедлил явиться с выражением благодарности.
Кроме того, Фэнцзе оказала Цзя Циню еще одну милость: выдала под расписку верительную бирку на право получения денег за три месяца на содержание монашек, после чего Цзя Цинь отправился в кладовые и получил все, что полагалось.
Таким образом, были пущены на ветер триста лянов серебра!
Цзя Цинь, получив серебро, взвесил на руке слиток поменьше и отдал приказчикам «на чай». Остальное приказал мальчику-слуге отнести домой, а сам пошел советоваться с матерью. После этого он нанял коляску для себя, несколько колясок для монахинь и отправился к боковым воротам дворца Жунго. Здесь он вызвал из сада всех монахинь, усадил в коляски и повез в кумирню Железного порога. Но об этом мы пока рассказывать не будем.
После того как Юаньчунь прочла все надписи, сделанные для сада Роскошных зрелищ, ей вдруг пришло в голову, что отец из почтения к ней запер сад после ее отъезда и не разрешает никому туда входить. Но разве можно, чтобы такой прекрасный сад пустовал? Почему не разрешить сестрам, которые умеют сочинять стихи, там жить? Это доставило бы им удовольствие, к тому же они по достоинству оценили бы все красоты сада! Пусть и Баоюй там живет, ведь он рос вместе с сестрами, и если разлучить их, матушка Цзя и госпожа Ван будут недовольны.
Она призвала к себе евнуха Ся Чжуна, велела отправиться во дворец Жунго и передать ее волю: отныне Баочай и остальные сестры, а также Баоюй должны жить в саду. Баоюю, по мнению Юаньчунь, там будет удобнее заниматься учебой.
Приняв от Ся Чжуна повеление государыни, Цзя Чжэн и госпожа Ван сообщили о нем матушке Цзя, и та немедленно распорядилась послать людей в сад, чтобы привели в порядок помещения, расставили кровати, повесили пологи и занавески. Девушки восприняли эту новость спокойно и сдержанно, зато Баоюй, не скрывая своего восторга, побежал к матушке Цзя с советами, как что устроить. В это время появилась служанка и доложила:
— Господин Цзя Чжэн зовет Баоюя.
Баоюй оторопел, радость мгновенно исчезла, он побледнел, сник, уцепился за матушку Цзя и ни за что не хотел идти.
— Не бойся, мое сокровище, — успокаивала его матушка Цзя. — Я в обиду тебя не дам. К тому же ты написал такие прекрасные сочинения! Я думаю, отец хочет предупредить тебя, чтобы не баловался, когда переселишься в сад. Отец будет давать тебе наставления, а ты знай поддакивай, не перечь, что бы он тебе ни говорил, тогда все обойдется.
Успокаивая внука, матушка Цзя позвала двух старых мамок и приказала:
— Проводите Баоюя да хорошенько смотрите, чтобы отец его не обидел.
Мамки пообещали исполнить все в точности, и Баоюй наконец пошел к отцу. Шел он медленно, семеня ногами, каждый шаг не больше трех цуней, и путь до покоев госпожи Ван занял довольно много времени.
Цзя Чжэн как раз беседовал с госпожой Ван о разных делах, а служанки стояли на террасе под навесом. Увидев Баоюя, девушки стали над ним подшучивать.
Цзиньчуань потянула его за рукав и тихонько сказала:
— Я только что подкрасила губы самой сладкой помадой, не хочешь слизнуть?
Цайюнь оттолкнула Цзиньчуань, усмехнулась:
— Он и так расстроен, а ты его дразнишь. Иди, — обратилась она к Баоюю, — пока у отца хорошее настроение.
Цзя Чжэн и госпожа Ван находились во внутренней комнате и сидели на кане друг против друга. Перед ними в ряд стояли на полу стулья, на стульях сидели Инчунь, Таньчунь, Сичунь и Цзя Хуань. При появлении Баоюя Таньчунь, Сичунь и Цзя Хуань встали.
Цзя Чжэн окинул взглядом стройного, красивого Баоюя, затем посмотрел на Цзя Хуаня, щуплого, угловатого, с грубыми манерами, и ему вдруг на память пришел теперь уже покойный старший сын Цзя Чжу. Подумал он также о том, что уже состарился, поседел, что Баоюй — единственный сын госпожи Ван и она буквально обожает его. При этой мысли у Цзя Чжэна почти исчезло презрение, с которым он обычно относился к Баоюю.
Цзя Чжэн долго молчал, потом наконец произнес:
— Государыня считает, что ты забросил учение, только гуляешь и развлекаешься, и потому велела хорошенько присматривать за тобой, когда ты переселишься в сад. Смотри же, учись как следует! Не будешь стараться — пощады не жди!
Баоюй слушал, почтительно поддакивая, потом мать сделала ему знак сесть рядом с собой. Сестры и Цзя Хуань тоже сели на свои места.
Ласково погладив Баоюя по шее, госпожа Ван спросила:
— Ты все пилюли принял?
— Осталась одна, — ответил Баоюй.
— Завтра возьмешь еще десять, — промолвила госпожа Ван, — и пусть Сижэнь дает тебе по одной перед сном.
— Как вы и велели, матушка, она каждый день заставляет меня принимать пилюли, — сказал Баоюй.
— А кто это — Сижэнь? — удивленно спросил Цзя Чжэн.
— Служанка, — ответила госпожа Ван.
— Конечно, служанок можно называть как угодно, — покачал головой Цзя Чжэн, — но кто придумал ей такое странное, необычное имя?
Госпожа Ван, стараясь выгородить Баоюя, сказала:
— Старая госпожа.
— Вряд ли ей такое в голову придет, — недоверчиво произнес Цзя Чжэн. — Это, наверное, Баоюй!
Видя, что провести отца не удастся, Баоюй быстро встал и сказал:
— Я как-то читал древнее стихотворение, и мне запомнились строки:
В нос ударяют запахи цветов,
а это значит — будет днем тепло.
А поскольку фамилия служанки Хуа — «Цветок», я и дал ей имя Сижэнь — «Привлекающая людей».
— Сейчас же перемени ей имя, — поспешила сказать госпожа Ван. — А вам, господин, не стоит сердиться из-за таких пустяков.
— Я совсем не против этого имени и не говорю, что его нужно менять, — возразил Цзя Чжэн. — Но Баоюй, вместо того чтобы заниматься делом, тратит время на легкомысленные стишки. Тьфу! Паршивая скотина! — закричал он на Баоюя. — Ты все еще здесь?
— Иди, иди, — сказала Баоюю мать. — Бабушка тебя заждалась.
Баоюй степенно вышел из комнаты, на террасе улыбнулся Цзиньчуань, показал ей язык и, сопровождаемый двумя мамками, быстро пошел прочь. У дверей проходного зала он увидел Сижэнь.
Глядя на Баоюя, спокойного, не расстроенного, она с улыбкой спросила:
— Зачем тебя звали?
— Да так, ничего особенного, — ответил Баоюй, — боятся, как бы я не баловался, живя в саду, и хотели наставить. — Баоюй пошел к матушке Цзя, рассказал о своем разговоре с отцом и спросил у Дайюй, которая как раз в это время была у матушки Цзя:
— В каком месте тебе хотелось бы жить в саду?
Дайюй и сама об этом думала и потому сразу ответила:
— Больше всего мне нравится павильон Реки Сяосян. Там все так красиво, особенно бамбук, за которым прячется кривая изгородь, к тому же спокойнее, чем в других местах.
Баоюй, смеясь, захлопал в ладоши:
— Я как раз хотел предложить тебе там поселиться! А я буду жить во дворе Наслаждения пурпуром. Там и спокойно, и от тебя недалеко!
Пока они беседовали, от Цзя Чжэна пришел слуга и сообщил, что в благоприятный день, двадцать второго числа второго месяца, все братья и сестры могут переселиться в сад.
За несколько дней, оставшихся до переезда, слуги и служанки привели в порядок все помещения. Баочай поселилась во дворе Душистых трав, Дайюй — в павильоне Реки Сяосян, Инчунь — в покоях Узорчатой парчи, Таньчунь — в кабинете Осеннее убежище, Сичунь — на террасе Ветра в зарослях осоки, Ли Вань — в деревушке Благоухающего риса, а Баоюй — во дворе Наслаждения пурпуром. Каждому из них дали еще по четыре служанки и по две старых мамки. Кроме личных служанок, были еще люди, ведавшие уборкой помещений и дворов. Итак, двадцать второго числа все переехали в сад, и сразу же среди цветов замелькали вышитые пояса, среди плакучих ив заструились благовония. Звонкие голоса нарушили тишину.
Но не будем вдаваться во все эти подробности, а расскажем лучше о Баоюе. Поселившись в саду, он чувствовал себя вполне счастливым — о чем еще можно было мечтать? Вместе с сестрами и служанками он читал книги, писал, занимался музыкой, играл в шахматы, рисовал, декламировал стихи, собирал цветы, пел, гадал на иероглифах, разгадывал загадки и даже вышивал по шелку луаней и фениксов. Он написал четыре стихотворения, посвященные временам года, которые, несмотря на свое несовершенство, прекрасно отражали настроения обитательниц женских покоев.
О том, чем ночь весенняя приметна
Шатрам подобны, облака рядами
плывут, плывут, приветствуя рассвет,
Все тише за домами гром трещоток,
а сон прошел и сновидений нет.
Холодная не радует подушка,
а за окошком дождик моросит,
В глазах весна — полна очарованья,
а в мыслях тот, о ком мечта томит…
И, внемля мне, свеча роняет слезы…
Из-за кого? Из-за беды какой?
Цветы печаль по капле изливают, —
неужто я нарушил их покой?
…Однако, — о, проказницы-красотки,
лениво засыпайте, не спеша,
Не принимайте шутки близко к сердцу,
подушки на постели вороша!
О том, чем летняя приметна ночь
Красавицы свернули рукоделья
и отдались протяжной ночи чарам.
Лишь попугай из клетки с позолотой
гостей упрямо приглашает к чаю…
Вот, осветив окно, луна лучами
проникла вглубь дворцового зерцала,
И благовонья носятся клубами
в высотах мглистых дремлющего зала.
Чуть запотев, застыл янтарный кубок —
то не росой ли лотос окропило?
Сквозь стекла стен решетчатых прохладу
с попутным ветерком доносит ива,
Беседок, словно вышитых на шелке, —
расплывчатость на фоне глади водной.
Задернут полог, дремлет красный терем,
ушли заботы об одежде модной…
О том, чем ночь осенняя приметна
У павильона Красных трав душистых
на ветках гомон прекратили птицы,
С луны пробился к тюлю занавесок
свет лучезарный призрачной корицы.
В узорах моха на высоком камне
ночлег свой журавлям найти не поздно,
Росой утуна около колодца
омоет ветерок воронам гнезда…
Расправил феникс золотые крылья,
на одеяле созданный из шелка,
С луною девы ночью делят чувства,
забыв про изумрудную заколку.
Спокойна ночь, и только мне не спится,
с похмелья хорошо б воды напиться, —
Поворошу-ка в темном пепле угли,
чтоб чай успел покрепче завариться.
О том, чем ночи зимние приметны
Уже ночное время — третья стража,
сны видит слива, спит бамбук устало,
Не спят покуда ни парчовый полог,
ни стая птиц в узоре одеяла.
Тень от сосны весь двор пересекла,
лишь с журавлем делю свои печали,
Цветами груш усыпана земля,
но иволги все песни отзвучали.
Рукав девичий — словно изумруд!
И все же холодны поэта речи,
У господина соболь золотой,
но все равно вино мороза легче…
Как только вспомню барышень, —
я рад: заваривают чай они умело —
Сначала набирают свежий снег,
а там, глядишь, уже вода вскипела!
О том, как Баоюй на досуге занимался стихами, можно долго рассказывать. Некоторые из них как-то увидел один влиятельный человек и, узнав, что они принадлежат кисти тринадцатилетнего мальчика из дворца Жунго, переписал и при всяком удобном случае повсюду расхваливал. Молодые люди, любители изящных и утонченных фраз и выражений о нежных чувствах, писали стихи Баоюя на веерах и стенах, зачитывались и восхищались ими. Находились люди, которые обращались к Баоюю с просьбой написать для них стихи или же присылали картинки, чтобы он сделал к ним стихотворные надписи.
Баоюй возгордился, забросил учебу и целые дни проводил за этим пустым и никому не нужным занятием. И вот, против ожиданий, настал день, когда спокойная жизнь Баоюя кончилась. А поселившиеся в саду девушки в своем небольшом пестром мирке жили по-прежнему привольно и беззаботно, смеялись и радовались, дав волю чувствам, не зная, что творится в душе Баоюя.
А Баоюй начал тяготиться пребыванием в саду, мечтал куда-нибудь уйти и впал в глубокую апатию, утратив интерес ко всему окружающему.
Минъянь это видел и решил развлечь господина, которому все надоело. Оставалось лишь одно средство. Минъянь отправился в книжную лавку, накупил множество пьес, старинных и современных романов, неофициальные жизнеописания Чжао Фэйянь, Хэдэ, У Цзэтянь, Юйхуань и принес Баоюю. Тому показалось, будто он нашел жемчужину.
— Только прошу вас, господин, не относите эти книги в сад, — предупредил Минъянь, — если кто-нибудь узнает, мне попадет.
Но разве мог Баоюй отказать себе в таком удовольствии? Не долго думая, он выбрал несколько лучших по стилю и содержанию книг, положил под изголовье постели и тайком читал. Остальные книги, написанные на байхуа, он спрятал у себя в кабинете.
Однажды утром, это было в середине третьего месяца, Баоюй позавтракал, захватив с собой «Повесть об Инъин» и другие книги и отправился к мосту у плотины Струящихся ароматов. Там он уселся под персиковым деревом и углубился в чтение.
И вот не успел он прочесть фразу: «Толстым слоем усыпали землю красные лепестки», как внезапный порыв ветра сорвал с деревьев цветы персика, в воздухе закружились лепестки, осыпали с головы до ног самого Баоюя и его книгу и сплошь укрыли всю землю вокруг. Баоюй хотел было встать и отряхнуться, но, боясь истоптать нежные лепестки, осторожно собрал их в пригоршню и бросил в пруд. Лепестки медленно поплыли и скрылись под плотиной Струящихся ароматов. Но на земле оставалось еще множество лепестков, и Баоюй стоял, не зная, как быть.
— Ты что здесь делаешь? — вдруг раздался у него за спиной голос.
Не успел Баоюй обернуться, как к нему подошла Дайюй, неся на плече небольшую лопатку для окапывания цветов, на которой висел шелковый мешочек, а в руке — метелочку, чтобы сметать лепестки.
— Вот хорошо, что ты пришла! — обрадовался Баоюй. — Подмети-ка эти лепестки! Здесь еще были, я собрал и бросил их в воду. И эти надо бросить.
— Нельзя, — заметила Дайюй. — Здесь вода чистая, но лепестки уплывут неизвестно куда, и там их могут осквернить. Я выкопала в углу сада возле стены могилку для опавших цветов. Сейчас подмету эти лепестки, мы положим их в шелковый мешочек и похороним, через некоторое время они сгниют и вновь обратятся в землю. Это лучше, чем бросить их в воду!
Лицо Баоюя озарилось радостной улыбкой.
— Погоди, сейчас я тебе помогу, только книги спрячу.
— Какие книги? — поинтересовалась Дайюй.
Баоюй пришел в замешательство, быстро убрал книги и ответил:
— Ничего особенного, «Золотая середина» и «Великое учение».
— Ты что-то хитришь! — заметила Дайюй. — Дай-ка посмотрю.
— Дорогая сестрица, я и не думаю хитрить, потому что знаю: ты никому не расскажешь. Но книги эти замечательные! Начнешь читать, о еде позабудешь!
Он протянул Дайюй книги.
Дайюй отложила лопатку и метелку, взяла у Баоюя книги и стала просматривать, все больше и больше увлекаясь. Прошло время, за которое можно пообедать, а она не в силах была оторваться от чтения. Прочла уже несколько глав с описанием трогательных сцен и вдруг почувствовала неизъяснимое блаженство. Она не просто читала, а продумывала каждую фразу, стараясь ее запомнить.
— Ну что? Понравилось? — спросил Баоюй.
Дайюй в ответ лишь улыбнулась и закивала головой.
— Ведь это я полон страдания, полон тоски, — пояснил Баоюй, — а ты — та, перед чьей красотой «рушится царство и рушится город».
Дайюй покраснела до ушей, нахмурилась и, не глядя на Баоюя, гневно произнесла:
— Не болтай глупостей, негодник! Раздобыл где-то бесстыжие стишки , да еще меня оскорбляешь! Вот погоди, расскажу все дяде и тете!
Со слезами на глазах она быстро повернулась и пошла прочь. Взволнованный Баоюй бросился за ней, забежал вперед, загородил дорогу.
— Милая сестрица, умоляю тебя, прости! Пусть утопят меня в этом пруду, пусть стану я жертвой морских чудовищ, если я хотел обидеть тебя, пусть превращусь я в черепаху и буду вечно держать на спине каменный памятник над твоей могилой!
Дайюй рассмеялась, вытерла слезы и, плюнув с досады, сказала:
— Вечно ты так! Сначала напугаешь, а потом глупости говоришь! Видно, проку от тебя не больше, чем от фальшивого серебра!
— Ах, так! — засмеялся Баоюй. — Тогда и я расскажу, какие ты книги читаешь!
— Ну, это ты напрасно, — улыбнулась Дайюй. — Ты же сам говорил, что можешь с одного раза запомнить наизусть целую книгу. Почему же я, пробежав текст глазами, не могу запомнить какой-нибудь фразы?
Баоюй собрал книги и с улыбкой промолвил:
— Давай лучше похороним цветы, а о книгах забудем.
Они взяли опавшие лепестки, опустили в могилку, о которой говорила Дайюй, и зарыли. Только они с этим управились, как подошла Сижэнь.
— Везде искала тебя и вот на всякий случай пришла сюда! — обратилась она к Баоюю. — Твоему старшему дяде нездоровится, и все сестры решили его навестить. Бабушка за тобой послала. Идем скорее переодеваться!
Баоюй попрощался с Дайюй и вместе с Сижэнь поспешил к себе. Но об этом мы рассказывать не будем.
Когда Баоюй ушел, Дайюй загрустила, но, зная, что сестер нет сейчас дома, направилась к себе в павильон Реки Сяосян. Проходя мимо сада Грушевого аромата, она вдруг услышала доносившиеся из-за стены мелодичные звуки флейты, чередующиеся с пением, и сразу догадалась, что это девочки-актрисы разучивают новые пьесы. Ей не хотелось прислушиваться, но совершенно случайно две строки фразы из какой-то арии долетели до ее слуха, она даже разобрала слова:
Сначала было все: красавица росла
в сияющих цветах;
Затем расцвету вдруг, в один недобрый час,
пришел на смену крах:
Колодец захирел,
и дом повергнут в прах!
Растроганная, Дайюй в задумчивости остановилась.
Пение продолжалось:
Но все-таки как от небес зависят
мир ярких звезд и мир красы земной?
Теперь зависят от чьего семейства
покой сердечный, радостный настрой?
Слушая, Дайюй кивала в такт головой и думала:
«Какие, оказывается, бывают прекрасные пьесы! Жаль, что обычно смотрят только игру актеров, не вникая в содержание самого спектакля!»
Тут она пожалела, что отвлекается всякими глупыми мыслями, и решила послушать дальше. А девочки пели:
И хотя любовались тобой,
называя цветком бесподобным,
Годы юные быстро текли, —
как теченьем гонимые воды…
Сердце у Дайюй дрогнуло, она затаила дыхание.
Участь твоя — одиноко скорбеть
за вратами покоев безлюдных…
Слова пьянили, и Дайюй опустилась на камень. Вдруг девочке пришли на память строки из древнего стихотворения, которое она недавно прочла:
Воду теченьем уносит, цветы опадают,
участь одна — отрешиться от чувств и любви…
И дальше:
Текучие воды, цветы опадают,
весна безвозвратно ушла…
И в небе, и здесь, на земле,
нет весны!
Эти строки напомнили другие, из пьесы «Западный флигель»:
Красными опавшими цветами
зацвела река, неся их вдаль.
Десять тысяч форм и измерений
знает одинокая печаль.
Дайюй задумалась, сердце сжалось от боли, из глаз покатились слезы. Мысли ее витали где-то далеко-далеко. И вот, когда она так сидела в глубокой задумчивости, кто-то подошел сзади и хлопнул ее по плечу. Она обернулась и увидела…
Кого увидела Дайюй, вы узнаете, если прочтете следующую главу.
