Лишь двадцать шесть лет спустя, незадолго до сорок четвертого дня моего рождения, я снова вернулся в мыслях к тем бурным двум с половиной годам. Причиной этих воспоминаний стали похороны одного из моих самых давних и самых близких друзей – капитана Вильяма Блая, героя «Баунти», состоявшиеся незадолго до Рождества 1817 года в приходской церкви Ламбета.

Я надеялся, что, может быть, увижу в церкви кого-то из давних товарищей по моему первому плаванию, но к тому времени одни (их было большинство) уже умерли, а другие ушли в далекие плавания, и представить «Баунти» на похоронах, кроме меня, оказалось некому. Сказать по правде, людей они собрали мало, несмотря на славные дела, совершенные капитаном при жизни. Он сражался при Копенгагене под началом самого адмирала Нельсона, и сражался доблестно; он получил на некоторое время пост генерал-губернатора Нового Южного Уэльса и считался в этом краю антиподов великим героем; он стал контрадмиралом и затем вице-адмиралом синего флага, а это одно из высших флотских званий. Тем не менее память о бунте не выветривалась и кое-кто считал капитана Блая главным в той истории злодеем – мнение, которое вряд ли смогло бы еще сильнее отдалиться от истины.

Совершенством мистер Блай не был – да и многие ли из нас совершенны? – однако он стоил тысячи Флетчеров Кристианов, и за это я готов поручиться моей жизнью.

После погребения я остался в Ламбете один: жена присутствовать на похоронах не могла из-за ожидавшегося вскоре рождения нашего восьмого ребенка, каковое и состоялось тремя неделями позже. (Наш третий ребенок, он же второй сын, был назван Вильямом в честь моего друга и его крестного отца.) Возвращаться домой я не спешил. Воспоминания о тех годах нахлынули на меня, наполнив странной смесью сожалений, разочарований и восторгов, и я зашел в один из тамошних постоялых дворов, заказал пинту эля и сел в углу у окна, чтобы поразмыслить о событиях моей жизни.

Я и не заметил приблизившегося ко мне джентльмена, и лишь глубокий голос его вырвал меня из задумчивости.

– Капитан Тернстайл.

Я поднял на джентльмена взгляд, но сразу его не признал. Хорошо одетый джентльмен с изысканным выговором.

– Добрый день, сэр, – сказал я.

– Не позволите ли присоединиться к вам ненадолго?

– Конечно, – ответил я и указал на скамью напротив.

Я предпочел бы остаться в одиночестве, но было ясно, что он узнал меня и захотел побеседовать, не мог же я ему отказать. Впрочем, усевшись и поставив перед собой собственный эль, он несколько мгновений молчал и лишь слегка улыбался мне.

– Думаю, вы меня не узнали, – наконец сказал он.

– Прошу прощения, сэр, – ответил я. – Выходит, мы с вами встречались?

– Однажды, – сказал он. – Много лет назад. Возможно, если бы я вывесил из кармана мои часы, они расшевелили бы вашу память?

Я нахмурился, пытаясь сообразить, что могли означать эти слова, но тут смысл их дошел до меня, заставив изумленно округлить глаза.

– Мистер Зелес! – воскликнул я, ибо передо мной и вправду сидел тот самый французский джентльмен, чьи часы я украл многие годы назад, тот, кто дал себе труд спасти меня от тюрьмы и доставить на палубу «Баунти».

– Маттье, прошу вас, – улыбнулся он.

– Поверить не могу, – покачав головой, сказал я и прибавил, поскольку хоть Маттье Зелесу и должен был идти восьмой десяток, но больше пятидесяти с чем-то дать ему было трудно: – Годы были добры к вам.

– Мне довольно часто случается слышать это, – ответил он. – Впрочем, я стараюсь на сей счет не задумываться. Не стоит искушать судьбу – таков мой девиз.

– И вы здесь, – все еще изумленный, сказал я. – Присутствовали на…

– Похоронах адмирала Блая? Да, я был на задах церкви. Заметил вас, когда вы уходили, и мне захотелось поздороваться с вами. Столько лет прошло.

– Ваша правда, – согласился я. – Очень приятно вас видеть. Вы живете в Лондоне?

– Нет, разъезжаю понемногу, – ответил он. – У меня немало интересов по всему свету. Должен сказать, однако, что, увидев вас, я обрадовался. Я с большим вниманием следил за вашей карьерой.

– Благодарить за нее мне следует двоих, – сказал я. – Прежде всего вас, пославшего меня на борт того корабля, а затем Вильяма, который сделал меня своим протеже.

– Стало быть, вы все эти годы оставались друзьями?

– О да, – ответил я. – Возвратившись в Англию, мистер Зелес… Маттье… я не знал, куда мне податься. Подумывал продолжить прежнюю мою жизнь в Портсмуте, однако там ничто больше меня не держало. А капитан, получив оправдание и повышение в чине, предложил мне стать палубным матросом в его следующей команде.

– Так пережитые вами приключения не настроили вас против моря?

– Мне казалось, что настроили, – признался я. – За те сорок восемь дней в баркасе я не один раз клялся, что если выживу, то даже в ванну больше не полезу, не то что в море. Но возможно, те испытания изменили меня к лучшему. Вильям сделал предложение, я подумал-подумал и принял его, а потом…

– Остальное, как принято говорить, история.

– Под началом Вильяма мне довелось послужить только раз, – счел нужным подчеркнуть я. – В его следующем плавании. Дальше я пробивался сам. Мне повезло, у меня обнаружился талант картографа, а с ним прирожденное, я полагаю, понимание моря. Я трудился и поднимался наверх. И опомниться не успел, как стал помощником штурмана, а после и штурманом.

– Теперь же вы капитан, – сказал мистер Зелес с ноткой гордости в голосе. – Но, если верить слухам, на этом карьера ваша не закончится, нет?

– О слухах мне ничего не известно, сэр, – ответил я и немного покраснел, хоть и готов был признать, что честолюбие мое полностью удовлетворено еще не было. – Такие решения принимаются людьми, которые стоят выше меня.

– И оно будет принято, друг мой, – уверенно пообещал мистер Зелес. – Не сомневаюсь. Я и вправду горжусь вами, Джон Джейкоб.

Я улыбнулся:

– Приятно слышать. Но, думаю, не так сильно, как гордился мной Вильям. В день, когда я отправился в Адмиралтейство за капитанским патентом, он сопровождал меня. После мы отобедали в компании друзей, и Вильям провозглашал тосты и очень хорошо отзывался обо мне, страшно меня этим растрогав. Говорил о преданности. О долге. О чести. О чертах характера, которые, думается мне, определили его собственную жизнь.

Когда я вспоминал тот счастливый вечер и все сказанное обо мне Вильямом, мои глаза неизменно наполнялись слезами. Случилось это и сейчас.

– Полагаю, он считал вас своим сыном, – сказал мистер Зелес.

– Возможно, – согласился я. – Во всяком случае, чем-то вроде того. Я знаю, что никогда его не забуду.

– А остров? Таити. Вы о нем часто думаете?

– Мы называли этот остров Отэити, Маттье, – поправил его я. – Да, я часто думаю о нем. О моряках, которых мы там оставили. О мятежниках, которых так и не удалось отыскать. Хотя злости на них я больше не держу. То были странные дни. И люди в том климате вели себя странно. Если во мне и сохранилась какая-то враждебность, то лишь к Флетчеру Кристиану.

– А, – сказал мистер Зелес и задумчиво покивал. – Конечно. К настоящему негодяю во всей этой истории.

– К худшему из всех негодяев.

– Вы полагаете, таким его и запомнят?

Я приподнял брови:

– Ну конечно. Разве он не обратился против своего капитана? Не захватил корабль, ему не принадлежавший? Не нарушил должностную присягу?

– Хотел бы я знать, вспомнит ли об этом история, – сказал мистер Зелес.

– Уверен, что вспомнит, – ответил я. – Как бы там ни было, теперь он наверняка уже мертв. Столько времени прошло. Его злодейство пришло к концу, а бесславие утвердилось.

Мистер Зелес легко улыбнулся и некоторое время помолчал. А когда заговорил снова, речь пошла уже не о днях Блая и Кристиана, но о моей жизни.

– А вы, Джон Джейкоб, вы прожили счастливую жизнь? – спросил он.

– Да, – ответил я, – весьма недурную. Надеюсь к тому же, мне еще есть чего ожидать. У меня любящая жена, целый выводок счастливых, здоровых детей. Изрядная карьера. Чего еще мог бы я пожелать от жизни?

– Я вспоминаю, что когда вы были мальчиком, – сказал он, – в то утро нашего знакомства у книжных лотков Портсмута, между нами состоялся один разговор. Вы его помните?

Я мысленно вернулся на тридцать лет назад, наморщил лоб и напряг память.

– Смутно, – признался я. – Все было так давно.

– Вы сказали тогда, что были бы не прочь написать книгу. Что хотели бы когда-нибудь заняться этим. Если не ошибаюсь, что-то такое про Китай.

Я весело расхохотался – воспоминание о том разговоре вернулось ко мне.

– Я был большим фантазером, – сказал я, удивленно покачивая головой.

– Так вы ничего не написали?

– Нет, сэр, – признался я. – Взамен того я плавал.

– Ну что же, время покамест есть, – улыбнулся он. – Возможно, еще напишете.

– Не думаю, – сказал я. – Я не мастер сочинять истории.

– В таком случае вам стоит просто пересказать вашу собственную. В будущем могут найтись люди, которые с удовольствием станут читать о ваших приключениях. Могут найтись те, кому захочется узнать правду о нашем времени, о годах, которые вы провели в своей первой экспедиции. – Тут мистер Зелес извлек из кармана часы, намного лучшие бывших при нем в нашу первую встречу. – Мне хотелось бы задержаться и поговорить, – сказал он, – но, увы, у меня с племянником дело в Лондоне, а чтобы добраться туда каретой, потребуется не меньше часа.

Я посмотрел в указанную им сторону и увидел темноволосого паренька лет шестнадцати-семнадцати. Очень похожий на мистера Зелеса, он сидел неподалеку от нас и терпеливо ждал своего дядю.

– Могу я написать вам? – спросил я и встал, чтобы пожать его руку. – Мне хотелось бы продолжить наш разговор.

– Разумеется. Я пришлю вам адрес через Адмиралтейство. – Он немного помялся, потом принял мою ладонь, крепко сжал ее и взглянул мне прямо в глаза: – Я очень рад, мистер Тернстайл, что ваша жизнь сложилась столь удачно. Возможно, в тот день в доках Спитхеда я совершил доброе дело.

– Уверен, что совершили, сэр, – ответил я. – Не знаю, во что могла превратиться без вас моя жизнь.

Мистер Зелес улыбнулся и, не сказав больше ни слова, покинул постоялый двор; племянник последовал за ним. Я смотрел в окно, как они шагают по улице, пока оба не скрылись из виду. Больше я мистера Зелеса не видел и не слышал. Потерялся ли его адрес по пути ко мне или и не посылался никогда, не знаю.

Несколько последующих дней я мысленно возвращался к нашему разговору. Обдумывал слова мистера Зелеса о том, что следовало бы описать события моей жизни. Но вскоре снова вышел в море, и времени на писание у меня не осталось. Однако десять лет спустя я осел в Лондоне, оставив плавания позади. Одно из морских сражений лишило меня левой ноги, и, хоть здоровью моему ничто не грозило, я вынужден был в возрасте пятидесяти пяти лет вернуться к более спокойной жизни, в коей мне служили утешением внуки и служба в Адмиралтействе, где я ведал наймом офицеров, выбором капитанов – назначением достойных людей, которым предстояло решать важные задачи.

Но разумеется, свободного времени у меня стало несколько больше, чем прежде, и я, вернувшись в мыслях к тому дню и тому разговору, сел за стол, положил перед собой лист бумаги, взял перо и записал простое предложение:

С него я начал мои воспоминания, которые теперь, по всему судя, подходят к концу. Надеюсь, что мне удалось описать на этих страницах истинный характер капитана, равно как и негодяя Флетчера Кристиана, и что грядущие поколения, если им приспеет охота поразмыслить о двух этих людях, а она непременно приспеет, смогут воздать обоим по действительным их заслугам.

Что до меня… я прожил долгую, счастливую жизнь, благословленную случайной встречей с одним человеком – встречей, что привела меня к добровольному служению другому. В дальнейшие десятилетия мне довелось пережить куда больше приключений. Рассказ о них мог бы занять тысячи страниц, но я и так уж утомил мое перо, да и по правде сказать, ни одно из них не превосходило по волнительности и увиденным мной чудесам моего детского еще плавания на остров Отэити и обратно.

Впрочем, те дни давно отошли в прошлое. А мне по-прежнему надлежит смотреть в будущее.