Дождь снова полил на наши головы, а между тем хирург Ледуорд оказался в нестерпимом положении и помочь себе ничем не мог. Его одолели ужасные колики во внутренностях, и я, заметив, как побелело его лицо, помолился, признаюсь, Спасителю, чтобы Тот облегчил страдания несчастного, утешил его. Впрочем, этого не случилось и бедняга жил под двойным гнетом – изнурения и голода, он стискивал себя руками и время от времени испускал крики, которые порождали в его спутниках и огромное сострадание, и не меньшее раздражение.

В какой-то миг капитан подошел к хирургу, однако, не обученный искусству врачевания, мало чем смог помочь ему; мистер Блай просто прилег рядом с ним и стал нашептывать что-то на ухо. Расслышать его слова я – да и никто из нас – не смог, но, по-видимому, они сослужили добрую службу, потому что довольно скоро хирург перестал кататься по дну и вопить, а спустя еще недолгое время на борту стало одним здоровым человеком больше: мистер Ледуорд снова приступил к борьбе за свои душу и тело с гнетущими силами моря, дождя и истощения.

После полудня показались новые рифы, а следом и череда необитаемых островков, столь узких, что здоровый человек мог за утро пройти любой от края до края. Мы высаживались то там, то сям – в надежде найти пропитание, сам мистер Блай набрал на первом из островов горсть устриц, но таких крошечных, что их едва хватило бы на завтрак одному мужчине, но никак уж не восемнадцати на обед.

На втором мы обнаружили следы черепах, однако, к разочарованию нашему, ни единой не увидели. Мы обшарили берег, густые заросли, но либо черепахи были слишком умны, чтобы попадаться нам на глаза, либо умели сливаться, как хамелеоны, с землей и зеленью, – так или иначе, а мы снова остались с пустыми руками. К наступлению ночи мы погрузились в баркас и поплыли к тому, что капитан называл островом Тимор, а мы «плыви-туда-не-знаю-куда».

– Эх, поиграл бы нам сейчас Майкл Берн хоть часок, – произнес кто-то в середине нашей посудины, тихо разрезающей ночные воды. Я был совершенно согласен. Даже недолгая музыка судового скрипача безусловно подбодрила бы нас; даже воспоминания о ночных танцах, помогавших разгонять нашу кровь по телу, и оно было счастливым.

– Мистер Берн – пират и мятежник, – резко ответил капитан. – Я не желаю слышать его имя на борту нашего судна.

– Да, но он лихо играл «Нэнси из Уэйлза», – с некоторой грустью произнес мистер Холл, и я не мог не вспомнить тот вечер, когда коку велено было танцевать под эту самую песню, а сам я с такой беспечностью выбрал мистера Хейвуда, паскудника, ему в партнерши. Как все-таки давно это было. В другой жизни. Когда я был еще просто мальчишкой.

– Слышать об этом ничего не желаю, – сказал капитан, и я подумал, что в иных обстоятельствах он эти слова прокричал бы, однако в ту ночь был слишком усталым, чтобы напрягать горло. – Если кто-то из вас хочет спеть, пусть поет, – прибавил он, – но давайте забудем об изменниках и об этой песенке.

Никто не запел. Сил не было.