Теперь следует поведать о том, что может показаться вульгарным, однако способно, уверен в этом, заинтересовать тех, кому доводилось попадать в описанное ниже положение. В течение нескольких часов этого утра меня донимал самый удивительный понос, какой я когда-либо знал. Казалось, каждая устрица и ягода, какие я съел днем раньше, восстали против временного заточения в моей пищеварительной системе и рвутся на свободу. И они явно побеждали в войне, которую вели с моим кишечником. Боль я испытывал такую, что мне и ноги-то переставлять было трудно, однако едва завершалось опорожнение, позволяющее верить, что я хотя бы на время покончил с этим нечистым делом, как живот мой снова жутко пучило и я укрывался в кустах, скрючиваясь и тужась.

Утешаться оставалось лишь тем, что в такое же положение попали в тот день и другие моряки, и это становилось очевидным для всех, когда кто-то из них срывался с места и мчал от берега к деревьям в поисках хоть малого уединения. Некоторые, в том числе мистер Фрейер, покрывались, пока продолжался недуг, сильной бледностью, другие же, похоже, почти и не страдали. Сам капитан, переживший на Отэити подобное же несчастье, ужасным образом отразившееся тогда на его нраве, оказался совершенно невосприимчивым к воздействию здешней пищи и даже взирал на происходящее не без юмора, отпустив на сей счет несколько замечаний, которые лично мне представлялись и недостойными его, и сомнительными по вкусу.

Мы уже выяснили, что находимся на острове – не таком уж и большом, но необычайно щедром на предлагаемую им поживу. Дикари, которые били бы камнем о камень, грозя поместить между ними наши головы, здесь отсутствовали – уже приятно. Сказать по правде, я думаю, что многие из нас были бы рады остаться там, на острове Реставрации (капитан дал ему такое название, потому что мы высадились в тот же день, в какой король Карл II вернулся на английский трон), однако мистер Блай и слышать об этом не желал. Он яро настаивал на нашем возвращении домой.

Так вот, день мы провели, снова набивая животы – даже те из нас, кого еда отправляла прямой дорогой в кусты, – и запасая для дальнейшего плавания столько устриц и ягод, сколько могло уместиться в корзине капитана. Мы наполнили свежей водой из ручья все фляжки и все пустые скорлупки кокосов, какие были, и ко времени отплытия собранный запас провизии представлялся нам преизрядным, хотя задним числом я понимаю, что его в обрез хватило бы на прокорм пары мужчин в течение пары дней, что уж говорить о восемнадцати и невесть какой продолжительности сроке. Нас воодушевлял сам факт, что капитанская корзина опять полна. Мы почти не думали о том, что любая наша попытка спастись и выжить уже назавтра заставит нас снова вернуться к ежедневным крохам еды и наперсткам влаги.

– Выспитесь сегодня покрепче, моряки, – сказал капитан, когда мы стали устраиваться на берегу, дабы вкусить достойный нас отдых. – Чтобы попасть на Тимор, необходимо восстановить силы до их прежнего уровня. Или хотя бы приблизиться к нему, насколько удастся.

В тот вечер я, засыпая, посмотрел, как солнце уходит за горизонт, потянулся, зевнул, уверенный, что следующий участок нашего пути будет успешным и безопасным. Ведь добрались же мы сюда вопреки всему, потеряв при этом лишь одного человека. Уж теперь-то мы не можем потерпеть неудачу.