Плохой был день, не ставший лучше от того, что среди ночи меня разбудила большая волна, перехлестнувшая через борт и окатившая мою персону. Я сел, отплевываясь и пытаясь понять, почему не проснулись еще человек семь-восемь, которые спали рядом со мной и на мне. Несомненно, эта странность объяснялась лишь одним: все они до того измотались и ослабли, что для пробуждения им требовалось нечто большее, чем пригоршня воды. Оглянувшись, я с удивлением увидел сидящего на корме капитана – обычным его местом был нос баркаса, – а он, словно почувствовав мой взгляд, обернулся ко мне.

– Не спишь, Тернстайл? – негромко спросил он.

– Спал, – ответил я. – Да меня разбудили.

– Постарайся заснуть снова, – посоветовал он, отворачиваясь к воде; той ночью в небе висела полная луна и свет ее делал капитана похожим на привидение. – Мы должны отдыхать, когда можем, сберегать силы.

– У вас все хорошо, капитан? – спросил я, переступая через храпящего Роберта Лэмба и опускаясь на банку рядом с капитаном. – Я могу для вас что-нибудь сделать?

– Мы теперь не на «Баунти», мальчик, – печально произнес он. – И ты мало что можешь сделать для меня. Я потерял корабль, ты разве не помнишь?

– Я помню, что его силой отняли у вас, сэр, – сказал я. – Помню, как его захватили. Бунтовщики и пираты.

– Да, и больше я его не увижу, уж я-то знаю.

Я задумался, что бы такое сказать, чтобы поднять его настроение. Мы были теперь не капитаном и слугой, а просто двумя людьми, вместе переживающими трудное время. Мне хотелось произнести что-то, способное придать мистеру Блаю большее сходство с прежним веселым капитаном, однако я никогда силен в этом смысле не был. По счастью, он заговорил первым.

– Ты знаешь, почему они это сделали, Джон? – спросил капитан, назвав меня по имени, которое я получил при крещении, – редкий для меня праздник. – Почему захватили мой корабль?

– Потому что они мерзавцы, сэр. От этого никуда не денешься. Прохиндеи, все до единого. Если хотите знать правду, я этому мистеру Кристиану никогда не доверял. Было в нем что-то бабье. Я понимаю, что он офицер, но ведь теперь я могу сказать, что о нем думаю, верно?

– Он больше не офицер, – возразил, пожав плечами, капитан. – Он пират. Изменник. Предатель. Когда мы вернемся домой, его объявят в розыск. И рано или поздно повесят.

Я улыбнулся, мне нравилось, что капитан неизменно говорил «когда мы вернемся», а не «если».

– Сроду не видел такого чистюли, – продолжал я. – И ногтей, как у него, тоже не видел. И уж больно приятно он пах. Я никогда не мог понять, выполнять мне его приказы или цветочки ему подносить. Ну а этот паскудник мистер Хейвуд… Он с самого начала был негодяй негодяем.

– Мы с Флетчером… я хотел сказать, с мистером Кристианом… мы знакомы уже долгое время. Я знаю его семью. Я повысил его в звании, Тернстайл. Вот что не дает мне покоя. Почему они так поступили?

Я прикусил губу, размышляя. В последние дни меня донимала одна мысль, а обсудить ее с капитаном все не удавалось.

– Был ведь список, капитан, – наконец решился я.

– Список?

– Ну, который мистер Фрейер нашел. С именами мятежников. В нем значилось имя мистера Кристиана. И мистера Хейвуда. И других.

– А, так тебе известно о нем, вот оно что? – Он повернулся ко мне, прищурившись: – От кого?

– По правде сказать, сэр, я в тот вечер не спал. Когда вы призвали двух офицеров в вашу каюту. И когда мистер Фрейер разговаривал с вами о списке. Я все слышал.

– Подозреваю, за время плавания ты много чего услышал, Тернстайл, – сказал капитан. – Ты всегда казался мне юношей, который держит уши востро, а рот на запоре.

– Что верно, то верно, – признал я.

– И меня это, если честно, радует, – продолжал он. – Когда мы вернемся в Англию, мне может понадобиться твоя память.

Вот опять.

– Это случится, когда меня призовут к суду, а меня призовут непременно. Когда очернят мое имя. – Он помолчал и добавил чуть надтреснутым, показалось мне, голосом: – А его непременно очернят.

– Ваше имя, сэр? – оторопел я. – Но почему? Чем вы это заслужили?

– Мы живем в странные времена. То, что рассказывают о людях, имеет свойство постоянно меняться. Найдутся такие, кто спросит, почему часть моряков, и среди них офицеры из приличных семей, восстали против своего капитана. И некоторые обвинят в этом меня. Под конец же сохранится только один рассказ. Либо мой, либо их.

– Но ведь ваш-то правдив, сэр, – сказал я, удивленный его неверием в себя. – Более честного капитана и не было никогда. Значит, ваш рассказ и запомнят.

– Ты думаешь? Кто может сказать это заранее? Одного из нас – я говорю о себе и мистере Кристиане – будут помнить как тирана и негодяя. А другого назовут героем. И чтобы занять место, принадлежащее мне по праву, я буду нуждаться в тебе. В твоих ушах и твоей памяти.

– Сэр, а мое имя в том списке было? – не удержавшись, выпалил я.

– Что-что?

– В списке бунтовщиков, – пояснил я. – Было там мое имя?

Он тяжело вздохнул, не разжимая губ, посмотрел мне в глаза; волны плескались о борт баркаса.

– Было, – наконец сказал он.

– Тогда это поклеп! – поспешил сказать я. – Я никогда не присоединился бы к ним, сэр. Никогда. Я ничего не слышал о заговоре и ни в каких обсуждениях его не участвовал.

– Это не был список бунтовщиков, – ответил, покачав головой, капитан. – Это был список тех, кто, по мнению Кристиана, мог пойти за ним. Людей, которых он считал… недовольными их участью, несчастными. Ты был несчастен, Тернстайл? Давал я тебе причины для этого?

– Нет, – заявил я. – Несчастным я был дома. В Англии.

– Ах да, – задумчиво промолвил капитан. – Ты об этом.

– Об этом, сэр.

– К прежней жизни ты не вернешься, мальчик, – сказал он. – Это я тебе обещаю.

– Я верю.

Он улыбнулся, похлопал меня по плечу и сказал:

– Знаешь что? По моим расчетам, сегодня четырнадцатое мая. День рождения моего сына. Я скучаю по нему.

Я кивнул, но ничего не ответил. Я видел: воспоминание о сыне растрогало его, и, посидев с ним еще немного, вернулся на свое место, лег и попытался заснуть. И сон пришел ко мне, поначалу прерывистый, потом крепкий.