Когда мы с кайкалой впервые познали друг дружку, я, не стыжусь в этом признаться, испустил вопль наслаждения, словно вторивший всем крикам, какие мне довелось до того дня услышать на острове. Это случилось на обычном нашем месте, у ручья близ водопада, Кайкала помогала мне и направляла меня, пока желание не взяло верх над нервозностью и я не соединился с нею. А после мы лежали бок о бок, голые, как парочка новорожденных младенцев, и она снова расспрашивала меня о жизни в Англии.

– У меня четыре лошади, – сказал я. – Две для карет и две для верховой езды. Я хорошо за ними ухаживаю, конечно. Кормлю отборным овсом, держу в чистоте, расчесываю гривы. Вернее, это делает мой слуга. Он и живет при лошадях, в конюшне. А я отдаю ему распоряжения.

– Ты нанял человека, чтобы он жил при лошадях? – спросила она и немного приподнялась, опираясь на локоть и удивленно глядя на меня. Вопрос заставил меня задуматься. Ни одного владельца конюшен я в жизни своей не встречал и потому не ведал, кто обычно ухаживает за лошадьми и где такие люди живут. Но все же я знал об этом чуть больше нее и не сомневался, что на вранье она меня не поймает.

– Ну… он живет совсем рядом с ними, – пояснил я. – Не в самих… не в самой конюшне.

– А когда я приеду в Англию, ты позволишь мне ездить на твоих лошадях? – спросила Кайкала.

Я закивал, спеша обнадежить ее.

– Конечно, – сказал я. – Ты сможешь делать все что захочешь. Ведь ты будешь женой знаменитого, богатого человека. Никто не посмеет указывать тебе, что можно делать, а чего нельзя. Кроме меня, естественно, потому что я буду твоим мужем, а у нас имеются законы на этот счет.

Она улыбнулась и снова легла. Тема супружества возникла при нашем последнем свидании, когда ей удалось привести меня в возбуждение, превосходящее все, что я по сей части испытывал прежде, и мы почти довели начатое до конца, однако со мной опять приключилось обычное мое несчастье, и Кайкале осталось лишь играть моими интимными частями. Тогда-то я и сказал ей, что увезу ее в Англию, где она будет блистать в свете, и Кайкалу эта мысль привела, как мне показалось, в восторг.

При всякой встрече с ней я с легкостью врал напропалую и, честно говоря, считал каждую мою ложь безобидным измышлением, и не более того. Я даже представить себе не мог, что и вправду увижу ее плывущей по морям к новой жизни со мной, да и не был вполне уверен, что она принимает за чистую монету все эти россказни о моей предположительно богатой жизни на родине. Я видел в них всего лишь игру, в которой молодые влюбленные притворствуют, воображая жизнь отличную от той, какую ведут на самом деле.

– Но скажи, – попросил я, – ты не будешь скучать по твоей семье, по дому на Отэити? Ведь мы вряд ли сможем вернуться сюда.

– Нет, – сразу ответила она, встряхнув головой. – Не буду. Все равно моих родителей мало заботит, что со мной будет. И еще меньше каждого из них заботит, что будет с другим. Да к тому же, Эй-Ко, я не такая, как они.

– Не такая? – спросил я. – В чем?

Кайкала пожала плечами, прошлась пальцем по одной из своих грудей, рассеянно обвела по кругу темный бутон в ее середке. Я захотел поцеловать его, но даже после того, что с нами недавно произошло, мне не хватило храбрости сделать это без ее соизволения.

– В детстве мать рассказывала мне о мужчинах, которые приходили сюда прежде, – сказала она. – Ей тогда было столько лет, сколько сейчас мне.

– О мужчинах, которые сюда приходили? – переспросил я. – Ты говоришь о капитане Куке и «Решимости»?

– Да, о них, – подтвердила она. – Мать рассказывала мне о тех людях – о том, какие они были добрые, какие привезли дары, как они стояли здесь и снова, и снова любили наших женщин.

Я даже рот открыл от изумления – Кайкала повела свой рассказ без тени стыда, и мне это страшно нравилось.

– Это была моя любимая история. Я часто просила мать повторить ее. И всегда старалась представить себе, как все было. На что походило. На кого походили они. И думала, что если они когда-нибудь вернутся сюда, то на этот раз, уходя, возьмут меня с собой. Для тебя наш остров – рай, Эй-Ко. Для меня тюрьма. Всю жизнь я была заключенной, знавшей, что существует мир, которого я не видела. А я хочу увидеть его. Но мать и отец никогда не покинут остров. Никогда не покажут мне новый мир. И Танемахута никогда не показал бы. Поэтому я ждала. И вот появился ты.

Я кивнул, мне пришло в голову, что в фантазиях людей, населяющих разные концы света, общего гораздо больше, чем нам представляется, и, пока я обдумывал ее слова, одно из них вдруг заслонило собой все остальные, потому что было мне непонятным.

– Как ты сказала? – спросил я. – Кто не показал бы тебе мир?

– Мои родители, – с улыбкой ответила она.

– А за ними?

Кайкала задумалась, припоминая сказанное ею.

– Танемахута, – сказала она. – Он не показал бы.

Брови мои поползли вверх, я сел, недоуменно глядя на нее.

– А кто он? – спросил я. – Прежде ты никогда это имя не называла.

– Он никто, – пожав плечами, сказала она. – Ничего особенного. Мой муж, вот и все.

Я вытаращил глаза и разинул рот.

– Твой муж? Так ты замужем?

Для меня это было большой новостью, я мигом почувствовал, как возбуждение, владевшее мной, пока я, голый, лежал с ней рядом, сникает снова.

– Я была замужем, – ответила она так, точно речь шла о самой естественной вещи на свете. – Он умер.

– О, – произнес я с некоторым облегчением, но не скажу, чтобы с большой радостью. – Когда же ты вышла замуж?

– Не знаю, – сказала она, глядя на меня так, точно не могла понять, почему я этим интересуюсь. – Лет в двенадцать, я думаю.

– В двенадцать? А сколько же было ему?

– Немногим больше. Мы поженились в четырнадцатый день его рождения.

Я тихо присвистнул и попытался представить, чем закончилась бы такая история в Портсмуте. Там и за меньшие прегрешения в тюрягу сажали, это я знал по личному опыту.

– Что же с ним произошло? – спросил я. – Как он умер?

– Это случилось в прошлом году, – ответила Кайкала. – Одним утром он упал с дерева. Он вечно делал всякие глупости. Ума у него маловато было. Не то что у тебя, Эй-Ко.

– Упал с дерева?

– И сломал шею.

Я представил себе это и снова лег, удивленный, что услышал об этом только теперь.

– Ты любила его? – спросил я.

– Конечно, – сказала она. – Он был моим мужем. Я любила его каждое утро и каждую ночь, а иногда и после полудня тоже.

Я покривился, заподозрив, что мы говорим о разных вещах.

– Почему ты расспрашиваешь о нем? – спросила Кайкала. – Он мертвый. А мы живые. И ты собираешься взять меня с собой в Англию.

Я кивнул. Иллюзий насчет того, что Кайкала сохранила невинность до встречи со мной, я не питал: в конце концов, это она обучила меня искусству телесной любви, в котором я был прискорбно несведущ и которым все еще жаждал овладеть в большей мере. Да и почему она должна была рассказывать мне о своем прошлом? Я о моем не рассказал ничего, вывалив на нее взамен кучу причудливого вранья. Заметив, что настроение мое слегка изменилось, она в одно движение улеглась на меня, отчего я распалился снова.

– Эй-Ко все еще счастлив? – спросила она.

– О да, – быстро ответил я. – Очень счастлив, спасибо тебе.

– Эй-Ко не бросит меня, когда уплывет?

– Ни за что, – пообещал я. – Если придется выбирать, я лучше останусь с тобой на острове.

Такой ответ ей, похоже, не понравился.

– Но я не хочу оставаться на острове, – возразила она. – Я хочу покинуть его.

– И покинешь, – сказал я. – Вместе со мной.

– Когда это будет?

– Скоро, – посулил я. – Наша работа вот-вот закончится, и мы уплывем. Тогда я и возьму тебя с собой.

Это ее удовлетворило, она склонилась ко мне, чтобы поцеловать. Я перекатился вместе с ней по траве и миг спустя уже лежал на ней и снова любил ее, совершенно забыв о мире вокруг, целиком отдаваясь тому, чем мы занимались, наслаждению, которое от нее получал. Почти, во всяком случае, целиком. Поскольку в момент самый что ни на есть неподходящий немного отвлекся на хруст переломившегося где-то рядом сучка. И замер, и огляделся по сторонам.

– Что это было? – спросил я.

– Что? – спросила она и тоже огляделась. – Не останавливайся, Эй-Ко, пожалуйста.

Я помедлил, уверенный, что поблизости есть кто-то еще, кто-то кроется в зарослях, наблюдая за нашей игрой, однако лес уже вернулся к его естественному звучанию, и я потряс головой, решив, что веду себя как последний дурак.

– Неважно, – сказал я и поцеловал ее. – Должно быть, мне померещилось.

Час спустя я выступил из-под струй водопада, к которому отошел, чтобы омыться перед прощанием с Кайкалой. Подходя к ней мокрым, убирающим с глаз волосы, я вдруг засмущался – несмотря на все, что мы с ней проделали, мне стало неловко предстать перед ней нагим.

– Не смотри, – попросил я и прикрылся.

– Почему?

– Я стесняюсь.

– А что это значит? – спросила она, сводя брови; то было слово, никому из туземцев не ведомое.

– Да ничего, – ответил я, натянул штаны и надел через голову рубашку. – Мне пора возвращаться, Кайкала. Я скоро понадоблюсь капитану, и лучше бы не заставлять его ждать.

Она встала, поцеловала меня на прощанье, мои руки скользнули по ее спине к ягодицам, я радостно стиснул их. Разумеется, это снова распалило меня, однако времени на утоление моих желаний уже не было. Если капитан хватится меня и не найдет, я могу пожалеть, что родился на свет, и потому мы простились, договорившись о завтрашней послеполуденной встрече, и я пустился в возвратный путь, и деревья смыкались за моей спиной, скрывая от меня прекрасное тело Кайкалы.

Уже покинув ее в потаенном месте наших свиданий, я с удовлетворенной улыбкой взглянул на землю и увидел в траве отпечатки моих башмаков, направлявшиеся туда, откуда я только что ушел, туда, где мы с Кайкалой предавались любви. И поскучнел, сообразив, что каждый, кто забредет в эти места, может увидеть следы, пойти по ним и найти нас. На будущее, решил я, следует быть осторожнее.

Большим умом я отличался далеко не всегда.

Прошло еще несколько минут, и я резко остановился, побагровев от смущения, гнева и подозрений. И еще раз посмотрел себе под ноги. Я же никогда не отправлялся на свидания с Кайкалой обутым. Только босым.

Эти следы принадлежали не мне.