Жили мы так. Каждый день после полудня капитан удалялся в свою палатку, чтобы вздремнуть. Он всегда поднимался рано, наш капитан Блай, и без нескольких часов послеполуденного сна мог к ужину обратиться в совершеннейшего демона ада. Перед тем как капитан засыпал, я ставил у его койки чашу со свежей водой, чтобы, проснувшись, он мог ополоснуть лицо и ожить. А сделав это, я его покидал.

Я бежал от нашего лагеря на юг, к местам, густо заросшим деревьями и кустами, которых в жизни не видел, да и теперь особо не замечал, потому что спешил добраться до моей цели. Я же не пейзажем полюбоваться намеревался и не пышной флорой, меня влекла совсем другая награда. Я бежал, сворачивая налево там и направо здесь, перепрыгивая через камни, неожиданно преграждавшие мне путь, огибая холм, на котором стояли кружком деревья, словно оберегая какое-то поселившееся в нем существо. А затем вылетал на полянку, где из-под моих ног прыскала в стороны, сохраняя ощущение великой своей важности, мелкая островная фауна, на которую я опять-таки внимание обращал не большее, чем она на меня.

С полянки я уже слышал тихое журчание ручья и плеск падавшей в озеро воды и понимал, что цель моя близка, и распалялся, зная, что меня ждет впереди. Деревья вокруг полянки росли гуще, солнечный свет прорывался между их кронами, и по прошествии не столь уж и многих минут я видел ту, которую столь жаждал увидеть со времени последнего нашего свидания. Кайкалу.

Лет ей было, думаю, столько же, сколько мне, ну, может, на год больше. Или, не без натяжки, на два. Ну ладно, если совсем уж честно, на три. Когда она улыбалась мне, я чувствовал, что не встречал еще в жизни никого, кто ценил бы меня так высоко, как она, считал бы таким лихим молодцем, – оценка, которую я готов был признать справедливой. На мое счастье, никакого турнепса она отродясь не видела, а потому и не думала называть меня этим дурацким именем. Думаю, если бы какой-то мерзавец сообщил его Кайкале и оно потешило ее, я бы расплакался. Она отдала предпочтение моему среднему имени, Джейкоб, которое у нее превратилось в ЭйКо, на нем мы, Кайкала и Эй-Ко, и остановились.

Все прекрасно знали, что каждый попавший на остров моряк искал общества женщин, – каждый, за исключением, конечно, капитана Блая, сердце которого принадлежало оставшейся в Лондоне Бетси. По большей части о делах сердечных тут и речи не шло, однако некоторые из молодых моряков, я, например, не привычных, в отличие от их товарищей постарше, к женской приязни и близости, могли принимать пылкие знаки внимания к ним за нечто большее того, чем они были. Кайкала с первой же нашей встречи ясно дала мне понять, что я принадлежу ей, что стану ее добровольным рабом, готовым пойти, куда и когда она скажет, и выполнить любое ее приказание. Я принял эту роль с готовностью и наслаждением. Чем больше просьб я от нее получал, тем с большей радостью исполнял ее желания; я был теперь прислужником не мистера Блая, но Кайкалы. И когда мы с ней лежали у озера, нежно прикасаясь друг к дружке, и пальцы мои привольно бродили по ее груди, я забывал о простертой надо мной длани капитана, а Кайкала расспрашивала меня о жизни в Англии – моим родным языком она владела куда лучше остальных туземцев.

– Я живу в Лондоне, – говорил я, изображая большого барина, хоть никогда севернее Портсмута и не был. – У меня очаровательный дом рядом с Пикадилли-серкус. Полы в нем мраморные, лестничные перила золотые, правда, они немного поблекли, но, уезжая, я велел моим слугам отполировать их к моему возвращению до блеска. Впрочем, на лето я переезжаю в сельское поместье, в Дорсет. Летом Лондон пугающе скучен, тебе так не кажется?

– Значит, ты богат? – спросила она, широко раскрыв глаза.

– Ну, тебе следует помнить, что говорить о своем богатстве – это вульгарно, – ответил я, умудренно поглаживая себя по подбородку. – А потому скажем так: я живу с немалым удобством. С очень, очень немалым.

– Я тоже хочу жить с удобством, – сказала она. – У тебя в Англии много друзей?

– О, ну разумеется, – заявил я. – Мы же видные члены общества, я и моя семья. Всего только в прошлом году моя сестра Элизабет впервые вышла в свет и за десять следующих дней получила четыре предложения руки и сердца, а один из поклонников подарил ей кролика необычайной расцветки. А после наша незамужняя тетка взяла ее в компаньонки, собираясь объехать всю Европу, где, смею сказать, сестру ожидает множество романтических недоразумений и встреч, она потом со счету собьется, вспоминая о своих приключениях во Франции, Германии и Испании.

Кайкала улыбнулась и отвела от меня взгляд, и я понял, что рассказы мои ей нравятся. Лицо ее говорило, что она ничего не знает о мире, который лежит за пределами ее собственного, но знает, по крайности, что он существует, лучший мир, чем ее, и хочет его увидеть.

– Но почему же тогда Эй-Ко оказался на корабле? – спросила она. – Почему ты не остался в Англии, чтобы считать твои деньги?

– Это все мой старенький папа, – пояснил я с душераздирающим вздохом. – Понимаешь, он приобрел состояние, занимаясь морской торговлей, а потому настоял, прежде чем передать дело мне, на том, чтобы и я узнал кое-что о море. Ужасно старомодно, однако что я мог сделать? Только ублажить старика-папашу. Он и устроил меня на корабль. Старикан он боевой, однако жить ему осталось недолго, вот он и хочет увериться, что передаст свой бизнес тому, кто знает все ходы и выходы. Другое дело, что я – главный советник капитана Блая, – заверил я Кайкалу. – Не будь меня на борту, «Баунти» давно бы уж потонул.

– Я вашего капитана побаиваюсь, – сказала она и передернула плечами. – Когда он на меня смотрит, мне кажется, что ему охота убить меня.

– Не так страшен черт, как его малюют, – ответил я. – Я объясню ему, какая ты прелесть, и он станет относиться к тебе иначе. Капитан слушается меня как никого другого.

– И те двое из питомника, – добавила она, покачав головой и покривив рот. – Они мне совсем не нравятся.

– Мистер Кристиан и мистер Хейвуд, – сказал я. – Первый – хлыщ, второй – паскудник, но пусть они тебя не заботят. Я гораздо главнее их, что я им велю, то они и сделают. Если они попробуют досадить тебе, сразу скажи мне.

На деле этого-то я и боялся пуще всего: услышать, что мистер Кристиан подъезжает к Кайкале. Или – еще того хуже – мистер Хейвуд.

– Они плохие люди, – прошептала, почти прошипела Кайкала. – Моряки с твоего корабля добрые, а они нет. Они плохо обращаются с нами. Со всеми девушками. Мы их боимся.

Что-то в ее интонациях возбудило во мне желание узнать побольше, но в то же самое время и нежелание услышать что-либо. Ни с паскудником, ни с нашим денди я нисколько не ладил, однако они были англичанами, и мне не хотелось узнать, что оба поступают с туземцами неподобающим образом.

– А король? – спросила Кайкала. – Король Георг. Ты с ним знаком?

– Знаком? – спросил я и рассмеялся, приподнявшись, опираясь на локти. – Ты спрашиваешь, знаком ли я с ним? Боже ты мой, да я дружу с Его Величеством с малых лет. Он множество раз приглашал меня в свой дворец, и мы с ним сидели до поздней ночи, курили манильские сигары, перекидывались в картишки и рассуждали о государственных делах, попивая изысканное вино.

Кайкалу даже дрожь пробрала.

– А женщины? – спросила она. – Есть при дворе женщины?

– Женщин там много, – ответил я. – Самых прекрасных в Англии леди.

Кайкала отвернулась от меня, поджала губы.

– У Эй-Ко есть при дворе женщина, которую он любит, – печально произнесла она.

Я так и подпрыгнул.

– Да нет же! – воскликнул я. – Ни в коем разе! Я к ним и близко не подходил, ждал, когда встречу настоящую, ту, что мне нужна. Самую прекрасную не только в Англии, во всем мире. Для того я и приплыл на Отэити. И я нашел ее здесь!

Тут я взял Кайкалу за руку, точно какая-нибудь девчонка, теперь мне и вспомнить об этом стыдно, и пожелал навсегда остаться у этого озера с ней вдвоем.

– Я даю тебе счастье, – сказала она и уселась на меня, лежавшего навзничь, верхом. – Ты хочешь, чтобы Кайкала сделала тебе хорошо?

– Да, – пропищал я, однако стоило ей расстегнуть мои штаны, как я почувствовал: весь мой пыл, все толкавшее меня к одной цели желание уходит, обращая мою персону в съежившееся под Кайкалой ничтожество. Она опустила на меня разочарованный взгляд – и ведь каждый день такое случалось, – а затем посмотрела мне прямо в глаза.

– Что это значит? – спросила она. – Я не нравлюсь Эй-Ко?

– Нравишься, – ответил я, как будто оправдываясь, жаждая привести себя в состояние готовности, и поднял руки, и стиснул ее грудь, но, как ни приятно это было, никакой готовности не получилось. Голову мою наполнили картины прошедшего, прошлого времени, заведения мистера Льюиса и всего, что меня заставляли там делать. Закрывая глаза, я слышал, как стучат по ступеням лестницы, приближаясь к нам, мальчишкам, сапоги джентльменов, дум-дум-дум. И потому наши с Кайкалой послеполуденные часы всегда заканчивались одинаково: я бежал, подтягивая штаны, по джунглям, возвращался в лагерь и обнаруживал – то, что подвело меня совсем недавно, снова наполнилось жизнью, и я, укрывшись за какой-нибудь изгородью, доставлял себе мелкое, болезненное облегчение, а после возвращался в палатку капитана, к исполнению моих обязанностей.

Я ненавидел мистера Льюиса за все, что он со мной сделал. И искал исцеления.