Оглядываясь назад, я понимаю, какие трудные времена переживали мы во время плавания на «Баунти». Мы голодали, выбивались из сил, водный простор ослеплял нас или наполовину сводил с ума, насылая галлюцинации, – однако ужаснее двадцати пяти дней, потраченных нами на попытки обогнуть мыс Горн, не было ничего; почти месяц мы провели, сражаясь, глупые создания, с природой и продвигаясь при каждой попытке не более чем на несколько бессмысленных лиг.

После двойной драмы – порки Мэттью Квинталя и возвышения мистера Кристиана – обстановка на судне немного изменилась. Матросы трудились усерднее и при этом вели себя тише, и я поверил: возможно, новый лейтенант был прав, говоря, что им полезно время от времени присутствовать при небольшой экзекуции, она, мол, заставляет их пошевеливаться. Офицеры, насколько я мог судить, разделились на два лагеря, один составили капитан, мистер Кристиан и прыщавый пенис мистер Хейвуд, другой – мистер Фрейер и прочие, а мистер Эльфинстоун болтался между ними, пытаясь всех примирить. Я, по самой природе моего положения, проводил с офицерами больше времени, чем с кем-либо еще на борту, но держался, по моему обыкновению, тихо, стараясь хорошо выполнять мою работу.

После того как мы пересекли 50-ю параллель, море стало меняться внезапно и резко, как будто оно не одну неделю с подозрением присматривалось к нашему утлому судну и теперь решило: поиграли – и хватит, ребята вы бравые, но пора уже отправить вас туда, откуда вы явились. И потому задули ветра, да такие, что я, поднимаясь на палубу, и глаза-то открывал с трудом, столь сильные порывы пытались свалить меня с ног. Да и дождь лил и лил, пока не обратился в мокрый снег с градом, который рушился нам на головы, точно камни, швыряемые с небес, донимая нас, как чума египтян. Волны выросли настолько, что бешено ревели и уходили далеко вниз, прежде чем восстать перед нами, заливая нос корабля, рыча, как разгневанный лев, чья свирепая пасть готова поглотить каждого, кто оступится хотя бы на миг; впрочем, к удивлению моему, пока все обходилось без жертв. Для личных драм или перепалок времени ни у кого на борту не осталось, каждый делал все, что мог, стараясь удержать корабль на плаву, а команду его – на этом свете. Танцы пришлось на время отменить, даже мысли о том, что мы станем отплясывать джигу или хорнпайп, когда вокруг ярятся ураганы, достаточно было, чтобы все мы немедля посходили с ума. Временами нам начинало казаться, что буря не закончится никогда, а между тем у меня появилась еще одна обязанность: избавлять трюм – начиная с большого помещения, где хранились горшки, и кончая койкой и дверьми, что вели в каюты капитана, мистера Фрейера и других офицеров, – от воды. И будь я проклят, если задача эта не была гораздо сложнее, чем казалась, потому что каждый офицер, спустившись с палубы, первым делом отряхивал свой плащ, снова заливая пол трюма водой, да в таких количествах, будто на себе половину океана притащил. Снова и снова я взбегал по трапу, чтобы понадежнее задраить люк, а едва спустившись, обнаруживал, что тот снова открылся. Ветер не переставая выл и свистел в ушах, насылая на меня тошнотворную головную боль, и наконец, по прошествии многих дней, впервые прозвучали слова – а произнес их все тот же невезучий бедолага мистер Фрейер – о том, что мыс Горн непроходим.

– Непроходим, мистер Фрейер? – задумчиво спросил капитан, сидящий рядом с мистером Кристианом. Дело было вечером, через неделю, а может, и десять дней после того, как погода испортилась ужаснейшим образом. – А говорил ли об этом мистер Хикс капитану Куку, когда они пытались обогнуть Горн?

– Нет, сэр, – ответил мистер Фрейер, стараясь выдержать рассудительный тон, чтобы не прогневать чрезмерно вспыльчивого мистера Блая. – Но то было другое время года, и, при всем моем уважении, Захария Хикс и тогда был осторожен в оценке их возможностей. А этим штормам я и конца не вижу. Ведь они начались не одну неделю назад.

– Что у нас с парусами? – спросил капитан. – В каком они состоянии?

– Паруса держатся, – признал судовой штурман. – Во всяком случае, пока. Но мне страшно подумать о том, что произойдет, если переломится одна из мачт. Боюсь, тогда нам придет конец.

Капитан кивнул, отпил чаю. С тех пор как за нас взялась дурная погода, отношения между двумя мужчинами стали более приязненными. Я же, со своей стороны, начинал проникаться уважением к мистеру Фрейеру, который принял повышение мистера Кристиана без дальнейших сетований и, судя по всему, руководствовался лишь насущными интересами корабля и нашей миссии. Да и капитана его замечания взвинчивали, похоже, куда меньше прежнего, но, с другой стороны, капитан пребывал теперь в настроении благодушном. Насколько я мог судить, ничто не доставляло ему большего удовольствия, чем сложные задачи вроде той, что стояла теперь перед нами.

– Пусть дуют ветра и бушует море, мы все равно должны идти с попутным штормом, – наконец сказал он и пристукнул ладонью по столу, словно предлагая на этом разговор и закончить. – Пройти попутным штормом, дорогие мои, и безупречно обогнуть этого зверя, как сделал до нас капитан Кук, и, прежде чем вы успеете возблагодарить Спасителя за благоволение Его, мы уже направимся на север-северо-запад, к Отэити, и возьмемся за подзорные трубы, дабы высмотреть землю.

Некоторое время все молчали. Конечно, он был человеком самоуверенным, наш бравый капитан. А по временам и взбалмошным.

– Существует еще вопрос о команде, – решился высказаться мистер Кристиан.

– О команде? – переспросил капитан, глядя на него через стол. – А что такое? Она старательно трудится, не так ли?

– Доблестно, – ответил мистер Кристиан. – Это же английские моряки, все до единого. Однако их надежды идут на убыль. Они не видят, как мы сможем пройти здесь. За последнюю неделю мы продвинулись столь незначительно, а тут еще несколько матросов слегли с простудой и тремором.

– Им не нужно ничего видеть, мистер Кристиан, – запальчиво возразил капитан. – Они должны выполнять приказы.

– Они испуганы, сэр, – произнес вдруг, склонившись к столу, мистер Хейвуд, и, клянусь, я в первый раз услышал, как он высказывает свое мнение на собрании подобного рода; подозреваю, что он вообще впервые открыл рот, ибо все прочие офицеры повернулись к нему, каждый. Физиономия Хейвуда побагровела даже сильнее обычного, и я испугался, что прыщи ее прорвутся в бурном извержении и прикончат его на месте, что было бы не так уж и плохо.

– Вот как? – негромко спросил капитан и задумчиво погладил себя по подбородку. – Испуганы? Но им нечего бояться, я выведу их из этого шторма, и они поблагодарят меня и будут гордиться своей работой. Тем не менее давайте на время увеличим их рацион, – решил он. – Каждый матрос будет получать раз в день дополнительную порцию супа и рома. Это взбодрит их, не правда ли?

– Будет сделано, сэр, – сказал мистер Кристиан.

Итак, между капитаном и офицерами установился непрочный мир, а вот мои отношения с мистером Кристианом становились, должен признать, все более напряженными. Я далеко не раз заставал новоиспеченного лейтенанта ожидающим капитана в его каюте – чего ни одному офицеру делать не полагалось – и попивающим при этом бренди мистера Блая. Когда я входил в каюту и обнаруживал там его, мистер Кристиан демонстративно поднимал стакан и пил за мое доброе здравие, и что мне оставалось делать? – только поблагодарить его за честь и убраться оттуда.

Несколько ночей спустя я стоял почти в полной темноте на палубе, бушевавшие до того воды немного успокоились, в небе показалась полная луна, походившая на огромный флорин, который я мог бы прикарманить так же легко, как любой из прежних. Какой-то инстинкт привел меня к борту корабля, и я закрыл один глаз, поднял к небу руку, сложив колечком большой и указательный пальцы, и, наверное, показался бы испуганным любому, кто мог наблюдать за мной, однако матросы были слишком заняты стараниями держать корабль на плаву, а те, кто не стоял на вахте, уже разошлись по койкам, надеясь поспать час-другой, и потому мои поступки никому интересны не были. Я закрыл на мгновение оба глаза, представил себе, что шум стих, что вокруг меня все спокойно, что на странном движущемся помосте, который стал моим домом, воцарились одиночество и счастье.

– Странно видеть тебя здесь, Турнепс, – произнес голос за моей спиной, и я подпрыгнул на месте; хорошо еще за борт не свалился, тогда бы меня никто не спас.

– Мистер Кристиан, сэр, – сказал я и приложил ладонь к груди, чтобы не дать гулко забившемуся сердцу выскочить из меня сквозь кожу. – Вы меня напугали.

– А ты меня удивил, – ответил он. – Я увидел несчастного паренька, стоящего на носу, глядя в море, и подумал: невозможно, чтобы это был юный Турнепс! Его всегда можно найти в безопасности и надежности трюма, но уж никак не здесь, среди трудолюбивых моряков.

Я помолчал, взвешивая тяжесть нанесенного мне оскорбления, ведь он явно назвал меня трусом, а если и было что-то, в чем я повинным себя не считал, так именно трусость. Я хотя бы по разу, а дрался с каждым из моих братьев по заведению мистера Льюиса, мне доводилось выпроваживать оттуда и мужчин, которые позволяли себе вольности большие, чем допускалось платой, внесенной ими нашему хозяину, и от стычек с ними я тоже никогда не уклонялся.

– Я работаю в трюме, сэр, – с гордостью заявил я, не принимая его оскорбительный намек. – И обязан быть под рукой у капитана всякий раз, как понадоблюсь ему.

– Конечно, обязан, Турнепс, – весело согласился он. – Конечно! Как же тебе подслушивать любой разговор, какой ведется на борту, если ты не будешь валандаться у дверей, временами прикладывая ухо к замочной скважине? Другое дело, если бы на корабле имелись дымоходы, тогда ты, готов поклясться, просиживал бы половину времени в них.

Я открыл было рот, но досадливо захлопнул его и сердито покачал головой.

– Скажете тоже, мистер Кристиан, – в конце концов ответил я, решив, что и этих слов будет довольно, не могу же я назвать его грязным лгуном, сказать такое офицеру, да еще и любимцу капитана, значило наверняка получить новое свидание с дочкой пушкаря, а я дал себе слово, что никогда больше не поцелую ее грязные губы. – Что я могу поделать, если моя койка рядом с каютами офицеров?

– Не ерепенься, паренек, – сказал он, усмехнувшись, крепко взялся руками за поручни и с силой втянул носом воздух. – Я всегда говорил, что на фрегатах Его Величества не существует лучшего источника сведений, чем мальчишка, который прислуживает капитану. Ты все слышишь, ничего не пропускаешь мимо ушей. Ты держишь руку на пульсе корабля.

Я кивнул:

– Да, сэр, пожалуй, что так.

– И полагаю, у тебя имеется мнение о каждом, кого ты тут видишь, так?

Теперь я покачал головой и сказал:

– Не мое это дело, сэр, – мнения составлять. Капитан, если вы к этому клоните, моих советов не спрашивает.

Мистер Кристиан, услышав это, расхохотался и тоже покачал головой.

– Бедный ты дурень, – сказал он. – Ты решил, будто я думаю, что он их спрашивает, а? Кто ты, в конце концов, такой, как не безграмотный мальчишка без семьи и образования. С какой стати человек, подобный мистеру Блаю, стал бы ожидать от тебя чего-то сверх чашки горячего чаю и перемены простыней?

Когда он сказал так, глаза мои сами собой сузились, ибо то была ложь наихудшего толка, клевета, которую было трудно снести, не ответив на нее зуботычиной. Если начать со второго, я имел такое образование, какого мне хватало за глаза. Я знал грамоте, мог сосчитать до ста и больше того, перечислить столицы половины стран Европы, представлениями о них я был обязан тому под названием «Книга полезных и необходимых современному молодому джентльмену сведений», который мистер Льюис держал у себя на полке рядом с грошовыми книжками с картинками, которые нравилось листать джентльменам, приходившим к нему вечерами, чтобы выпить и поразвлечься. Я умел сварить яйцо, спеть королевский гимн и по-французски пожелать леди доброго утра, – мальчиков, которые могли бы сказать о себе все это, в Портсмуте было раз, два и обчелся.

А что касается первого – обвинения в том, что у меня нет семьи, – так много ли он об этом знал? Да, верно, воспоминаний о жизни, которую я вел до того, как попал к мистеру Льюису, у меня, почитай, не было, однако мои братья по его заведению, каким бы опасным хулиганьем они ни выглядели, все равно были моими братьями, и, если бы потребовалось, я жизнь бы отдал за любого и каждого из них.

– Я не так туп, как вам, наверное, кажется, сэр, – сказал я, призвав на помощь всю храбрость, какой обладал, поскольку ветер снова разгулялся, поднялись волны, бросавшие брызги нам в лица, а мы так и стояли на месте; подкидать его первым ни один из нас не желал.

– О нет, – с улыбкой ответил мистер Кристиан. – Нет, тебе хватает ума, чтобы читать капитанские письма, черпать из них сведения, которые нам он может и не сообщать.

На это обвинение я отвечать не стал, просто отвел взгляд в сторону, чувствуя, как на лице моем проступает краска стыда, хорошо хоть время было ночное и окружавшая нас темнота скрывала мой предательский румянец.

– Ты что-то стал весьма молчалив, Турнепс, – сказал мистер Кристиан. – Мне удалось задеть тебя за живое, не так ли?

– Это было моей ошибкой, – ответил я. – Просчетом, который может случиться с каждым.

– И ты полагаешь, капитан так к этому и отнесется? – спросил мистер Кристиан. – Полагаешь, он хлопнет тебя по спине и назовет за такую твою ошибку молодчагой, а не подвесит за связанные лодыжки к верхнему фоку, чтобы вытрясти из тебя жизнь и позволить ветрам и мокрому снегу покончить с тобой?

Мне пришлось прикусить язык, на котором завертелось много всяких имен, какими я хотел бы назвать мистера Кристиана. Впрочем, винить за нажитые мной напасти я мог только себя. В конце концов я повернулся и направился к ведущему в трюм люку, однако мистер Кристиан немедля схватил меня за руку, сжав ее большим и указательным пальцами до самой кости, и притянул к себе.

– Не смей так уходить от меня, щенок, – прошипел он, и я ощутил в его дыхании запашок мясного бульона. – Не забывай, кто я. Изволь относиться ко мне с уважением, не то я с тебя шкуру спущу.

– Я должен вернуться к капитану, сэр, – сказал я, желая уйти куда угодно, ибо в глазах его плескалось исступление, от которого лучше было оказаться подальше.

– Как долго намерен он держать нас посреди этого безумия? – спросил мистер Кристиан, и я поморщился, не уверенный, что понял его.

– Какого безумия? – спросил и я. – И о ком вы говорите?

– О капитане, олух, – прошипел он. – Как долго намерен капитан продолжать попытки обогнуть Горн, прежде чем ему придется признать свое поражение?

– Всю жизнь, ручаюсь, и еще один день вдобавок, – ответил я и вытянулся в струнку, готовый защитить честь капитана. – Он никогда не признает поражения, можете на это рассчитывать.

– Рассчитывать я могу лишь на то, что каждый из нас сгинет в рундуке Дэви Джонса, вот на что я могу рассчитывать, если его помешательству не придет скорый конец, – сказал мистер Кристиан. – Ты должен сказать ему, слышишь? Скажи, что пора и совесть знать. Мы должны повернуть назад!

Вот тут настал мой черед рассмеяться.

– Я не могу сказать ему это, сэр, – воскликнул я. – Скажите сами, меня он слушать не станет. Мое дело прибираться в каюте капитана да стирать и гладить его одежду, вот и все. А где и когда бросать якорь, об этом он меня не спрашивает.

– В таком случае дай ему понять, что матросы недовольны. Если он спросит тебя, скажи, что они несут непосильное бремя. У тебя имеются уши, а на борту такой маленькой посудины, как наша, это принадлежность ценная. Посвяти его в чувства команды. Пусть знает – матросы думают, что он ведет их к погибели. Я обещал им, что мы повернем, и…

– Вы обещали им, сэр? – переспросил я, изрядно удивленный, поскольку мне было известно, что хоть мистер Кристиан и делает все посильное, чтобы угодить матросам, но за спиной он, человек двуличный, оскорбительно аттестует, когда на него нападает такое настроение, каждого из них капитану.

– Кто-то же должен поддерживать в команде здравость рассудка, Турнепс, – ответил он. – И кто-то должен сознавать, что мы обязаны выполнить нашу миссию, а не состязаться с покойником.

На это я ничего не ответил; я не понял, кого он имел в виду, и не хотел признать, что, возможно, говорит он дело.

– И если мне выпадет случай…

Я отнял у него руку, постоял, глядя ему в глаза, а затем отступил на шаг-другой назад.

– Если вам выпадет случай… какой? – прищурясь, спросил я, не уверенный в смысле его слов.

Мистер Кристиан слегка прикусил губу – судя по его лицу, он с превеликим наслаждением взял бы меня двумя руками за горло и придушил на месте.

– Твое дело – постараться, чтобы капитан все понял, – прошипел он, подступив ко мне вплотную и забрызгав мое лицо слюной.

– Я должен быть в трюме, – сказал я, уже задыхаясь от ревущего вокруг шторма и чувствуя, как ко мне липнет измокшая от снега одежда.

– Так подумай над моими словами! – крикнул он, когда я направился к люку, повернувшись к мистеру Кристиану спиной и потому едва его слыша.

Сбежав по трапу, я обнаружил, что весь мой недавний труд пошел прахом – таких мокрых полов я еще и не видел. Я взял швабру и принялся за работу, спеша покончить с ней до того, как капитан выйдет из своей каюты, но, когда добрался до нее и заглянул внутрь, мистера Блая в ней не было и плаща его тоже. Значит, и он сейчас на палубе, помогает команде в самое тяжкое время. Капитан среди своих моряков, мужчина среди своих мужчин, – и я в который раз восхитился им.

Прошла еще неделя, никаких изменений не последовало, разве что погода еще пуще ухудшилась, а матросы еще сильнее изнурились. Море швыряло наше судно с такой непочтительностью, что я сотни и тысячи раз гадал, не станет ли следующая ночь последней в моей жизни, не наполнятся ли мои легкие водой еще до наступления дня. Капитан снова изменил вахтенное расписание, теперь матросам полагалось проводить на палубе не больше нескольких часов кряду, однако результат свелся к тому, что они возвращались к своим койкам с остекленевшими глазами, наполовину ослепшие, одуревшие, иссеченные штормом, потерявшие представление о времени, а отдохнуть настолько, чтобы, снова поднявшись на палубу, сражаться со штормом успешнее прежнего, им не удавалось.

Мы подошли к 60-й параллели почти вплотную, оставалось одолеть всего несколько градусов долготы, а там сменить курс и обогнуть Горн, однако становилось все яснее, что ничего подобного не произойдет. Каждое утро капитан заносил наше положение на карту и в судовой журнал, а на следующее выяснялось, что мы почти не продвинулись; собственно, в некоторые утра мы узнавали, что нас отнесло назад, а вчерашний день был потрачен впустую.

Кончилось все тем, что офицеры собрались – по приказу капитана Блая – в его каюте, и, пока они сидели там в молчании, я налил каждому кружку горячей воды, добавив в нее, для вкуса и уюта, немного портвейна. Капитан пришел мокрым с головы до пят и вроде бы слегка удивился, увидев эту компанию, хотя сам же и велел мне – меньше часа назад – созвать ее.

– Добрый вечер, джентльмены, – мрачно произнес он и устало кивнул, принимая от меня кружку. – Боюсь, новости у меня плохие. За последние восемь дней мы продвинулись вперед лишь совсем немного.

– Сэр, – негромко сказал мистер Фрейер, – ни одному человеку не дано пройти через это море. Особенно при таких штормах.

Капитан помолчал, потом набрал полную грудь воздуха и выдохнул его. Я видел, что он смирился наконец со своим поражением.

– Я действительно думал, что нам это удастся, – после недолгого молчания пробормотал он и, подняв взгляд на офицеров, послал им слабую улыбку. – Помню… помню, когда я служил на «Решимости» и мы боролись с таким же штормом, один из офицеров – забыл его имя – сказал капитану, что нам никогда не восторжествовать над стихией, а тот просто покачал головой и ответил, что он – капитан Кук и выполняет приказ самого короля Георга, а потому стихию надлежит одолеть, она должна покориться королю. И он ее одолел. Увы, по-видимому, я его способностями не обладаю.

В каюте повисло смущенное молчание. Да, верно, мистеру Блаю не удалось сделать то, что сделал его великий герой, тем не менее у нас еще оставалась наша миссия, и выполнить ее без капитана мы не смогли бы. На ужасный миг я подумал, что он вознамерился сложить с себя капитанские полномочия и поставить над нами мистера Кристиана, однако мистер Блай встал, провел пальцем по карте, кашлянул, чтобы прочистить горло, и объявил, ни к кому в частности не обращаясь: «Мы поворачиваем назад».

– Мы поворачиваем назад, – повторил он громче, словно ему требовалось услышать себя еще раз, чтобы поверить: так и будет. – Развернем корабль и пойдем на восток, обогнем южную оконечность Африки, мыс Доброй Надежды, направимся к Тасмании, пройдем под Новой Зеландией и повернем на север, к Отэити. Увы, это добавит к нашему плаванию десять тысяч миль, однако другого выхода я не вижу. Если кто-нибудь видит его, прошу высказаться.

Молчание продолжилось. Конечно, все мы испытывали облегчение от того, что решение наконец принято, поскольку никто из нас и представить себе не мог, как долго нам удастся продержаться в здешних штормах без окончательной утраты рассудка, а то и жизни, но и мысль, что придется добавить к нашему пути участок такой протяженности, тоже сжимала наши сердца.

– Это правильное решение, сэр, – произнес мистер Фрейер, чтобы нарушить молчание, и капитан оторвал взгляд от пола и слабо улыбнулся; никогда еще я не видел его настолько подавленным.

– Когда мы повернем, мистер Фрейер, и выйдем в спокойные воды, я хочу, чтобы одежда всей команды была постирана и высушена и чтобы матросы получили добавочный рацион. Им необходимо отдохнуть, поэтому офицерам придется, если то потребуется, принять на себя дополнительные обязанности. Достигнув Африки, мы восполним наши припасы.

– Конечно, – ответил мистер Фрейер. – Передать ваш приказ мистеру Линклеттеру?

Линклеттер был старшим матросом, рулевым, в эту вахту он как раз правил кораблем.

Капитан кивнул, и мистер Фрейер вышел из каюты, а за ним поочередно последовали офицеры, понявшие, что больше никакие вопросы обсуждаться не будут.

– Ну что, мастер Тернстайл? – произнес, когда они вышли, капитан, повернувшись ко мне с полуулыбкой на лице. – Что ты об этом скажешь? Ты разочаровался в своем старом капитане?

– Я горжусь им, сэр, – пылко ответил я. – Клянусь, если бы мне пришлось провести среди этих штормов еще день, я бы полностью сдался им на милость. А матросы будут вам благодарны, вы и сами знаете. У них уже ум за разум заходит.

– Они хорошие моряки, – кивнул капитан. – Работящие. И все-таки плавание нам предстоит нелегкое. Понимают ли они это?

– Да, сэр, – сказал я.

– А ты понимаешь, Тернстайл? Прежде чем мы достигнем места нашего назначения, нам придется проделать долгий путь. Готов ли ты к этому?

– Да, сэр, – повторил я и впервые по-настоящему почувствовал, что готов, потому что теперь, когда вдали забрезжил конец плавания, я исполнился еще большей решимости не терпеть все эти мучения дольше необходимого, но изыскать возможность покинуть «Баунти», избежать возвращения домой. Моя судьба, я знал это, была в моих руках.