Я и опомниться не успел, как судно пополнило припасы, получило необходимый ремонт и вышло в море, а перед тем как поднять все паруса, мы собрались совершить одно положенное дело, но не совершили, и это на несколько дней погрузило капитана в мрачное настроение.

А дело было так. Я отмывал тарелку и чашку после капитанского ленча, который состоял обычно из куска рыбы и картофеля, поскольку в середине дня он никогда плотно не ел, и тут капитан оторвался от заполнения судового журнала – энергичный, веселый, довольный тем, что мы снова ставим паруса.

– Ну, мастер Тернстайл, – спросил он, – что ты можешь сказать о Санта-Крус, мм?

– Да ничего не могу, – со всей быстротой ответил я. – Потому как видел его только издали и за время стоянки ноги моей на суше не было. Однако должен признать, что с палубы «Баунти» он выглядел красиво, как на картинке.

Капитан положил перо на стол, вгляделся в меня с тенью улыбки на губах и прищурился, отчего лицо мое залилось густой краской, так что я отвел взгляд и принялся поправлять все, что попадалось мне под руку, дабы он обратил внимание на мою старательность.

– По-моему, ты надерзить мне пытаешься, – сказал он. – Не понимаю, однако ж, где тут дерзость.

– Никак нет, сэр, – возразил я. – Прошу прощения, сэр, если мои слова прозвучали грубее, чем я того желал. Я лишь хотел сказать, что нахожу себя неспособным ответить на первый ваш вопрос, поскольку не смог составить личное представление о городе. С другой стороны, мистер Фрейер, мистер Кристиан и мистер Хейвуд…

– Суть офицеры флота Его Величества, – прервал он меня тоном несколько более холодным. – И, как таковые, имеют во время стоянки в порту определенные права и требующие выполнения обязанности. Тебе следует помнить об этом, если ты желаешь и сам получить пост более высокий. Ты сможешь назвать его наградой за усердный труд, продвижением по службе.

Эти слова взяли меня врасплох, ибо, признаюсь, я никогда о каком-либо продвижении по службе не помышлял. Если быть честным с собой, а я всегда стремился к этому, я, скорее, наслаждался положением слуги капитана. Обязанностей оно подразумевало много, и самых разных, но, в сравнении с трудом палубных матросов, тягостными они отнюдь не были, кроме того, это положение выделяло меня в команде, с которой я начинал общаться уверенно и успешно. А устремление к жизни офицера? Я как-то не был уверен, что судьба держит ее в запасе для Джона Джейкоба Тернстайла. В конце концов, я всего лишь пару дней назад подумывал о том, чтобы навсегда бежать с корабля и вести в Испании жизнь дезертира – весьма, как мне представлялось, приятную. Полную приключений, в том числе и романтических. Правда состояла в том, что в случае прямого столкновения верности упованиям короля с моими корыстными побуждениями шансов на удачу у старины Георга оставалось столько же, сколько у девственницы в притоне разврата.

– Да, сэр, – сказал я, собирая брошенные им где попало кители и раскладывая их по двум стопкам: в одну попадали те, что требовали стирки (неблагодарная работа), в другую те, что еще годились для носки.

– Что же, город оказался совсем недурным, – продолжал он, снова обращаясь к судовому журналу. – Ничем не испорченным, таким я его здесь и описываю. Думаю, что миссис Блай, пожалуй, понравилось бы жить в нем; возможно, когда-нибудь я вернусь с ней сюда уже как частное лицо.

Я кивнул. Время от времени капитан говорил что-нибудь о своей жене и часто писал к ней в надежде на встречу с возвращающимся в Англию фрегатом, который смог бы забрать наши письма. Небольшая стопка посланий, несколько недель пролежавшая в ящике его письменного стола, ныне исчезла, перейдя, несомненно, в надежные руки властей Санта-Крус, и, по-моему, капитан уже изготовился приступить к сочинению новой порции.

– Миссис Блай живет в Лондоне, сэр? – почтительным тоном осведомился я, следя за тем, чтобы не переступить разделяющую нас незримую черту, однако он быстро кивнул и с видимым удовольствием заговорил о ней.

– Да, там. Моя милая Бетси. Чудесная женщина, Тернстайл. День, когда она принесла мне клятву верности, стал одним из счастливейших в моей жизни. Она ждет вместе с нашим сыном Вильямом и нашими дочерьми моего возвращения. Милый паренек, не правда ли? – Он повернул ко мне портрет мальчика, да, верно, он казался приятным пареньком, я так капитану и сказал. – Конечно, он несколькими годами младше тебя, – прибавил тот, – но, подозреваю, сведя знакомство, вы подружились бы.

Я ничего на сей счет не ответил, полагая для малого из моего круга невозможной дружбу с малым из его, однако капитан обходился со мной так душевно, что говорить ему об этом было бы грубостью. А потому я окинул каюту прощальным взглядом, желая убедиться, что все в ней пребывает в порядке, и только тут с удивлением обнаружил под окошком перенесенные из соседнего большого помещения горшки с землей, из которой уже пробивались какие-то ростки.

– Вижу, ты заметил мой огород, – весело сказал капитан, вставая из-за стола, чтобы осмотреть горшки. – Выглядит изрядно, не правда ли?

– Это те растения, что составляют цель нашей миссии, сэр? – спросил я в моем невежестве, но, едва спросив, понял, что ляпнул глупость, ведь за стеной каюты стояли еще сотни пустых горшков, и если вот эти ростки и были всем, в чем мы нуждались, то какой же пустой тратой времени и сил было наше плавание!

– Нет-нет, – ответил он. – Не говори чепухи, Тернстайл. Это всего лишь пустяки, которые я обнаружил вчера в горах, собирая гербарий с мистером Нельсоном.

Мистер Нельсон был джентльменом, который регулярно заходил в каюту капитана, и поначалу мне казалось, что официальных обязанностей у него не имеется. Однако недавно я услышал от мистера Фрейера, что это судовой садовник, чья настоящая работа начнется, когда мы приступим к осуществлению первой части нашей миссии, о которой я так ничего, по сути, и не знал.

– Я надумал высадить кое-какие семена, – продолжал капитан, осторожно касаясь пальцами влажной земли, – посмотреть, смогут ли они вырасти на борту. Вот в этот первый горшок я поместил колокольчик, экзотическое создание, которое дает съедобные плоды. Ты знаком с ним?

– Нет, сэр, – сказал я, знавший о жизни растений столько же, сколько о брачных обыкновениях сони.

– У него прекрасные цветы, – сказал капитан, слегка поворачивая росток к лившемуся в иллюминатор свету. – Желтые, как солнце. И словно светятся, ты такого никогда не видел. Во втором – оробал. Ты когда-нибудь изучал экзотическую флору, Тернстайл?

– Нет, сэр, – повторил я, глядя на крошечный росточек и гадая, во что он может обратиться.

– Ты можешь знать его под названием женьшень, – подсказал капитан и, когда я снова покачал головой, принял озадаченный вид. – Ей-ей, не понимаю, – сказал он, покачивая головой, как если бы для него это было великим сюрпризом, – чему в наши дни учат в школах? Система образования трещит по швам, сэр. По швам, поверьте!

Я открыл было рот, собираясь сказать, что отродясь ни в один школьный класс не заглядывал, но воздержался из опасения, что он и это сочтет за дерзость.

– Оробал – растение чудесное, – продолжал он. – Это, видишь ли, замечательный анастезик, а в путешествиях вроде нашего без него, конечно, не обойтись.

– Как-как? – переспросил я, не знакомый с этим словом.

– Анастезик, – повторил он. – Право же, Тернстайл, неужели я должен объяснять тебе все на свете? Он снимает боль, способен погружать недужного в сон. Думаю, если за ним хорошо ухаживать, он тоже зацветет.

– Так мне следует поливать их, сэр? – спросил я.

– О нет, – ответил капитан, торопливо покачав головой. – Нет, ты их лучше не трогай. Дело не в том, что я не доверяю тебе, понимаешь? – напротив, ты показал себя очень хорошим слугой (опять это слово, никакого удовольствия мне не доставлявшее), но, думаю, мне будет приятно ухаживать за ними и растить их самому. Таково, видишь ли, мое хобби. У тебя есть хобби, Тернстайл? Ты развлекался чем-нибудь, когда жил в Портсмуте, в твоей семье? Чем-нибудь не очень серьезным, но позволяющим коротать время?

Я уставился на капитана, пораженный его naïveté, и отрицательно потряс головой. Впервые за время плавания он спросил меня о моей жизни в Англии, о семье, и я мгновенно понял: он ошибочно полагает, будто у меня таковая имеется. Конечно, поговорить со своим другом мистером Зелесом капитан до моего появления на «Баунти» не успел – меня просто доставили на борт в последнюю минуту, чтобы я заступил на место переломавшего себе ноги неуклюжего болвана, а если бы успел, то, возможно, знал бы о моих обстоятельствах немного больше. Покамест же он полагал, что все мальчики растут так же, как рос он, и прискорбно ошибался на сей счет. Богатые всегда считают мальчиков вроде меня невеждами, но и сами порой проявляют немалое невежество – пусть и иного рода.

– А вот это может заинтересовать тебя, Тернстайл, – говорил между тем капитан, и я, заморгав, вернулся в здесь-и-сейчас; он осторожно касался листочков маленького растения в третьем горшке. – Артемизия. Когда она вырастет, то сможет оказывать большую помощь тому, кто испытывает серьезные затруднения с пищеварительной системой, как испытывал, помнится, ты, когда мы подняли паруса. Она могла пойти тебе на пользу, если бы…

Урок был прерван резким стуком в дверь каюты – обернувшись, мы увидели на пороге мистера Кристиана. Он коротко кивнул капитану, а меня, по обыкновению, не заметил. Думаю, я представлял для него интерес даже меньший, чем деревянная обшивка стен или стекла иллюминаторов.

– Паруса ставятся, сэр, – сказал он. – Вы хотели услышать об этом.

– Превосходная новость, – сказал капитан. – Превосходная! И стоянка пошла нам на пользу, Флетчер. Надеюсь, вы поблагодарили губернатора за проявленную им доброту?

– Разумеется, сэр.

– Очень хорошо. В таком случае можете, как только сочтете нужным, отсалютовать из пушек.

Капитан возвратился к своим растениям, но, поняв, что мистер Кристиан каюту не покинул, снова повернулся к нему.

– Да, Флетчер? – спросил он. – Что-нибудь еще?

На лице мистера Кристиана застыло выражение человека, который и мог бы поделиться неким секретом, но сильно того не желает.

– Пушечный салют, – наконец сказал он. – Возможно, нам лучше сохранить порох в целости.

– Глупости, Флетчер! – сказал капитан и рассмеялся. – Наш гостеприимный хозяин здорово помог нам. Мы не можем уйти, не выказав ему наше уважение, на что это было бы похоже? Вы, я уверен, и прежде видели, как это делается. Взаимный салют, наш в виде благодарности, их в виде пожелания доброго пути.

Мистера Кристиана обуяли серьезные колебания, которые наверняка были замечены не только мной, но и капитаном, они словно наполнили собой воздух, точно зловоние заболевшей утки, и висели в нем, пока помощник штурмана не распахнул окно, чтобы проветрить помещение.

– Боюсь, наш салют останется без ответа, сэр, – наконец сказал он, глядя вбок.

– Без ответа? – переспросил капитан, нахмурившись и шагнув в сторону мистера Кристиана. – Не понимаю. Вы и мистер Фрейер вручили губернатору наши прощальные подарки?

– Так точно, сэр, вручили, – ответил мистер Кристиан. – И разумеется, мистер Фрейер, как судовой штурман, обсудил с губернатором вопрос о салюте, как то и полагалось офицеру, который занимает его положение. Привести его, чтобы он сам дал вам объяснения?

– Тысяча чертей, Флетчер, меня никакие положения не занимают, – воскликнул капитан, чей тон становился с каждой минутой все более запальчивым: он не любил оставаться в неведении касательно того, что происходило вокруг, особенно когда подозревал, что подвергается неуважению. – Я всего лишь спрашиваю вас, почему салют останется безответным, когда я просто отдал приказ произвести…

– Он должен был получить ответ, – сказал мистер Кристиан, перебивая его. – Шесть залпов, как полагается. К несчастью, мистеру Фрейеру пришлось огласить тот факт, что… обстоятельства, связанные с нашим кораблем и вашим рангом…

– Моим рангом? – медленно спросил Блай, словно стремясь поскорее закончить этот разговор, понять, к чему он клонился с самого начала. – Я не…

– Я имею в виду звание лейтенанта, – пояснил мистер Кристиан. – А не капитана. И тот факт, что размеры нашего корабля не заслуживают…

– Да, да, – сказал мистер Блай, отворачиваясь, чтобы мы не могли видеть его лицо, и произнося каждое слово тоном все более сумрачным. – Я понимаю, вполне.

Он несколько раз кашлянул и, подняв ладонь ко рту, на миг закрыл глаза. А когда заговорил снова, голос его прозвучал негромко, подавленно.

– Конечно, Флетчер. Губернатор не сможет ответить на салют того, кто ниже его по званию.

– Боюсь, к этому все и сводится, – негромко сказал мистер Кристиан.

– Что же, мистер Фрейер был прав, осведомив губернатора, – сказал капитан, хотя по тону его было ясно, что он не верит ни одному из этих слов. – Было бы до крайности неудобно, если бы тот узнал всю правду с запозданием, это могло испортить его отношения с Короной.

– Если уж на то пошло, сэр… – начал мистер Кристиан, однако капитан поднял руку, заставив его умолкнуть.

– Спасибо, мистер Кристиан, – сказал он. – Можете вернуться на палубу. Мистер Фрейер там, я полагаю?

– Так точно, сэр.

– В таком случае пусть пока там и остается, чтоб его! Подстегните матросов, мистер Кристиан. Позаботьтесь, чтобы они работали в полную силу.

– Есть, сэр, – ответил тот и покинул каюту.

Я стоял, переминаясь от неловкости с ноги на ногу. Я видел – капитан унижен, но старается, чтобы по лицу его понять это было нельзя. Вопрос о его статусе явно терзал капитана, в особенности потому, что вопрос этот был для команды постоянной темой пересудов. Я старался придумать, что бы ему сказать, как улучшить его настроение, но не мог ничего сообразить, пока не посмотрел налево и не узрел там спасение.

– А вот этот горшок, капитан, – спросил я, указав на четвертый, и последний на полочке, – что в нем?

Он медленно обернулся и посмотрел на меня так, точно намертво забыл о моем присутствии, потом взглянул на последний горшочек и тряхнул головой.

– Спасибо, Тернстайл, – произнес он низким, полным огорчения голосом. – Ты можешь идти.

Я открыл рот, намереваясь сказать кое-что, но промолчал. Выходя из каюты и закрывая за собой дверь, я чувствовал, как корабль набирает плавный ход, а обернувшись, увидел сидевшего за столом капитана, – он не взялся за перо, но протянул руку к портрету жены и нежно провел пальцем по ее лицу. Я плотнее закрыл дверь и решил подняться на палубу, посмотреть на уходившую от нас землю, ибо одному только дьяволу было известно, когда мне доведется снова увидеть ее.