– Мадам, тут у меня леди, которая отказывается входить через дверь кабинета, – доложила Мэгги.

– Если она не желает войти туда, где я осматриваю пациенток, отправь ее восвояси.

– Я пыталась, мадам. Она настаивает, чтобы я ее впустила.

– Ох, наверное, дамочка из Общества моральной реформы. Скажи ей, чтобы поискала настоящего грешника.

– Но она утверждает, что вы подруги.

Мэгги протянула мне визитную карточку. Прочитав имя, я резко вскочила.

– Она такая важная, – говорила Мэгги. – И такая упорная. Комната куда-то пропала, звон в голове заглушал голос Мэгги.

– Вам нехорошо, мадам? Вы так побледнели.

– Впусти ее, – слабым голосом выговорила я.

– Да, мадам.

Сердце словно кто-то в кулаке стиснул. Руки зажили отдельной жизнью: хватали воздух, теребили юбку, касались лица, будто стремясь убедиться, что все происходит на самом деле. Едва не теряя сознание, я ждала стука каблуков по мраморному полу холла.

– Миссис Ван Дер Вейл, мадам, – доложила Мэгги.

Вот она, передо мной.

А из меня будто выпустили жизнь.

Это была она и не она. Высокая грудь. Лицо обрело скульптурную законченность, особенно хороши были скулы. Ресницы черными фестонами оттеняли розовые щеки. Она сняла шляпку и устремила на меня голубые глаза.

– Датч, – прошептала я.

– Экси?

Мы кинулись друг к другу. От нее пахло «Лилией долины». Я чувствовала, как она напряжена. Какие у нее глаза! Два осколка неба.

– Это правда ты? – спрашивала сестра. – Правда?

– Я не знаю. Сейчас ущипну себя, тогда увидим. Она засмеялась, и я вспомнила этот смех.

Датч прикусила палец.

– По-прежнему грызешь ногти, драная ты кошка, – сказала я.

– Ой! – Она резко отдернула руку, словно обожглась. – Маменька всегда корила меня за эту дурную привычку. То есть, конечно, не наша мама, а…

– Ш-ш-ш, милая. Нет, ты только посмотри на себя. Дама из Чикаго.

– А почему твоя горничная не хотела впустить меня?

– Ох уж эта мокрощелка, ни хрена она не понимает.

– Я тебя тоже не понимаю.

– Прости за мой португальский. – И я объяснила, что задача Мэгги состоит в том, чтобы направлять незнакомых посетительниц в соседнюю дверь. А имя Ван Дер Вейл ей незнакомо.

– Понимаю.

Мы так и стояли посреди гостиной. Солнце врывалось с Пятой авеню, дробясь в хрустальных призмах люстры, окутывая нас сиянием. Неужели это моя сестра? В моей памяти она осталась восьмилетней девочкой, а передо мной светская дама. Датч тоже взирала на меня с недоверием.

– Я два года прожила в Париже, – наконец сказала Датч. – Перед возвращением в Чикаго месяц пробуду здесь.

Маменька отправилась в Иллинойс раньше, а я воспользовалась шансом разыскать тебя. Твой новый адрес мне дали в Обществе помощи детям.

– О, моя дорогая, родная, драгоценная Датчи!

– Милая сестра! Как странно.

Никому бы и в голову не пришло, глядя сейчас на нас, на наши кружева и юбки изысканного кроя, на наши кольца, браслеты и черепаховые гребни, что когда-то мы, сцепившись как две бродячие кошки, катались по кровати, что я схватила ее за волосы и укусила, а она расцарапала мне все лицо. Когда-то мы были маленькими дикарками в дырявых башмаках, а теперь миссис Пятая авеню и миссис Парк-авеню, собиравшиеся выпить чаю с бисквитами. Вот только сердца у обеих бьются что-то уж очень часто, да молчание слишком напряженное.

Датч поглядывала по сторонам. Пусть видит, как высоко я взлетела. В камине (полированный мрамор, резные орнаменты) пролетка поместится. Потолочные панели орехового дерева. И люстра. В глазах сестры я угадала одобрение, она улыбнулась мне. Еще бы. Наверняка ни в доме Эмброзов, ни у Ван Дер Вейлов такого великолепия нет.

– Прости, что не предупредила о визите. Мы с Элиотом поселились в «Мраморном доме», и вчера он уехал в Лондон…

– Сколько я мечтала об этом!

– Странно, почему все-таки твоя горничная приняла меня за торговку? Неужто я похожа на приказчицу из лавки? Она так настойчиво просила меня пройти к служебному входу. Прости, но она что-то странное несла… Мол, дверь кабинета мадам Де Босак за углом… И как ей в голову могло прийти, что я разыскиваю эту ужасную женщину?

– Ужасную женщину?

– Ты, конечно, знаешь, какие жуткие дела она творила? Не женщина, а исчадие ада, убийца.

– Вот как?

– Новости о ней долетели даже до Чикаго. Даже в Париже о ней слышали. Уверена, у вас тут все ее обсуждают. Неужто ее кабинет рядом с твоим домом? Говорят, она убила бедную девушку, а потом сбросила труп в реку.

– Хм.

– Такой скандал! Она погубила тысячи невинных детских душ.

– Полное дерьмо! – не выдержала я.

Датч вздрогнула, и я почувствовала себя вульгарной торговкой рыбой.

– Выпьем кофе?

– Пожалуй, – кивнула сестра.

Атмосфера изменилась. Мы настороженно смотрели друг на дружку, не зная, что произойдет в следующий миг. Натянуто улыбались. И все же она была для меня точно глоток прохладной воды для больного в лихорадке. Устроившись у окна, выходящего в сад, мы принялись вспоминать маму, рассказывать о своей жизни: Датч – о миссис Эмброз и Элиоте, я – о Чарли и Аннабелль.

– Датчи, ты должна дождаться возвращения из школы моей малышки, – сказала я. – Милая тетушка Датч.

– Энн… – Сестра замялась. – Энн, насколько я понимаю, тебя никто не называет твоим детским именем. Меня тоже никто больше не зовет Датч…

– Энн назвала меня мама. Не знаю, кто дал тебе имя Лили.

– И все же я уже давно Лили.

– Если тебе больше нравится это имя, так и буду тебя называть.

– Спасибо.

Для меня Лили было прочно связано с названием траурного цветка. И я вдруг иначе взглянула на сестру – она чужая, совсем чужая.

– Я собиралась поехать в Чикаго разыскивать тебя. Я поклялась маме, что найду вас.

– Хорошо, что не поехала. Никто не знает, что меня удочерили. Это тайна. Я прошу… не выдавай ее.

– Можешь не беспокоиться, сохраню я твой секрет, уж по части хранения чужих тайн равных мне нет.

– И не говори никому, что виделась с сестрой. Скажи, что я твоя школьная подруга.

– Познакомьтесь, миссис Лили Риардон, моя любимая школьная подруга.

Датч рассмеялась:

– Миссис Риардон! Помню, ты ее называла…

– Миссис Огузок!

Датч снова расхохоталась. Совсем как в детстве – громко, заразительно. И вдруг резко замолчала, выпрямилась, сложив руки на коленях, – лощеная светская дама, а не та девчонка, которую я на мгновение увидела.

Ван Дер Вейл.

– Энн, а где наш Джо?

– Я надеялась, ты знаешь ответ на этот вопрос.

– Мне о нем ничего не известно. Фамилия его приемных родителей Троу, верно? Я лишь знаю, что Троу переехали в Филадельфию. У меня дома не упоминали о них. Маменька сказала, что он был слишком мал, чтобы помнить меня. Ему сейчас двадцать.

– Двадцать один.

– Наверное, он высокий.

Казалось, Джо стоит между нами – странник без возраста и лица. Я нервно теребила юбку, Датч разглядывала свои руки. На левой руке было кольцо с бриллиантами и крупной жемчужиной. Да она и сама была точно жемчужина – белая, гладкая, блестящая.

– У тебя очень милый дом, – сказала она наконец. – Твой муж, похоже, добился успеха.

– Он предприниматель.

– Да? А чем он занимается?

– Медикаментами.

Она кивнула, слегка вздернув брови. Рассказала, что ее муж управляет семейными финансами.

– Он из тех самых Ван Дер Вейлов, что связаны с «Чикагской северной железной дорогой».

– Чудно. Удачно ты вышла замуж.

– И ты. – Улыбка у нее сделалась какая-то застывшая. Она вдруг сморщилась. – Элиот и я… что-то у нас не так… со мной не так. Я неспособна… У нас нет детей.

Элиот так мечтает о наследнике. И желает знать, чем же я больна.

– Ох, mavourneen, скорее всего, ты ничем не больна.

– Днем он со мной не разговаривает, а вечерами… – Она покраснела, отвела взгляд. – Каждый вечер он уходит из дома. Пропадает в клубе. И возвращается…

– Пьяный?

– Он меня не выносит. Видеть не может.

– Но ты же такая красавица!

– Мой доктор в Чикаго сказал, что дело во мне. Я побывала у врачей и в Лондоне, и в Париже. Никто мне не помог. Все только сказали, что виновата я одна.

– Чушь!

– Но это правда моя вина! Я училась в колледже. Недолго. Музыка, латынь, французский. Доктор Гунди сказал, что это могло повлиять на… вызвать… Что у женщин, которые занимаются умственной деятельностью, истощается репродуктивная функция.

– Но если французский тебе во вред, зачем было ездить во Францию? А твои модные доктора не говорили, что алкоголь в крови мужчины тоже препятствует зачатию?

Сестра упорно не смотрела на меня, лицо ее заливал жаркий румянец.

– Датч… Лили, есть лекарства, которые могут помочь. Она поднялась, отошла к окну:

– Где же я их раздобуду?

– Могу достать для тебя.

– Ты?

– Да. Кто знает, вдруг они помогут тебе. Посиди здесь, я скоро.

– Постой! – Она обратила ко мне удивленное, мокрое от слез лицо.

– Вернусь через минуту. У меня есть в аптечке.

Датч смотрела на меня, во взгляде ее сквозил… ужас.

– Ты же идешь в тот кабинет по соседству, да? Твоя горничная не лгала.

– Мэгги лжет, только если я попрошу ее о том.

– Как ты могла? Как ты могла позволить этой женщине, этой нечестивой мадам открыть в своем доме кабинет?

– Мадам Де Босак – милейшая женщина. Очень разносторонняя дама. Умная и добрая.

– Она убийца! Преступница! Я читала, как она…

– Мадам Де Босак всего-навсего акушерка. Она приняла роды у многих леди, помогла им родить здоровых детей, и она всегда готова прийти на помощь в случае проблем с женской физиологией, неурядиц между супругами и решить вопросы интимного характера.

– Она дьяволица!

– Она ангел милосердия. Сестра не сводила с меня глаз.

– Она и тебе поможет, – спокойно сказала я, – если ты ей позволишь.

Датч дернулась, глаза ее расширились:

– Это ты? Ты, да?

Я выдержала ее взгляд.

– Это ты! Ты сама Мадам Де Босак!

– Если и так, что с того?

– Но ведь это… немыслимо.

– Ничего немыслимого нет, если хорошенько подумать. Ты ведь хочешь ребенка? Маленького Ван Дер Вейла.

Она в ужасе зажала ладонью рот.

– Датчи, ты всегда была слишком привередлива. Тебе всегда было не угодить. Мадам Де Босак не причиняет никому вреда. Ее миссия – помогать матерям производить на свет детей, облегчать страдания Она акушерка, вот и все. Вторая древнейшая профессия. Что касается первой, то ведь в нее подаются девушки, которым больше некуда пойти. И я их спасаю от этой участи.

Сестра уже взяла себя в руки. Лицо у нее было такое, будто в комнате смердело тухлой рыбой. Она встала, взяла свою шляпку:

– Мне пора. Я должна вернуться в гостиницу.

– Датч… Лили. Прошу тебя. Выслушай меня…

– Всего наилучшего.

– Не уходи, прошу!

– Знаешь, Энн, – она остановилась, – что сказала бы наша мама?

Эти слова пронзили меня точно раскаленным ножом.

– Маму убило послеродовое кровотечение! – закричала я. – Если бы рядом с мамой была хорошая акушерка, то она была бы жива и сидела бы сейчас здесь, в этой комнате.

Датч поморщилась и направилась к двери.

– Датчи, прошу, я тебя только-только нашла.

– Я не могу.

– А как же таблетки? Они тебе помогут.

– Нет, спасибо. – Она уже была в дверях гостиной. Я кинулась к ней, схватила за руку:

– Ты не обязана жить с ним, Датчи. С этим твоим Элиотом. Если он груб с тобой. Ты можешь переехать к нам, тут есть отдельная квартира. Со всеми удобствами. Она твоя. Оставь его. Ты молодая, красивая, Лили, ты можешь…

– Я ничего не могу, – сказала она мрачно. – Ты себе… даже не представляешь.

Она опустила вуаль, вышла в холл. Мэгги открыла ей дверь. Я вышла следом на крыльцо, смотрела, как сестра садится в поджидающий ее богатый экипаж, фаэтон зеленого цвета. Сестра опустила занавески.

– Датч! – крикнула я и кинулась за экипажем. Девятнадцать лет я ждала этого дня, и вот чужие наветы снова разлучают нас. – Датчи!

Но фаэтон уже выехал за ворота и влился в поток экипажей. Я осталась стоять на мостовой, вскинув руку.

Бегом я вернулась в дом, схватила пальто, спустилась в кабинет, сунула в карман упаковку «Натальных пилюль Мадам Де Босак» (черный стеблелист, листья малины и корень чемерицы). Я не стала звать своего кучера, а выбежала на улицу, где поймала извозчика. Мне не хотелось, чтобы меня узнавали. Мы пересекли центр города, и я велела вознице ждать меня возле «Мраморного дома». У стойки я осведомилась о миссис Элиот Ван Дер Вейл.

– Ваше имя? – спросил портье.

– Миссис Энн Джонс.

– Миссис Ван Дер Вейл больше здесь не проживает, – сказал он, растягивая слова.

Я сразу поняла, что это ложь. Датч здесь, но велела этому пройдохе говорить обратное. Я вернулась в свой экипаж и стала ждать. Каждые двадцать минут я совала кучеру деньги, чтобы он не скандалил. Дождусь во что бы то ни стало! Не может же она сидеть в гостинице вечность.

Наконец ближе к вечеру она появилась. Я залюбовалась. Лебединый изгиб шеи, пышные волосы уложены в высокую прическу, габардиновое пальто по самой последней моде. Под руку ее держал светловолосый бородач, щеголь – явно из тех, что наезжают в Ньюпорт на регату. Он заглянул в лицо сестре, что-то сказал. Значит, вот каков ее муж, мистер Ван Дер Вейл.

– Датч! – Я выскочила из кэба.

Она не замедлила шаг, но я заметила, как напряглась у нее спина.

– Датч!

Я вовремя вспомнила, что пообещала хранить ее тайну, и вместо того, что нагнать пару, свернула в отель.

– Миссис Ван Дер Вейл все-таки живет у вас, – сказала я сердито. – Я видела, как она выходила.

– Меня просили отваживать всех визитеров.

– Я ее сестра. Мы не виделись много лет. – Я вытащила из сумочки носовой платок, промокнула глаза и незаметно сунула портье банкноту. – Могу я попросить вас передать ей записку?

– Конечно. – Деньги исчезли.

– Спасибо.

Я взяла бумагу, села за столик в вестибюле и написала:

Я сложила записку, положила в пакет и адресовала миссис Ван Дер Вейл.

– Пожалуйста, передайте это ей, когда мужа рядом не будет, – попросила я портье.

– О, об этом не стоит беспокоиться, – ухмыльнулся прощелыга, – мужа никогда не бывает рядом.

– Но я видела их вместе. Красивая пара.

– О, это был не…

– Не ее муж? А кто же тогда, разрешите полюбопытствовать?

Еще одна купюра перекочевала через стойку.

– Его зовут мистер Пиккеринг. Владелец пароходства. У него контора в Пек-Слип.

– Спасибо, – поблагодарила я, с трудом скрыв изумление. Итак, у моей сестры есть не только муж, но и поклонник…

На следующий день я сидела в чайной «Астор Хаус». Датч не пришла. И не ответила на мою записку. Четыре дня спустя портье в «Мраморном доме» за очередную купюру сообщил, что она вернулась в Чикаго.