Весной 1866-го мне исполнилось девятнадцать, и моя учительница миссис Эванс умерла во сне. Боженька прибрал, сказала миссис Броудер, хотя мы знали, что вину скорее следует возложить на пузырек с «Целебной сывороткой», что денно и нощно дежурил у нее на ночном столике. После похорон доктор Эванс вызвал меня к себе и сообщил, что в моих услугах он более не нуждается. Дом на Чатем-стрит он продает торговцу коврами, а сам скоро переберется к сестре, миссис Фентон, в Йорквилль. Я понадеялась, что фургон с пивом с пивоварни Рупперта, что на Третьей авеню, переедет его за то, в какой манере он выдал мне и миссис Броудер расчет.

Я стояла перед ним в библиотеке. Доктор снял очки и протер глаза.

– Доктор, так как же все-таки будет с моим жалованьем? – наседала я.

– Эти пять лет ты находилась у нас на полном пансионе. Крыша над головой и стол. Под руководством миссис Броудер ты изучила домоводство.

– Эти навыки известны всем, – возразила я. – За них не платят в звонкой монете.

– Ты теперь замужняя женщина. Живешь с собственным мужем.

Доходов моего мужа едва хватало на оплату комнаты размером с чайное полотенце на задворках Визи-стрит. Крыша там протекала, в стенах шуршали крысы, уборная располагалась во дворе. В соседях у нас проживало семейство цыган, и скандалы за стенкой не утихали ни днем ни ночью. Запах их едких приправ проникал во все щели и намертво въедался в волосы. Мне хотелось покинуть это место. Мне хотелось хотя бы еще одно платье. Мне хотелось лакомиться голубями в «Дельмонико», смотреть спектакли в Театре Нибло, отправиться на поезде в Филадельфию и Чикаго и разыскать пропавших Малдунов.

– Год тому назад миссис Эванс пообещала, что жалованье мне выплатят целиком при окончательном расчете, когда я уйду со службы. Она пообещала это моей маме, когда та лежала при смерти.

– Жалованье? – переспросил он очень мягко. – Миссис Эванс не была в здравом уме.

– Ум у нее был достаточно здрав, чтобы недели за две до того принять ребенка миссис Дивайн, достаточно здрав, чтобы в свое последнее воскресенье играть в вист, и, наконец, достаточно здрав, чтобы обещать мне жалованье, когда буду уходить со службы.

Он заморгал, точно черепаха.

– Боюсь, денег нет. Все ушло на оплату долгов. – Он протянул мне двадцать долларов и уведомление об увольнении.

Оказалось, старый хрыч был азартным игроком. Так называемые непредвиденные медицинские расходы на самом деле оказались расходами на скачки в Джером-парке. Миссис Броудер докопалась до фактической подоплеки дела, когда он резко срезал ей жалованье, не заплатив сразу за четыре месяца.

– Это несправедливо! – едва не плакала она. – Но мыто свое еще возьмем, правда, Энни?

Упаковывая ящики и увязывая узлы, мы работали чрезвычайно быстро, времени зря не теряли. В моих мешках оказались бушель яблок и двенадцать банок варенья, баранья нога и картошка из подвала, а еще сковорода, сито и добрая половина платьев миссис Эванс, ее шалей и прочей галантереи. Остальная часть моего наследства была так или иначе связана с господской частью дома и клиникой: шестнадцать простыней со следами крови, четыре одеяла, жестянка из-под сахара, венчик. Из библиотеки я взяла «Арабские ночи» и «Женские болезни» д-ра Ганнинга. Из клиники забрала «Присыпку от зуда», «Алоэ» и три склянки «Лунного средства для регулировки женской физиологии», а также связку медицинских инструментов, спринцовку миссис Эванс, ее колбу и дневник с рецептами.

– Что это за рецепты? – спросил позже Чарли. – Ты собираешься меня отравить?

– Не бери в голову, – отмахнулась я и сунула пухлый блокнот в ящик комода.

Теперь я поднималась по утрам и отправлялась на поиски работы. Я могла отгладить плиссе, покрасить печь, выстирать белье с синькой. Я могла отварить говядину и приготовить пудинг из телячьего рубца, замоченного в вине. Я могла наизусть прочесть псалом Давидов. А еще я могла перевязать грудь кормящей женщины так, что молоко у нее иссякнет. Пропальпировав живот, я легко определяла срок беременности. Вооруженная только знаниями, я ходила от двери к двери, обошла весь Вашингтон-сквер. Недели хождения и стука – и все двери проверены. За каждой уже имелись свои горничные и девочки для беготни по магазинам, и ни одна из них не горела желанием сменить работу.

В нашей мрачной комнате, глядя на кривобокую кастрюльку для рагу, я впадала в отчаяние.

– Нам судьбой уготовано прожить всю жизнь в ящиках для угля, – пожаловалась я как-то ночью Чарли. Он лежал, положив руку на мою правую грудь, его мощные волосатые ноги прижимались к моим ногам. – Мы сейчас не богаче, чем в день нашей встречи.

– У тебя есть кое-что, – Чарли показал, что именно, – за что платить не надо. Все что захочешь, и забесплатно. Если мы когда-нибудь сумеем это продать, мы будем королями.

– Намекаешь, чтобы твоя собственная жена в шлюхи подалась?

– Никогда! Я только хочу сказать, миссис Джонс, я бы купил у тебя все, что ты пожелала бы продать.

– Так продавать-то нечего.

– Продай книги, которые стащила у доктора.

– После того как я их продам и потрачу деньги, я сделаюсь беднее церковной крысы.

– Тогда продай что-нибудь еще.

Так мы и жили, помогая друг другу, особенно по части бесплатного обслуживания. Конечно же, у каждого земного, и неземного тоже, существа есть во Вселенной собственное место. Было оно и у меня – в серых потемках убогой комнаты. Но, случались ужасные ночи, когда Чарли не приходил домой, а за ними неизбежно следовали скандалы – из-за денег, из-за выпитого им эля. Ни я, ни Чарлз Г. Джонс не являли достойнейшего примера семейных отношений. Денежные затруднения порой были настолько серьезны, что мы не брезговали нашими детскими умениями и воровали яблоки с тележки уличного торговца.

Я все раздумывала, чем бы начать торговать? Спичками? Кексами? У меня не было денег ни на серу, ни на масло. У меня не было жестянок и печи. Но у меня имелись десять долларов, остаток от той двадцатки, которую доктор Эванс сунул мне в жестянке из-под бисквитов. Однажды утром, когда Чарли ушел в типографию пачкать руки, у меня возникла идея. Блокнот миссис Эванс, весь исчерканный записями… Может, и для меня найдется рецепт?

Первая страница: противоядие, для людей и животных. Вторая: костный шпат для лечения кожи. Дальше катаральный порошок, пилюли «Ленивая Печень», пилюли для разжижения крови… И вот, наконец-то. То, что надо.

Положив в карман деньги, я направилась в аптеку Хегеманна на Чатем-сквер. Там я купила жучиные крылья, порошок магнезии и покрытые грибком ржаные колосья, именуемые также спорыньей. Скрепя сердце купила еще три медицинские склянки с пробками. Все это добро обошлось в три доллара, сроду такой суммы зараз не тратила.

Дома я приготовила снадобье, в точности следуя рецепту. Одна драхма спорыньи, щепотка шпанских мушек. Черенком ложки я раздавила изумрудные крылья жучков, накрошила из колосьев ржи грибок и капнула воды в белый порошок магнезии. На тарелке образовалась похожая на тесто белая масса. За отсутствием пестика измельчать ингредиенты пришлось ножом – операция, хорошо мне знакомая по Чатем-стрит. Правда, связующего сиропа, который у Эвансов использовался в качестве наполнителя для пилюль, у меня не было, а без него подсохшая смесь сваливалась с ложки. Деньги на ветер. И что дальше? Когда там последний срок уплаты за квартиру?

Чуть не плача, я пересыпала неудавшуюся панацею в склянки, закрыла пробками и занялась ужином: чистила картошку, кипятила воду для чая, гремела кастрюлями. Я была Экси Ужасная, которая готовила еду и ругалась. И умудрилась сжечь хлеб. Последний кусок из недельного запаса. От вошедшего Чарли разило джином. Он понюхал воздух, почувствовал, что ужину каюк, и разразился:

– Что за черт? Хлеб у нас для того, чтобы мы его жгли? Мы что, сделаны из ХЛЕБА?

– Отстань. Мы что, сделаны из СИВУХИ? Что с тобой такое?

– Вряд ли ты сможешь меня излечить. – Его жесткая щетина прижалась к моей щеке, дыхание как у дракона.

Я оттолкнула его, передернувшись от омерзения:

– Убирайся. Оставь меня в покое.

– Я-то УБЕРУСЬ, – прошипел он. – Тогда ты сможешь сжигать столько тостов, сколько душе угодно. Будешь рада избавиться от меня, да? – Он стоял, вцепившись в стол, пьяно раскачивался и таращился на порошок на тарелке, склянку для пилюль, колоски ржи и жучиные крылышки. – А что это за пыль? Нам на ужин?

– Я хотела сделать лекарство от женского недомогания и продать.

– Какого еще недомогания? – Глаза у Чарли сузились.

– Не моего. Но получилось так, что я зря потратила три доллара.

– Ты спустила деньги на эту хрень? – заорал он. – Целую кучу денег!

– Ты же хотел, чтобы я чем-то торговала?

– И ты решила продавать пыль? С ума сошла!

– Из этого должны были получиться таблетки. Что ты вообще об этом знаешь?

– Откуда ты их взяла? Те три доллара?

– У меня были…

– О-го-го. Были они у нее. А откуда миссис Джонс их заполучила? Что ты продала, чтобы заработать на пыль?!

Он схватил меня за воротник и оторвал от пола, но я вывернулась и кинулась к двери. Чарли заступил мне дорогу, оттеснил в угол:

– Миссис Джонс!

– Не подходи ко мне! – Я уперлась спиной в стену.

– Говори, откуда ты взяла три доллара?

– От доктора Эванса. Они мои!

– О-го-го. И что еще ты от меня припрятала? Змея подколодная.

– Не трогай меня. Убирайся!

– «Убирайся», – передразнил он. Голос у него сделался низким, опасным. – Ты предпочитаешь мужчин, которые тебе платят? Так, миссис Джонс? Тебе нужен денежный мешок, а не бедный грязный наборщик без цента в кармане, да? Ни приличной обуви, ни даже ночного горшка под кроватью! Ночью поссать некуда.

– Да писай хоть и в окно, мне-то что! – закричала я. – И вообще, уходи отсюда!

Чарли замер. Только дышал, тяжело и прерывисто.

– Ах, так вот чего тебе хочется? – Стремительным движением он ухватил стол за край и перевернул. – До свидания, миссис Джонс.

– Скатертью дорожка! – крикнула я в ответ.

Но не успела за ним захлопнуться дверь, как он ворвался обратно. Рухнул на топчан и уснул. Рот нараспашку, рубаха в пятнах. Я смотрела на него, храпящего, и ненавидела так, что даже плакать не могла.

В ту ночь под его храп, мешающийся с топотом соседских сапог, воплями уличных котов и воркованием голубей, я сидела и думала. Даже выйдя замуж, я осталась одинокой, без любви и денег. Деньги, в отличие от всего остального, не подведут никогда, ведь правда? Во всяком случае, деньги не сбегут ночью из дома, предварительно накачавшись джином, и не завалятся спать, вместо того чтобы приласкать жену.

Ранним утром, когда Чарли еще спал, я осмотрела злосчастные склянки с пылью и своим ужасным почерком вывела на трех листках: ЛУННОЕ СРЕДСТВО МИССИС ДЖОНС. Продам снадобье во что бы то ни стало, за любую цену. Дамам ведь все равно, пилюли глотать или порошок, главное, чтобы подействовало. А я не сомневалась, что подействует. Мне в точности эти же ингредиенты помогли. Или мне только так показалось?

Нижний Бродвей возле Сити-Холл-парк – средоточие торговцев всех мастей, предлагающих на продажу различные обломки кораблекрушения: шнурки, пуговицы, пирожки, иголки из китового уса и гребни из панциря черепахи, птичек в клетках, отвар из моллюсков, пчелиный воск. Чумазая девочка продавала букетик гвоздик – совсем как я лет шесть назад.

В то утро тучи над городом висели темные, угрюмые, вылитые баклажаны, а снизу их подсвечивало утреннее солнце, расписывая небо золотом и пурпуром. Такая погода чудилась мне дурным знаком. Но все же я села на тротуар Чамберс-стрит и разложила на картонке свой жалкий товар. Мое торговое место украшала самолично изготовленная реклама.

ВСЕГО $3 $2 ТОЛЬКО ПРИ ПОВТОРНОМ ЗАКАЗЕ

– «Лунное средство миссис Джонс»! Осталось только три склянки. Излечит вашу хворь. Сюда, леди.

За каких-то пять часов я распродала весь запас.

Какая-то чванливая фифа купила сразу два пузырька, а третий унесла настоящая курица-несушка, окруженная четырьмя детьми.

– Если рожу пятого, он будет последним, – поделилась она со мной.

А я заработала шесть долларов за пять часов. ШЕСТЬ ДОЛЛАРОВ. Целое состояние. Домой я неслась со скоростью восемьдесят лье в минуту. А там меня ждал мой личный цепной пес по имени Чарли. Смирный, с поджатым хвостом.

– Что это у тебя такой довольный вид? – спросил он.

– Ха! – И я рассказала. – ЧЕТЫРЕ доллара!

– Четыре доллара за холмик пыли? – недоверчиво спросил Чарли.

– Это была не пыль! Лекарство. Нормализует цикл.

– А вам откуда знать, миссис Джонс?

– Я сама его попробовала, пока ты сидел в Томбс. Я тогда была на все готова.

И я рассказала ему всю правду про белесый шрам у меня на запястье, след от кухонного ножа.

– Я готова была руку себе отрезать, лишь бы только избавиться от этого, – прорыдала я, и мой муж, трезвый как стеклышко, провел своим перемазанным в типографской краске пальцем по шраму. – Ты должен сожалеть по поводу вчерашнего, сожалеть о том, что сделал, что сказал, о том, что оставил меня одну. Я больше не хочу оставаться одна. НИКОГДА!

Он не смотрел на меня, все изучал рисунок покрывала. Вздохнул, потер глаза. Тяжело поднялся, поправил подтяжки на плечах.

Подошел ко мне сзади, обнял, уперся лбом мне в затылок. Я не шевелилась. Он развернул меня к себе лицом, приласкал. Я не сопротивлялась. Тепло его тела перетекало в меня, и внутри словно что-то оттаивало. Ярость моя куда-то делась. Мы так и стояли, обнявшись, боясь шевельнуться, точно сделанные из мягкого, готового поплыть воска.

– Я жалкий сын живодера, – пробормотал Чарли. Уткнувшись подбородком мне в волосы, он поведал свою беду: – Наборщики «Гералд» больше не требуются. И никому другому тоже. Работы нет. Никакой. Нищета наша сводит меня с ума. На душе муторно. Возьму-ка я пинту, успокою нервы, подумал я вчера. Потом еще пинту для храбрости. Потом еще. Все для того, чтобы собраться с духом и рассказать тебе, что стряслось. Мы нищие.

– Ты обозвал меня змеей подколодной.

– Это виски так тебя обозвало.

– Твоими губами. Сначала пили, потом обзывались.

– Пей, да дело разумей. Выпить выпил, а подозрения остались. Почему ты спрятала от меня три доллара?

– А сам-то… никогда от меня ничего не прятал, что ли? Он не ответил.

– Я без денег не останусь! – твердо сказала я.

– А может, у тебя и покрупнее суммы припрятаны? – очень мягко спросил он.

– Говорю тебе, сегодня заработала четыре доллара. – У меня будут свои тайны. Хотя бы в качестве защиты. А то растратит опять все на выпивку.

Он поглядел на меня, покачал головой и присвистнул:

– Боже! Четыре доллара. Одним махом. Ты прямо крыжовенный пудинг, миссис Джонс.

Отлично. Неужели грядет Чарли-само-очарование? Давненько не видались.

– Крыжовенный пудинг?

– Ты Рождество и день получки разом, – рассмеялся Чарли. – ЧЕТЫРЕ доллара. Блестящая была идея продать эти порошки. Всего за день!

– Отчаявшаяся женщина заплатит сколько угодно, лишь бы привести свой организм в порядок.

– Точно. – Чарли сделался бодр и весел. – И с хорошими продавцами твой бизнес пойдет. Лекарства на продажу от миссис Джонс. Надо нам пошевеливаться, продать побольше этой ПЫЛИ, чтобы было чем платить за квартиру в этом месяце.

– У меня ингредиентов нет.

– Зато у тебя есть четыре доллара. Пошли в аптеку?

– А за квартиру?

– Ах да, верно. Какая жалость. Наверное, ты никогда не играла в азартные игры, никогда не рисковала. Да и не хватает нам на квартиру, нужно же шесть.

В тот день я показала мужу, как смешивать порошки, а потом, благо сегодня ему не нужно было обивать пороги типографий и редакций в поисках работы, он измельчил жучиные крылья и аккуратно надписал этикетки к каждой склянке: «Лунное средство от миссис Джонс. $2». Инструкции тоже написал Чарли со всеми изысками и завитками каллиграфии. Смешать с половиной чашки воды и принимать внутрь по неполной чайной ложке в день в течение шести дней. Буквы у него выходили красивые, правильные, а над моими каракулями он только смеялся:

– Смотри, студентка, как надо.

Еще он завел бухгалтерскую книгу – невиданную для меня прежде штуку. Расходы – одна колонка цифр, доходы – другая. Через шесть недель – чудо уже осуществлялось – Чарли пояснил:

– Наш доход гросс девяносто долларов, доход нетто – семьдесят пять.

Эту сумму он внес в новую колонку, которую назвал ПРИБЫЛЬ.

– Гросс – это общие поступления, студентка, а нетто – только то, что мы заработали, – говорил он, уподобляясь школьному учителю.

А разве наше предприятие – не моя идея? Но бизнес был наш общий. Ссор из-за денег или из-за «пыли» больше не было, хотя мне и удавалось припрятать некоторую сумму – пусть деньги полежат в чулке. Отношения у нас наладились, на небольшие пробоины удавалось вовремя наложить заплаты. Денежные.

Я тогда не знала, что совместное предприятие – лучший цемент для брака, который в равной степени держится на финансах и на будуаре. Этот урок мне пришлось усваивать долгие годы, но пока я продолжала верить в любовь.

«Лунное средство миссис Джонс» все-таки лучше было употреблять в виде таблеток. Уже через несколько месяцев преобразилось не только лекарство, но и сама миссис Джонс. Поначалу вид у меня был прежалкий: старая шаль, коробка из раскисшего картона на мостовой, на ней пара склянок, дырявые чулки прикрыты подолом. Не прошло и пяти месяцев, а чулки уже были новые, вместо картонки – аккуратная деревянная тележка. Чарли купил ее у торговца луком, привел в порядок и снабдил надписью «Лунное средство миссис Джонс, $3».

– Последние склянки! – кричала я своим новым пронзительным голосом. – Самая низкая цена в городе!

От клиенток не было отбоя.

– Слишком уж молоды вы для миссис Джонс, – сказала мне одна дама.

– Это моя бабушка.

– Тогда дай мне бутылочку, дорогуша, и передай бабушке, что ее снадобье получше других будет.

Монеты падали в мою банку из-под варенья, порой опускались и бумажки, сквозь стекло они такие зеленые. Кажется, даже мятой пахнут.

Один год и ОДНА ТЫСЯЧА долларов в итоге. Я написала Датч о последних переменах в нашей жизни.

Эта шинуазри была тогда последним писком – Чарли знал все о вкусах богатых людей.

Про клавикорды я наврала, но все остальное было чистой правдой. И переезд на Гринвич-стрит, и наше намерение поискать Джо в городе Братской любви по дороге в Чикаго. Банка была полна денег, и мне не терпелось собрать наконец Малдунов под одной крышей. Я написала Датч, сообщила наш новый адрес. На этот раз ответили моментально. Не через много недель, а с обратной почтой.

Такой ерунды, наверно, не написала бы ни одна девушка на свете ни в прошлом, ни в будущем. «Дни такие теплые, солнышко». Разумеется, летом тепло и солнце светит. Это ведь лето, полоумная. Хоть бы написала после ДЕВЯТИ лет разлуки, что с нетерпением ждет встречи. Вместо этого извела чернила на глупости про кузена Элиота. На его усы и бриджи для верховой езды.

Лили-Шмилли. Воистину так. Я даже уронила свой тост в чай.

– Чего ты хотела? – усмехнулся Чарли. – Шестнадцать лет, да еще роскошная жизнь испортила девчонку. Неудивительно, что один ветер в голове.

Я регулярно писала мистеру Брейсу из Общества помощи, спрашивала, известно ли им что-нибудь о Джозефе Малдуне, увезенном в Филадельфию, и т. д.

Некто П. Кларидж неизменно отвечал, что, как только получит какие-то новости, сразу свяжется со мной. Так что выбора у нас не было: сиди и жди лета, если хочешь встретиться с Датч. Как оказалось, ждать нам пришлось дольше, помешали разные события, большие и маленькие. Самое первое из них было поистине грандиозным, хотя его герой весил всего шесть фунтов. Добрая баранья нога куда тяжелее.