В течение последних десятилетий XX века череда американских администраций развивала понятие о том, что США могут применять передовые технологии для ведения дистанционных войн теми способами, которые позволят удержать американское военное превосходство и тем самым уверить американских граждан, что правительство США способно их защитить и обеспечить безопасность Америки, не рискуя — или рискуя очень незначительно — потерями среди американцев и не нуждаясь в дополнительном налогообложении.

Истоки этой идеи можно проследить в системе представлений холодной войны. Во время холодной войны ядерное устрашение могло пониматься как воображаемая война. Весь период холодной войны обе стороны вели себя так, будто они находятся в состоянии войны, с наращиванием военного потенциала, технологической конкуренцией, шпионажем и контршпионажем, военными играми и учениями. Эта активность помогала напомнить людям о Второй мировой войне и поддерживать на американской стороне веру в американскую миссию защищать мира от зла, используя более совершенную технологию. Технологические разработки были ответом на то, чем, по мнению составителей планов, мог бы обзавестись СССР, — это был так называемый «худший сценарий». Это интровертированное планирование, о чем я высказалась в другом месте, подразумевало, что американский и советский научно-технический прогресс лучше объяснять так, словно оба эти государства вооружались не против друг друга, а против фантомной немецкой военной машины, которая в воображении составителей этих планов продолжала набирать обороты.

Наступление эпохи информационных технологий породило в 1970-х и 1980-х годах споры о будущем направлении развития военной стратегии. Так называемая школа военной реформы полагала, что оружейные платформы эпохи Второй мировой войны уязвимы теперь не меньше, чем были уязвимы солдаты в Первой мировой войне, по причине использования высокоточных боеприпасов (ВТБ) и что преимущество уже перешло к обороне. Представлялось, что высокий уровень потерь техники в войнах во Вьетнаме и на Ближнем Востоке в результате применения ручных противотанковых гранатометов подтверждает этот аргумент. Поборники традиционной американской стратегии полагали, что наступательные маневры по образцу Второй мировой войны приобретут даже еще большее значение, так как применение боеприпасов для поражения площадей могло бы полностью подавить оборонительные силы и ракетное оружие, а беспилотные летательные аппараты (БПЛА) могли бы заменить уязвимую пилотируемую авиацию. Следствием была стратегия воздушно-наземной операции 1980-х годов, основную часть которой, «глубокий удар» (удар в глубине обороны противника), должны были осуществить новые на тот момент крылатые ракеты «Томагавк», вооруженные тогда ядерными боеголовками.

После окончания холодной войны военные расходы США снизились на одну треть, но сказалось это главным образом на личном составе. Военные исследования и разработка (НИОКР) сократились гораздо меньше, чем расходы в целом, и это позволило разрабатывать и модификации традиционных платформ времен холодной войны, и новые технологии, сопряженные с тем, что стало известно как революция в военном деле (РВД). По сути, РВД была преемником концепции воздушно-наземной операции, но с еще большим упором на технологию. Для энтузиастов РВД наступление эпохи информационных технологий имеет столь же важное значение, какое имело открытие стремени или двигателя внутреннего сгорания в революционном развитии способов ведения войны. РВД — это война-зрелище (spectacle war), война, ведущаяся на дальних расстояниях, с использованием компьютеров и новых коммуникационных технологий. Важный аспект новых технологий — усовершенствования в области виртуальных военных игр, что еще более подчеркивает воображаемую природу современных концепций войны. Министерство обороны все чаще и чаще привлекает к работе голливудских продюсеров, чтобы они помогали придумывать будущие наихудшие сценарии, положив начало тому, что Джеймс Дер Дериан описывает как MIME-NET, военно-промышленно-развлекательные сети (military-industrial-entertainment network). Одним из наиболее цитируемых высказываний о войне в Ираке было замечание генерала Уильяма Уоллеса, командующего пятым корпусом армии США и исполняющего обязанности командующего всем вооруженным контингентом США в Ираке, о том, что «враг, с которым мы воевали, несколько отличается от того, против которого мы играли в войну на симуляторах».

Термин «трансформация обороны» в качестве нового жаргона начал для администрации Буша вытеснять концепцию РВД. Вот как об этом выразился один энтузиаст трансформации обороны:

Дональд Рамсфелд заявлял, что трансформация обороны «нацелена не только на создание нового высокотехнологичного оружия — хотя это несомненно является ее частью. Также она нацелена на новые способы мыслить и новые способы сражаться».

Он говорил о «сверхпревосходстве» (overmatching power) в противоположность «подавляющей» силе (overwhelming power):

И все же трудно избежать того вывода, что информационные технологии прививаются сейчас к традиционным взглядам относительно того, каким образом следует применять вооруженные силы, и к традиционным институциональным оборонным структурам. Со времен Второй мировой войны методы изменились не сильно. Несмотря на происходящую каждые десять лет смену названий (воздушно-наземная операция, революция в военном деле и трансформация обороны), они по-прежнему включают в себя сочетание дальней бомбардировки с воздуха и быстрых наступательных маневров. Само же использование видеоигр предполагает наличие тех геймеров, которые были воспитаны в системе представлений холодной войны.

В случае вторжения в Афганистан на планирование сухопутного наступления с применением обычных вооружений не было времени. Вместо этого ЦРУ получило задачу координирования антиталибских сил, известных как Северный альянс, базировавшихся в основном на севере и северо-востоке. ЦРУ обеспечивало их деньгами, оружием и провиантом, как это делалось во время более ранней войны против советской оккупации. В наземной операции принимали участие силы спецназа, воевавшие бок о бок с афганцами, иногда верхом, и имевшие возможность, используя устройства GPS, вызывать американскую авиацию, наносившую мощные воздушные удары.

При вторжении в Ирак предпринятые действия во многом опирались на американское информационное преимущество. Коалиционные силы были в состоянии обрабатывать информацию, получаемую и со спутниковых снимков, и из сообщений с земли, поэтому беспроводная система Интернет в любой момент могла показать дислокацию войск, где вражеские силы имели красный цвет, а свои — синий. Известный как Force XXI Battle Command, Brigade and Below [Концепция боевого командования и управления для сил XXI века на уровне бригады и ниже], данный комплекс был установлен практически на каждую боевую машину. Это позволяло непосредственно уничтожать силы «красных» с воздуха. Макс Бут указывает на то, что в начале Второй мировой войны Германия справилась с разгромом Франции, Нидерландов и Бельгии за 44 дня, потеряв «только лишь» 27 тысяч человек (кавычки его); если сравнивать с сегодняшним днем, вторжение в Ирак заняло у американцев и британцев 26 дней, а это страна с территорией в три четверти площади Франции, и стоило им смерти 161 человека [многие из этого числа погибли под своим же огнем, на военном жаргоне — «синие по синим» (blue on blue)].

Обе войны изображались как мощные моральные крестовые походы. В американском мышлении эпохи холодной войны всегда присутствовал идеалистический лейтмотив. «Ось зла» Буша — отзвук «империи зла» Рональда Рейгана. Основной посыл состоит здесь в том, что Америка — это не нация, а некое общее дело, с миссией обратить остальной мир к американской мечте и избавить мир от врагов. Эти войны были представлены с точки зрения «Войны против терроризма» — глобального конфликта, не менее амбициозного и далеко идущего, чем была холодная война, замысел которого предполагает установление нового мирового порядка. «Спокойствие Америки и мир на планете мы не отдадим на милость кучки безумных террористов и тиранов, — сказал Буш, выступая на церемонии выпуска в Вест-Пойнте 1 июня 2002 года, — мы избавим нашу страну и мир от этой темной угрозы». И он же в своей победной речи на авианосце «Авраам Линкольн» описал «освобождение Ирака» как «решительный шаг вперед в кампании против террористов».

Однако в обоих случаях сопротивление было довольно слабым — в Афганистане сильнее, чем в Ираке. Какие-то бои шли в Северном Афганистане; был ужасающий эпизод, когда сотни пленных талибов, сдавшихся Северному альянсу, были подвергнуты бомбежке и казнены в тюрьме Дашт-и-Лейли. Фактически талибы ушли из Кабула, а затем сдали остававшиеся под их контролем провинции на Юге. Также США и их союзники пытались и не смогли поймать Усаму бен Ладена в пещерах Тора-Бора. В случае же Ирака иракская армия и Республиканская гвардия попросту испарились. Американцы сбрасывали листовки на арабском, призывающие солдат снять форму и идти по домам, и большинство из них послушались указаний. На предпоследней неделе марта был, как выразился один комментатор, «неприятный скоротечный эпизод яростного беспорядочного боя», когда «Федаины Саддама» («Мученики Саддама») и другие мелкие подразделения, созданные для защиты режима, пытались оказать сопротивление.

Однако в целом и в Афганистан, и в Ирак американцы вошли с согласия их народов. Ситуация выглядела вначале спокойно в обеих странах. Так было не потому, что коалиционные силы обладали полным контролем. Скорее всего, в Афганистане это происходило потому, что их радушно принял народ Афганистана, надеявшийся, что вторжение положит конец религиозному гнету и десятилетиям насилия. В Ираке же причиной было то, что люди с готовностью наделили коалиционные силы презумпцией невиновности, описывая происходившее как «освобождение/оккупацию». Фактически единственными районами, действительно оккупированными коалиционными силами, были Кабул (в случае Афганистана) и их собственные защищенные базы (в случае Ирака).