Сейчас многие будут вам рассказывать о том, что они уже тогда понимали, что близится война, но я этого не понимал и не думаю, что это понимала Суада [погибшая студентка]... В мае медики должны были выпуститься, и Суада запросто могла бы в тот день не участвовать в демонстрации. Она была не из Сараева. Она не была даже боснийкой... Толпа не была разгневанной... Люди вокруг нас, большинство молодежь, были в хорошем настроении и желали мирно отстоять свою позицию. Я был в пятидесяти метрах от моста, когда прозвучало несколько выстрелов, может быть пять или шесть. Все бросились бежать. Как только мы укрылись за зданием, я невероятно разозлился. Со мной такого еще не бывало, чтобы кто-то открыл огонь по группе невооруженных демонстрантов. Странно сказать, война все еще не казалась неизбежной. А спустя всего лишь несколько дней уже казалось, что пути назад нет, и мы начали говорить о Суаде как о первом человеке, погибшем в боснийской войне. То, что казалось случайным актом насилия, большой личной трагедией, понемногу приняло в наших умах облик первого инцидента в гораздо большей драме: самой тяжелой европейской войне за пятьдесят лет (цит. по: Silber Laura, Little Alan. The Death of Yugoslavia. P. 251-252).
