— Бегом, черт вас всех подери! Бегом, скоты! Шевелись! Шевелись, говорю! Эй ты, жирная рожа! Чего чешешься? А ты, коротышка? Хочешь схлопотать? Так дождешься. В два счета получишь. А ну, трясите задницами, червяки паршивые! Шевелись! Не бойсь, не отвалятся! Бегом!

Под эту брань — сочетание строевого подсчета и отъявленной грубости — Магвайр гнал взвод по плацу. С винтовками, поднятыми на вытянутых руках над головой, в серебристых касках, сбившихся от бега набок, совершенно запыхавшиеся солдаты действительно скорее походили на стадо, нежели на воинское подразделение. Наконец сержант повернул их в сторону казармы.

— Запомните, скоты, — кричал он на бегу, — когда я подойду к крыльцу, ни одной задницы не должно торчать из дверей. Чтоб вся скотина уже была в стойле. Кого догоню на ступеньках, пусть на себя пеняет.

Подбежав к казарме, взвод с грохотом ринулся вверх по железным ступеням. Солдаты отчаянно пихали друг друга, толкались, работали коленями и локтями. Каждый больше всего боялся оказаться последним, попасть в лапы подходившему сзади Магвайру. А он был уже в двух шагах. В невообразимой свалке, образовавшейся в дверях, люди пробивали себе дорогу, при этом винтовки и каски звенели, ударяясь друг о друга.

В ют момент, когда сержант ступил на дорожку, ведущую к крыльцу, клубок пробивавшихся в дверь уже почти исчез. Все солдаты успели проскочить. Зазевался один лишь Купер. Магвайр бегом подбежал к крыльцу, перемахнул через ступеньки и рывком схватил его сзади за ремень. Другой рукой он сграбастал солдата за ворот куртки, резко дернул на себя и, подняв в воздух, втащил в таком виде в кубрик.

Мидберри стоял уже там, привалившись к столу для чистки оружия. Магвайр подтащил свою жертву сюда же.

— Если бы у этих скотов, сержант Мидберри, — запыхавшись, сказал он, — была хоть капля ума, так я бы решил, что тут дело все в строевой подготовке. Мол, не любят они ее, вот и все. Но ума-то ведь нет. Значит, и любят — не любят не может быть. В чем же дело? Это же стадо коров, а не солдаты. Китайцы, наверное, и то лучше маршируют, чем это сборище дубин стоеросовых. Главное, эта мразь позволяет воображать, будто бы уже ходить научилась. И не только ходить, но даже повороты в движении выполнять. Представляешь! Ты посмотрел бы, что творилось, когда я им скомандовал: «Левое плечо вперед, марш!» Это же просто уму непостижимо. Сброд какой-то!

В этот момент Магвайр, все еще державший Купера на весу, неожиданно отпустил солдата, и тот с грохотом свалился на пол. Упав, он выронил винтовку, потом схватил ее и стоял на четвереньках, не понимая толком, что происходит.

— А ну, встать! Встать, кусок! Быстро!

Купер вскочил. Винтовку он почему-то поднял на грудь, как по команде «Оружие к осмотру». Костяшки пальцев, державшие оружие, побелели от напряжения, сам он, как мог, вытянулся и замер под взглядом сержанта.

— Ты почему уронил оружие, червяк? Отвечай!

— Сэр, я… я не знаю, сэр! Не могу знать!

— Ишь ты, дерьмо вонючее. Он, видите, ли, еще и не знает. А может быть, ты боялся ушибить свои ручки? Свои беленькие, пухленькие пальчики? Косточки свои нежненькие, костяшечки?

— Так точно, сэр! Наверное, так, сэр!

— Ах, вот как. Ты, значит, так считаешь? Сколько же у тебя этих пальчиков? Сколько, спрашиваю?

— Сэр, у меня десять пальцев…

— Врешь, скотина. У тебя восемь обычных пальцев и два больших. Так?

— Так точно, сэр!

— А сколько у тебя винтовок, червячина вонючая?

— Одна.

— Как ты сказал, мерзавец?!

— Сэр, у меня одна винтовка.

— Вот то-то же. Тут ты чертовски прав, червяк. Чертовски. Так вот запомни: если я еще хоть раз, хоть один самый маленький разочек увижу, что ты, подонок, посмел уронить свою винтовку, я с тобой разделаюсь. Усек?

— Так точно, сэр!

— А тебе хоть капельку известно, как должен действовать морской пехотинец? В тебе же, падаль, ни на грош ничего нет от настоящего солдата. На ломаный грош…

— Так точно, сэр!

— А выглядишь как! Глядеть противно. Ну и видик, пропади я пропадом. Морской пехотой и не пахнет. Даже для армии и то ни к черту не годен. Паршивый сосунок, а не воин. Дитятко желторотое. Тебе это ясно, червяк?

— Так точно, сэр!

— Что тебе ясно, скотина?

— Сэр, мне ясно, что я паршивый сосунок и дитятко желторотое.

— Вот именно.

Мидберри и все солдаты молча наблюдали, как Магвайр медленно обошел вокруг стоявшего навытяжку Купера, затем приблизился к нему в упор и вдруг с силой ткнул его пальцем в живот.

— Да ты ведь вылитый малютка из тех, что подбрасывают честным людям на крыльцо, — осклабился он. — Сам-то как думаешь?

— Так точно, сэр!

— Вот именно, — казалось, что это открытие привело Магвайра в преотличнейшее настроение. — Теперь мне ясно, — гоготал он, — откуда такая мерзость попадает в наш корпус. Ее нам на крыльцо подбрасывают. Какая-то солдатина в юбке схлопотала себе ребеночка на службе, да и решила втихаря от него избавиться. Подброшу, мол, добрым людям. Этакого-то ублюдка. Вот здорово. Ты как считаешь, сержант Мидберри?

Мидберри понравилась эта шутка, он утвердительно кивнул. А Магвайр все больше расходился:

— Ну и ну, — продолжал он паясничать. — Вот так дела. Ничего, видать, не поделаешь, придется усыновить подкидыша. Вы как считаете, скоты? — повернулся он к взводу. — Примем ребеночка во взвод? Усыновим ублюдка, а? Пусть будет у нас вроде полкового козла. Ха-ха-ха!

— Так точно, сэр, — отозвался взвод, подстраиваясь под настроение старшего «эс-ина».

— Но ведь крошку надо кормить. Как быть-то? Что делать, кто знает? А? Ну вот хоть ты, свинья супоросая, — сержантский палец указал на рядового Клейна. — Что скажешь?

— Сэр? — опешил тот, не понимая еще, куда клонит начальство.

— Тебя, болван, спрашивают — справишься с кормлением или нет?

— Сэр, я не понял, что имеет в виду сержант-инструктор…

— Ишь ты, дерьмо, не понял. Да ведь у тебя, жирняка, грудь, как у бабы. Такой пары в городе у шлюх не сыщешь. Это точно. Не скажешь же ты, будто в этаких мешках молока нет. Верно?

— Никак нет, сэр. Ничего нет.

— Вот беда! Прямо тогда не знаю, что и делать. — Магвайр картинно почесал в затылке, затем вызвал из строя командира первого отделения.

Нил сделал три шага вперед, пристукнул каблуками, вытянулся перед штаб-сержантом:

— Сэр, рядовой Нил прибыл по вашему приказанию!

— А ну-ка, парень, бегом в сержантскую и принеси оттуда молочка. Там в холодильнике бутылочка стоит. Быстро!

— Есть, сэр, — солдат бросился выполнять приказание. А Магвайр продолжал ломать комедию:

— Ну разве можно нашего полкового козла, да к тому же еще и новорожденного, подброшенного нам на крыльцо, оставлять без жратвы. Он же, бедненький, с голоду подохнет. А потом эти ведьмы из лиги борьбы против жестокого обращения с животными нам задницы отгрызут. Как считаете, черви?

— Так точно, сэр!

Тем временем Нил вернулся в кубрик. В руках он держал бутылку со сливками.

— Поставь на стол и марш в строй, — приказал сержант.

Вытащив из брючного кармашка небольшой пакетик, он разорвал обертку и вытащил оттуда содержимое — в руках у него шуршала прозрачная пленка презерватива.

— Сержант Мидберри, — повернулся он к помощнику. — Ну-ка, дай мне ножик. Или, может быть, шило. Что есть.

Мидберри протянул брелок с ключами. На позолоченной цепочке болтался крошечный ножичек с перламутровой ручкой. Магвайр взял его, осторожно проткнул в пластике дырку, затем натянул презерватив на горлышко бутылки. Подняв над головой импровизированную соску, он зло засмеялся:

— Ну как, скоты? Теперь наша крошка-подкидыш не умрет с голоду. Мы ее сейчас как следует покормим.

Многие солдаты, забыв о запрете, громко смеялись. Магвайр не обращал внимания на это явное нарушение порядка, был слишком поглощен своей выдумкой. Подойдя к Куперу, он слегка распустил ему поясной ремень и подсунул под него бутылку, соской вверх.

— Теперь, малышка, как захочешь поесть, сразу же за бутылочку. Пососешь маленько, отдохни, потом опять пососешь. Вот и сыт, верно? Сразу веселее станет. Может быть, тогда у тебя, подонок, — он вдруг резко изменил тон, — хоть немного сил прибавится. Чтобы успевать вовремя проскакивать в дверь, протаскивать свою паршивую задницу в казарму. Не так, как в этот раз.

Сержант с нескрываемым отвращением смотрел на солдата. Казалось, он готов был раздавить его, как червяка, растоптать.

— А теперь прочь с глаз моих. П-шел вон, скотина!

— Есть, сэр! — Прижав винтовку к телу, Купер бросился что было мочи к своей койке. Лицо его пылало, бутылка булькала под ремнем.

— Ладно, девочки. — Магвайр прошелся перед строем. — Побаловались и хватит. Теперь быстро за учебники. — Он понаблюдал, как солдаты расселись по рундукам, взяли книги, начали заниматься. Потом вместе с Мидберри вышел из кубрика.

Как только за сержантами закрылась дверь, в кубрике вспыхнуло веселое оживление. Большинство солдат открыто выражали радость, испытывая облегчение от того, что на этот раз не они, а кто-то другой явился очередной жертвой начальника. Так было уже не впервой. Но всего явственнее это проявлялось, когда дело касалось Купера. Считалось, что у этого парня был самый низкий шанс на выживание. Почти все солдаты, подсчитывая свои шансы на прохождение курса начальной подготовки, прежде всего брали в расчет, насколько далеко они ушли от этого неудачника. Именно поэтому, когда Купер в очередной раз становился жертвой начальства, все другие испытывали чувство облегчения — и на этот раз карательный меч упал не на их голову, шансы выжить не поколебались.

Купер в последнее время вообще превратился во взводе в незаменимое средство поддержания морального духа новобранцев. Шло время, нарастали трудности, но, как бы ни было плохо, солдаты думали: раз Купер еще держится, значит, наши шансы тем более не потеряны. Если же он, наконец, не выдержит, тоже не страшно — объявится первостатейный кандидат в те горькие десять процентов отсева, которые статистика заранее уже зачислила в разряд «плавуна» — неизбежного отхода жерновов беспощадной мельницы солдатского обучения.

Даже Адамчик, чувствовавший порой искреннюю жалость к Куперу, втайне был все же доволен, что во взводе есть этот козел отпущения. Кто знает, кому пришлось бы быть «взводной мышью», если бы не этот богом обиженный парень. Не исключено, что всего вероятнее ему — рядовому Адамчику. Их, таких кандидатов, в кубрике было несколько — Купер, Хорек, Сестра Мэри, Помойная крыса, Очкарик, Кусок и, наконец, он — Двойное дерьмо. Все они волей сержанта Магвайра были превращены в объект постоянных насмешек и издевательств. И не только с его стороны. В подразделении было немало солдат, оказавшихся настоящими мастерами по части измывательств над слабаками, унижения тех, кто не смел дать сдачи.

Среди этих подонков особо нагло и бесцеремонно вел себя Филиппоне. Он был просто неистощим по этой части.

Сидя на рундуке и делая вид, будто внимательно штудирует учебное пособие, Адамчик краем глаза наблюдал, как этот парень задирает Хорька. Здоровенный итальянец все время пытался заглянуть Хорьку в глаза. Тот притворялся, будто ничего не замечает, несколько раз пересаживался с места на место, пытался отвернуться, прикрывал лицо учебником. Ничто не помогало. Длинный, хищный нос итальянца, как живой, продолжал лезть ему в лицо, а сидевшие вокруг дружки Филиппоне, тоже итальянцы, жившие до службы вместе с ним в одном квартале в Нью-Йорке, буквально изнывали от любопытства, ожидая, что же дальше будет.

— Хоречек, деточка, — сюсюкал Филиппоне, налезая грудью на свою жертву, — ну что же ты упрямишься. Я же хочу тебе помочь. Ты мой маленький… Малюсенький… Хоречек мой хороший… Эй, Тони, подтверди, что я правду говорю. Клянусь мадонной, правду.

— Истинную правду, парень. Истинную, — немедленно подтвердил Тони Кастальди. — Самую святую правду, разрази меня гром…

Все попытки Хорька отвязаться от приставалы были тщетны. Филиппоне все лез и лез. Наконец ему это, очевидно, надоело, и, протянув руку, он вырвал учебник из рук солдата.

— По бумажке-то всякий дурак сможет…

Хорек сделал вид, будто бы считает все это дружеской шуткой.

— Да ладно тебе, — пробормотал он, вымучивая на лице жалкое подобие улыбки и всем видом показывая, будто считает действия итальянца лишь товарищеской шуткой, — Ладно. Сдаюсь. О'кей, парень. О'кей!

Хорька звали Логаном. Свою кличку он получил за непомерно большую, вечно висящую мокрую нижнюю губу. Рядом с рундуком, на котором он сидел, стояло старое помятое ведро. Вдоль его кромки ровными темно-зелеными буквами и цифрами были написаны фамилия и личный номер этого солдата.

Как-то еще в самом начале обучения Магвайр заявил, что у этого «поганого червяка» такая отвратительная рожа, что солдаты во время строевой подготовки шарахаются от него и портят строй. Придя к такому выводу, старший «эс-ин» приказал при выходе взвода на занятия по строевой Хорьку надевать на голову это ведро и не снимать его до окончания занятий. Но Филиппоне, кажется, придумал забаву. Он выдернул у Хорька из-под подушки лежавший там белый носок, расправил его, завернул верхнюю часть внутрь, так что получилось что-то вроде колбаски, и эту штуку приставил себе в пах. Дружки заржали. Поощренный этим смехом, Филиппоне начал делать похабные движения, подталкивая локтем Хорька:

— Так ты как это вытворяешь, Хоречек? Вот так? Ручкой? Верно ведь? Ну, что же ты стесняешься. Скажи своему дружочку. Скажи.

— Да хватит тебе. Хватит, — отталкивал итальянца весь красный от стыда и негодования Логан. Он чуть не плакал. Большая мокрая губа еще больше отвисла и походила на огромного розового моллюска, вылезшего из раковины. Казалось даже, будто этот моллюск живет отдельной жизнью, сам по себе, и никак не зависит от хозяина.

Филиппоне все не унимался:

— Ребята, — вдруг закричал он с деланным удивлением, — глядите, Хорек-то, оказывается, смущается. Это же надо! Весь аж залился. Во чудно! Га-га-га!

Троица ответила дружным гоготом. Сцена, по их мнению, явно удалась.

Наблюдая это издевательство, Адамчик внутренне весь кипел. У него была привычка жевать внутреннюю часть щеки, и вот сейчас он даже не заметил, что было больно. От постоянных укусов ткань во рту была дряблая, вся в волоконцах, он кусал эти кусочки собственного тела и не замечал, что делает. Сидевший же рядом Уэйт, казалось, ничего не замечал. Он весь был поглощен учебником и не обращал внимания на то, что происходило вблизи него.

Тем временем Филиппоне, чувствуя, что его действия привлекли внимание, начал обращаться уже не столько к Хорьку, сколько к окружающим:

— Я же этому дурню только помочь хочу. Вон Тони говорит, что видел, как Хорек… Ну, в общем того… Этим делом занимался…

— Да будет тебе, право… С чего ты взял, — ныл окончательно потерявший контроль Хорек. — Прошу тебя, не надо…

— О, господи, — не удержался Адамчик. — Да когда же это кончится? — Слова эти он произнес хотя и с осуждением, но не очень громко. Так, чтобы Филиппоне не дай бог не услышал. Он помнил, как однажды уже было так — он вслух выразил свое неодобрение (итальянец тогда измывался над Купером). Филиппоне услышал это и тут же, оставив свою жертву, накинулся на него. Он открыто провоцировал Адамчика на драку, но тот, всячески кляня в душе свое малодушие и трусость, на стычку не пошел, а сделал вид, будто бы просто пошутил и не имеет ничего против невинных шуток четырех итальянцев. Тогда ему удалось вывернуться и остаться небитым. Однако это больно ударило по его самолюбию, и больше того — по его престижу во взводе. Он потом рассказал обо всем этом Уэйту.

— Так ты же сам напросился, — удивился тот.

— То есть как это сам?

— А не суй свой нос, куда не следует…

— Выходит, что я должен был спокойно наблюдать, как эти подонки издеваются над Купером?

— Тебе-то какая забота?

— Да черт меня побери, если я такое терпеть буду…

— Ну, как хочешь. Только тогда уж не бегай ко мне плакаться. Сам полезешь, сам и расхлебывай. А мне все-это до лампочки. Моя цель — выйти отсюда одним куском. Поэтому в чужие дела я совать нос не намерен. Да и тебе не советую. Помяни мое слово.

Вспоминая теперь этот разговор, Адамчик снова украдкой поглядел на Уэйта. Да, этот выйдет целым из любой передряги. Одним куском, как он говорит. Кто-кто, а он везде выживет.

Тем временем Филиппоне и его банда продолжали издеваться над Хорьком. Теперь итальянец заставлял солдата громко повторять за ним похабную частушку. Красный, весь взлохмаченный Хорек пытался отказаться, отчаянно тряс головой, отчего мокрая нижняя губа беспомощно моталась из стороны в сторону, умолял оставить его в покое. Развеселившиеся парни и слышать об этом не хотели. Они все же заставили солдата повторить громко и слово в слово всю гадость, которой его учили, и только после этого отошли. Уже уходя, Филиппоне вдруг спросил Логана:

— А спасибо-то ты мне скажешь? За науку, а? Я ведь так старался…

— Да, да… Спасибо тебе, — еле слышно, не поднимая головы, выдавил Хорек. — Спасибо.

Довольно ухмыляясь, Филиппопе отправился к себе, Кастальди и двое других двинулись следом.

Адамчик до глубины души ненавидел Филиппоне. Этот итальянец был настоящим мерзавцем, опытным и готовым на все подонком. Адамчик даже молился в душе, чтобы он провалился на зачетах. Хотя прекрасно понимал, сколь слабы, а скорее всего просто безнадежны были его мольбы. Ведь этот итальянец был жестоким бойцом. И он обладал теми качествами, о которых говорил Магвайр, когда рисовал им портрет настоящего морского пехотинца. Да, пожалуй, Филиппоне был даже чем-то похож на Магвайра, во многом повторял его. Наверно, поэтому его и командиром отделения назначили.

Он взглянул на Хорька, сидевшего на рундуке согнувшись над учебным пособием. Увидел отвисшую большую розовую губу, толстые линзы очков армейского образца, неуклюже сидевших на носу, и вдруг почувствовал что-то вроде жалости к этому парню. Захотелось помочь ему, выразить сочувствие, что ли. Но он тут же сказал себе, что помочь ничем не может, стало быть, нечего и голову ломать.

Неожиданно он поймал себя на мысли: интересно, а о чем сейчас думает сам Хорек? Да и вообще, думает он о чем-нибудь или нет? Может быть (Адамчик внушал себе это скорее для собственного успокоения), парень вовсе и не переживает то, что произошло несколько минут назад. Ведь есть же немало людей, которые ничего особенно близко к сердцу не принимают. Может, и этот парень из таких. С такой рожей, как у него, всю жизнь будешь объектом насмешек. В конце концов, как тут не привыкнуть. Не исключено, что он просто не обращает никакого внимания на то, что о нем говорят.

Придя к этому выводу, Адамчик тут же решил, что, пожалуй, плечи у Хорька опущены вовсе не так, как это бывает у людей одиноких и подавленных. Скорее, так делают искусные и терпеливые хитрецы. Вот именно, хитрецы. Недаром ведь вон сколько раз бывало, что все новобранцы переживают, злятся, а этот Хорек сидит себе как ни в чем не бывало и в ус не дует. Его, видно, ничто особенно не волнует. Ох, уж этот Хорек. Только о себе и думает, хитрюга. Ну и эгоист.

От этих мыслей Адамчику почему-то стало легко на душе. Но вечером, когда взвод вернулся с ужина и солдаты занимались чисткой оружия, гнетущее ощущение вернулось снова. Филиппоне и Магвайр, Хорек, «взводная мышь», Свинья, Уэйт, он сам — рядовой Адамчик — все они перепутались, смешались у него в голове, разом кричали и бранились, толкались и плакали. Он едва не начал орать во весь голос.

— Хватит с меня, — твердил он себе шепотом. — Хватит. Больше я уже не могу. Все получил. Сполна. С меня хватит!

— Хватит? — неожиданно переспросил его сидевший рядом Уэйт. — Ты что, уж не собрался ли лапки вверх поднимать? Струсил, что ли?

— А что делать? Что? До каких же пор терпеть этого Магвайра? Смотреть, как он издевается над людьми. Как сует этому Куперу бутылку с соской, оскорбляет, бьет… Так что ли?

— Ну, а почему бы и нет?

— Тебе, видишь, почему бы и нет, а я не могу. Просто не в силах больше. Дошел до ручки. Хватит с меня…

— Да ведь с Купера-то как с гуся вода, а ты психуешь.

— О, господи… — Адамчик чуть не плакал. Он сгрыз все ногти, изжевал себе щеку, но все никак не мог успокоиться. — Ну, а этот парень… Тот, из первого отделения. Джексон, что ли?

— А что с ним? Я не знаю.

— Так вчера же его забрали. Вечером, когда спать ложились. Я посмотрел, а его койка стоит неразобранная. Спросил, что с ним, никто не знает. Говорят, куда-то его отправили.

— Может, заболел или еще что…

— Почему ж тогда ничего не сказали?

— А ты спросил бы Магвайра.

— Еще чего! Его спросишь, потом сам не рад будешь.

— Чего ж ты тогда раскипятился? Ничего не знаешь, да и парень этот тебе пришей кобыле хвост, а шуму развел, прямо куда там.

Уэйт протянул руку, взял у Адамчика банку с ружейной смазкой, отвинтил крышку и вылил немного масла себе на протирку.

— В общем-то верно, — продолжал рассуждать вслух Адамчик. — Это я про Джексона. Он ведь все время совал нос куда не следует. Хорек вон говорил, будто слышал, как он ревел по ночам. Все спят, а он носом хлюпает…

— Во-во, — поддакнул сразу Уэйт. — От этого, видно, и чокнулся.

— Так ведь… — хотел возразить Адамчик, но вдруг что-то вспомнил и замолчал. Он думал, а что же они могут сделать, чем могут помочь. Конечно, во взводе творится что-то непонятное, скверное. Но разве они в силах это изменить? Нет, конечно. И от этого бессилия, этой неспособности что-либо сделать, ему стало совсем не по себе. Все тело было каким-то вялым, разбитым, ничего не хотелось делать, хоть ложись и помирай…

— Мне кажется, — неожиданно сказал он шепотом, — у нас тут все так, как у нацистов в лагерях было. Я читал про них… Это точно.

— Да ты спятил, Рыжий. Вот уж удумал, надо же. Этот Джексон сейчас, может быть, преспокойно себе домой катит, а ты тут психуешь.

— Но мне же не по себе, как ты не понимаешь. Я ведь просто извелся весь…

— А ты постарайся не думать об этом. Выбрось все из головы.

— Не могу.

— Ты, видать, всерьез брыкаться удумал. Так, что ли? Гляди, опять в обморок не грохнись.

— Ужасно смешно. — Адамчика не тронула издевка, прозвучавшая в голосе товарища. — Значит, по-твоему, мы должны молчать, а этот Магвайр пусть и дальше зверствует? Чтобы ему все с рук сходило. Так, что ли?

— Да что ему с рук сойдет? Что?

— Как что? Да все, что он с нами тут вытворяет. Все эти насмешки, издевательства, хамство. Это что, так и должно быть?

— А почему бы и нет?

Адамчик как споткнулся. Замолчал и только с укоризной поглядел на Уэйта. «Неужели ему не стыдно от этих слов?» — подумал он. Но Уэйт спокойно встретил его взгляд, глядел как ни в чем не бывало, спокойно продолжая чистить винтовку. Потом сказал:

— Я так считаю. Раз Магвайр поставлен над нами, значит, так и надо. Не нашего ума, что он делает и как. Раз делает, значит, так положено. А мы обязаны ему повиноваться, выполнять приказ и не рассуждать. Вбей себе это в башку, убеди себя, что все правильно, и самому же будет легче. Хоть без толку скулить перестанешь, и то хлеб.

У Адамчика буквально кипело внутри. Больше всего его возмущали открытые намеки Уэйта на его неприспособленность, слабость, даже какую-то неполноценность. Этот здоровый парень, которому все трын-трава, постоянно подчеркивал, что считает Адамчика одним из тех слабаков, которым место в десяти процентах отсева, никчемным человечишкой, совершенно не приспособленным к жизни. В общем, маменькиным сынком, которому не место на военной службе.

Но это же вовсе не так. Не из-за слабости или неприспособленности возмущается Адамчик здешними порядками. Не потому бунтует, что сам ни на что не годен. Ерунда все это. Если бы он захотел, в два счета стал бы со всеми наравне. Что ему стоит. Но он сознательно против. Не хочет, ни за что не желает склоняться перед этим Магвайром, унижать свое достоинство перед ним. Другие пусть становятся на колени. Других он может ломать сколько хочет. Но не его. Это уж точно. Вон кругом сколько холопов, готовых принять от Магвайра все, что он ни пожелает. Одни — из-за своей глупости и ограниченности, другие — от страха, оттого, что боятся. Или вот такие, как Уэйт. Предпочитающие не вдумываться в то, что происходит, не принимать это к сердцу. Пусть, мол, все будет как будет. Такие хуже всего. Да только какое ему до них дело. Нужны они ему, что ли. Пусть поступают, как хотят. Он и без них обойдется. И без Уэйта тоже, больно нужен. Да от него проку меньше, чем от других. «Какой же я был дурак, — подумал вдруг Адамчик, — когда решил, что этот человек может быть мне другом. Да это же совершенно противоестественно. Все равно, что пытаться подружиться с каким-нибудь роботом пли манекеном».

Уэйт тем временем спокойно продолжал заниматься своим делом. Он осторожно извлек ударно-спусковой механизм винтовки, разобрал его, тщательна протер и смазал все детали. Адамчик глядел на все это, и губы у него даже побелели от ненависти и отвращения.

«Надо быть совершенно слепым, — думал он, — чтобы сразу не понять, что этот человек всегда и везде будет стоять на одном сидеть смирно, не высовываться, не ввязываться и, упаси бог, не вздумать сопротивляться. Конечно, он — командир отделения, начальство. Завари я, Адамчик, какую-то кашу, первому достанется ему. Поэтому-то, наверное, и старается избежать каких бы то ни было осложнений, неприятностей. Для него ведь главное — сохранить в неприкосновенности свою шкуру».

Ну что ж, в таком случае он сделает выводы. Пусть урок пойдет ему впрок. Хватит валять дурака. Хорошо еще, что он не посвятил Уэйта в свои планы, вот было бы весело. А ведь так хотелось с кем-нибудь посоветоваться, поговорить по душам. Но он вовремя удержался. И теперь уж сохранит тайну при себе. Никому ни слова. Он знает, что надо делать, готов к этому и завтра же, как только представится случай, осуществит свой замысел.