Мидберри очень удивился, что не слышал, когда «взводная мышь» в первый раз будила его. Всю неделю он ждал этого своего первого самостоятельного дня работы со взводом, очень волновался, с вечера даже никак не мог уснуть — все думал, как бы чего не перепутать. И вот чуть не проспал.

Вечером, лежа на койке, он долго прислушивался к тихим шагам дневального, проходившего время от времени мимо дверей сержантской. Думал, что наверняка проснется сам. Поэтому и вздрогнул, когда вдруг в дверь кто-то негромко стукнул и приглушенный, но все же писклявый голос «взводной мыши» пропел:

— Сэр, бортовое время ноль четыре ноль три…

Открыв глаза, Мидберри приподнялся на локте, поглядел на дверь.

— Сэр, бортовое время ноль…

— Входи!

Дверь тихонько приоткрылась, в образовавшемся проеме вытянулась нескладная фигура рядового Купера — тощего и малорослого новобранца с вечно бегающими, испуганными глазами.

— Сэр, рядовой Купер просит разрешения войти в сержантскую!

— Так я же тебе уже приказал войти. — Мидберри сел на койке, свесив ноги на пол. — Давай, прибирайся. И не забудь корзинку для мусора и пепельницы. Вон сколько грязи.

— Есть, сэр. Будет исполнено. Я все, сэр, в лучшем виде сделаю.

Мидберри прошел к умывальнику, наполнил раковину до половины горячей водой. Слегка помочив лицо, он выдавил на ладонь немного мыльного крема из тюбика, густо намылил щеки и подбородок.

— Ты сколько раз стучал, пока я проснулся?

— Сэр! — Купер сразу повернулся лицом к сержанту, вытянул руки по швам. — Я обращался к сержанту-инструктору четыре раза. Так точно! Четыре раза, сэр!

Мидберри удивленно оглянулся.

— Ты что это, каждый раз так тянуться будешь? Ни к чему это. — Говоря, он размахивал в такт бритвой, как бы подчеркивая свои слова. — В гражданке ведь не тянулся? Или тоже так старался?

— Так точно, сэр! То есть, виноват, сэр! Не подумал.

— Ну вот и ладненько. А теперь давай-ка работай. Побыстрее!

Купер попытался изобразить на лице что-то вроде улыбки. Она получилась жалкой и совсем невеселой. Скорее это была вовсе и не улыбка, а гримаса. Как когда живот болит. Мидберри вновь отвернулся к умывальнику. Он отлично знал, что этот недотепа живет постоянно в состоянии панического страха. Это было видно по выражению его глаз, по жалкой улыбке, к месту и не к месту кривившей губы солдата, даже по тому напряжению, с которым этот парень двигался, поворачивался, стоял. И в кубрике, и на занятиях. Особенно на строевых. Когда же Магвайр, пытаясь окончательно сбить его с толку, начинал выкрикивать невпопад всякие вопросы, Купер вообще терял дар речи, заикался, путался. В общем ни на что уже не годился. Глаза его сразу наполнялись слезами, и Мидберри в эти минуты больше всего хотелось одного: чтобы день окончательного падения этого парня пришелся на дежурство Магвайра. «Пусть, что хочет, вытворяет — плачет, рыдает, кладет в штаны, разваливается на куски, — думал он, — только бы не в мое дежурство».

В кругленькое зеркальце, которым он пользовался для бритья, Мидберри видел, что Купер прибирает на столе. Даже по этой бесхитростной работе было видно, что он всего боится — он дотрагивался до любой вещи с такими предосторожностями, как будто это была мина, способная взорваться в любую секунду. Или человек, который мог неожиданно рявкнуть, накричать, ударить.

Подняв повыше голову, Мидберри тщательно выбривал волосы под подбородком. «Вот уж действительно неудобная зона», — подумал он. Но мысли его тут же вновь переключились на Купера. По правде говоря, он не взял бы на себя смелость сказать, что ему нравился этот парень. Может быть, немного жаль, но не больше. Да и к этой жалости примешивалось какое-то другое, не совсем ясное чувство. Что-то вроде предубеждения. Он все время ловил себя на мысли, что даже не может себе представить, зачем это вдруг Куперу понадобилось вербоваться в морскую пехоту? Зачем вообще ему военная служба? Он же для нее совсем не годился. Ни по каким статьям не подходил. Неужели ему самому это не понятно? И что он вообще пытается доказать?

Закончив бриться, сержант натянул старенькую, но чистую и тщательно отутюженную форму. Казалось, что она вся состоит из одних только острых складочек. Бриджи и рубашка здорово выгорели, чуть не до белизны.

«Пусть я и новичок в сержантах, — подумал он про себя, — но уж по этой форме солдаты увидят, что их младший „эс-ин“ повидал виды, познал кое-что из солдатской науки. Форма много им скажет, особенно на фоне их еще не обносившихся темно-зеленых комбинезонов».

Он взял в руки старый нейлоновый чулок и несколько раз провел им по начищенным до зеркального блеска носкам ботинок, затем вытащил из шкафа коричневую инструкторскую шляпу с широкими полями — «плюшевого мишку», как ее называют в учебных центрах морской пехоты, — и надел ее, надвинув слегка на глаза. Так, как принято у сержантов-инструкторов, — поля должны наполовину закрывать лицо, чтобы солдаты не видели выражения глаз начальника.

Посмотрев на себя в зеркало, висевшее на двери, Мидберри вернулся к столу. В верхнем ящике у него там лежали две длинные черные сигары, из тех, что продавались в гарнизонной лавке по 15 центов за штуку. Он их купил накануне специально для этого дня. Взяв одну из сигар, сунул ее в верхний карман рубашки.

— Купер!

Солдат в это время протирал зеркало над умывальником. Услышав окрик, он от неожиданности даже выронил из рук бумажное полотенце. Сразу весь напрягся, подобрался, будто ожидая удара.

— Есть, сэр!

— Тебе что было сказано, парень? Я же тебе не велел тянуться всякий раз, когда к тебе обращаются.

— Так точно, сэр!

— Так и не тянись. Чего ты? Давай, работай.

— Есть, сэр. — Купер снова принялся протирать зеркало.

— Ты вот лучше скажи, какого рожна тебе в морской пехоте понадобилось? Чего ты тут не видал?

Солдат вновь весь напрягся, хотя и продолжал работать. Отвечая сержанту, он неловко полуобернулся к нему, весь как-то скособочился…

— Это все мой отец, сэр. Взбрело ему в голову, будто мне тут польза будет. Человеком, мол, сделают, сэр.

— Ну, а ты сам-то как думаешь?

— Я? Так точно, сэр. Я тоже так думаю. — Отвечая, он говорил все громче и громче и под конец уже почти кричал. Покончив с зеркалом, схватил тряпку и принялся изо всех сил тереть в раковине.

— С чего ото ты такой весь дерганый?

— Сэр, это я просто нервный.

— Почему же?

— Не понял, сэр?

— Ну, с чего ты нервничаешь? Из-за чего?

— Да как вам сказать… сэр. Сам толком не знаю. Ведь как это бывает… — Купер приостановился, поглядел на сержанта. Глаза его были широко раскрыты, будто он хотел что-то спросить. Но он тут же спохватился и отвел их в сторону, снова принявшись чистить раковину. — Не знаю, сэр. Право, не знаю.

Купер уже однажды совершил подобную ошибку. Несколько дней тому назад, в дежурство Магвайра, отвечая на вопрос штаб-сержанта, он забыл святое правило казармы и сказал ему «вы». Расплата была скорой и беспощадной. Поэтому сейчас, поймав себя за язык, он пытался сделать вид, будто бы ничего не произошло. Мидберри заметил его оплошность и понял, что в эти секунды Купер сжался в комочек, ожидая, что же последует, какое будет наказание. В том, что наказание свершится, он, конечно, не сомневался.

— Ладно уж. Ладно. — Мидберри сделал вид, будто ничего не произошло. — Так все же, с чего ты такой нервный?

Напряжение понемногу отпускало Купера. Его узкие, опустившиеся плечи слегка распрямились, голова приподнялась. Он повернулся лицом к сержанту:

— Да все это, сэр, наверно, оттого, что сержант Магвайр… Что он, сэр… Ну, оттого, как он обращается с нами… От всей этой сумятицы, сэр. Мне ведь никогда еще не приходилось такое сносить…

Глаза Купера вдруг подернулись предательской влагой, пальцы то скручивали, то отпускали мокрую тряпку.

— Когда мы сюда прибыли, сэр, я думал, что все будет в порядке. Что нас тут будут учить, и мы станем солдатами… Я хотел сказать, морскими пехотинцами. Думал, что нас научат маршировать, мы станем выполнять приказы… И все такое, сэр. Но чтобы вот так… Я даже представить себе не мог. В вербовочном бюро они нам там давали всякие брошюрки читать, так там ведь все было совсем по-другому… И отец, мой отец, сэр, он тоже ничего такого не говорил. Я хочу сказать, сэр, что если бы только сержант Магвайр не относился к нам так, будто он нас всех насмерть ненавидит… Если бы только он не… Ну, не вел бы себя, как бешеный… А то ведь он бросается, будто готов убить тебя… Или будто… Я говорю, если бы он, сэр, не…

— Ну, ладно. Ладно. Хватит тебе. — Мидберри поспешил прервать этот вопль отчаяния. Он никак не ожидал, что Купер вдруг так разойдется. Прямо прорвало. — Сержант Магвайр ведь делает только то, что положено…

Он искренне верил в этот момент, что говорит правду. Конечно, Магвайр не всегда действовал строго по уставу, допускал порой вольности, которые, скажем прямо, не следовало бы допускать сержанту-инструктору. Однако что с того? Чем тут поможешь? Магвайр — старший «эс-ин», он хозяин во взводе. И опыта у него побольше. Не первый взвод на ноги ставит. Он — режиссер, и это его спектакль.

Поглядев на часы, увидел, что время поджимает. К тому же присутствие Купера начинало понемногу раздражать его. Было такое ощущение, будто засиделся у постели умирающего или неизлечимого калеки. Чувство неприязни к солдату все явственнее начинало брать верх над появившимся перед этим некоторым сочувствием. Он даже подумал, какой ему смысл впутываться в это дело. У него самого все в порядке, так стоит ли из-за какого-то неудачника ставить под удар себя? От такого решения ему стало легче, но почти в ту же минуту в душе вновь возникло чувство вины, а на смену ему вернулась неприязнь.

«Ну, какое мне дело до неприятностей этого солдата, — думал Мидберри. — Своих забот что ли не хватает. Вон какой день предстоит». Впервые с утра до вечера он будет единоличным хозяином во взводе. Мало ли оснований для волнений? А тут еще изволь вникать в переживания «взводной мыши».

— Ну, ладно, давай-ка выноси мусор, — сказал он солдату. — И быстро во взвод. Через две минуты я приду поднимать эту банду.

— Есть, сэр. — Купер подхватил мусорную корзину, собрался было бежать, но вдруг повернулся к сержанту: — Сэр, позвольте мне выразить вам… Позвольте поблагодарить… сержанта-инструктора… Отнял столько времени… Извините, сэр…

— Хватит, хватит, парень. Достаточно. И вообще давай-ка. Пошел!

С криком «так точно, сэр» Купер кинулся из сержантской. Мидберри присел на край стола, вытащил из кармана свою огромную черную сигару, сорвал с нее обертку, а затем красную бандерольку. Не спеша лизнул кончик сигары, откусил, потом зажег и пустил в потолок облако серого дыма…

«Что за народ эти новобранцы, — размышлял он. — Прямо беда с ними. Стоит самую малость отпустить вожжи, чуть-чуть дать слабину, как они уже готовы сесть тебе на голову. Не зря Магвайр говорил, что их можно держать в повиновении только страхом».

Тогда Мидберри с этим не соглашался, да в принципе и сейчас не очень-то одобрял, однако считал, что понимает, откуда у штаб-сержанта было такое мнение, и даже в какой-то мере понимал его. Взять хотя бы того же Купера. Разве он посмел бы этак вот распускать нюни перед Магвайром? Да ни за что на свете. А перед Мидберри не побоялся. Или это его «вы» в обращении к сержанту-инструктору. Магвайр за подобную вольность три шкуры с него спустил бы. А Мидберри промолчал, сделал вид, будто ничего не было. Хотя на самом деле обязан был взять его за шиворот да раз десять заставить отжиматься. Тогда знал бы, как себя вести. И сержанту не пришлось бы теперь думать, к чему приведет подобное панибратство. Завел себе дружка, ничего не скажешь! А этот-то обрадовался: «Сэр, позвольте выразить… Позвольте поблагодарить…» Черт бы его побрал со всей его благодарностью. Он, видите ля, позволяет себе благодарить сержанта. За слабость, что ли? Или за то, что еще не дорос до Магвайра?

Мидберри еще раз взглянул на часы. Было двадцать три минуты пятого. А он ведь собирался поднять взвод в четыре двадцать, за десять минут до общего сигнала побудки. Чтобы быть уверенным, что никто не опоздает в строй Не хватало еще, чтобы в первый его самостоятельный день были какие-то неполадки.

«Черт побери», — снова проворчал он, оглядывая себя в зеркало. Затем, зажав сигару в зубах, быстро направился через коридор в еще темный кубрик.

— Подъем! Быстро с коек! Давай! Давай, не задерживай!

Включив все освещение, он наблюдал, как новобранцы, чем-то напоминавшие ему вылезавших из щелей тараканов, выскакивают из-под одеял, прыгают с верхних коек, быстро становятся в строй.

Один только Адамчик сидел на койке, не понимая спросонок, где это он. Мидберри в два прыжка перемахнул через проход, схватил солдата повыше локтя и рывком сдернул с постели. Потеряв равновесие, еще не совсем проснувшийся солдат упал в проходе на четвереньки, но тут же вскочил и вытянулся по стойке «смирно».

Мидберри повернулся к взводу, громко крикнул:

— Рассчитаи-сь!

Он ждал, перекидывая сигару из одного угла рта в другой, и по мере того, как счет приближался к нему, все явственнее ощущал, что у него в душе поднимается какая-то непонятная озлобленность. Стоявший последним рядовой Дебази крикнул:

— Семидесятый, последний!

Мидберри приказал солдатам одеться и выходить строиться на площадку.

— С винтовками, подсумками и «ночными горшками», — крикнул он. — И на все пять минут. Бего-ом!

Отдав команду, он вышел из кубрика, постоял немного на металлических ступенях крыльца. На улице еще было темно. Только на востоке небо чуть-чуть посветлело, из черного стало темно-серым. Но солнце еще даже не угадывалось. Тянуло прохладным ветерком с Атлантики, легкий бриз приятно холодил кожу. Он даже слегка попахивал чем-то легким, неясным — может быть, водорослями или рыбой, поди угадай.

Точно так же пахло и шесть лет тому назад, когда он, еще зеленый новобранец, стоял здесь же, в этом лагере, у крыльца казармы. Другой батальон и другой кубрик, но тот же самый запах, тот же плац, та же нудная солдатская повседневность: подъем на рассвете, неразбериха, крики, брань сержантов, построения, разводы, занятия, парады… Только теперь он стоял уже по другую сторону. Не с солдатами, а против них. И только теперь начинал понимать истинную подоплеку многого из того, что тогда казалось ему странным и необъяснимым. Почему, например, его тогдашний «эс-ин» не допускал по отношению к ним и намека на слабину, на какое бы то ни было панибратство с рекрутами. Просто, оказывается, он знал самую главную заповедь всех поколений «эс-инов» — дай солдату палец, оттяпает всю руку.

Мидберри еще раз глубоко вздохнул и задержал дыхание. «Черт бы их всех побрал, этих безмозглых тупиц, — подумал он. — Ну до чего же бестолковый парод. Не могут понять, что хорошо, что плохо. Стоит только отнестись к ним чуть-чуть по-человечески, как уже готовы растоптать тебя, верхом взобраться. Приходится ли после этого удивляться, коли иной „эс-ин“ и потеряет контроль, превратится в этакого вот Магвайра. И вины тут его вовсе нет».

Он медленно выпустил воздух из груди, снова набрал полные легкие, еще раз задержал дыхание, медленно выдохнул. Успокаивался. А потом снова вернулся он мысленно к тому, что произошло утром в сержантской: «Я, пожалуй, правильно поступил, не наказав Купера. Ведь он действовал не предумышленно. Просто парень на какое-то мгновение забылся, потерял контроль над собой. Вот и все. Да к тому же, поможет ли человеку наказание, наложенное в такой обстановке? Наставит ли оно Купера на путь истинный? Вряд ли. Скорее наоборот. Бесконечными окриками и придирками его просто окончательно задергаешь, собьешь с толку. А человека или солдата все равно не сделаешь. Вон он какой ходит. Как побитая собака. Всего боится. От всего вздрагивает. А если и дальше давить, так чего доброго еще с катушек скатится. Ну его».

В этот момент он вдруг вспомнил еще одни недавний разговор с Магвайром:

— Черт с ними, — наставлял его старший «эс-ин». — Ну что особенного, если кто-то из этого сброда тут чокнется Здесь ведь у нас не райские кущи. Верно? Так если кому не по нутру, мы тут при чем? Пусть на себя пеняет.

Конечно, Магвайр дело знает. И опыта ему не занимать. Тем не менее Мидберри был уверен, что сержанты-инструкторы поставлены все же не для того, чтобы давить и мордовать парней. Они должны делать из этих юнцов морских пехотинцев, а не психопатов.

А сомнения все никак не покидали его. Где же правда? И кто прав? Прав он сам или нет? Вот хотя бы в отношении того, можно давать солдатам слабину или нет. Ведь он сам еще только-только становится на ноги. Взвода толком не знает. Он к ним присматривается, а они, наверно, к нему. Что, мол, за человек этот младший «эс-ин»? Какие у него уязвимые места, слабинки? Взять хотя бы того же Купера. Кто может сказать, что он сейчас думает о своем сержанте. Не решил ли уже своей башкой, что с младшим «эс-ином» можно не церемониться. Слабак, мол. Сам, мол, еще новичок, не знает толком, как поступать.

Тем временем из казармы один за другим уже начали выскакивать новобранцы. Выбежавшим первыми Мидберри показал, где надо строиться, остальные примыкали к стоявшим. Попыхивая сигарой, он наблюдал, как постепенно образовывался строй, и вот уже весь взвод замер перед ним в молчаливом ожидании. В еще неясной предрассветной дымке тихо застывший взвод казался чем-то загадочным, даже неправдоподобным. На миг ему померещилось, что взвода вообще не было, и это он своей силой воли, своим воображением создал его.

В эту минуту над городком запела труба утренней побудки. В казармах, что вытянулись рядами вдоль дороги, зажглись огни.

— Добро, — сказал он как будто сам себе. И, набрав в легкие воздуха, крикнул: — Оружие… к осмотру!

Солдаты вскинули винтовки перед собой, замерли. Мидберри не торопясь спустился вниз с крыльца, двинулся вдоль строя. В третьем ряду стоял Адамчик. Сержант остановился перед ним, смерил взглядом:

— Что, не выспался?

— Так точно, сэр!

Мидберри глубоко затянулся сигарой, потом, приблизив лицо к самому носу солдата, спокойно и сосредоточенно выпустил ему облако едкого дыма прямо в глаза. Адамчик от неожиданности сморщился, заморгал, однако головы не опустил, продолжая напряженно смотреть куда-то вперед и вверх, поверх сержантской шляпы.

Мидберри подумал: «А ведь если бы мы были не в учебном центре, а где-то в другом месте, скажем, в баре, он бы так не стоял. Не стал бы терпеть. Дело и до драки могло бы дойти. Прямо здесь, или в другом месте, попозже. Но так просто с рук не сошло бы. Тогда за право унизить другого надо было бы выдержать бой. И никакие нашивки не помогли бы. А тут вот все можно. И драться не надо. Вот что значит учебный взвод. Совсем не то, что строевая часть. А все потому, что эти парни еще не солдаты. Сборище шпаны зеленой. Молчат и пялят глаза. Да смотрят еще и не в лицо тебе, а поверх головы. Чучела какие-то, манекены. Вон как вытянулись. Хоть режь их, хоть ешь, все стерпят».

На миг ему показалось, что все это просто сон. Необходимо встряхнуться, сбросить с себя эту паутину.

— Так вот что, — крикнул он. — Чтобы это было в первый и последний раз, парень. Больше я тебя будить не намерен. Ясно?

— Так точно, сэр!

Осмотрев строй и убедившись, что прием солдатами выполнен правильно и грубых нарушений нет, Мидберри вернулся на свое место. Обвел глазами взвод. Набрал воздуха в легкие. Выдохнул.

— Хочу сказать вам, человечки, что у вас в руках не швабры, а винтовки. Оружие. Держать его следует перед грудью, строго по диагонали, на четыре дюйма от себя. А главное, чтобы при этом в груди была гордость. Настоящая гордость. Ясно?

— Так точно, сэр!

Взгляд его остановился на Купере:

— А тебе, «взводная мышь»?

— Так точно, сэр!

— Ясно, говоришь? Что-то я не вижу. Ты что, оглох, что ли?

— Никак, нет, сэр!

— Так какого же черта держишь винтовку как поганую швабру?

— Сэр, я не думал…

— Кончай скулить! И запомни раз и навсегда: морской пехотинец никогда не оправдывается. Он знает только одну заповедь: повиноваться. Тебе, значит, нравится швабра. Отлично. А ну, в казарму бегом… марш! За шваброй! П-шел!

Через минуту Купер вновь уже стоял в строю. В руках, взятая к груди, как винтовка к осмотру, красовалась мокрая швабра.

— Вот так-то, — одобрил «эс-ин». Скомандовав взводу «Напра-во», он прошел в голову строя. Здесь уже стоял рядовой Бут, поднявший над головой взводный флажок. Ярко-красным по золотистому фону на нем выведено: «рота „А“, 197-й взвод».

— Шагом… марш!

Взвод двинулся. Мидберри перешел на фланг и, шагая рядом, наблюдал, как семьдесят пар кованых каблуков разом бьют по асфальту, печатая шаг. Звук был четкий, слитный. Трах, трах, трах! Шаги точно ложились под счет, выкрикиваемый время от времени сержантом:

— И… раз… дру… гой… давай… ногой!

Ему нравился этот необычный подсчет, которому он научился у одного сержанта-кадровика, когда служил иа базе «Двадцать девять пальм» в Калифорнии. «Гораздо лучше, — думал он, — чем обычный нудный подсчет „ать, два“, которым пользуется Магвайр».

Когда он только что стал сержантом (это было в учебном центре Кэмп-Лиджен, тоже на восточном побережье), он еще боялся пользоваться этим подсчетом — каденцией. На той базе было много ребят из его старого взвода с базы «Двадцать девять пальм». Они, конечно, стали бы подначивать его, подсмеиваться, что он, мол, воображает себя уже настоящим взводным сержантом. Старым служакой.

— Давай… ногой… разок… другой! И… раз… другой… давай… ногой!

Он раз за разом повторял каденцию, стремясь выкрикивать подсчет так, чтобы слова казались естественными. В них ведь действительно было что-то немножко надуманное, даже неловкое, и он это чувствовал, однако думал, что со временем эта вычурность пройдет, солдаты привыкнут и будут воспринимать ее как что-то характерное для их взвода, этакую отличительную черту.

К тому же никто ведь и не знал о его сомнениях и раздумьях. Магвайр, очевидно, решит, что для него, Мидберри, этот подсчет — привычная команда. Новобранцы же и подавно. Кто из них мог бы подумать, что идущий рядом со взводом сержант чувствует себя немного не в своей тарелке, что он волнуется. Для них он никогда не был и не будет Уэйном Мидберри, человеком, у которого есть свой дом, родители, семья, свои раздумья и заботы. Человеком, который иногда думает также и о том, какое впечатление он производит на других. Нет, для них он всего лишь сержант Мидберри, младший «эс-ин». И ничего больше. Ровным счетом ничего.