Адамчик медленно и аккуратно заполнял строка за строкой желтоватый лист почтовой бумаги.

«Дорогие мама и папа. У меня все в порядке. Мы прибыли сюда вчера утром, но весь первый день прошел в „организационных хлопотах“ (здесь так говорят). Дел было очень много, вот я и не смог вам написать. Сегодня наш „эс-ин“ (сержант-инструктор, по-здешнему) привел нас в казарму, и мы получили винтовки и все „имущество“. Теперь вот устраиваемся на новом месте.

Надеюсь, что у вас тоже все хорошо и вы не особенно волнуетесь за меня. Правда, тут некоторые парни здорово напугались с непривычки. Но мне повезло — дядя Тэд ведь мне все рассказал про эти учебные центры и обо всем прочем, так что я знал, что должно быть, и особенно не пугался. Здесь страшно жарко. Кое-кто из парней получил тепловой удар. Мне тоже было немного не по себе. Погода здесь совсем не такая, как у нас в Огайо. Но сейчас у меня уже все нормально. Говорят, что тут быстро привыкаешь («акклиматизируешься»).

Завтра нам должны сделать прививки. Надеюсь, их будет не очень много. Во всяком случае я здесь буду только двенадцать недель, а потом, говорят, нас, может быть, отпустят домой. Так что все не так уж плохо, ведь всего двенадцать недель. Не очень много, верно ведь?

На этом закончу. Надо собираться. Уже без десяти девять (по-флотски — 20.50). Нас учат здесь жить по-флотски. К половине десятого все должны лежать по койкам. Утром мы встаем рано. Говорят, будто в 4.30. Но вернее всего в 5.00, точно не знаем, часы у нас отобрали.

Сержант-инструктор говорит, что по воскресеньям нам разрешается ходить в гарнизонную церковь. Я (и другие католики тоже) уже получил казенный требник (здесь молитвенники дают всем по той вере, которую они указали в анкете). Так что за меня не беспокоитесь. Может быть, только лишний разочек помолитесь, чтобы у меня все было хорошо. Конечно, я и так справлюсь, но лишняя молитва не повредит. И очень прошу, пишите мне почаще. Дни тут кажутся очень длинными, даже не верится, что когда-то ты жил в другом месте и видел других людей. А с письмом все же полегче.

Пожалуйста, не волнуйтесь обо мне. Любящий вас…»

Адамчик сидел на своем рундуке, перечитывая письмо. Кончик карандаша с крохотной резинкой он держал во рту, медленно перекатывая из угла в угол и размышляя, как лучше подписаться — то ли «Томми», как его всегда звали дома, то ли посолиднее — «Том».

Конечно, «Томми» привычнее. Но это хорошо было там, в Огайо. А здесь это имя казалось детским, несолидным, вроде бы мальчишеским. Но и «Том» тоже звучало не очень здорово — с чего это он будет перед родителями важничать. Тем более, что никто во взводе и не увидит это письмо. Чего же тогда бояться? Он быстро подписался «Томми» и вложил письмо в конверт. Надписав адрес, он вытащил записную книжку и сверился, как пишется обратный адрес. Там значилось:

«Рядовой Томас С. Адамчик. Взвод 197, рота „А“, 1-й б-н НРП, УЦМП Пэррис-Айлепд, Ю. К.»

Для посвященных эти непонятные буквы означали, что рядовой Адамчик проходит службу в 197-м взводе первой роты первого батальона начальной рекрутской подготовки и что этот батальон находится в учебном центре морской пехоты Пэррпс-Айленд в штате Южная Каролина.

Он с удовольствием отметил, что такой обратный адрес придавал его письму официальный, солидный вид. Все эти цифры и сокращения словно утверждали, что ты уже действительно морской пехотинец, а не просто штатский сопляк. Да и дома это тоже произведет впечатление. Родители ведь ничего не знают о военной жизни, подумают, что это что-то секретное, вроде шифра. Будут расспрашивать дядю Тома, что, мол, все это значит.

«Рядовой Томас С. Адамчик». Это ведь совсем не то, что «поганый червяк» или «двойное дерьмо». Когда видишь такое на бумаге, даже на душе полегче. Не такими ничтожными кажутся шансы благополучно пройти этот страшный курс «начальной рекрутской подготовки».

В этот момент кто-то толкнул его в бок. Адамчик знал, что рядом на соседнем рундуке сидел солдат, читавший учебное пособие, но, увлекшись письмом, забыл о нем. Сосед сам напомнил о себе:

— У тебя нет листочка бумаги? — тихонько спросил он.

— Ну, конечно, — так же шепотом ответил Адамчик. — На, вот.

— Спасибо.

— Меня зовут Адамчик. Том.

— А я Джо Уэйт. Это ведь ты тогда свалился в обморок?

Адамчик потупился, сделал вид, будто читает письмо.

— Да, — ответил он шепотом.

Ему казалось, что, коль скоро, тут все были новенькие, не знавшие совсем друг друга, никто не запомнил, кто это там свалился в строю. Оказалось, что это не так. Запомнили.

Уэйт принялся за свое письмо. Писал он быстро, слегка косые буквы бежали по листку одна за другой, рассказывая далекой матери о том, что у него все в порядке, и прося ее писать почаще. Он не преминул соврать, будто бы новобранцам разрешают писать письма только по воскресеньям, но что он обязательно станет писать каждую неделю. Подписавшись «Твой сын Джо», он затем добавил еще несколько строк, спросил, чем занимается брат и как идут дела в их мастерской химчистки. Затем сложил письмо.

— Не очень-то ты их балуешь, — заметил Адамчик.

— А что там писать. У тебя, кстати, конверта не найдется? С маркой.

— Забыл привезти, что ли?

— Да нет. Просто я писать письма не люблю. Вообще не собирался. А тут, оказывается, обязательно. На-ка вот. — Он протянул соседу пять центов.

— Ну, зачем ты так, — Адамчик вытащил из блокнота конверт с маркой, протянул Уэйту.

— Да бери, что такого, — настаивал тот.

— Не надо. В другой раз, может, ты мне чем-нибудь поможешь. Рассчитаемся еще.

— Как хочешь.

— А я сегодня ничего еще не ел. — Адамчику не хотелось обрывать начавшееся знакомство. Уэйт в этот момент лизнул конверт, собираясь заклеить его. С высунутым языком он уставился на соседа. Потом заклеил конверт, спросил:

— Чего это ты?

— Не знаю. Не хотелось что-то. От этого, видно, и в обморок упал.

— А сколько тебе лет, Рыжий?

— Семнадцать. Какое это имеет значение?

— Да так просто. — Уэйт снова раскрыл учебник, сел поудобнее, спиной к металлической раме, скрепляющей стоящие одна на другой его и Адамчикову койки. — В общем-то это твое дело. Только я на твоем месте не пропускал бы жратву. Так и ноги протянешь.

— Конечно, — согласился Адамчик, — какой разговор.

Уэйт принялся за учебник, а Адамчик, хотя тоже раскрыл свой, не читал, только скользил глазами по строчкам, не улавливая смысла. Конечно, ему было безразлично, что сосед назвал его «Рыжий», даже, пожалуй, понравилась такая простота. Они ведь солдаты, не мальчишки. Лучше «Рыжий», чем, скажем, «Томми». Даже «Том» и то было бы не очень к месту. А «Рыжий» — это вроде по-солдатски. Адамчику казалось, что именно так — грубовато, по-казарменному — должны обращаться друг к другу настоящие морские пехотинцы. Тем более, что они совершенно незнакомые люди, впервые встретились. И приехали сюда не дружбу заводить, а учиться солдатскому ремеслу, чтобы стать настоящими парнями. Мужчинами, черт побери. Морской пехотой!

— Ты бы лучше застегнулся, Рыжий, — шепотом, не поднимая головы, сказал Уэйт. — Гляди, нарвешься, будешь тогда задницей расплачиваться.

Застегнув пуговицы, Адамчик вновь взялся за учебное пособие. Он попытался вчитаться в то, что написано, понять. Это был раздел «Взаимоотношения и дисциплина». Написано было страшно скучно, читать не хотелось, и он бесцельно листал страницы, пока не добрался до главы «История и традиции морской пехоты». Описание боев в Северной Африке, на Тараве и Иводзиме увлекло его, даже вроде бы пробудило какую-то гордость. Ну и что, если он всего лишь зеленый новобранец в учебном центре? Все равно ведь он в морской пехоте. Он член этого механизма, его винтик. И он здесь, в его нутре. Не чета тем парням, что остались за бортом и только поглядывают теперь со стороны. Ему казалось, будто все это имеет уже особое значение. Только вот не ясно еще, какое. Но имеет.

— Смир-р-на! — Это заорал солдат, сидевший ближе всех к дверям. Все повскакали с рундуков, вытянули руки по швам, застыли. Кое-кто стоял с учебником в руках, не зная, куда его деть.

Сержант Магвайр прошел на середину кубрика. Рядом с ним стоял еще один сержант-инструктор — значительно моложе, повыше ростом, но поуже в плечах. Руки со сжатыми кулаками сложены за спиной, прямой подбородок подобран. Образцовый «эс-ин», прямо с картинки.

— Представляю сержанта Мидберри, — громко крикнул Магвайр. — Сержант Мидберри — младший инструктор 197-го взвода. Ваш «эм-эс-ин». Он будет помогать мне вышибать из вас гражданский дух и все такое прочее. В общем, делать из паршивых червяков настоящих морских пехотинцев. И запомните, скоты, не вздумайте артачиться. Все делать, как положено. А не то… Ясненько?

— Так точно, сэр!

— Добро! А теперь всем взять письма и поднять их вверх в правой руке. Чтобы у каждого было хотя бы по одному. Я вовсе не желаю, чтобы ваши истерички мамаши поднимали командование с постели своими дурацкими телефонными звонками — что, мол, там случилось с моим крошкой…

Он кивнул сержанту Мидберри, и тот двинулся вдоль шеренги, отбирая письма у вытянувшихся по стойке «смирно» солдат.

— У каждого письмо, — повторял он негромко. — У каждого письмо.

Но тут он, видимо, вспомнил, что перед ним не несколько одиночек, а целый взвод, семьдесят парней, и резко повысил голос:

— Каждый сдает письмо! Каждый с письмом!

Пока младший «эс-ин» обходил строй, Магвайр подошел к Адамчику. Солдат оцепенел, вытянулся, как мог, внутри у него сразу похолодело.

— Так, так, — медленно начал сержант. — Рядовой Двойное дерьмо. Тот самый паршивый червяк, что не способен четко ответить «Так точно, сэр». Не так ли, рядовой?

— Так точно, сэр, — крикнул Адамчик что было мочи. Пот тонкой струйкой уже стекал у него между лопаток, слепой страх комком подкатывался к горлу.

— Нечего теперь орать, — прикрикнул сержант. — Утром надо было стараться. А теперь чего глотку драть? Так вот запомни, Двойное дерьмо, заруби себе на носу: где бы и когда бы я к тебе теперь ни обращался, ты будешь в ответ только рычать. Ни одного слова. Только рычать. Как паршивый пес. Ясненько? Молчать! А ну, давай!

— Р-р-р!

— Дерьмо! Даже близко не похоже. Разве псы так рычат? Слушай, как надо: Гр-р-р! Гр-р-р! Гав! Гр-р-ры! Давай теперь.

— Гр-р-р… Гр-р-р…

— Плохо! Злее давай, злее и громче!

— Гр-р-р… Гр-р-р… Гав! Гр-р-р!

— Вот так! Теперь, стало быть, ты знаешь, как надо говорить «Так точно, сэр»?

— Сэр! Гр-р-р! Гав! Гав!

— Здорово. Это уж дело. А теперь раскорячься. Как в сортире на стульчаке…

— Сэр…

— Молчать! Садись, как приказано, будь ты проклят! Как в сортире. Быстро, мразь!

Адамчика будто ударили. Он резко присел на корточки, расставил ноги, локти упер в колени. Маграйв крикнул:

— Рядовой Двойное дерьмо!

— Сэр! Гр-р-р… Гр-р-р… Гав! Гав!

— Отлично. Просто отлично. Так и оставайся. Красиво сидишь.

Тем временем Мидберри заканчивал сбор писем. Подойдя к койке Адамчика, он взял лежавшее на ней письмо, мельком взглянул на сидевшего на корточках солдата и прошел дальше.

У Адамчика устали ноги. Он пытался потихоньку опуститься так, чтобы ягодицы уперлись в пятки. Но боялся, что потеряет равновесие. Магвайр все еще стоял над ним, хотя вроде бы и смотрел куда-то в сторону — в дальний конец прохода между двумя рядами коек.

Адамчик мельком взглянул на сержанта. Его поразили глаза — голубые-голубые, но как будто бы размытые, выгоревшие. И в них было что-то кошачье, но самое главное, что в этих глазах ничего, решительно ничего не отражалось, в них не было жизни.

Солдат быстро отвел взгляд, опустил глаза на ярко начищенную бляху, сиявшую на сержантском ремне. От напряжения у него заболела шея, но он еще больше сжался, ожидая окрика или даже пинка за свою нескромность. Однако наказание на этот раз миновало его: возможно, сержант не заметил этого мимолетного взгляда. Адамчику стало легче. Он хорошо запомнил, как еще утром одни из новобранцев нарушил запрет и поглядел в глаза сержанту. За это Магвайр заставил его отжиматься на руках До тех пор, пока бедняга не свалился без сознания.

Когда сержант-инструктор смотрит тебе в лицо, объяснял им Магвайр, ты должен стоять так, как винтовка в пирамиде, и смотреть только вперед и вверх, поверх головы начальника. Ведь новобранец, добавил он, пригоден лишь для того, чтобы быть объектом постоянного контроля со стороны сержанта, с него необходимо ни на минуту не спускать глаз. Сам же он еще не дорос смотреть на других, тем более на своего сержанта-инструктора. И это одно из главных правил неписаного кодекса поведения новобранцев в период прохождения начальной рекрутской подготовки. Магвайр в первый же день предупредил взвод, что это правило будет беспощадно вбиваться рекрутам в головы. Так же, разумеется, как и другие правила. Беспощадно!

От сидения в неудобной позе ныло все тело. Боль расходилась от поясницы вниз по бедрам, уходила в ноги. В голове стучала одна мысль: сколько же еще можно выдержать эту муку? Сколько еще так сидеть? И что сделает с ним Магвайр, если он не выдержит и свалится? Боль от поясницы и бедер перешла в живот, казалось, что там вот-вот что-то лопнет, разорвется. О, господи, ну когда же конец, когда же этот изверг разрешит подняться? И чего он добивается? Чего хочет? Чтобы его считали суперменом, что ли?

Адамчик еще раз сделал попытку хоть немного переменить позу — сжал локтями колени, попытался чуть-чуть снять нагрузку с ног. Чтобы отогнать боль, он, старался заставить себя думать о чем-то другом, ну хотя бы о доме. Но никак не мог сосредоточиться, мысли все время перескакивали, в голове все смешалось — мать, отец, дом. А ноги совсем уже отказывались слушаться, предательски дрожали. «Только бы судорогой не свело, — молил солдат. — О боже, святая Мария, — он еще раз попытался отвлечься от того, что происходило, увести мысль от отказывавшихся повиноваться ног, — матерь божья, помоги мне…»

В этот момент Магвайр заметил что-то в противоположном конце казармы:

— Эй, вы там, — рявкнул он. — Вы, вон те трое. Да, да, вы самые. А ну, шаг вперед — марш!

Три новобранца разом шагнули от коек в проход. Магвайр быстро подошел к ним, уставился в упор на первого.

— Ты меня любишь, червячина? — неожиданно спросил он солдата.

Новобранец растерялся, не зная, что ответить на этот вопрос.

— Ну! Тебя спрашивают, скотина!

— Так точно, сэр!

— И ты уверен?

— Так точно, сэр!

— Так, так… Что же тебе так во мне понравилось? Уж не моя ли кормовая часть, паскудник ты этакий? Ей-богу, наверно, я прав. А? Ну и ублюдок, тварь поганая. Развратная дрянь с херувимской мордой!

Почти без замаха он неожиданно сильно ударил новобранца кулаком в живот, прямо в солнечное сплетение. Даже не охнув, солдат, как подрубленный, переломился пополам. Но в тот же момент, опомнившись, снова выпрямился. Только лицо перекосилось и побелело. А Магвайр уже повернулся к его соседу:

— Ну, а ты что скажешь, червяк паршивый?

— Сэр?

— Я тебе нравлюсь?

— Никак нет, сэр.

— Так значит, ты меня ненавидишь, негодяй? Так, что ли?

— Сэр, я…

— Да или пет? Отвечай, мразь!

— Никак нет, сэр!

— Уж ты бы, наверно, с удовольствием разделался со мною. На месте прикончил бы, верно?

— Никак нет, сэр!

— Не ври, тварь! Дерьмо цыплячье! Не сметь врать мне! Ты должен или любить меня, или ненавидеть! Одно из двух, и только! Понял, скотина?! Одно из двух! А ты ведь меня не любишь. Верно ведь?

— Так точно, сэр! Вернее, никак нет, сэр!

Удар справа пришелся солдату в нижнюю часть живота. От боли у него перехватило дыхание, и он застыл с открытым ртом, судорожно хватая воздух… Второй удар! Потом хлесткая пощечина, и он уже пришел в себя. Магвайр в упор смотрел ему в глаза. От отвращения у него даже приподнялась верхняя губа, открыв сжатые пожелтевшие и неровные зубы.

— Ах ты, цыплячье дерьмо. Теперь сознаешься?

— Никак нет, сэр!

Сержант вдруг отвернулся от солдата, приблизился к третьему новобранцу:

— А ты что скажешь, мозгляк? Тебе я понравился? Ну-ка, ответь своему сержанту.

Солдат судорожно глотнул, весь напрягся, но ничего не ответил. Не мигая он глядел куда-то поверх головы Магвайра, ожидая удара. И не ошибся. Два мощных оперкота в живот повергли его на колени.

— Встать!

Солдат быстро поднялся на ноги, вытянулся. Магвайр обвел взглядом всех троих, приказал стать к койкам, а сам отошел на середину кубрика. Его напарник стоял у длинного, окрашенного в темно-зеленый цвет стола для чистки оружия. В руках он все еще держал пачку писем.

— Ну как, сержант, — подошел к нему Магвайр, — все херувимчики сдали свои писульки?

— Так точно, — Мидберри как-то замялся, но потом громко добавил: — Все скоты до единого сдали письма!

Магвайр посмотрел, как младший «эс-ин» положил письма на стол, и отошел. Потом повернулся снова к взводу:

— Хочу напомнить вам, мразь червячья, что это место не зря называется Пэррис-Айленд. Может быть, это и не Париж, но уж относительно острова — это точно. По суше пути отсюда нет. Да и никакого другого тоже. И никто вам тут не поможет. Никто, зарубите себе на носу! Запомните раз и навсегда, девочки, — здесь вам не мамин дом! Ни дома, ни мамы! Только одни новобранцы. И всяк за себя! Каждый поганый червяк — за себя! Кто забудет — вылетит, как дерьмо в консервной банке. Только вонь останется! Ясненько?

— Так точно, сэр!

— И тебе. Двойное дерьмо, ясно?

— Сэр! Гр-р-р! Гав! Гав! — Адамчик мысленно поздравил себя с тем, что вопрос сержанта не застал его врасплох. Он, кажется, начинает уже осваиваться с местными обычаями.

— Значит, ясно? Ладненько. Тогда слушайте следующий урок. Сейчас я скомандую «Давай!», и у вас будет ровно пятнадцать минут, чтобы смотаться в сортир, сделать там свое дело, сполоснуться и встать у койки по стойке «смирно». Пятнадцать минут и ни секундой больше! Учтите, что в душевой у нас только десять сосков, а вас тут семь десятков тепленьких душ, так что не зевайте, скоты.

Магвайр взглянул на часы, подождал, пока секундная стрелка допрыгает доверху, затем рявкнул:

— Внимание! — Помедлил еще чуть-чуть, потом гаркнул: — Давай!

Семьдесят парней судорожно начали срывать с себя обмундирование. Раздевшись донага, солдат быстро обертывался по бедрам полотенцем и сломя голову мчался, отталкивая других, сопя и ругаясь сквозь зубы, в туалет. Кубрик быстро опустел.

Магвайр уселся на краешек оружейного стола, вытащил из кармана пачку сигарет, предложил Мидберри.

— Спасибо, не хочется.

— Ну и банда, — проворчал старший «эс-ин», закуривая. Он держал в руке серебряную зажигалку с позолоченной эмблемой морской пехоты на корпусе: одноглавый орел и якорь на фоне земного шара. — Настоящая банда. Ну, да не беда. Отшлифуются еще. Не таких обламывали.

Что-то в словах, а скорее в интонации Магвайра неприятно резануло слух его собеседника. Надо было ответить, как-то среагировать. Показать Магвайру, что его помощник разделяет эту уверенность, глубоко уверен в его талантах и способностях. А главное, предан ему. Но слова не приходили. Наконец Мидберри спросил:

— Как вы думаете, сколько из них отсеется до конца обучения?

— Да около десяти процентов.

— А этот вот Адамчик? Двойное дерьмо, как вы его окрестили? Наверно, не выдержит?

— Да кто его знает. Сейчас еще рано говорить. Бывает, попадет такой недоносок, вроде и не годен ни на что, а сядешь на него, взнуздаешь как следует, глядишь, со временем и настоящим солдатом станет, еще как поскачет. Да ведь раз на раз не приходится. Поди угадай наперед. Другой вон, бывает, вроде бы и ничего парень, а как прижмешь его, надавишь посильнее, он — как дырявая шина: воздух вышел, она и сплющилась. А на круг, считая все отходы — травмы, болезни, да еще тех, у кого черепушка не выдерживает, всяких там психов и придурков — как раз десять процентов и выходит. Это уж точно. Проверено.

— Вы, я вижу, запросто можете сказать, как дело пойдет?

— Да, ну. Дерьмовые все эти расчеты. Чего там наперед считать. Новый взвод — ведь он только на первый взгляд кажется новым. А на деле тут все то же, что и в прежних. Те же самые 60—70 паршивых скотов. А разве скотина от скотины чем-нибудь отличается? Поначалу вроде бы и не так. А как объездишь пару-тройку таких стад, так и видно, что разницы-то нет. Сам со временем убедишься, попомни мои слова.

Тем временем в кубрик один за другим начали вбегать солдаты. Когда весь взвод, за исключением нескольких опоздавших, стоял уже навытяжку у коек, Магвайр слез со стола и крикнул в сторону туалета:

— Поторопись!

В душевой сразу прекратился шум льющейся воды, и последние четыре новобранца с полотенцами, обернутыми вокруг бедер, запыхавшись вбежали в кубрик.

— Ладненько, скоты. — Магвайр прошелся вдоль вытянувшихся шеренг. — Вроде бы управились. А ведь на дворе ночь. Спать скоро. Значит, самое время помолиться на сон грядущий. — Он сделал еще несколько шагов вдоль прохода и вдруг рявкнул:

— Разобрать оружие!

Солдаты быстро расхватали винтовки, снова встали в строй и по команде «Оружие к осмотру!» взяли их на грудь — приклад вниз, прицельная планка на уровне глаз.

— А теперь повторять за мной нашу молитву, — скомандовал Магвайр. — Ну-ка дружно: это моя винтовка…

— Это моя винтовка… — дружно отозвался взвод.

— Таких, как она, много. Но эта — моя…

— Таких, как она, много. Но эта — моя…

— Это — моя жизнь…

— Это — моя жизнь…

— И я должен дорожить ею, как своей жизнью…

— И я должен дорожить ею, как своей жизнью…

— Громче, мерзавцы! Шепчете, как баба на исповеди!

— И я должен дорожить ею, как своей жизнью, — орал взвод.

— Не слышу! Ни черта не слышу! Ну-ка, еще раз!

— И я должен, — солдаты вопили что есть мочи, — дорожить ею, как своей жизнью…

Молитва о винтовке продолжалась. Магвайр выкрикивал фразу за фразой, и взвод, вопя во всю мощь своих глоток, повторял за ним. У многих уже сорвался голос, они хрипели и шипели, но открывали рот во всю ширь, старались, как могли.

Когда молитва была закончена, штаб-сержант приказал поставить винтовки на место и всем снова стать вдоль коек.

— Приготовиться к посадке, — крикнул он. И затем через несколько секунд: — Ложись!

Взвод мгновенно попрыгал по койкам. Те, кто спал наверху, прыгали с разбегу. Упав на постель, лежали не шевелясь. Только слышно было, как еще ныли пружинные сетки.

— Ну, нет, червяки. Так дело не пойдет, Слишком лениво. А ну… подъем. Всем стать у коек… Приготовиться к посадке… Ложись!

И вновь новобранцы, как подстегнутые, ринулись по койкам. Легли, затаились. Но сержант снова был недоволен. Шесть раз прыгали солдаты в постель, и шесть раз Магвайр возвращал их в строй:

— Кому говорят, быстрее! Вот же ленивая скотина! Быстрее!

Только на седьмой раз он решил, что необходимая быстрота достигнута, и прекратил тренировку. Солдаты, потные, с бешено колотящимися сердцами, молча лежали под одеялами, стараясь сдержать рвущееся из легких дыхание. Магвайр медленно прошелся по проходу, осмотрел лежащих, помедлил еще немного, потом кивком приказал Мидберри выключить в кубрике свет.

— Эй, вы, там, — крикнул он в темноту. — Запомните! Если какая-нибудь скотина вздумает открыть пасть — весь взвод будет до утра физподготовкой заниматься.

Помолчав еще с минуту, он круто повернулся и вышел из кубрика. Следом вышел Мидберри. Дверь несколько раз качнулась на петлях и затихла.

Некоторое время в кубрике еще царила мертвая тишина. Потом кто-то тихонько кашлянул. В другом конце послышался приглушенный вздох. Где-то заворочались, послышался скрип пружин.

— У-гу-гу… — кто-то из солдат начал тихонько подвывать на алабамский манер. — У-гу-гу… Эта дяденька, — затянул ломаный голос, — очень плоха-а-я. Эта дяденька — па-а-аршивая задни-и-ца…

— Да уж, паскуда порядочная, — поддержал другой голос из темноты. — Такая мразь, что и клейма ставить негде…

— Ма-а-агвайра… Ма-а-агвайра… — тянул первый голос. — У-гу-гу… У-гу-гу…

Раздался смех, потом опять воцарилась тишина.

— Послушай-ка, Уэйт…

— Кто это?

— Это я — Рыжий.

— Чего тебе?

— Правда, он ненормальный?

— Кто?

— Да Магвайр.

— Откуда я знаю?

— Так ведь он вон что вытворяет. Он ведь садист, правда?

— Да брось ты, Рыжий. Это у него просто работа такая.

— Не знаю. — Адамчик смотрел вверх, угадывая в темноте проступавшие сквозь матрас контуры тела Уэйта, — Мне кажется, у него не все дома.

— Ты только не делай из этого проблемы. Человек делает свою работу. Вот и все. Что тут особенного.

Адамчик не ответил. Он лежал, думая о том, что очень хотел бы верить Уэйту, считающему, что сержант вовсе не садист и тем более не сумасшедший. Хотел бы, да не мог. Может быть, Уэйт сам устроен по-другому? Не так, как он. Все ведь может быть. Сам же он воспитан в ином плане. Семья, церковь и отец Матузек учили его совсем по-другому, требовали, чтобы он умел отличать добро от зла. И сейчас ему было совершенно ясно, что сержант Магвайр был олицетворением зла.

Он припомнил слова из катехизиса о том, что человеческое тело — это всего лишь сосуд для души, сосуд для доброго духа и уже только за это достойно всяческого уважения. Магвайр же своими поступками осквернял это убеждение. Он обращался с людьми хуже, чем со скотиной. Или эта дурацкая молитва о винтовке… Как он смеет превращать святое таинство молитвы в какое-то посмешище! Неожиданно ему пришла в голову мысль: а исповедуется ли Магвайр кому-нибудь в том, как он обращается с новобранцами, что вытворяет в казарме. Да какая там исповедь! Смешно даже говорить. Он и в церковь-то, наверно, никогда не ходит. Какая может быть церковь для такого дикого зверя! Настоящее чудовище! Сам зверь и на других смотрит, как на животных.

Думая о Магвайре, Адамчик вдруг улыбнулся — ему показалась совершенно нелепой мысль о том, что у штаб-сержанта могут быть товарищи, друзья. Или тем более семья. Этот Магвайр скорее всего так и родился сержантом-инструктором. И всю жизнь только и занимается тем, что измывается над новобранцами в учебном центре, высмеивает их и все то, во что они верят, что свято и дорого для них.

Уэйт вдруг перегнулся через край койки, поглядел вниз:

— Ты спишь? — спросил он Адамчика.

— Нет. — Адамчик поднял лицо, поглядел туда, откуда доносился шепот. Лицо Уэйта казалось далеким мутно-белым пятном.

— Хочу спросить тебя, Рыжий. Ты что, действительно все это всерьез принимаешь? Зря ты это. Ей-богу, зря. И эту твою кличку — Двойное дерьмо тоже не принимай близко к сердцу. Тут так принято. Обычай такой. У сержантов. Он же просто старается показать нам, какой он строгий. Вот и измывается поначалу.

— Откуда ты это знаешь?

— Да мой старший брат служил в морской пехоте. В резерве был. У этих инструкторов такой закон — измываться над молодыми. Они со всеми так, не только с тобой или с кем еще.

— Может, и так. Не знаю.

Уэйт повернулся на бок, подбил поудобнее подушку, закрыл глаза. Через минуту он уже спал.

Адамчик слышал, как в кубрике похрапывали спящие, видел, что Уэйт наверху тоже уже успокоился, но сам уснуть никак не мог. «Все уже спят давным-давно, — думал он, — а я все мучаюсь. Надо тоже спать». Он убеждал себя, и в то же время старался отогнать сон, снова и снова возвращаясь мыслями к событиям дня. Эти крики, брань, оскорбления и расправы буквально выбили его из колеи. Надо было собраться с мыслями, сообразить, что к чему. Для этого, казалось ему, необходимо припомнить все, что было, увидеть, в чем же он ошибся, где сделал ложный шаг. И почему все-таки все шло не так, как следовало бы? Его наставник — отец Матузек всегда учил его перед сном вспомнить прошедший день и обязательно подумать о совершенных ошибках. Это нужно, говорил он, прежде всего для того, чтобы избежать плотского греха в постели. И Адамчик привык делать это.

Он снова подумал о шутовской молитве, придуманной Магвайром. Может быть, не стоило тогда молчать? Выступить против. Ведь надо же бороться за свои убеждения. Так его всегда учили. Да он и сам в это верил. Адамчик считал себя человеком, уровень которого был выше уровня среднего парня. Он был добропорядочным гражданином и добрым католиком. Ему даже доверяли в церковной общине прислуживать у алтаря, и он очень гордился этим, считая, что искренняя вера как-то выделяет человека из окружающих, особенно в среде приходской молодежи. А вот здесь у него не хватило храбрости выступить против Магвайра и всего устроенного им святотатства. Но что он, собственно, мог сделать? Новобранец ведь обязан повиноваться своему сержанту-инструктору. Даже уважать его, каким бы он ни был человеком. Таков служебный долг, святая обязанность солдата. Что сказали бы родители и дядя Том, особенно дядя Том, если бы его в первый же день отправили из учебного центра назад домой за то, что он отказался подчиниться приказу, выступил против законной власти? Да они просто со стыда сгорели бы за него. И не только они, а и все соседи, знакомые, друзья. Они, безусловно, решили бы, что он негодный человечишка, абсолютно не приспособлен к военной службе и поделом вылетел оттуда. «Как дерьмо в консервной банке», — вспомнил он выражение, которым любил пользоваться Магвайр.

Мысли о доме направили размышления Адамчика в новое русло, настроили его на грустный лад. Ему захотелось снова очутиться в своей комнате, где можно было закрыть дверь и даже запереться и, лежа в своей постели, спокойно размышлять, о чем захочешь.

Он задремал, но спохватился и заставил себя снова открыть глаза, чтобы все же обдумать возникавшие перед ним проблемы. Однако усталость все больше сковывала его тело, тупо болели ноги и поясница, не было никаких сил думать. Ему нужна чья-то помощь, поддержка, участие. Так было всегда в его жизни. Когда же не было живого помощника или советчика, выручал молитвенник. Но это было дома. А тут он за целый день не мог даже разочек взглянуть в него, не то что почитать внимательно, вдуматься в прочитанное.

Вспомнив о требнике, Адамчик потихоньку вытащил из-под подушки спрятанные там старые четки. «Может быть, — подумал он, — если я немножко помолюсь, станет полегче?» Он даже пообещал в душе, что постарается впредь находить в себе достаточно сил, чтобы отличать добро от зла, и, молча шевеля губами, принялся читать молитвы, перебирая время от времени горошины четок. Монотонность повторяемых одно за другим привычных слов успокоила его. Мысли отошли в глубину сознания, и он вскоре задремал.

Однако через несколько минут что-то будто подтолкнуло его, и он, проснувшись, сел в постели. Сердце билось учащенно, как в испуге. Адамчик осмотрелся впотьмах, ничего не увидел, успокоился. Он даже обрадовался, что не уснул с четками в руках — утром соседи обязательно подняли бы его на смех. А если бы об этом узнал еще и Магвайр, было бы совсем скверно. Все эти люди, что окружали его, ужасно грубы и плохо воспитаны. Их рты вечно изрыгают одно лишь сквернословие. Где им понять его. Только и могут, что насмехаться и хамить.

Уже было улегшись, он снова приподнялся на локте. Посмотрел на подсумок, что висел на специальном крючке в изголовье койки, тихонько расстегнул его и спрятал четки в одно из отделений. После этого улегся на бок и вскоре заснул спокойным сном.