26
Никогда еще Уэйт не питал к кому-нибудь такого отвращения, как к этому лейтенанту. Он был противен Уэйту буквально всем. И подчеркнутой безукоризненностью своих манер, и отлично отрепетированными жестами, и этими бесстрастными вопросами, вылетающими один за другим, как пули из автомата. Но всего противнее было напускное и насквозь фальшивое лейтенантское дружелюбие, стремление все время этак свысока похлопать по плечу бедненького новобранца.
Уэйт был уверен, что, будь этот лощеный хлыщ не следователем из военной полиции, а взводным сержантом-инструктором, жизнь его подчиненных наверняка была бы сущим адом. Уж этот спесивый барин ни за что не дал бы солдатам пощады, драил и мордовал их с утра до ночи, чтобы все кругом сияло и блестело, не позволял бы не то, что шаг, а и полшага сделать в сторону, жилы вытягивал бы ради уставов, наставлений, инструкций и параграфов. Для таких типов, как этот лейтенант, люди вообще не существуют. Они их просто не видят. Их идеал — отшлифованные до зеркального блеска манекены, вышколенные автоматы. И единственный залог этого — железная дисциплина, жесточайшее и беспощадное подавление любого свободного вздоха, измывательство и хамство.
«А что, — подумал вдруг Уэйт, — если бы нам вместо Магвайра дали в старшие „эс-ины“ это чучело? Изменилось бы что-нибудь во взводе?» И тут же сам себе ответил, что, скорее всего, ничего бы не изменилось. Разве что только к физическим расправам добавились бы еще духовные истязания.
Представ перед глазами следователя, он сперва побаивался, сможет ли до конца держаться указанной ему версии, не сорвется ли. Действия лейтенанта быстро убедили, что эти опасения напрасны. Ведь как все началось…
«Я хочу, сынок, — заговорил тогда с ним лейтенант, — чтобы ты помог мне навести тут у вас порядок. Давно пора очистить это болото. И с твоей помощью, я думаю, мы это быстро сделаем. Согласен? Покончим раз и навсегда с такими типами, как Магвайр, отобьем у них охоту впредь злоупотреблять властью, ладно?»
Уэйту очень хотелось тогда поверить этим елейным словам. Да только он отлично знал, что лейтенанту наплевать, кто и как измывается над солдатами. У него же одно на уме — чины и повышения. Правда, в конце концов можно было бы и с этим примириться — пусть каждый получит то, что ему надо. Жалко ему, что ли, если лейтенант получит капитанские погоны, лишь бы это хоть чуть-чуть помогло солдатам, облегчило их жизнь. Но этого же все равно не будет. Смешно даже думать, что этот пижон сможет тягаться с Магвайром. А если он и победит штаб-сержанта? Если тому все же дадут пинка под зад? Разве что-либо изменится? Ровным счетом ничего. Вместо Магвайра станет Мидберри, а за его спиной останется все тот же проклятый корпус морской пехоты, вся его иерархия. И эту махину никому не сломать. Нет такой силы, чтобы с ней справиться. Тем более уж не этому плюгавенькому лейтенантику. Сидит вот тут, строит из себя Пинкертона, а у самого в голове одна мысль, как бы схватить очередной чин. И отлично знает: посмей он хоть чуть-чуть корпусу хвост прищемить, не видать ему капитанских погон как своих ушей.
Войдя в кубрик, Мидберри громко объявил, чтобы все сидели на своих местах — следователь собирается проверить всех их на детекторе лжи. И тут же добавил, что дело это сугубо добровольное, и кто не желает, может сразу отказаться. Именно так записано в Едином дисциплинарном кодексе, статья 31-я. Даже если лейтенант вздумает нажимать, станет угрожать, пусть не боятся — заставить их он не имеет права. Солдаты сразу же смекнули, куда он клонит, дружно закричали, что им все ясно и пусть лейтенант не рассчитывает, на пушку он их не возьмет. Обрадованный такой реакцией, Мидберри тут же ретировался из кубрика.
Допросы продолжались весь день, лейтенант перетаскал к себе в предбанник чуть ли не весь взвод, без конца гонял Мидберри то за одним солдатом, то за другим.
Как только очередной выскакивал из предбанника, его тотчас окружали и те, кто уже успел побывать на допросе, и ожидавшие своей очереди. Первых интересовало только одно: не отступил ли тот, не дай бог, от обговоренной версии, не подвел ли остальных. Вторые любопытствовали, чем интересуется лейтенант, о чем спрашивает. Это бесконечное движение, хлопанье дверьми, разговоры, взгляды, перешептывания продолжались до вечера. Наконец явился Магвайр, приказал построиться на ужин. Когда взвод выстроился, он прошелся, как обычно, перед строем и объявил, что завтра с раннего утра допросы продолжатся. «С раннего утра, — усмехнулся он, — разумеется, по офицерской мерке — часов этак в восемь-девять. Конечно же, не с половины пятого, когда объявляется подъем в учебном центре».
Уэйт видел, что многие одобрительно ухмыльнулись этой шутке. Улыбались не только остроумию сержанта, но и тому, что, значит, завтра опять занятий не будет, можно будет валять дурака. Сам Уэйт почему-то никакой радости или облегчения от этого не испытывал. Думал, что следствие продлится только один день, и все уже останется позади. А тут вот, оказывается, еще один день надо будет мучиться, сдерживать себя, ожидать чего-то. Уж лучше бы заниматься, чем вот так нервы трепать. Пропади оно все пропадом, лишь бы поскорее с острова вырваться…
После ужина Магвайр с Мидберри вдруг решили нарушить обычный распорядок — взводу объявили, что все пойдут в кино. Показывали новейший фильм — «80 дней вокруг света». Обрадованные солдаты сразу забыли и о тяжелом дне, и о всей нервотрепке. Фильм они смотрели с удовольствием, часто смеялись, особенно, когда бедные путешественники попадали во всякие передряги. Уэйту фильм тоже понравился, он даже вроде бы почувствовал облегчение, будто камень с души сняли. Но под конец он неожиданно задремал и проснулся только, когда в зале зажегся свет и все оживленно загалдели.
Потом, правда, когда взвод вернулся в казарму и все улеглись по койкам, он пожалел, что спал в кино. Сон этот снял усталость от напряженного дня, и теперь он никак не мог забыться, молча лежал на спине, прислушиваясь к сонным вздохам и похрапыванию соседей. Хотел было даже встать и пойти поболтать с дневальным, но вспомнил, что сегодня дежурит Магвайр, и побоялся.
«Еще только одну недельку, — думал он, — и всё будет позади. Дадут отпуск на неделю, можно будет домой съездить, своих повидать». Но мысль о поездке домой почему-то не радовала. Хотелось только одного — поскорее выбраться с ненавистного острова, дальше этого его желания сегодня не шли. Да и что ему в конце концов дома делать? Что там его ждет интересного? Да ничего. Об этом он знал, конечно, и раньше, нового тут ничего не было. Теперь же, попав на остров, окончательно убедился в своей правоте. Никуда уж тут не денешься, все по закону. Родительская химчистка и без него работала не хуже, чем при нем. Кэролин, судя по письмам матери, тоже довольна своей жизнью и женихом. В материнских письмах он читал между строчек, что она, пожалуй, рада его отсутствию, что все так получилось. Конечно, может быть, на самом деле все и не так, просто мать хочет его как-то ободрить. Тем более что у него здесь все в порядке и учеба успешно идет к концу. Но в душе все равно где-то пряталось сомнение.
Сомнения касались только его личных чувств. Что до химчистки, то тут никаких сомнений не было. Брат ведь всегда занимался бизнесом лучше, чем он. Особенно что касалось бумаг, счетов, денег и всего прочего. Тут все на его стороне. Да и за Кэролин, видно, не стоит особенно тревожиться. Заменить его оказалось совсем не трудно. Одиннадцать недель, что прошли, вполне доказали это. Конечно, когда он уехал, все немного поволновались. Но и только. Вскоре все уже стало на свои места, наладилось, и никому теперь нет до него никакого дела. Ровным счетом никакого.
Да и с чего, собственно, все это должно беспокоить его? Он же всю жизнь стремился избавиться от любых пут, всяких там обязательств, чувства долга и тому подобного. А коли он не хотел никому быть обязанным, так и ему никто ничем не обязан. Все очень просто. Разве не о такой жизни он всегда мечтал? Не этого добивался? Тогда какого же черта…
«Ей-богу, тебе следовало бы и о будущем когда-то подумать», — не раз говорил ему Джерри, и Уэйт не мог тогда удержаться от смеха.
«Хоть разок бы задумался, как нам быть дальше», — донимала Кэролин, и ему стоило большого труда, чтобы не засмеяться ей в глаза, промолчать и лишь послушно кивать головой…
«Что же ты дальше собираешься делать?» — постоянно спрашивала мать…
Даже товарищи, когда встречались, вечно лезли с вопросами: «Ну как дела? Какие планы?»
На доске объявлений рядом со зданием банка в их городе висел плакат: «Планировать будущее необходимо сегодня», а в автобусе в кармашке на спинке переднего сиденья он однажды нашел брошюрку под названием «Взгляни вперед». Прямо как сговорились! Вот он и завербовался в морскую пехоту. Ведь в ее вербовочных проспектах и брошюрах, на плакатах и призывах без конца повторялось, будто только здесь перед молодым человеком открываются блестящие перспективы и неограниченные возможности на будущее.
Конечно, если быть откровенным, он завербовался все же не ради этих возможностей, а просто лишь бы уйти из дому, оторваться на четыре года от всех этих до смерти надоевших обязанностей, всего домашнего гнета. И сделал ото только ради себя, Ради себя и ни для кого другого!
Он сел в постели, свесил ноги и спрыгнул на пол. Тихонько кивнул стоящему около окна дневальному. Тот внимательно глядел в стекло и даже не заметил его. Задумался, видно. Тоже, поди, планирует свое будущее. Мечтает о великой дороге славы. А может, у него в мыслях сейчас всего лишь мечта о том, чтобы стать капралом.
Уэйт прошел не спеша в туалет, забрался на стульчак. Сквозь дверной проем смотрел в предбанник. Яркая лампочка, висевшая там, слепила глаза. Он опустил их и увидел у противоположной стены стул с высокой спинкой — тот самый, на котором сидел следователь военной полиции. И Уэйт вспомнил, как следователь усиленно старался закидать его вопросами, расспрашивая, главным образом, о Магвайре и о том, как он взводом командует…
— Часто ли избивал вас сержант Магвайр?
— Никак нет, сэр!
— Выходит, только иногда? Так сказать, от случая к случаю?
— Никак нет, сэр!
— В таком случае, рядовой, может быть, вы мне расскажете, отчего это у вас губа так распухла?
— Не понял, сэр?
Лейтенант устало вздохнул:
— Послушай-ка, сынок. Давай не будем дурачка разыгрывать, а? Ты ведь вроде неглупый парень. Да и я с тобой как со взрослым разговариваю. И оба мы, конечно, хорошо понимаем друг друга. Так сделай любезность, брось дурака валять. Согласен?
— Так точно, сэр!
— Стало быть, ты знаешь, что у тебя губа распухла?
— Так точно, сэр!
— Вот и скажи мне, что же…
— Не понимаю, сэр?
Лейтенант окончательно потерял терпение. Он бегал взад и вперед по предбаннику, каждый раз задевая стул. Уэйту казалось, что офицер прилагает отчаянные усилия, чтобы не сорваться и не наорать на этого безмозглого и нахального новобранца, трусливого, невоспитанного червяка, годного, разумеется, как и вся эта мерзкая порода, только на то, чтобы безропотно таскать винтовку и, как кукла в руках чревовещателя, выкрикивать примитивные ответы.
«Интересно, — проскакивало время от времени в мозгу у Уэйта, — сколько все-таки выдержит этот надраенный и лощеный хлюпик, на сколько хватит еще его фальшивого дружелюбия перед лицом дурацкой и необъяснимой тупости солдат с их стереотипными ответами? Может быть, до обеда? А затем уж он обязательно лопнет от злобы, начнет орать и размахивать у них перед носом своим револьверчиком с перламутровой ручкой. Вот уж поистине кукла голливудская. Приволок свою дурацкую пукалку и мнит невесть что».
— Так что же у тебя все-таки с губой? — лейтенант явно терял терпение.
— Укусила меня, сэр…
Офицер удивленно поднял брови…
— …песчаная муха. Вот она и распухла… Я хочу сказать, губа, сэр…
— А сержант Магвайр или сержант Мидберри, стало быть, тебя не били? Ни разу даже пальцем не тронули, так, что ли?
— Ни разу, сэр!
— Как же это так получается?
— Не могу знать, сэр!
— Выходит, ты просто счастливчик. Везучий такой, верно?
— Не понял, сэр?
— Ну, что тебя сержанты за все время ни разу не избили… Других-то ведь, поди, лупили, и, надо думать, не раз? Как?
— Не могу знать, сэр!
— Да будет тебе, сынок. Ну что ты заладил одно и то же? Мы ведь договорились быть откровенными, верно? Чего нам вокруг да около ходить? Давай разговаривать просто так, как два культурных человека. Тем более, что ты ведь даже…
— Так точно, сэр!
Лейтенант от неожиданности даже поперхнулся…
— Я хотел сказать, что ты ведь даже командир отделения. Третьего, если не ошибаюсь?
— Так точно, сэр!
— Вот видишь. Я немного уже знаком с вашим взводом. Во всяком случае, знаю больше, чем ты думаешь. Знаю, например, что ты хороший солдат, добросовестно служишь и даже вот получил повышение, стал командиром отделения. Из бестолковой куклы или там живого манекена командиров, поди, не делают. Как считаешь, рядовой?
Уэйт, как мог, изобразил на лице полнейшее недоумение и растерянность перед таким предположением…
— Стало быть, выходит, что ты не разгильдяй там какой-нибудь, не тупица, в общем, не из тех, кого только и надо подтягивать или наказывать. И насколько мне известно, во взводе вашем большинство таких. Хотя есть и явные тупицы. Но их у вас не так уж много. Я слыхал, что такие, как ты, настоящие парни, их недоразвитыми зовете. Им, поди, от сержантов здорово влетает, верно?
— Недоделанными, сэр, — позволил себе перебить офицера Уэйт. — Это мы их так зовем. Не недоразвитыми, а недоделанными, с вашего позволения, сэр! Недоделанными. Потому, как сами ничего толком сделать не могут. Недоделанные и есть, совершенно верно, сэр!
— Вот-вот… Верно… — Лейтенант был в явном замешательстве. Однако взял себя в руки и даже выдавил что-то вроде улыбки. — Вот я и говорю — этим-то от сержантов, поди, здорово достается? Лупят они их?
— Кого, сэр? Недоделанных, что ли?
— Да, да. Их самых. Этих вот недоделанных, как ты говоришь. Их-то уж сержант Магвайр, надо думать, лупцует почем зря?
— Никак нет, сэр!
— Так уж никак нет?
— Так точно, сэр! Никак нет!
— Это почему же?
Уэйт еле сдерживался, чтобы не рассмеяться…
— Да потому, что не положено, сэр. Никак нельзя. Устав же запрещает бить солдат. Правда ведь, сэр?
Игра в дурачка продолжалась на протяжении всего допроса. И в конце концов лейтенант был вынужден сдаться. Он приказал Уэйту убираться вон и позвал следующего. Солдат четко повернулся и вышел, передав стоявшему у дверей Адамчику, что теперь его черед. Да только, мол, пусть не спешит, постоит у двери. Когда лейтенанту станет невтерпеж, он покричит.
Теперь, придя в предбаник, он пытался понять, зачем ему все-таки надо было ломать комедию, издеваться над следователем. Ведь мог же, не валяя дурака, просто отвечать одно только «Никак нет, сэр», и этого было бы вполне достаточно. Выходит, этого ему было мало. Сейчас он даже испытывал какое-то удовлетворение от того, что столь успешно сыграл свою роль. Вон как лейтенант покрутился с ним, с каким трудом сдерживал свое отчаяние из-за того, что так и не смог найти общий язык с каким-то придурковатым новобранцем. Уэйту показалось, что вроде бы даже на душе у него сейчас было не так горько, как утром, нет того отвращения, которое он испытывал к себе за все свои неудачи.
Что бы там, в общем, ни было, а он выполнил, что приказывал Магвайр. Пусть по-своему, но выполнил. Ни на шаг не отошел от разработанной сержантами версии: никого у них во взводе не били, никаких извращений или издевательств не было. С Купером произошел несчастный случай, и он сам в этом виноват. Что касается Дитара, то о нем ему вообще ничего не известно. То же самое и насчет Клейна. Джексон? Куинн? Таких фамилий он даже и не слышал ни разу…
Уэйт слез со стульчака, босой ногой нажал на педаль. Кто теперь посмеет сказать, что он плохой солдат? Приказы он выполняет добросовестно, боевой дух всегда на высоте. Ну и что с того, что только со страху? Он что, один такой, что ли? Да всеми ими тут без исключения день и ночь командует один лишь страх. Страх, смешанный с надеждой попасть в выпуск. Он вовсе не был исключением. Наоборот, у него этот страх проявлялся, пожалуй, даже меньше, чем у некоторых, — он ведь шел без особых срывов. Так что он все же может рассчитывать не только попасть в выпуск, но и получить нашивку рядового первого класса. Это, пожалуй, уж наверняка. Даже если не за то, что был командиром отделения, так, по крайней мере, в знак благодарности от сержантов за верность, за то, что держал язык за зубами, ничего не сказал следователю. Говорят, даже за меньшие заслуги давали. А у него ведь все в порядке.
Поедет домой рядовым первого класса, да еще со значком за хорошую стрельбу. Матери это наверняка понравится — все же ее сын в конце концов чего-то достиг в жизни. А кто сомневается, пусть на нашивки и на значок посмотрит. Их ведь за так не дают!
Та-ак… А куда же потом? Наверно, после отпуска сразу в Кэмп-Гейджер, для общевойсковой подготовки. Оттуда же скорее всего в какой-нибудь гарнизон за границу. И тогда, если все пойдет нормально и он не сорвется и не набедокурит, глядишь, года через четыре можно будет выкарабкаться из рядовых в капралы, а то даже и в сержанты. Из командира огневой ячейки в отделенные. Вот когда можно будет и домой возвращаться. Так сказать, в сиянии успеха.
«Разве во всем этом что-нибудь не так? Что здесь плохого?» Он снова и снова спрашивал себя, не в силах найти правильный ответ, нервничал, задумывался… Клейн, Дитар, Купер… Да нет, дело вовсе не в них. Им не следовало вообще сюда лезть — эта работа не для таких, как они. К тому же, в любом деле должен быть какой-то отсев, иначе не бывает. Не все же должны пройти, кто-то неизбежно остается за бортом. Таков закон жизни, и тут никуда не денешься. Он-то уж в этом, во всяком случае, не виноват. Да и что он может сделать? Самому что ли лезть в эти десять процентов? Толку от этого все равно не будет — вылетит вместо семи еще и восьмой, вот и вся недолга.
На душе от таких рассуждений становилось вроде бы полегче. А в голове? Отвечает за все она, а не душа. Ну и черт с ними! Какой прок голову ломать? Что ему, больше всех надо, что ли? Пусть вон сопляки вроде Адамчика на такую приманку ловятся. А он постоит в стороне. Извините, не на такого напали.
Конечно, если бы все это могло принести хоть какую-то пользу взводу, он непременно пошел бы на риск. Но ведь все равно никто из тех, кто отсеялся, во взвод снова уже не вернется. Магвайру же в любом случае как с гуся вода. Даром что ли говорят, что горбатого могила исправит. Даже если бы вдруг случилось чудо, произошло что-то невероятное и Магвайра погнали бы из учебного центра, дела здесь все равно и после этого шли бы по-прежнему. А Магвайр послужил бы некоторое время где-то в другом месте, снова стал сержантом и, глядишь, еще сюда вернулся бы со временем. Он же незаменимый. Можно ли допустить, чтобы в нашей славной морской пехоте, да еще при острой нехватке кадров, стали разбрасываться такими опытными командирами? Его быстро куда-нибудь пристроили бы.
В общем, как ни крути, а выходит, что новобранцу в эти дела совать нос никак не стоит. Только время да силы потеряешь. Это уж точно. Тем более такому жалкому одиночке, как он. Ведь показания одиночки все равно ничего не значат. Кто придаст им значение? Никто. И правильно. На поддержку же других солдат рассчитывать, кажется, не приходится. Так что нечего и заводить эту петрушку.
Вернувшись к себе на койку, Уэйт долго еще ворочался, но потом все же задремал. Однако спал он плохо и проснулся задолго до подъема. В тот момент, когда он открыл глаза, в голове сразу же закружились прежние мысли. Как будто сна и не было.
А может быть, расскажи он тогда все лейтенанту и дойди это до взвода, среди солдат нашелся бы кто-нибудь, кто поддержал бы его? Хотя бы один или два человека, больше не надо. Так нет же, побоялся. Первым давал показания, струсил, наврал, а потом уж и все пошли за ним следом. Как машины по колее. Только повторяли то, что он сказал. Вон какую роль ему отвели сержанты — одурачить лейтенанта, замазать ему глаза. А все только для того, чтобы выгородить этого подонка Магвайра. Оставить его у власти, чтобы он и впредь мог издеваться над солдатами, тиранить их. Прямо диво дивное, как все идет точно по плану Магвайра.
Перед его глазами одно за другим возникали лица солдат взвода. Адамчик, пожалуй, поддержал бы. Конечно, если кто-то другой начал бы. Но все же на него надеяться можно. А больше, пожалуй, и не на кого. Вот ведь какие дела. Ну, в самом крайнем случае, может быть, Хорек, да еще Брешерс, тощий парень из Техаса. Но тут шансы призрачные — пятьдесят на пятьдесят, не больше. Им обоим все время достается от Магвайра. И достается здорово, так что, может быть, чувство мести и пересилило бы страх. Если бы они поддержали, это было бы уже что-то. Как снежный ком с горы покатился бы. А там, глядишь, и другие примкнули бы. Правда, многих солдат во взводе он знал очень плохо. Почти все они жили сами по себе, друг с другом не откровенничали. И не только потому, что не хотели или не чувствовали в этом потребности. Так требовала система. Она установила такой порядок — поменьше знать друг друга, поменьше общаться или дружить. Каждый должен думать только о себе, мучиться своими тревогами, заботиться о том, как самому выжить в этой передряге, устоять на ногах и не дать другому перебежать дорогу. Начальство такую политику ведет тонко. Да только ее все время чувствуешь. Она проявляется в том, что тебя все время заставляют стараться обскакать другого, что твой успех обязательно должен быть результатом чьей-то неудачи.
Размышляя о том, кого же он все-таки знает достаточно, чтобы на него положиться, Уэйт одновременно остро ощущал охватывающие его сомнения. Он совершенно не был уверен в успехе, в том, что сможет осуществить свои намерения, решиться сделать первый шаг. Ему был противен лейтенант, но мысль о том, чтобы пойти к этому человеку, казалась во сто крат противнее. И хотя он все время убеждал себя в обратном, в мозгу прочно сидела мысль, что это будет предательством и трусостью. Тем более что он, пожалуй, действительно трус. Недаром же в душе все время прятался страх. Ему хотелось только одного — уйти подальше, скрыться от следователя и всех его расспросов, даже от себя самого. Как же он может просить других о поддержке, когда сам почти точно знает, что вся его сиюминутная решимость продержится от силы до подъема. И после этого он еще осмеливается подбивать других. Подбивать их, когда сам не знает, черт бы его побрал, чего хочет.
За завтраком он почти ничего не ел. Сидел, молча уставившись в тарелку. Соседи шепотом рассказывали что-то о лейтенанте, кляли его на все лады, ругались, что из-за этого чертового допроса, будь он неладен, опять целый день полетит псу под хвост. Тем не менее это не мешало им усиленно работать ложками и вилками, отправляя в рот яичницу и жареную картошку. Видя, что Уэйт сидит с полной тарелкой, Адамчик поинтересовался, не отдаст ли он ему картошку, и, получив согласие, быстро расправился с ней. Яичница и поджаренный хлеб достались Карлтону и Муру. Уэйт выпил только кофе и тут же вылез из-за стола. Выйдя из столовой, он первым стал на плацу перед зданием, на то место, что было отведено их взводу. Солнце уже припекало, но он стоял, как положено, по стойке «смирно» — крохотная одинокая фигурка на огромном асфальтовом квадрате плаца.
Чуть меньше недели спустя он вместе с другими пройдет по этому плацу в выпускном строю. Поганый червяк, сопливый мальчишка превратится в мужчину, морского пехотинца. Пройдет и станет свободным. Растает в дымке прошлого все, что угнетало его эти недели, — Магвайр, Пэррис-Айленд и вся эта жизнь. Ему вдруг стало даже весело — подумать только, что через пару дней все они — этот трус Адамчик, бандюга Филиппоне, остальные парни, даже он сам — будут официально объявлены настоящими бойцами. Даже медаль дадут в подтверждение. Уэйт засмеялся вслух, но тут же спохватился — Мидберри наверняка шпионит из окна.
Так как же все-таки поступить? Если он вдруг надумает дать правдивые показания, все они наверняка решат, что он струсил. Но это же вовсе не так. Не он, а они — трусы. Попрятались каждый внутри своей скорлупы от страха и нос высунуть боятся. Ни один ведь его не поддержит. Песенка его будет спета — всемогущий корпус даст ему мощный пинок под зад, выбросит вон, как дерьмо в консервной банке. За официальной формулировкой, разумеется, дело не станет — не пригоден к службе, слаб физически, умственно не соответствует стандарту, установленному для морских пехотинцев. А может, и не вышвырнут, а начнут переводить из взвода во взвод, и каждый взводный сержант почтет своим долгом мордовать и драть его в отместку за беднягу Магвайра, мотать ему кишки на барабан, пока он не дойдет до ручки и не даст деру. Да, если никто не поддержит, ему наверняка конец. Кому какое дело, чего он добивался? Болтай, что хочешь, коль ты уже никому не нужен, когда в глазах всех ты слабак, бездарь, ноль без палочки. Кому ты докажешь, что хотел стать героем? Кому? У героя ведь на груди медали. А что у тебя? Мразь ты, вот кто, а не герой!
Постепенно из столовой стали выбегать солдаты. Они быстро спускались по ступенькам, бежали на плац, становились в строй. Вот появился сутулый Адамчик, ковыряющий на ходу в зубах. Он как-то странно двигался — слегка присев и опустив плечи. «Ну, конечно же, — сообразил Уэйт, — этот придурок решил копировать Джона Уэйна». Ему снова, второй раз за это утро, захотелось рассмеяться. Плевать, шпионит Мидберри или нет. Он ведь все равно знает, кто чего стоит. И про Адамчика знает, чего бы тот на себя ни напускал. Тем более что Адамчик в этом отношении вовсе не одинок, Другие тоже воображают о себе невесть что. А цена-то им всем давно известна, и сержанты ее отлично знают. Сержанты все знают, это уж точно. И вовсе не важно, что там говорят в верхах, что решает командующий или что воображают всякие там пижоны на гражданке. Сержанты все знают правду и из первых рук. На то они и сержанты.
Как только Мидберри, вызвав очередного солдата на допрос, вышел из кубрика, Уэйт проскользнул в предбанник…
— Сэр, — он был совершенно спокоен, — рядовой Уэйт просит разрешения обратиться к лейтенанту!
— В чем дело, рядовой? — Офицер лишь слегка повернул голову, давая тем самым понять, что с рядовым Уэйтом его разговор давно уже окончен.
Солдат взглянул на допрашиваемого, который сидел на стуле, потом на лейтенанта. Лейтенанту явно было некогда. Он приказал побыстрее докладывать и убираться.
— Сэр, рядовой Уэйт просит разрешения поговорить с лейтенантом наедине.
Офицер приказал сидевшему солдату выйти в коридор. Когда за ним закрылась дверь, Уэйт без запинки заявил, что хочет изменить свои показания в отношении инцидента с рядовым Купером.
Лейтенант от неожиданности даже как-то странно дернул головой.
— А ведь я знал, что ты придешь, — сказал он, усаживая Уэйта на стул. — Был уверен, что хоть у кого-нибудь во взводе хватит здравого смысла сказать правду. — Он был явно доволен собой, даже улыбался от удовольствия. — И не волнуйся, рядовой, я уверен, что теперь и другие расколются. Надо только кому-то начать. Чтобы лед тронулся. Ну, так что же там произошло с этим Купером? Да и с другими тоже — Клейном и этим еще… как там его?..
Лейтенант прямо сиял от удовольствия. Расхаживая по комнате, он чуть ли не пританцовывал.
— Дитар, сэр.
— Да, да. Тот, что ноги ободрал о бетонный пол.
— Так точно, сэр.
— Так как же это получилось?
— Он, сэр, ползал по полу на коленях. А бетон-то шершавый. Вот здесь и в туалете тоже. Сержант Магвайр велел ему быть собакой. Чтобы ползал и выл, как псина.
Лейтенант самодовольно ухмылялся:
— Я примерно так и думал…
