Роберт Ширман – писатель и сценарист, наибольшую славу которому принес сценарий одного из эпизодов возобновленного сериала «Доктор Кто»: именно благодаря ему в новом первом сезоне, удостоившемся премии Британской академии кино и телевизионных искусств, вернулись далеки. Он выпустил пять сборников рассказов, за некоторые из которых получил многочисленные награды: Всемирную премию фэнтези, премию Шерли Джексон, премию университета Эдж Хилл и трижды – Британскую премию фэнтези.

Стоило Сьюзан Питт отправиться в цирк, как там умирал клоун, и она не была полностью уверена в том, что это всего лишь совпадение. В целом, она полагала, что так и есть. Когда она была маленькой, это казалось совпадением, но потом, когда Сьюзен стала подростком, а затем и молодой женщиной, она почти поверила, что никакое это не совпадение. Теперь же ей исполнилось сорок, мир казался плоским и серым, очень уж реальным, и Сьюзан укрепилась во мнении, что это все же совпадение. В общем, она думала так бо́льшую часть времени. Если вообще задумывалась об этом.

Совпадение представлялось ей наиболее вероятным объяснением случившегося. Она делала этот вывод, основываясь на следующих фактах.

А) Клоуны умерли при обстоятельствах, не имеющих между собой ничего общего (если не принимать во внимание сам факт их смерти).

Б) Сьюзан не взаимодействовала с клоунами непосредственно, она не сделала ничего, что могло бы отвлечь их или напугать. Она просто сидела в толпе зрителей, и ни один из клоунов не пытался как-то выделить ее из этой толпы. Кроме последнего, возможно, но и это спорное утверждение.

В) Три клоуна за десять с лишним лет – это много, но недостаточно, чтобы установить закономерность; человек науки потребовал бы, чтобы Сьюзан убила хотя бы еще одного клоуна, прежде чем согласился бы усмотреть в этом некую систему.

Но Сьюзан не стала убивать четвертого клоуна. Она не была в цирке уже долгие годы.

Нельзя сказать, чтобы ее преследовали мысли о случившемся. Она прожила с Грегом двенадцать лет – шесть до брака, шесть в браке – и никогда не заговаривала об этом. Эта история даже не казалась ей в какой-то степени занятной. Она не избегала темы клоунов, просто они с Грегом никогда не обсуждали цирк, вот к слову и не пришлось. Грег был агентом по продаже недвижимости, Сьюзан подрабатывала в банке. Она даже не упомянула историю с клоунами на паре первых свиданий с Грегом, когда они оба мучительно подбирали тему для разговора. Пожалуй, Сьюзан даже сожалела об этом – такая история сделала бы свидание куда интереснее, да и сама Сьюзан показалась бы более интересным человеком. Но сожалеть тут было не о чем, потому что Грег все равно на ней женился, так какая разница? Сьюзан просто не понимала, что смерть клоунов может быть увлекательной темой для разговора. На самом деле она не обладала особым талантом к поддержанию разговора.

Собственно, если вдуматься, Сьюзан вообще не обладала какими бы то ни было талантами. Она сдала все экзамены в колледже, но не получила ни одной отличной оценки. Она умела водить машину, но предпочитала не ездить по автомагистралям. Начальство было довольно ее работой в банке, но если Сьюзан брала выходной, никто не замечал ее отсутствия. Каждый вечер Грег возвращался домой с работы, и Сьюзан готовила ему совершенно нормальный ужин, и потом они совершенно нормально проводили вечер вместе: смотрели телевизор, держась за руки, и отправлялись спать.

– Какая-то я бесполезная, – иногда говорила Сьюзан, в шутку, конечно. – Не знаю, как ты со мной уживаешься!

И Грег посмеивался в ответ.

А еще иногда она думала о тех бедных мертвых клоунах – ну конечно, это было всего лишь совпадение. Но, бывало, ее охватывала дрожь… Почему? Что это было за чувство? Вина? Страх? Или даже гордость? Потому что, может быть, каким-то образом, она все же была причастна к случившемуся. Это была ее история. Ее дар. Не лучший дар, конечно, но на самом деле Сьюзан была согласна и на такой.

Смерть первого клоуна была одним из ее самых ранних воспоминаний. Собственно, возможно, это вообще было ее самое первое воспоминание. Потому что все эти дни рождения, и отмечания Рождества, и приезд бабули, и первые шаги, и детская кроватка – Сьюзен не знала, помнит ли она случившееся или помнит рассказы об этом. Но никто не говорил с ней о клоуне, и на воспоминание о его смерти не могли повлиять фотографии в семейном альбоме или истории, которые раз за разом пересказывались в семейном кругу. Тем не менее некоторые обрывки воспоминаний о том походе в цирк в памяти Сьюзан были такими четкими, что к ним, казалось, можно прикоснуться.

Ей было года четыре, может быть, пять. Родители отвели ее и Конни в цирк. Сьюзан не знала, какой был повод для этого. Может, и повода не было. Сьюзан была еще в том возрасте, когда родители баловали ее просто так. Она помнила, как ее захлестнули впечатления: огромный шатер цирка, все эти люди вокруг, резкий запах животных, сахарной ваты и человеческих тел. Сьюзан это и напугало, и восхитило, и она помнила, как пыталась решить – плакать ей или наслаждаться происходящим. Она помнила, что то было ее сознательное решение. Она выбрала счастье.

Бо́льшая часть цирковых представлений слилась в ее памяти во что-то единое – в этом ее воспоминания действительно были несколько размыты: все эти львы, и воздушные гимнасты, и шествовавшие по арене друг за дружкой слоны. Может быть, это как раз ложные воспоминания – что-то, что ждешь увидеть в цирке, что-то, что показывали по телевизору.

А потом появились клоуны.

Их было трое. Или по меньшей мере трое – Сьюзан не помнила само их представление в точности. Они неуклюже валились на арену, поливали друг друга водой, жонглировали. Девочку заинтересовало то, что эти клоуны, похоже, были семьей: один пожилой клоун и двое, как она сочла, его сыновей. Дети вели себя куда глупее, чем их отец, шумели, валились на арену, мокли под струями воды, задевали друг друга деревянными досками. Отец, казалось, приходил в отчаяние от их поведения, он хотел, чтобы они отнеслись к представлению серьезно. Он пытался запеть, но слова его песни заглушал галдеж его сыновей; он начинал жонглировать – но все шары падали на арену из-за неуклюжести двух других клоунов. И всякий раз, когда его попытки развлечь зрителей приводили к провалу, старый клоун терпеливо сносил эти удары судьбы: печально качал головой, вздыхал, обводил взглядом девчонок и мальчишек в толпе и пожимал плечами, словно говоря: «Ну что тут поделаешь? Такова жизнь, верно?» Его лицо покрывал толстый слой белого грима, как и у остальных, но казалось, будто клоун этого не замечает, словно этим его кто-то разыграл. Другие клоуны хотя бы знали, что изображают шутов.

А потом он принялся жонглировать пятью жезлами, и по его лицу было видно, как он сосредоточен… и вдруг все прекратилось. Его не толкнул другой клоун, не отвлек летящий ему в лицо кремовый торт. Клоун просто остановился. Внезапно. Он просто сдался. Жезлы упали на арену. Он несколько раз глубоко вздохнул – Сьюзан до сих пор помнила, как он прижал руку к груди, как медленно и натужно он дышал. И все еще казалось смешным, как серьезно он воспринимает все происходящее, даже такую мелочь, как дыхание.

Он медленно подошел к краю манежа. Подтянул к себе стул. Сел. Представление продолжалось, вокруг старого клоуна творились какие-то глупости, а он наблюдал, морщась от нелепости происходящего. И это тоже казалось смешным.

А затем, когда выступление подошло к концу, остальные клоуны, сияя, поклонились зрителям, а старик не поднялся со стула, чтобы присоединиться к ним. И Сьюзан это не показалось смешным, скорее несколько невежливым.

Клоуны покинули арену. Один из них подошел к старику и подставил ему руку. Старый клоун оперся на нее и с трудом поднялся на ноги – и даже тогда речь все еще могла идти о последней шутке, молодой клоун мог бы отдернуть руку в тот самый момент, и его уставший отец повалился бы на пол. Но он так не поступил.

Чуть позже Сьюзан пришлось выйти из шатра – ничего серьезного, должно быть, ей просто захотелось в туалет. С ней пошла мама. Снаружи было темно и холодно, и девочка все еще слышала, как на манеже под куполом что-то происходит. Ей хотелось вернуться туда как можно скорее, чтобы ничего не пропустить. Но тут ее внимание привлекла машина с мигалками – уже потом она поняла, что это карета скорой помощи. На носилках лежал какой-то мужчина, и Сьюзан знала, что это мужчина, потому что его рука свесилась из-под накрывавшей его простыни. Два молодых клоуна стояли рядом с машиной, и сейчас они вовсе не казались глупыми, их лица были серьезными, как у их отца.

– Нет-нет, не смотри, – сказала мамочка. – Пойдем.

Она потянула Сьюзан за собой, но девочка уперлась, и тогда мама сдалась и оставила ее в покое.

Клоуны заметили их, и один из них попытался улыбнуться, чтобы подбодрить малышку, но затем словно бы передумал – и отвернулся. Мама отвела Сьюзан обратно в шатер, и в конце все выступавшие вышли на манеж – кроме клоунов, ни один клоун не показался публике, даже те, которые остались живы.

Сьюзан все это показалось очень интересным, и по дороге домой она спросила родителей о смерти, о том, что случается, когда люди умирают, и умрут ли мамочка и папочка тоже. И мама с папой вели себя очень странно, слишком уж сюсюкались с ней и ее сестрой, и это было удивительно, потому что Сьюзан не плакала, и Конни не плакала, Конни вообще никогда не плакала.

Папа начал рассказывать о том, что смерть случается с каждым, и никто не знает, что следует за ней и почему так происходит, но мама сказала: «Заткнись уже!» И повернулась к девочкам на заднем сиденье:

– Мамочка и папочка никогда не умрут, мы всегда будем рядом, всегда.

И Сьюзан понимала, что мамочка хотела сказать что-то хорошее, но ее слова прозвучали резко и пугающе.

Второй клоун погиб довольно смешно. Даже когда Сьюзан охватывало омерзительнейшее настроение, ей достаточно было вспомнить того, второго, клоуна, и она не могла сдержать улыбку.

На этот раз для похода в цирк явно был повод – Конни исполнялось двенадцать лет, а значит, Сьюзан было всего девять. Конни заявила, что уже слишком взрослая, чтобы идти в цирк, но ей разрешили пригласить четырех подружек из школы, и Конни перестала ныть. Она не хотела, чтобы Сьюзан шла с ними, ведь это был ее день рождения, а не Сьюзан, и раньше мама отругала бы ее, сказав, что нужно быть добрее к сестре, но у Конни был день рождения, и потому мама промолчала. А может быть, мама и вовсе не обратила внимания на ее слова. Мама тогда вообще мало на что обращала внимание. Как бы то ни было, Сьюзан все равно пошла в цирк, как и папа. Брак родителей уже рушился, и, наверное, это было их последнее семейное мероприятие.

Шатер оказался не таким уж большим – в воспоминаниях Сьюзан он был куда больше. И слонов не было. Был только лев, или, может, тигр, и он показался девочке старым. Были и воздушные гимнасты, но трапеция висела не очень высоко над манежем, и внизу была установлена сетка для подстраховки. Клоуны оказались совсем не смешными.

– Тут скучно, – заявила одна из подружек Конни.

Та согласилась – пожалуй, свое недовольство она высказала слишком уж громко, и какой-то взрослый, сидевший сзади, сказал девчонкам заткнуться. Мама с папой его не осадили.

Воздушная гимнастка не удержалась на трапеции и упала. Почему-то она не угодила в сетку – и приземлилась на одного из клоунов. Клоун даже не поднял голову, и это было смешно, он даже не заметил, что на него обрушилось! А самое смешное – как распростерлось его тело, руки и ноги раскинуты, погребенный под упавшей на него гимнасткой, он напоминал морскую звезду. Он словно спланировал свою смерть для комического эффекта, его поза была гениальна, и кто-то из зрителей даже начал аплодировать, не сразу осознав, что произошел несчастный случай. Запыхавшаяся и оглушенная, гимнастка встала на ноги. А клоун – нет.

После этого представление прервали, и Сьюзан запомнилось, как папа разозлился и попытался получить обратно деньги за билеты.

– А как же поговорка «шоу должно продолжаться»?! – возмущался он.

Деньги ему не вернули, но папе хотя бы достались контрамарки для бесплатного посещения другого представления, и он был рад этой маленькой победе. Конечно, этими контрамарками семья уже не воспользовалась. Кроме того, через два месяца родители подписали бумаги о разводе.

Нужно отметить, что ни в первой, ни во второй смерти не было ничего особо странного. Можно даже сказать, что в чем-то они оказались даже полезны для Сьюзан. В первом случае она получила важный жизненный урок в наиболее подходящем возрасте, когда происшедшее еще не могло ее по-настоящему испугать. Во втором случае скучный, в общем-то, вечер получил неожиданное завершение.

Третья смерть совершенно не походила на предыдущие, и уже потом Сьюзан думала, как легко этого можно было избежать.

– Сходишь со мной в цирк? – спросила ее как-то Конни.

Сьюзан была потрясена. Конни уже исполнилось семнадцать, и она старалась иметь со своей сестрой как можно меньше общего. В лучшем случае она считала существование Сьюзан досадной помехой, ниспосланной небесами, чтобы позорить ее в глазах друзей. То, что Конни вообще заговорила с младшей сестренкой, было для Сьюзан огромной честью.

– В цирк, который в парке развлечений?

– А что, есть другой? Так ты хочешь пойти или нет?

На самом деле Сьюзан не хотелось идти в цирк, и она почти сказала «нет». Ей стоило бы сказать «нет». Было холодно, шел дождь. Мама пошла ужинать с каким-то коллегой – она сказала, мол, это просто ужин, но даже Сьюзан понимала, что у мамы свидание. Конни поручили присмотреть за сестрой, но Сьюзан знала, что при нормальных обстоятельствах она Конни даже не увидела бы, – ее бы выгнали из гостиной, где Конни развлекалась с друзьями, слушая музыку, и в этом не было ничего страшного: Сьюзан привыкла проводить время в тишине и уединении, полном уединении, в своей комнате, и ей это нравилось.

Конни начала терять терпение, и Сьюзан просто не выдержала, ей не хотелось злить сестру.

– Да, – ответила она.

– Ладно. – Конни кивнула, не улыбаясь, словно это вовсе не она сама предложила пойти в цирк, словно это Сьюзан ее уговорила и теперь перед ней в долгу.

Они пошли в парк, и Конни пустила Сьюзан к себе под зонтик – при условии, что Сьюзан будет его нести. Невзирая на дождь, в парке было полно народу, дети бегали среди лотков, шлепая по грязи.

– Можно мне сахарной ваты? – попросила Сьюзан.

Конни натянуто улыбнулась и сказала, что потом купит ей ваты, – может быть, если Сьюзан будет себя хорошо вести.

Конни заплатила за оба билета, что было с ее стороны очень щедро. Сьюзан хотела сесть ближе к манежу, но Конни предпочитала вид сверху, и спорить тут было не о чем.

Цирк назывался «Флик Баркер и сын» – и необычном было то, что в роли конферансье выступал клоун. Излучая уверенность и обаяние, он вышел на манеж: красный сюртук с фалдами, белые перчатки, белый грим. Представился, представил своего сына. Малыш весело выбежал на арену за отцом. Одет он был точно так же, но ему было около десяти лет. Выглядел он как уменьшенная копия своего отца – стоял рядом, глядя на старшего клоуна и сияя от гордости и благоговения.

Животные в цирке не выступали. Сьюзан знала, что некоторое время назад использование животных в цирке запретили законом. Она любила животных и понимала, что этот закон по сути своей хорош. Но без животных в цирке можно было поглазеть только на людей, а они никогда не бывают столь же интересны.

После каждого выступления два клоуна выходили с разных сторон манежа, радуясь аплодисментам, будто публика хлопала только им и никому другому.

– Что думаешь о представлении, Малыш Флик? – снова и снова спрашивал отец.

Маленький клоун закатывал глаза и пожимал плечами.

– Ну, не волнуйся, дальше будет лучше!

И старший клоун раз за разом принимался шутить о том, каким плохим было последнее выступление, и извиняться перед публикой. Силач, по его словам, был беглым заключенным. Движения акробата не были отрепетированы – он просто напился. Русскую гимнастку он нанял задешево, увидев ее фото в порножурнальчике. Клоун размахивал руками и гримасничал, зрители смеялись, но больше всех смеялся его сын.

Предполагалось, что это будет казаться милым. Но Сьюзан все это представлялось невероятно жестоким.

Дети в школе больше не задирались к Сьюзан. Они оставили ее в покое, когда она обогнала по росту своих одноклассников, стала высокой и плотной. После того как Клер Харди зашла в своих насмешках слишком далеко, Сьюзан не сдержалась и так сильно ударила ее по лицу, что синяки не сходили еще несколько недель. Сьюзан, конечно, наказали, ее маме написали письмо с предупреждением о возможном отчислении при повторении ситуации, но дети больше не пытались ее дразнить. И все же Сьюзан знала, как сильно они ее презирают, как называют за глаза. Знала, что они никогда не станут ее друзьями.

И те же черты она разглядела в этом клоуне. Не было в нем доброты. Хотя он делал вид, что зрители – его друзья, которым можно довериться, на самом деле он презирал их. И презирал своего сына. Не было любви в его улыбке и подтрунивании над малышом. А сын его боготворил.

Наконец Флик-старший сказал ребенку:

– Неужели тебе ничего не нравится? Может быть, хоть какое-то представление тебя порадует?

И малыш, оробев, застенчиво принялся сосать палец. А потом указал на своего отца.

– Ты хочешь, чтобы выступил я? – с притворным изумлением переспросил Флик. – Как думаете, дамы и господа? Как думаете, мальчики и девочки? Не настало ли время для коронного представления?

Малыш Флик возликовал, и зрители поддержали его аплодисментами.

– Ну хорошо, – сказал клоун сыну, опуская руку ему на плечо. В этом жесте почти можно было усмотреть нежность. – Подожди немного, сынок. Я покажу тебе кое-что по-настоящему потрясающее.

– Ура! – воскликнул Малыш Флик.

– Этим вечером, – обратился к зрителям Флик-старший, – мы стали свидетелями зауряднейшего жонглирования, пары фокусов, которые разгадает даже ребенок, пары цирковых номеров, едва ли заслуживавших такого названия. Я поражен вашим терпением. Поражен, что вы до сих пор не потребовали вернуть вам деньги, не подняли бунт, не устроили революцию! Я благодарю вас. Вы добрые люди, все вы. Вы заслуживаете лучшего. Вы заслуживаете меня. – Он достал из кармана несколько мячиков. – Приготовьтесь увидеть кое-что восхитительное. Не три мячика. Четыре!

Он даже не успел подбросить первый мячик, когда вдруг оцепенел.

Мячики попадали на арену. И это было действительно восхитительно: самодовольство, весь вечер читавшееся на его лице, вдруг оставило его, сменившись удивлением, а затем страхом. Сьюзан явственно видела это. Все зрители это видели.

Флик, пошатываясь, шагнул вперед – и опять остановился. Не остановился даже – замер, точно невидимый кукловод вдруг резко дернул за поддерживавшие его нити.

Сьюзан смотрела на клоуна.

И, пробиваясь сквозь белый грим, по его лицу протянулись тонкие алые нити, стали толще, не нити уже – черви. Алые черви. Они пробивались из-под его кожи, выползали наружу, наружу, под свет софитов.

И тогда Флик завопил.

То были не черви, а кровь, густая кровь, ее словно кто-то выдавливал из десятка ранок на его лице – она струилась, змеилась, ее потоки извивались, точно черви! – кровь находила трещинки в гриме, и под ее давлением эти трещинки превращались в разломы, белый грим отслаивался, хлопьями падал на арену, а под ним – под ним только алая кровь.

Клоун зажал ладонями лицо, точно скрывая свой позор. Точно пытаясь остановить кровь, вернуть ее обратно под кожу. Точно… что? Точно срывая саму кожу, чтобы все это прекратилось, прекратилось, прекратилось.

А Сьюзан смотрела на него и чувствовала в себе силу, знала, что это она делает. Что это ее дар. Если она сможет заставить себя отвернуться, то с клоуном все будет в порядке, клоуну не придется умирать. Но она не могла отвернуться. И не отвернулась. Ее дар не включал в себя способность отворачиваться, ее дар имел свои пределы, и она не хотела отворачиваться. Во лбу пульсировала боль, но то была приятная боль, такая сильная – и в то же время именно Сьюзан ею управляла. Она наощупь потянулась к руке Конни, но та не ответила на ее прикосновение.

– Помогите! – надсаживался Флик.

Его голос срывался, и после он уже не мог ничего сказать. Ну и куда же подевалось твое чванство, ты, крашеный ублюдок? Хвастун. Лицемер. Он дернулся вперед. Повернулся боком к зрителям. Поднял руку – и ткнул пальцем в точности в ту сторону, где сидела Сьюзан.

Наверное, это усилие полностью истощило его, потому что сразу после этого он повалился на арену. Ничком, прямо на лицо. Как удачно.

Конечно, вокруг поднялись вопли, кто-то бросился к выходу. Но многие, как и Сьюзан, огорошено сидели на своих местах.

Она повернулась к Конни. Глаза ее сестры сверкали, лицо покраснело. Сьюзан показалось, что Конни в ярости.

– Мне очень жаль, – прошептала Сьюзан. – Мне очень, очень жаль.

– Не рассказывай об этом маме, – процедила Конни. – Вообще никому об этом не рассказывай.

А на манеже Малыш Флик все еще смотрел на отца. На его покрытой белым гримом мордашке застыло выражение отрепетированного изумления. Он все еще очень гордился отцом. И все еще ждал, когда же папа покажет ему кое-что по-настоящему потрясающее.

Несколько лет спустя Сьюзан приехала к Конни в гости в университет. Конни была первой в семье, кому удалось поступить в университет, и мама очень ею гордилась. Сьюзан сидела на стуле, заваленном грязной одеждой, а Конни устроилась на кровати и курила траву. Часть одежды принадлежала парню Конни, и Сьюзан понимала, что это означает. Ее сестра занимается сексом. От этого Конни казалась поразительно взрослой – и потому еще более далекой, чем прежде.

Они говорили о том, что никогда раньше не обсуждали, и Сьюзан впервые узнала, как трудно Конни пережила развод родителей, и как ей трудно приходилось в школе, да и в целом, как нелегко ей жилось. Конни сказала, что у нее есть кое-какие психологические проблемы. И некоторые из них достаточно серьезны. Сьюзан очень гордилась тем, что сестра ей доверилась.

И потому Сьюзан решила, что тоже может довериться Конни. Она сказала, что ее все еще тревожит проблема с цирком. Все эти смерти клоунов.

Конни заявила, мол, она понятия не имеет, что Сьюзан имеет в виду.

– Не глупи, Сьюзи, – сказала она. – Нет в тебе ничего особенного, не смей даже думать, что ты какая-то особенная. О господи… – Она закурила очередной косяк. – Я не это имела в виду. Ну не плачь. Ну что ж ты все время ревешь-то? И почему постоянно вынуждаешь меня говорить что-то не то? Что с тобой не так?

Конни всегда жаловалась на головную боль. В семье даже шутили, когда Конни была не в духе: «Поберегись, у Конни сегодня головушку прихватило!» Может быть, поэтому Конни все откладывала поход к врачу. К тому моменту, когда ей диагностировали рак мозга, предпринимать что-либо было уже поздно.

Сьюзан пару раз навещала Конни в больнице. Она не хотела приходить слишком часто, чтобы не утомлять сестру и не раздражать ее. Сьюзан видела, что всякий раз, когда она сидит в палате Конни, сестра прилагает много усилий, чтобы оставаться вежливой, поддерживать разговор и не выходить из себя. Конни не любила младшую сестру, она просто хотела, чтобы Сьюзан, черт побери, оставила ее в покое. А может быть, все дело в боли. Да, наверное, все дело в боли.

Во время последнего визита – они обе не знали, что это их последняя встреча, хотя Конни, конечно, подозревала – Конни вела себя немного приветливее, чем обычно. Она даже попыталась улыбнуться, когда Сьюзан вошла в палату, спросила о Греге, поинтересовалась, как у Сьюзан дела на работе.

– О, обо мне не беспокойся! – воскликнула Сьюзан. – Это о тебе сейчас нужно волноваться!

– Нужно, чтобы ты оказала мне огромную услугу, – сказала Конни. – Я хочу, чтобы ты присмотрела за Рут, когда я умру.

– Ох. Ну… Да, конечно.

– Я не говорю, что ты должна ее удочерить или что-то в этом роде. Я имею в виду, возьми ее к себе на время, пока для Рут не найдется подходящая семья.

– Нет-нет, я уверена, Грег не будет возражать. То есть я его спрошу. Да. Он не будет возражать.

– Рут – одаренный ребенок, Сьюзи.

– Не сомневаюсь.

– Рут – одаренный ребенок.

Сьюзан спросила о Марке. Она знала, что Конни порвала с ним отношения, но он был отцом Рут, может быть, ему стоит… Может быть, он захочет… Конни сказала, что все это не имеет к Марку никакого отношения, к черту Марка, Марку плевать, живы они с Рут или нет.

– Уверена, в этом случае, мы с удовольствием присмотрим за Рут, пока ты не выздоровеешь.

Больше они ничего друг другу не сказали. Сестры какое-то время молчали, и Конни то и дело закрывала глаза. Сьюзан казалось, что сестра заснула, и теперь можно уйти, не побеспокоив ее, но стоило ей пошевельнуться, потянуться за плащом или сумкой – и Конни опять открывала глаза.

– Ты, наверное, хочешь спать, – в какой-то момент не выдержала Сьюзан. – Я тебе, наверное, мешаю.

И тогда Конни потянулась к руке сестры. Сьюзан так удивилась, что даже не отдернула пальцы. Конни изо всех сил сжала ее ладонь, но сил у нее осталось немного, и Сьюзан могла бы вырваться, если бы захотела. Сьюзан нравилась эта мысль, она почему-то успокаивала. Конни повернула голову, посмотрела Сьюзан в глаза, с трудом нахмурилась.

– Я действительно люблю тебя, – строго сказала она. Будто споря с сестрой. Будто Сьюзан только что заявила, что Конни ее не любит.

– Спасибо, – откликнулась Сьюзан. – Я тоже тебя люблю.

Когда Конни умерла, Грег поехал забрать Рут из школы-интерната, а Сьюзан предложил остаться дома и подготовить гостевую комнату. Сьюзан спросила, нужно ли ей приводить в порядок весь дом. Грег сказал, что оставляет это решение на ее усмотрение.

Рут было шесть лет, и Сьюзан видела племянницу каждый год на Рождество, а значит, поняла она, в целом они с Рут встречались всего шесть раз. Каждый год она покупала Рут игрушки, пока Конни не предложила ей просто присылать чек, чтобы Конни могла выбрать что-то более подходящее. Сьюзан всегда было любопытно узнавать на Рождество (они собирались всей семьей двадцать шестого декабря), что же она подарила племяннице в этом году. Однажды это оказался калькулятор, на следующий год – стетоскоп! Сьюзан думала, что подарки выбраны с умом, и от этого и себя чувствовала умной, ведь она тоже приложила к ним руку.

Еще Сьюзан никогда не могла запомнить, как же Рут выглядит, девочка так менялась от года к году. Впрочем, не к лучшему – выглядела она весьма заурядно. Сьюзан это нравилось. Заурядная внешность племянницы свидетельствовала о том, что у них есть что-то общее. Что они могут подружиться. И при мысли о том, что они могут подружиться, у Сьюзан сводило желудок, поскольку теперь она обрела какую-то надежду. Ей очень хотелось подружиться с Рут, но в то же время она боялась, что что-то сделает не так и этим сразу все испортит.

Пока Грега не было, она убрала во всем доме – дважды. Переставила всю мебель в гостиной, надеясь, что Рут это понравится. Она знала, что Рут маленькая, растерянная и скучает по маме. Но все же Сьюзан надеялась, что теперь, когда стереосистема уже не стоит рядом с телевизором, Рут будет в гостиной намного уютнее.

Сьюзан просила Грега позвонить ей за десять минут до приезда, но он то ли забыл, то ли просто решил этого не делать, и когда она услышала, как ключ поворачивается в замке, то чуть не запаниковала. Она посмотрела в зеркало, пригладила волосы, метнулась к входной двери, потом передумала и решила, что стоит встретить племянницу в кухне.

– А вот и мы, вот и мы! – воскликнул Грег.

Опять пригладив волосы – теперь ее прическа была в идеальном порядке – Сьюзан вышла из кухни.

– Привет-привет! – сказала она.

– Привет! – ответил Грег.

Он указал на малышку, стоявшую рядом, взмахнув руками, как заправский джазовый музыкант, словно говоря: «Та-дам!» – и слабо улыбнулся. Он будто собирался сказать: «Это Рут», но до этого так и не дошло.

Странно, но Сьюзан почему-то захотелось пожать девочке руку. Абсурдное желание. Присев на корточки, она открыла объятия. Рут вежливо приобняла тетю.

– Как добрались? – спросила Сьюзан.

– Нормально, – ответил Грег.

– Под ливень не попали?

– На Третьей автостраде поморосило немного.

– Я хочу, чтобы ты тут чувствовала себя как дома. – Сьюзан посмотрела на Рут. Не на Грега – на Рут.

Девочка кивнула.

– Что хочешь на ужин? Ты, должно быть, проголодалась. Я могу приготовить твое любимое блюдо. Что ты любишь больше всего?

Рут, подумав немного, сказала, что у нее нет любимого блюда.

– Любишь рыбные палочки?

– Наверное…

– Тогда на ужин будут рыбные палочки.

И они все поужинали рыбными палочками – совершенно нормальный ужин. Сьюзан засы́пала Рут вопросами. Ей нравилось в школе? Хорошая была школа? Какой ее любимый предмет? Любимого предмета у Рут не было, как и любимого блюда. Сьюзан подумала, в чем же Рут такая одаренная, но решила, что вскоре и так это узнает.

– Мне жаль, что с твоей мамой такое случилось, – вдруг сказала она, и слезы навернулись ей на глаза. Она и сама не понимала почему. – Я сделаю все, что только могу. Мы с дядей Грегом сделаем все, что только можем. Знаешь… Мы рядом. Мы все исправим. Мы не умрем. Мы будем рядом с тобой всегда.

А потом она встала и принялась убирать со стола.

Сьюзан попросила своего начальника в банке об отпуске – ей нужно было свободное время, чтобы присматривать за племянницей. Ей сказали, что прекрасно справятся без нее, мол, она может не выходить на работу, сколько будет нужно.

– Мы можем поклеить у тебя в комнате новые обои, – предложила Сьюзан. – Можем обставить ее так, как было у тебя дома.

Но Рут сказала, что ей и так все нравится.

– Можем сходить в кино. Ты любишь кино? Или, может быть, пройдемся по магазинам?

И они пошли в кино, а потом прошлись по магазинам. Сьюзан лихорадочно раздумывала, чем бы еще занять малышку.

– Чем тебя порадовать? – спросила она, когда они шли домой.

Рут остановилась и глубоко задумалась, словно этот вопрос требовал серьезного философского подхода, а затем ответила, что не знает.

На похоронах Сьюзан сумела расплакаться, ощущая, что этим выполняет сестринский долг. Рут не пролила ни слезинки. Конни была точно такой же, она не плакала на папиных похоронах, и на маминых тоже, и тогда Сьюзан восхищалась мужеством сестры, но сейчас это просто казалось неправильным. Пока священник читал молитву, Сьюзан смотрела на личико племянницы – и видела в ней холодность Конни. Рут жила с ними, но она была дочерью Конни – от и до, и Сьюзан знала, что она никогда не станет ее дочерью.

– Мне кажется, с девочкой что-то не так, – сказала Сьюзан.

– Ей просто нужно время, – ответил Грег. – Она так скорбит.

– Мне кажется, это ненормально.

Она почти испытала облегчение, однажды ночью проснувшись от вопля Рут. Девочка кричала от ужаса.

Сьюзан вбежала в комнату Рут, включила свет. Рут сидела на кровати, широко распахнув глаза, и размахивала подушкой, словно защищаясь от чего-то.

– Она здесь, – бормотала девочка. – Она здесь, как и говорила мне.

– Кто?

– Мамочка, – прошептала Рут.

Она даже посмотреть на Сьюзан не могла, так ей было страшно. Она и произнести-то это едва сумела.

Сьюзан села на кровать и распахнула объятия. Рут прижалась к ней.

– Мамочки тут нет, – сказала Сьюзан. – Мне очень жаль. Очень.

– Я ее видела.

– А если бы она и была тут, она бы тебе ни за что не навредила, ты же знаешь. Она тебя любила.

Рут покачала головой и уткнулась носом Сьюзан в плечо, обнимая тетю все крепче. И Сьюзан это понравилось. Ей это очень понравилось.

– Мамочка говорила, что убитые нами к нам возвращаются.

– Что?

– Они к нам возвращаются. И никогда не уходят. Никогда не оставляют нас одних. Они прячутся в тенях. И иногда мы думаем, что они ушли. Но рано или поздно они выйдут из тени.

– Чепуха какая-то.

– Но зачем бы мамочка мне такое говорила, если бы это не было правдой?

«Потому что твоя мать была жестокой сукой», – подумала Сьюзан. Ее словно осенило. Она никогда не позволяла себе думать такого, не так явственно, но теперь, когда эти слова пронеслись в ее голове, она отчетливо осознала, что так все и было на самом деле.

– Милая, почему ты думаешь, что убила свою маму?

– Потому что я ее убила. Я ей сказала, что ненавижу ее. Я ей сказала, что желаю ей смерти.

– Ох, милая…

– И теперь она умерла.

– Милая… – Сьюзан еще никого так не называла, но слово казалось таким подходящим. Впрочем, не стоит им злоупотреблять. Она погладила Рут по голове. – Все в порядке, это не твоя вина.

Они с Рут просидели в обнимку еще где-то полчаса, и Сьюзан еще несколько раз сказала ей «милая», думая: «Все еще может быть хорошо, все еще может сработать». Рут начала похрапывать. Совсем не так, как Грег, – тот храпел, как бульдозер. Рут тихонько похрапывала, и от этого казалась такой ранимой, что у Сьюзан защемило сердце.

Она укрыла девочку одеялом и поцеловала в лоб. Ей показалось, что Рут счастливо улыбнулась. Сьюзан выключила свет и вернулась к себе в кровать.

После этого Рут кошмары не беспокоили. А если и снилось ей что-то плохое, то не настолько, чтобы она об этом рассказывала.

Но с той ночи сама Сьюзан стала спать куда хуже.

Она сказала Рут, что все это чепуха, что убитые нами не возвращаются, чтобы преследовать нас. И у Сьюзан даже были доказательства. Те клоуны так к ней и не вернулись.

Рут сказала, что они прячутся в тенях. И тут, в темноте комнаты, рядом со спящим Грегом, Сьюзан показалось, что все пространство вокруг – сплошные тени. Лунный свет просачивается в окно, серебрится тонкая полоска под дверью – а все остальное скрывает тьма, и тьма эта становится все чернее.

Могло ли случиться так, что бедная дурочка Сьюзан просто не замечала, что призраки все это время следили за ней? Дурочка Сьюзан, которой никогда и ничего не удавалось сделать, как полагается?

И эта мысль тоже ощущалась как откровение – холодная, ясная, неумолимая истина.

Сьюзан была не одна. Она никогда не оставалась одна. Никогда.

– Вы тут? – прошептала она.

Ее глаза широко распахнулись – женщина всматривалась в темноту.

Пошатываясь, вперед вышел первый клоун. Он натужно сопел. Сьюзан думала, что это завывания ветра, всю свою жизнь она считала, что слышит ветер, и не придавала этому значения. Клоун так устал. Ну конечно, он устал. Он присел на краешек кровати.

Он уже был стариком, когда около сорока лет назад у него случился инфаркт.

– Ты не перестаешь стареть, – сказал он ей. – Не перестаешь. Ты все стареешь, и стареешь, и стареешь, и стареешь. И все это продолжается, продолжается, продолжается. – Его лицо было ярко-белым, частично из-за грима, частично из-за того, что уже обнажились кости черепа.

Второй клоун прислонился к шкафу. Его руки и ноги все еще были разведены в стороны, но если раньше Сьюзан казалось, что он похож на морскую звезду, то теперь она поняла, что это не так, совсем не так. Он похож на паука. Паука, лишившегося нескольких лапок, это верно, но ничего удивительного, ведь его расплющило, конечно, какие-то куски плоти отвалились. И он был почти плоским, его ведь раздавило! Он повернулся к Сьюзан, и оказалось, что выглядит он совсем не так забавно, как ей помнилось: искореженное, изуродованное тело, что-то торчит изо рта… Наверное, внутренности, подумала она.

– И все это продолжается, продолжается, продолжается, – повторил первый клоун. – Шоу должно продолжаться!

И даже сейчас Сьюзан удавалось справляться с этим, все было в порядке, ночь скоро закончится, наступит день, и тогда она будет в безопасности, к ней вернется здравость рассудка, рассеются тени, сны отступят. Главное – чтобы ей не пришлось увидеть третьего клоуна. Женщина крепко зажмурилась.

Она не слышала ничего, кроме собственного дыхания, участившегося от испуга.

Она попыталась замедлить дыхание.

Вокруг царила тишина.

Сьюзан прижалась к Грегу, и его руки обвили ее во сне. Она подумала: они не причинят вреда Грегу, Грег не сделал им ничего плохого, будто тут могла работать какая-то логика, будто клоуны-призраки подчинялись каким-то правилам.

Она почувствовала движение воздуха у своего лица и подумала, что это чье-то дыхание, но оно было слишком холодным для дыхания, и это было хорошо. Или это лишь значит, что воздух в легких мертвого клоуна охлаждается? Скрипнули пружины кровати, но, может быть, это Грег ворочался (вот только он не ворочался, верно? Она так крепко прижималась к нему…) – а потом, потом… потом что-то коснулось ее век, потянуло ее за веки, пытаясь открыть ей глаза. То были не пальцы, конечно – разве что пальцы мертвого клоуна стали тонкими и острыми, как зубочистки. За веки тянуло, тянуло, что-то хотело, чтобы она смотрела. Сьюзан открыла глаза. И увидела.

– Шоу должно продолжаться, – прошептал третий клоун.

Он был так близко, будто она сидела в первом ряду у манежа. И клоун сам закрыл глаза, но не веками, не так просто! Его трюк был лучше, он втянул их в череп, а потом глубоко вдохнул – щеки ввалились, кожу засосало под кости, голова стала плоской – а потом выдохнул, натужно, с усилием, и голова опять раздулась, как надувается воздушный шарик… и лопнула. Багровые черви вырвались наружу, яркие, влажные, они так радовались свободе!

И Клоун Флик тоже радовался, на этот раз ему не было больно, его представление удалось на славу.

Остальные мертвые клоуны зааплодировали, и Флик поднес палец к губам: им нельзя было шуметь, Грег ведь все еще спал. Первый и второй клоуны устыдились. А затем Флик вытянул руку, как уже делал раньше, и указал на Сьюзан, только теперь он был настолько близко, что мог коснуться ее. И он ее коснулся. Коснулся.

Он провел пальцем по ее лицу, мягкому, теплому, нежному лицу, холодным, тонким, острым, как зубочистка, пальцем. Медленно-медленно он гладил ее по лицу – быть может, завидовал, что у нее вообще есть лицо? Он заговорил со Сьюзан – рот распахнулся щелью в окровавленном месиве головы:

– Отдохни. Завтра важный день. Всегда важный день. Шоу должно продолжаться.

И Сьюзан уснула.

Хуже, чем той первой ночью, уже не было. На вторую ночь пришел только старик клоун. Он сел на кровать и принялся что-то бормотать себе под нос, как, бывало, говорят сами с собой старики. На третью ночь он пришел опять, но держался в стороне, скрываясь во тьме. Второй клоун тоже был там, прятался, вцепившись паучьими лапами в шкаф, но не поворачивался.

На четвертую ночь Сьюзан попыталась договориться с клоунами.

Призраки еще не проявились, но Сьюзан знала, что сможет выдержать все это, только если притворится, будто в комнате никого больше нет. Она обратилась к теням, к крохотным складкам тьмы.

– Мне очень жаль, – сказала Сьюзан. – Я не знала, что я делаю. Это мой дар. Я о нем не просила. Я его не понимаю. Теперь я предупреждена. Я больше никогда не пойду в цирк.

И после этого призраки отступились от нее. Впрочем, Сьюзан знала, что они все еще с ней, всегда, просто прячутся в тенях.

– Я знаю, что мы не хотели заводить детей, – сказал Грег. – Но, похоже, теперь у нас появился ребенок. И я счастлив, как никогда.

«Это не вполне так», – подумала Сьюзан. Вскоре после свадьбы они какое-то время пытались завести детей – Грег сказал тогда, мол, иначе вообще зачем люди женятся? Но, наверное, люди все-таки женятся не поэтому. Они с Грегом не особенно старались – с самого начала их попытки были не очень-то рьяными. Как бы то ни было, прошла пара месяцев, Сьюзан так и не забеременела, и Грег сказал, мол, очевидно, им просто не суждено завести детей, и вообще отказался от этой идеи. Никто не говорил, кто в этом виноват, но Сьюзан предполагала, что проблема в ней, поскольку это же она никогда и ничего не могла толком добиться.

Поэтому теперь она сказала:

– Мы все еще можем попытаться завести собственного ребенка, если хочешь.

– Но у нас есть Рут, зачем нам еще дети? – ответил Грег.

Со времени похорон прошло уже несколько месяцев, и Рут стала намного веселее. Она определилась с любимым блюдом – спагетти. И у нее появился любимый предмет в школе – литература. Рут любила истории. Она безропотно сменила школу и сразу же завела себе там много новых друзей. Сьюзан была потрясена тем, сколько друзей может быть у такой заурядной девочки. Грег убедил Рут выбрать новые обои для спальни, и на выходных принялся их клеить. Они с Рут так перепачкались в клее, что чуть сами не приклеились к стене, – им было так весело вместе! Они так смеялись! Сьюзан слышала, как они смеются, пока сама возилась в кухне. Время от времени она поднималась к ним на второй этаж, приносила чай и печенье.

Грег действительно никогда раньше не казался таким счастливым. С работы он мчался домой и, едва распахнув дверь, кричал:

– Где моя девочка? Где моя принцессочка?

И вначале, когда Сьюзан слышала это, ее сердце начинало биться чаще – она думала, что он имеет в виду ее.

Конни в завещании привела отдельные указания касательно воспитания Рут, заявив, что была бы рада оставить дочь под опекой Сьюзан «до тех пор, пока моя сестра будет оставаться дееспособной». К Сьюзан и Грегу пришли из органов опеки, и, судя по всему, дееспособность Сьюзан никто под вопрос так и не поставил.

Сьюзан понимала, что Рут теперь стала частью их с Грегом семьи, и это хорошо, это придает дням цель и смысл. И она попыталась полюбить Рут.

Однажды она спросила девочку о той ночи. Когда Рут сказала ей, что убила свою мать. Когда Рут сказала ей, что убитые нами возвращаются. И Рут посмотрела на нее, словно вообще не понимает, о чем говорит ее тетя. Сьюзан это напомнило ситуацию с Конни, когда та отказалась говорить о клоунах. В тот момент Рут выглядела в точности как мать.

– Мы стали семьей! – говорил Грег. – Наконец-то!

Как будто раньше чего-то не хватало, как будто его жизнь со Сьюзан не была полна. И на выходные они отправлялись куда-то всей семьей, и Грег потакал всем капризам Рут – поддаваясь на ее уговоры, они ехали на побережье, где Грег покупал ей сладости и чипсы. И когда Сьюзан оставалась с девочкой одна, она не потакала Рут. В этом не было ничего жестокого. Так было правильно.

– Я люблю тебя, дядя Грег, – говорила Рут, отправляясь спать, и крепко его обнимала. – Я люблю тебя, тетя Сьюзан. – Она обнимала и Сьюзан тоже, но не от всей души, уж женщина-то знает, когда ее обнимают по-настоящему, а когда – нет.

Вскоре у Рут был день рождения. Девочке повезло – он выпадал на выходные. Ей не нужно будет идти в школу, целый день – одно веселье! Грег и Сьюзан спросили, чем бы ей хотелось заняться. Может быть, устроить вечеринку, куда она пригласила бы всех своих друзей? Это можно было бы устроить. Они могли устроить все, чего бы она только ни захотела.

– Цирк. – Рут улыбнулась до ушей. – Я хочу, чтобы мы пошли в цирк втроем.

В газете напечатали объявление, оно было смехотворно маленьким, без картинок, только текст, непонятно, как Рут вообще могла его отыскать:

Сьюзан отказалась. Грег не знал, почему она отказалась, и потребовал объясниться. Он скрестил руки на груди и ждал, и Рут, подражая ему, тоже скрестила руки. Сьюзан умоляла Рут выбрать какое-то другое развлечение. Она умоляла маленькую девчонку – и ей становилось не по себе от этого факта. Рут заявила, что ничего другого ей не нужно.

– Мамочка часто водила меня в цирк. Постоянно. В каждый цирк, какой только могла найти. Иногда эти цирки были очень далеко, и мы по много часов ехали туда на машине.

– Ты, наверное, очень скучаешь по маме, – сказал Грег. – В смысле, по настоящей маме.

Рут промолчала.

– Мы пойдем в цирк, – пообещал Грег. – Мы все пойдем. Ты любишь цирк?

– Не очень, – ответила Рут.

Той ночью Сьюзан опять попробовала договориться с тенями.

– Я пойду в цирк, но никого не убью, – сказала она. – Никаких неприятностей не будет, обещаю.

Настал день рождения Рут. С утра начался проливной дождь.

– Может быть, потом распогодится, – предположил Грег.

Но погода все ухудшалась. К полудню раздались первые раскаты грома. К трем тучи на небе были такими черными, что казалось, будто уже наступила ночь.

Даже Грег согласился, что идти в цирк, пожалуй, не стоит.

– Но ты обещал, – сказала Рут.

Она не умоляла, она произнесла эти слова без каких-либо эмоций. То была констатация факта. И отрицать этот факт было невозможно.

С прошлой ночи Сьюзан подташнивало, тошнота поднималась к горлу, готовая прорваться рвотными массами. Голова раскалывалась.

– Я плохо себя чувствую. – Она пыталась говорить как можно спокойнее. – Может быть, вы съездите в цирк без меня, а я останусь дома и приготовлю вам спагетти на ужин?

Это было такое разумное предложение, и Сьюзан сама не понимала, почему после ее веских доводов как-то так получилось, что вот она уже стоит в прихожей, надевает плащ и резиновые сапоги – а потом идет за мужем и племянницей к машине.

Рут разрешили занять переднее сиденье, рядом с Грегом, потому что был ее день рождения. Сьюзан села сзади, страдая от головной боли и потому все больше раздражаясь.

– Я никогда раньше не был в цирке! – воскликнул Грег. – Жду не дождусь! Там будут акробаты?

Рут подтвердила, мол, да, акробаты будут.

– А клоуны?

Грег принялся напевать веселенькую цирковую мелодию. Стеклоочистители отмеряли время.

На дорогах было безлюдно, никому не хотелось куда-то ехать в такую погоду. Цирковой шатер разбили на поле неподалеку от какой-то деревушки в двадцати милях от города, и вскоре им пришлось свернуть на извилистую проселочную дорогу, где не было ни фонарей, ни водостоков.

– Наверное, нам придется поискать другой путь, – в какой-то момент сказал Грег, когда оказалось, что дорогу впереди размыло. – Но не волнуйся, мы попадем в цирк.

– Шоу должно продолжаться, – согласилась Рут.

– По-моему, приехали, – наконец заявил Грег.

Он припарковал машину на обочине. Они взглянули на поле – темное, пропитанное влагой, пустое.

– Тут ничего нет, – сказал Грег. – Мне очень жаль, принцесса. Может быть, они отменили представление из-за дождя.

Но тут вообще не было следов цирка, нельзя было даже предположить, что тут когда-то разбивали шатер.

Рут предложила пойти и посмотреть.

– Но там ничего нет, – повторил Грег. – Сьюзан, ты правильно написала адрес? Нет, ты уверена?

Рут настаивала на том, чтобы они пошли и посмотрели. Может быть, цирк вон за тем холмом. Может быть, в цирке погас свет. Или циркачи специально спрятались в темноте, чтобы появиться с помпой и всех удивить, и это часть представления. Она так часто бывала в цирке с мамой, побывала в сотне цирков, и иногда выключенный свет был частью представления.

Семья выбралась из машины. Дождь лил как из ведра. Рут это, похоже, нисколько не беспокоило: девочка целеустремленно пошла по полю. Сьюзан и Грег последовали за ней.

Сьюзан забрызгало ноги грязью, дождевая вода попадала в сапоги.

– Еще пять минут, – сказала она сама себе. – Ладно, еще минуточка. Нет, к черту. – Она повысила голос. – Стоп. Стоп. Довольно.

Грег и Рут повернулись и посмотрели на нее. По крайней мере, на лице Грега читалось облегчение.

– Цирка тут нет. Цирк уехал. А мы отправляемся домой.

– Ну еще чуть-чуть… – заныла Рут.

– Мы отправляемся домой. Немедленно.

Сьюзан повернулась и побрела к машине. Не оглядываясь. Она надеялась, что муж и племянница последуют за ней. Так они и сделали.

Они дошли до машины и сели внутри, вымокшие. Продрогшие. Рут выглядела такой расстроенной. Подавленной. Сьюзан даже подумала, что девочка расплачется. В какой-то миг ей даже захотелось, чтобы Рут расплакалась.

– Мне очень жаль, милая, – сказала она. – Мы старались, как могли, милая. Ты же сама видишь, мы старались. Но это неважно. Мы побалуем тебя чем-нибудь другим. Мы придумаем для тебя множество развлечений. Хочешь, будем праздновать твой день рождения целую неделю? Только больше никаких цирков, ладно? С цирками покончено.

Рут молчала, Грег вел машину, и Сьюзан не видела их лиц, сидя сзади. Она словно пыталась договориться с тьмой. Она сказала Рут, что любит ее. Повторяла это снова и снова. Пообещала ей устроить лучший день рождения в мире.

Дороги, по которым раньше можно было проехать, теперь совсем залило. Грегу все это казалось уже не таким забавным.

– Мы найдем дорогу домой, – говорил он. – Все будет в порядке. Ч-черт…

Вокруг царили мрак и сырость.

И вдруг…

– Глядите! – В голосе Рут слышалась радость.

Какое-то время Сьюзан ничего не видела. Она протерла запотевшее окно и выглянула наружу. И там, там, на поросшем травой поле, там светились огни, и звучала музыка, и стоял большой шатер.

– Мы все-таки нашли цирк, – воскликнула Рут.

– Но это не тот цирк, – заупрямилась Сьюзан. – Это другой цирк. – И вдруг не сдержалась: – Это несправедливо!

– Принцесса, ты только не огорчайся, но не стоит зря надеяться. Вряд ли этот цирк будет открыт в такую погоду. К тому же уже поздно.

Но, как оказалась, Рут нечего было огорчаться. Они выбрались из машины, их опять окатило дождем, опять та же грязь повсюду – но цирк был открыт, и они успели к началу представления, успели к самому началу представления! Рут прыгала от восторга.

– Три билета, пожалуйста, – сказал Грег хрупкой девушке в билетной будке, которую ненадежно установили на мокрой траве. Будка немного покосилась. Если девушка и удивилась, увидев взявшуюся неведомо откуда семью, она этого не показала.

– На меня не бери, – сказала Сьюзан. – А вы идите. Я подожду в машине.

– Не глупи.

Он говорил спокойно, как и всегда, но Сьюзан не понравилось, как сжимаются его кулаки, она никогда раньше не видела, чтобы он так делал.

Афиши на шатре промокли и отклеивались, прочесть на них что-то было почти невозможно. На них были изображены два веселых клоуна – взрослый и ребенок.

Вход в шатер был открыт, и Сьюзан проследовала за своей семьей внутрь.

Она ожидала, что кроме них зрителей не будет, но все оказалось не так плохо; тут собралась дюжина других семей, заняла места в огромном шатре, и все ждали, когда же начнется представление. Они хотели сюда прийти, или им пришлось спрятаться тут от грозы?

– Сядем впереди? – предложил Грег. – Давайте сядем впереди!

Но Рут отказалась – нет, она предпочитает вид сверху. И спорить тут было не о чем.

– Тут продают попкорн? – спросил Грег.

– Это же не кинотеатр.

– Пойду поищу попкорн.

Так Рут и Сьюзан остались наедине.

Рут взяла тетю за руку.

– Не бойся, – сказала она.

– Я не боюсь, – ответила Сьюзан.

– Мамочка тоже всегда боялась перед самым началом представления. Но все в порядке. Я обо всем позабочусь. У меня есть дар.

Грег вернулся с попкорном.

– Все у них есть, нужно только попросить, – заявил он. – Хочешь?

Сьюзан массировала лоб, мечтая, чтобы головная боль скорее прошла.

Свет приглушили. Сейчас, сейчас, сейчас начнется представление. Заиграла музыка – та же мелодия, которую Грег напевал в машине. Он принялся подпевать, но Сьюзан ущипнула его, и он заткнулся.

На манеж вышел клоун.

Это был Флик. Сьюзан сама не знала, чего ожидала. Труп, наверное – да, труп, почему нет? Его лицо сгниет, после смерти люди не становятся краше, верно? Потому что ты не перестаешь стареть. Ты все стареешь, и стареешь, и стареешь, и стареешь. И все это продолжается, продолжается, продолжается. Черви и кровь, конечно, много крови. И Сьюзан была не против. Она поняла, что была бы не против увидеть подобное. Ей хотелось бы этого, потому что тогда все вскроется, что она наделала, что она могла наделать, этот особый талант, о котором она никогда не мечтала, вот только это не дар, это проклятие, ну конечно же, это проклятие. И весь мир увидит мертвого клоуна – Грег и Рут увидят мертвого клоуна, и тогда наконец-то они поймут, какая она особенная. Ей не придется терпеть осуждение клоуна в одиночку, и как бы он ни поступил, простит ли он ее или вознамерится отомстить, по крайней мере, все закончится.

Поэтому она была так разочарована, когда клоун на манеже оказался вовсе не тем, кого она убила. Он был худощавее и ниже ростом. И лицо у него было не таким выразительным, одутловатое, скучное лицо. Даже его улыбка была не такой широкой. И он явно был жив – Сьюзан чуть не вскочила со своего места в гневе, чуть не крикнула, мол, он самозванец!

Этот Флик был сыном прежнего. Тот самый десятилетний мальчик, которого она оставила сиротой много лет назад. Теперь он вырос и обзавелся собственным цирком.

Он смущенно помахал зрителям рукой.

– Я так рад видеть вас сегодня, ха! Смельчаков, не испугавшихся ужасной погоды! Мы приготовили для вас интереснейшее представление! Я Клоун Флик. А это – позвольте вам представить! – мой сын, еще один Клоун Флик!

«Целая, черт побери, династия», – подумала Сьюзан и даже рассмеялась. От смеха голова заболела сильнее, будто в череп ей забили гвоздь.

Она взглянула на другой конец манежа, ожидая увидеть еще одного десятилетнего клоуна. Но Флик подошел к серебристому сундуку, стоявшему на подставке, нарочито резким жестом поднял крышку и достал изнутри деревянную куклу.

Кукла до ужаса походила на Флика. Не только из-за белого лица, красных губ, клоунского носа. И не только из-за в точности такого же наряда конферансье.

– Это мой сын, – обратился клоун к полупустому зрительному залу. – Пожалуйста, не обижайте его.

Флика нельзя было назвать хорошим чревовещателем. Он даже не прятал рот, когда кукла «говорила».

– Итак, Малыш Флик, ты готов к сегодняшнему представлению?

– Да, папа Флик, но я надеюсь, оно будет лучше предыдущего.

– Ну конечно, будет, Малыш Флик, главное, чтобы мальчики и девочки в зале аплодировали нам! Мы лучший цирк в городе!

И Малыш Флик отвернулся, посмотрел прямо на зрителей и сказал:

– Чушь!

Выступление клоуна очень напоминало представление его отца. Сьюзан даже показалось, что она узнает некоторые шутки. Но были и весьма немаловажные отличия. Во-первых, манера выступать. Этот Флик, казалось, совсем не был уверен в себе: если его отец строил свое представление на бесконечных оскорбительных и самовлюбленных тирадах, то его сын запинался, смущался и выставлял себя на посмешище. Иногда он говорил так тихо, что его слова невозможно было разобрать за стуком дождя по брезенту шатра. «Говори погромче!» – крикнул какой-то мужчина в толпе, и вот тогда уже все рассмеялись. Флик, как и его отец, принялся оскорблять силача, говоря, что это беглый заключенный, и акробата, называя того пьяницей. Но при этом он нервно косился за кулисы, словно опасаясь, что силач или акробат выйдут на манеж и побьют его.

Во-вторых, на этот раз цирковые номера действительно оставляли желать лучшего. Если обидные комментарии прежнего Флика и вызывали смех, то лишь постольку, поскольку он указывал на несуществующие недостатки. Гимнастка завершила свой номер и удалилась за кулисы под жидкие аплодисменты.

– Я знаю, что эквилибристика не очень впечатляет, когда веревка натянута в трех футах над манежем, но для нее требуется не меньшее мастерство, чем для выступления под самым куполом цирка! – сказал Флик.

Его куклу эти слова не очень-то убедили, и Сьюзан была склонна с ней согласиться.

Но больше всего ее ужаснуло то, что этот клоун повторял выступление своего отца, то самое выступление, в конце которого лицо Флика-старшего залила кровь, он завопил и умер. Этот человек воспроизводил последние минуты из жизни своего отца, выдавая их за шутку!

На мгновение Сьюзан даже пожалела Флика, но затем зависть сменилась презрением.

– Неужели тебе ничего не нравится, Малыш Флик? – спросил у сына бедный клоун. – Может быть, хоть какое-то представление тебя порадует?

И кукла пропищала:

– Может быть, ты попробуешь?

– Я? – ответил самому себе клоун, изображая то же притворное изумление, что и его отец когда-то. – Но почему ты считаешь, что я выступлю лучше?

«Вот именно», – подумала Сьюзан.

Голова раскалывалась, во рту пересохло. Тошнота все усиливалась. И вдруг все прошло. Тошнота отступила, во рту накопилась слюна. Сьюзан облизнула губы.

Боль в голове точно усохла, сократилась до маленькой горошинки прямо за переносицей.

Флик достал несколько мячиков, собираясь жонглировать.

– Ну что, я попытаюсь? – спросил он у толпы.

– Да! – ответила кукла.

Сьюзан смотрела на него. Боль была все такой же сильной, но теперь она сосредоточилась в одном месте, и Сьюзан было знакомо это чувство, оно было ей знакомо. Пульсирующая боль за переносицей словно пыталась передать ей сообщение: «Эй, помнишь меня?» И Сьюзан контролировала это. Что-то внутри нее пробудилось, могло высвободиться.

Она не могла отвести от клоуна глаз. И он остановился. Задрожал.

Сьюзан подхватилась на ноги.

– Простите, – сказала она, ни к кому в особенности не обращаясь. – Простите, мне нужно выйти.

Она все еще смотрела на клоуна, почему она не могла отвернуться?

Рут схватила ее за руку.

– Отпусти, – прошептала Сьюзан.

– Доверься мне, – откликнулась Рут.

И теперь уже было слишком поздно, Сьюзан больше не могла сдерживаться, боль тонкой иглой пробивалась из ее головы.

Клоун не мог пошевельнуться. Мячики упали на усыпанную опилками арену. Каким-то образом ему удалось закрыть лицо ладонями.

– Нет! – крикнула Сьюзан.

Но, должно быть, никто ее не услышал. Она сама не слышала ничего, кроме вопля, наполнившего ее голову. «Поднимается, выползает на поверхность, – подумала она. – Как червь!» И при мысли об этом не смогла сдержать смех. И вопль в ее голове устремился к Флику, Сьюзан кричала, кричала, переполненная яростью: мол, он жалок, у него даже нет сына, он даже не смог завести ребенка, ему приходилось притворяться, довольствоваться деревяшкой.

Флик все еще прятал лицо в ладонях, его трясло. Более того, он рыдал.

– Что случилось, папочка? – спросила кукла. – Не сдавайся, папочка! Шоу должно продолжаться!

И впервые казалось, будто на самом деле говорит кукла, клоун наконец удосужился прикрыть рот во время чревовещания.

Флик опустил руки. Его все еще била дрожь. Белый грим размазался, но не от крови, а от слез.

– Ты только критикуешь меня, Малыш Флик, – сказал он. – А мне нужно, чтобы ты в меня верил.

– Я в тебя верю! – воскликнул Малыш Флик.

– Честно?

– Мы все в тебя верим! Правда, мальчики и девочки?

– Ну хорошо. – Флик нагнулся и подобрал мячики. – Ну хорошо.

И он начал жонглировать.

Сьюзан завороженно смотрела на него. И не потому, что должна была. Ей хотелось смотреть.

Четыре мячика, пять, шесть – как высоко он их подбрасывал! И каждый раз ловил. Похоже, он и сам был удивлен. На его лице читалась радость.

– У меня получается! Ты только посмотри, Малыш Флик, у меня получается!

– Я горжусь тобой, папочка! И твой папа гордился бы тобой!

– Ты правда так думаешь, Малыш Флик? Он бы гордился?

– Ну конечно! Если бы сейчас он был здесь, он сказал бы тебе, как он тобой гордится!

Дожонглировав, Флик подошел к кукле-сыну, заключил ее в объятия и крепко-крепко прижал к себе.

А головная боль Сьюзан прошла. Она чувствовала себя хорошо. Чувствовала себя нормальной. Она не понимала, почему сдержалась, но это было неважно. Она повернулась к Рут, Рут была ее доченькой, она любила эту девочку.

Рут улыбнулась Сьюзан.

– Я же говорила, что все будет в порядке.

– Говорила!

– У меня есть дар, – сказала Рут. – Меня мамочка научила.

Странно, но тошнота мгновенно вернулась. И сухость во рту. И боль.

Рут потянулась к Сьюзан и тихо-тихо прошептала ей на ухо:

– Я не даю клоунам умирать.

После жонглирования Клоун Флик заиграл на укулеле и пару раз кувыркнулся. Он выступал не очень хорошо, но кукле, похоже, нравилось, и он, по крайней мере, не умер.

– Мне понравилось в цирке, – сказал Грег, аплодируя в конце представления. – Я думаю, нужно будет потом еще как-нибудь сходить.

Когда они вышли из шатра, гроза уже миновала. Дождь еще моросил, но капли освежали Сьюзан, успокаивали, и ей хотелось стоять под открытым небом и нежиться под этим дождем вечно.

– Нужно ехать домой, – сказал Грег. – Пойдем. Рут давно уже пора спать.

И они ушли.

Едва войдя в дом, Сьюзан поднялась в свою спальню, закрыла дверь и села на кровать в темноте. Она призывала призраков. Требовала, чтобы они появились. Но они не пришли.

Через какое-то время в дверь постучали.

– Уходи, – сказала Сьюзан.

В комнату вошла Рут.

– Не включай свет.

– У тебя голова болит? – спросила девочка.

Сьюзан не ответила.

– Я знаю, что болит. Когда сила не высвобождается, не находит выхода, очень больно. Мамочка часто ужасно мучилась. Но боль отступит, обещаю. С тобой все будет хорошо.

– У тебя есть дар, – вяло откликнулась Сьюзан.

– Поэтому я нужна была мамочке. Чтобы ее дар не вредил другим.

– А как же я? Как же мой дар?

– Я не знаю.

– Ох, отправляйся спать, – сказала Сьюзан, и даже в этот момент она очень старалась, чтобы ее слова не прозвучали недобро.

Рут вышла и закрыла за собой дверь.

Сьюзан опять попыталась призвать призраков.

– Это вообще была я? – крикнула она. – Это я вас убила? Или все это время это была моя чертова сестра?

И призраки не ответили ей, может, были слишком заняты, а может, сочли, что она не стоит их времени.

Как только Грег заснул рядом, Сьюзан спустилась на первый этаж и села за стол в кухне. Она заварила себе чаю, и когда вспомнила об этом, то заставила себя выпить его.

– Ау, – позвал ее Грег. Она не слышала, как он спустился. Он зевнул. – Возвращайся в кровать.

– Я ее больше не хочу, – заявила Сьюзан.

– Чего ты не хочешь? – переспросил Грег, но он знал, он должен был понимать. Он сел за стол рядом с ней. – Что случилось? Все ведь так хорошо. Ну же, Сьюзи, посмотри на меня.

– Я хочу, чтобы она убралась из моего дома завтра же утром.

– Ты не можешь так поступить. Сьюзи… Ты шутишь? Сью… Ну же…

– Я думала, я особенная.

Грегу было нечего ответить на это.

– Чтобы утром ее тут не было. Ты понял? Мне все равно, куда она отправится. Мне она здесь не нужна.

– Ты же понимаешь, что это невозможно.

– Нет. Нет, не понимаю, правда. Это твой выбор. Либо она, либо я.

Он просто смотрел на нее. Сьюзан устала оттого, что он так глазеет, у него даже не очень-то хорошо получалось, не умел он смотреть так, как она смотрела. Или Сьюзан так просто думала. Верила. Но Грег продолжал таращиться, и они решила закрыть глаза, чтобы ей больше не приходилось на него смотреть.

– Грег, – сказала она. – Ты же знаешь, что я люблю тебя.

– Да.

– Просто не очень люблю.

Он еще посидел с ней и в какой-то момент взял ее за руку. Сьюзан не возражала. Но затем он все-таки отпустил ее руку и чуть позже встал, а потом отправился спать. Она услышала, как закрылась за ним дверь. Она осталась совсем одна.

Сьюзан поднялась на второй этаж. Зашла в комнату Рут.

Девочка спала с включенным ночником. Лицо ее дышало покоем. Она улыбалась.

Сьюзан склонилась над ней. Она хотела разбудить Рут. Она не хотела разбудить Рут. Боль была такой сильной, что перед глазами все плыло. В рот будто песок насыпало. К горлу подступала тошнота.

– Я особенная, – прошептала Сьюзан. Она настаивала. – Особенная.

А потом… внезапное облегчение.

Сьюзан сосредоточила в одной точке в голове весь свой гнев. Весь стыд, всю вину, разочарование этих долгих-долгих лет. Скатала их в крошечный плотный шарик мысли. И посмотрела на племянницу.

Пульсирующая боль над переносицей была такой приятной.

Рут открыла глаза. В них не было удивления, не было страха.

Она смотрела на тетю, и тетя смотрела на нее, и Сьюзан думала, кто же первой даст слабину, и поклялась себе, что не она, она не позволит себе дрогнуть, ни за что, ни за что, ни за что она не дрогнет.