Самолет только пошел на снижение, а я ощутил, что окунаемся в мир знойного солнца, раскаленного песка и синего-синего неба, где ну просто не бывает облаков, не говоря уже о тучах.

От здания вокзала осторожно пошел в нашу сторону автобус, а когда самолет наконец остановился на полосе, важно подъехал трап, а за ним суетливо посадочный автобус.

Через десять минут мы все вышли из здания аэровокзала, вальяжные и довольные туристы, в свободной легкой одежде, с рюкзаками у кого за спиной, у кого на плече.

– Добро пожаловать в Тунис, – сказал я, – надеюсь, вам понравится.

Левченко поинтересовался:

– Вы наш гид?

– Я ваше все, – ответил я. – Ингрид, закройся хиджабом. Никаб не предлагаю, Тунис все-таки еще светское государство, но радикальных группировок многовато, потому лучше держаться без вызова.

Она молча повязала, умело и с непременной женской грацией, закрыв не только волосы, но и горло с шеей. Яркая восточная красота стала только заметнее, а крупные орлиные глаза сразу привлекают внимание с такой мощью, что чувствуешь невольную оторопь.

Куцардис и Челубей вовсю фотографируют новое здание аэропорта, в самом деле модерновое, Затопек делает вид, что с восторгом рассматривает каждую темнокожую красавицу, а Левченко объясняет Ингрид, что и здесь люди живут.

На примыкающей к аэропорту площади несколько автобусов с названиями отелей, гиды уже зазывают на экскурсии, сразу заметно, что в городе многовато людей с оружием, и далеко не все из них относятся к полиции.

Левченко перехватил мой взгляд, понимающе кивнул. Слишком большие потоки беженцев проходят через Тунис, где от солнечных пляжей рукой подать до берегов Италии.

Беженцы далеко не все бегут ради халявы в Евросоюзе, многие в самом деле стараются уйти из-за непрекращающейся вялотекущей гражданской войны за власть между самыми разными группировками, а опыт говорит, что побеждают обычно самые злые и радикальные.

– Вся Африка такая, – сказал он тихонько. – Вся в огне…

– В глубинке не видно, – пробормотал я, – да и никто не жаждет видеть. Взаимоистребительные войны… что, может быть, и хорошо для мира и прогресса, но потоки беженцев… гм…

Он кивнул.

– Да, здесь на самом крае все это виднее. До Европы рукой подать. Проще туда убежать, чем здесь пытаться что-то наладить… Всего-то переплыть не очень широкий участок теплого и мирного моря!

– И в Европе? – спросила Ингрид.

– В Италии, – ответил я. – Все, пойдемте отсюда. Здесь нафотографировались, пошли дальше.

Куцардис и Челубей двинулись через площадь, все старательно делаем вид, что снимаем на мобильники экзотику вокруг, с удивлением смотрим на осликов, что двигаются по дороге рядом с «Мерседесами» последней марки.

Левченко, не убирая глуповато-восторженной улыбки, спросил негромко:

– Как будем добираться, шеф? Здесь неплохое сообщение поездами. Можно доехать до Джендуба, а уже оттуда не больше сотни километров…

Я покачал головой.

– Нет. Эль-Кеф небольшой городок.

– Туда вообще лучше не показываться?

– Да, – ответил я. – Это здесь любое стадо слонов затеряется.

– Шеф?

Я кивнул на ряд лавок, что начинаются от здания вокзала и уходят в обе стороны нескончаемыми рядами.

– Вон, начиная с той, где пестрый полог, торгуют оружием… Ты смотришься как саудовский принц, что решил лично поучаствовать в благородной войне против неверных, так что пройдись, посмотри…

Челубей пробасил:

– Он больше араб, чем любой из здешних арабов. Мы же только европейские наемники, что прибыли за длинным долларом. А он точно полевой командир!

Левченко похлопал его по плечу.

– Я для тебя сторгую самый тяжелый «миниган».

– Сперва присмотри хороший джип, – велел я. – Оружие потом. Нам не стоит ходить обвешанными автоматами, как здешние банды… Топай, а мы, чтобы не привлекать внимания, посидим вон в той кофейне.

– Понятно, – сказал Левченко, – вы же шеф. А я что, я подневольный негр арабской национальности… Ого!

– Что? – спросил я.

Он указал на неспешно едущую посреди улицы бронированную автомашину с крупной надписью на боку «Police».

– Да тут и полиция есть!

– Это полиция, – согласился Затопек, – но это не совсем та полиция… Шеф?

– Полиция, – подтвердил я. – Бандформирование, которое сильнее остальных, всегда начинает устанавливать свои порядки. Порядок нужен даже бандитам… Это «Длань Всевышнего» или «Сыны Аль-Сида»?

Затопек в затруднении промолчал, а Левченко сказал с удивлением и неким уважением:

– «Длань Всевышнего».

– А куда делись альсидисты?

– Альсидисты сдвинулись в район левее, – ответил он. – Все-то вы замечаете, шеф…

– Ты же заметил, – парировал я.

– Так я узкий специалист, – пояснил он. – А вы, говорят, даже микробов по именам знаете.

– И даже по званиям, – подтвердил я.

Куцардис толкнул его в бок.

– Слышишь, араб… Разве мусульманам пить можно?

– Смотря с кем, – ответил Левченко, – и по какому поводу. А что?.. А-а, увидел Boukha?.. Это их национальная водка из инжира. Но я больше люблю их ликеры. Финиковый Tibarin и цитрусовый Cedratine. Крепкие, но нежнейшие, как женщины из Гафсы, есть такие особенные…

Куцардис повернулся ко мне.

– Профессор, что он за мусульманин?.. И вообще, это Тунис или не Тунис?

– Здесь мусульман девяносто восемь процентов, – ответил я, – один процент евреев и по полпроцента черкесов и бедуинов.

– Евреям пить тоже нельзя, – сказал Куцардис озадаченно. – Неужели все черкесы выжирают?

– Тут всегда полно туристов, – пояснил я. – Самая прибыльная, после нефтедобычи, статья.

Левченко усмехнулся, отсалютовал по-арабски и ушел, а мы вошли под широкий навес, защищающий от палящего солнца.

В кофейне, где больше всего мандражировала Ингрид, тихо и мирно, как будто каждый третий мужчина в городе не выходит на улицу с автоматом через плечо.

Мы наслаждались как хорошим кофе, так и вкусными млябес, что пекут тут же на виду у посетителей. В нашу сторону деликатно не посматривают, понятно сразу, дикие гуси, из Европы многие едут сюда кто подзаработать, а кто и просто поразвлекаться, словить экстрим.

Продолжая изображать праздных туристов, говорили о пустяках, новостях, скандалах из жизни звезд. Вспомнили и о последней акции протеста, о которой заявили двое из актеров кино, дескать, власть их угнетает, потому народ не желает смотреть фильмы с их участием.

Куцардис, снайпер, которого во всех досье отмечают еще и как широко образованного, как ни странно, в области культуры, искусства и даже политики, а вот спортом брезгает, не знает даже названий футбольных команд, не слышал о недавней победе наших хоккеистов где-то на выезде.

Именно он, хоть и эстет, поморщился, сказал с ленцой профессионала, вынужденного общаться с малограмотным людом:

– Затопек, чего ты хотел?.. Самые профессионально неумные… или просто обделенные интеллектом, как гласит статистика во всем мире, это актеры.

Челубей сказал довольно:

– Во-во!.. А еще умничают. Профессионально неумные… хорошо засадил! Внушает!

Куцардис сказал тем же тоном:

– Их у нас вообще называют, простите за грубое слово, артистами. Ну это понятно, писатели хотя бы придумывают героев, сюжеты, ломают головы над замысловатыми диалогами, а этим артистам, то есть актерам, нужно только точно запомнить слово в слово и ничего не перепутать.

– Во-во, – подтвердил Челубей, – попугаи пингвинистые!..

Затопек проворчал:

– Сами вы… Это же люди искусства! Или не?

– Попугаи, – согласился Куцардис. – Если актер изменит хоть слово или пропустит, его с работы выгонят. Какая уж там свобода творчества… И какого хрена именно они с экранов жвачников поучают правительство, как надо править, какие реформы проводить, за кого нам голосовать, чтобы всем было щасте?.. Блин, актеры!.. Актеры учат политике!..

Челубей сказал лениво:

– Наших актеров вообще можно всех расстрелять без всякого ущерба для кино. Все равно отечественное не смотрим. А польза будет, у пятой колонны боевые потери… Мелочь, а приятно.

Ингрид поглядывала на меня, я помалкивал, устами дитятей глаголит Бог, в этом случае ясно и доходчиво говорит истинную истину через этих дитятных десантников.

В Европе нарастает роботизация, уже миллионы крепких здоровых мужчин оказываются на улице. Самое время вербовать их в отряды для борьбы за правое дело на Востоке, обещая высокое жалованье и плюс высокие гонорары за каждое выполненное задание.

С каждым годом работы будут лишаться по два-три миллиона человек, потом по пять-десять, так что пусть не все пойдут воевать, но все же впереди интересная жизнь…

В Европе ради экстрима только с крыш прыгать с парашютами, а на Востоке простор для приключений!.. Убивай, грабь, насилуй… хоть привычно женщин, хоть попробуй мужчин, если в прежней жизни стеснялся, а здесь просто: изнасиловал – застрелил, изнасиловал – застрелил… Ишака и вовсе стрелять не надо, никому не скажет. Счастье-то какое! Свобода, воля, счастье, люди Флинта песенку поют, дело Робин Гуда живет… Романтика! Как же достала жизнь в зарегламентированном мире!

На проезжей части перед кофейней остановился пикап с открытым верхом, что естественно в жарких странах, где не то что зимы, но и дождей не бывает.

Сверху – скрепляющая борта толстая труба, за которую не только удобно держаться, но и можно прикрепить к ней крупнокалиберный пулемет, что здесь смотрится уже не как писк моды, а вполне обыденно, как в Мексике сомбреро.

Левченко заглушил мотор, выпрыгнул лихо, красивый и полный молодой силы, пошел к нам, широко и победно улыбаясь.

– Как лошадка?

– Хороша, – сказал я, – повышенная проходимость, рама приподнята, мотор усилен… Кому-то служил верно, вон пулевые пробоины с левого боку и пару осколочных царапин закрасили недостаточно умело…

– Все-то замечаете, профессор, – сказал Левченко. – Но пробоины – лучший паспорт!.. Да и сторговал задешево. Хозяин уже в земле, а наследники постарались поскорее избавиться от такого опасного средства передвижения… А мой кофе?

Я сделал хозяину жест и сказал на тамезрете:

– Большую чашку моему другу и большой макруд!

Конечно, получается у меня с акцентом, тут уж ничего не могу сделать, зато на любом языке и на любом наречии, если только отыщется в Мировой паутине.

Левченко одобрительно кивнул.

– Спасибо. Кстати, хороший говор. Выдает уроженца Сахары, там живут самые свирепые тунисцы.

Он сел, с жадностью припал к большой чашке, вовсе не стыдясь, что изысканный напиток пьет, как верблюд воду, мужчинам все можно, одним взглядом поглядывал на улицу, где то и дело проезжают в разных направлениях такие же авто с уже установленными на них пулеметами, а полиция, если и видит, задержать или даже задавать вопросы не осмеливается.

Челубей спросил страшным шепотом:

– А пулемет?

– Тоже взял, – ответил Левченко тихонько.

– Ты бог!

– Язычник, – ответил Левченко. – Нет Аллаха, кроме Аллаха, и Мухаммад пророк Его!

– Воистину, – согласился Челубей. – Да будет благословенно Имя Его… А патроны?

– Что я за мусульманин, – спросил Левченко, – если бы забыл о патронах?.. Взял ящик.

– Прекрасно, – сказал Челубей, а Куцардис подтвердил язвительно:

– Стрелять он обожает. Хоть по воробьям, хоть просто по облакам, а чего они тут возникают всякие…

Я спросил негромко:

– А все остальное?

Левченко ответил:

– Здесь рай. Полубезвластие – это та же либертарианская демократия. Столько лавок, где только оружие!.. Я перещупал массу новейшего, что только-только поступает в армию Штатов и НАТО, но здесь уже в ассортименте.

– Покупал в разных?

Он кивнул.

– Да, но это так, на всякий случай. Там один при мне закупил пятьдесят автоматов и шесть гранатометов. Мои шесть пистолетов и шесть штурмовых винтовок не показались бы чересчур, но, конечно, купил в трех лавках, что далеко друг от друга. Еще взял снайперскую и десяток гранат с минами. Все в джипе, накрыл тряпками, ребятня не растащит.

Затопек отозвался недовольно:

– Если не заметит!

– А они замечают все, – сказал Куцардис елейно.

– Но-но, – ответил Челубей. – Я слежу. Пока никто в кузов не заглядывает. Хотя дети здесь просто огонь!

– Дети войны, – сказал Куцардис. – В Европе такие тоже были… в Столетнюю.

– Здесь тоже столетняя, – определил Челубей. – Клановая… Война Алой и Белой розы!

– Война Алой и Белой розы, – сказал Куцардис, явно щеголяя знаниями, – всего лишь эпизод Столетней… А кофе здесь лучше, чем в Москве.