Юнарий

– Проклятые родственнички!

Женщина в чёрном отвернулась от окна и взглянула на говорившего. Её лицо со впалыми щеками и бледными поджатыми губами могло показаться безжизненным, если бы не горящие ненавистью глаза.

В молодости она была редкостной красавицей. Даже сейчас её пышные тёмно-русые волосы, убранные под чёрный бархатный головной убор, и стройная девичья фигура с высокой грудью могли бы привлечь взгляды многих мужчин, если бы не каменное выражение её лица.

Эльма Гинратус, вдова богатого торговца Пуниса Гинратуса и дочь бывшего лангракса Солонии Кэстрола Сардивана, посмотрела на ворвавшегося в комнату сына. Ненависть в её глазах тут же погасла, уступив место беспредельной нежности.

– Что-то новое приключилось в этом прогнившем государстве? – Её губы сложились в подобие улыбки. – Или наш дорогой Повелитель успел обзавестись ещё одной парой рогов?

Юнарий шутки не оценил. Он рухнул на стоявший у стены диван и, поджав тонкие, как у матери, губы, зло процедил:

– Хуже… Он, видите ли, сдох! И трон теперь должен перейти к Наследнику. Рубелий даже не скрывает бурной радости – власть сама плывёт к нему в руки. И теперь-то он её уж точно не выпустит! Они с этой сукой гахарской расстарались, настрогали сыновей – целых двух, не считая последнего, недоделанного. И каждый из них, если что, тоже сможет сесть на трон.

Мать молчала. Новость, которую она с нетерпением ждала все эти долгие годы, обрушилась так внезапно, что она, сотни раз представлявшая себе этот момент, вдруг растерялась. Мысли роились в голове, тесня друг друга, но женщина постаралась сосредоточиться на одной. Самой главной… Её сын должен стать Повелителем Нумерии!

Мужчина вскинул глаза и, увидев, как остатки краски медленно сползли с лица матери, хмыкнул:

– Только зря он засуетился! И рановато начал примерять корону на свою тупую башку. Палий, оказывается, успел кого-то там заделать после свадьбы своей заморской невесте. И у меня, может, наконец родится братик… Или очередная сестричка! – Юнарий оглушительно захохотал, став в этот момент удивительно похожим на своего отца.

Эльма, у которой от такой чехарды событий просто подкосились ноги, устроилась на диване рядом с сыном и заставила его рассказать эти новости ещё раз, но теперь уже со всеми возможными подробностями.

Лазутчик, прибывший утром из Остенвила, не был вхож во дворец Повелителя, но тамошняя прислуга оказалась так же болтлива, как вся прислуга во всех дворцах. За пару дарков или кувшин вина они были готовы рассказать всем и каждому так тщательно скрываемые господами тайны, совершенно не мучаясь при этом угрызениями совести. Одним словом, привезённая из Антубии девка оказалась так плодовита, что зачала в первую же ночь, и именно от Палия. Чему стали свидетелями все члены Большого Совета.

До рождения ребёнка делами государства будет управлять Малый Совет, куда вошёл и прибывший с невестой Великий посол Мардих, на редкость хитрый и вёрткий мужчина. Он изолировал молодую вдовушку от всех, чтобы, упасите Боги, она не подверглась влиянию чьего-нибудь чёрного глаза. Хотя чернее её глаз во дворце, пожалуй, было и не найти. Ну-у, если только очень поискать…

Но на самом деле там всё было не так уж и хорошо. Лазутчику рассказали – за два дополнительных дарка, естественно, – что к девке каждое утро приходит приставленный к ней лекарь. А она становится всё бледнее и худее, и на прогулках просто виснет на своей прислужнице, едва переставляя ноги.

А ещё – тут лазутчик заговорщески сообщил, что эта сплетня стоила ему целых пять дарков – почти каждый вечер в комнату к безутешной вдовушке пробирается её личный переводчик, сынок Великого посла. И судя по тому, что он частенько задерживается там до самого утра, они весьма интенсивно занимаются изучением всех местных наречий.

Оставалось загадкой, знают ли об этих ночных бдениях члены Совета, но пока во дворце спокойно, хотя сразу же после похорон все они страшно переругались. Орали так, что было слышно даже во дворцовом парке. Рубелий сцепился с братом, который никак не хотел признавать его безоговорочное право на трон. Первый претендент выскочил из зала такой красный, что оставалось только удивляться, как его на месте не хватил удар. Но Главный сигурн решительно встал на сторону Главного судьи, и Рубелию таки пришлось согласиться, потому что по закону Нумерии право на трон в первую очередь имеет ребёнок мужского пола, который может родиться у вдовы. И им всем придётся подождать… всего каких-то восемь с половиной месяцев.

Эльма молчала, впитывая каждое произнесённое слово. Любое из них могло таить как опасность для её любимого сына, так и надежду, которая, впрочем, в ней никогда не умирала. С того самого дня, когда она узнала, что Палий стал Повелителем этого государства.

Она любила и жутко ненавидела этого человека одновременно. Всю свою жизнь Эльма молилась за него Богам и проклинала его, поломавшего ей жизнь. Хотя, разве не сама она её поломала?..

Всё чаще женщина мысленно возвращалась к тому дню, когда впервые увидела Палия Корстака, стройного семнадцатилетнего юношу, приехавшего с дядей и братом Рубелием в их дом с поручением от правившего в то время Повелителя, их отца. Что это было за поручение, она уже не помнила, её больше интересовали пышные волосы и пухлые губы посланника.

Юноша был развит не по летам, что было неудивительно – ему приходилось много времени проводить с мечом и книгами. Наследник трона! И по этой причине вряд ли хоть одна девушка из семейства попроще осмеливалась отказать ему в близости. Увидев, что дочь лангракса не сводит с него глаз, Палий, не особо надеясь на успех, тоже решил попытать счастья.

Эльма пропала. Она совсем потеряла голову. При виде высокого черноволосого юноши она не могла ни есть, ни говорить, ни думать. Ночью девушка с трудом засыпала, а заснув, видела его в каждом своём сне. За две недели его пребывания в замке она похудела и похорошела, напрасно стараясь приглушить радостный блеск своих синих глаз.

Их миссия подходила к концу. Успеха она не имела – несмотря на длительные переговоры, лангракс не согласился на условия, предложенные Повелителем, что вызвало недовольство посланников. Корстаки уже собрались уезжать, когда хозяин, стараясь хоть как-то загладить неприятное впечатление, пригласил их в горное ущелье на охоту на пещерного медведя. Зверь был чрезвычайно редким, и гости не смогли устоять.

Отправились большим отрядом, и Эльма увязалась с отцом. Два часа пути пролетели, как одно мгновение: Палий оказался рядом и всю дорогу развлекал её рассказами о своих успехах. Саму охоту она не помнила – медведь оказался старым и недолго сопротивлялся толпе охотников. Зато потом, когда накрытые столы с вином и угощением надолго приковали к себе разгорячённых мужчин, она вдруг оказалась вместе с Палием за ближайшей скалой.

Он целовал её со страстью дикого зверя, набросившегося на свою беззащитную добычу. Эльма одновременно хотела и оттолкнуть от себя возбуждённого охотой и их внезапной близостью юношу, и теснее прижаться к его сильному гибкому телу. В пылу этих терзаний она не заметила, что они удалились от пирующей компании, забравшись в небольшую расселину.

Его губы обжигали, язык ласкал её трепещущий язык, и девушка, задыхаясь, поняла, что ноги вдруг отказались её держать. Она обмякла в руках Палия, и он, не отрываясь от нежных губ, уложил девушку на сброшенный плащ. Эльма обхватила руками его шею, не замечая тяжести сильного тела и замирая от жадных поцелуев.

Вдруг девушка почувствовала, как сильная рука скользнула к ней под юбку. Она вздрогнула и хотела крикнуть, но его рот задавил робкий вскрик. Эльма попробовала выскользнуть из-под него, но Палий оказался неожиданно тяжёл. Он придавливал девушку своим телом к земле, всё настойчивей раздвигая ей ноги. Эльме стало невыразимо стыдно от того, что его рука со знанием дела прошлась по бугорку её курчавых волос и скользнула во влажную нежную глубину.

Палий продолжал её целовать, но теперь его настойчивые ласки её лишь пугали. Она возмущённо замотала головой, пытаясь вырваться, и рука юноши вдруг выбралась из-под юбки. Эльма облегчённо вздохнула и даже успела подумать, что тот наконец-то понял, что ей это совершенно не нравится, но тут что-то твёрдое упёрлось в её влажную щель и мощным толчком прорвалось внутрь.

Рвущая боль парализовала всё её существо. Она дёрнулась и впилась ногтями в шею Палия, стараясь оттолкнуть его от себя. Он оторвался от её губ и, влепив Эльме пощёчину, одной рукой придавил её руки к земле. Другой он зажал рот ошеломлённой ударом девушке, при этом продолжая мощно двигаться у неё между ног.

Сила этих толчков, казалось, всё глубже раздирала её внутренности, заливая болью низ живота. По бедру заструилась горячая кровь. Эльма с ужасом смотрела на его искажённое лицо с оскаленным ртом и застывшими пустыми глазами, не понимая, как она могла полюбить это животное.

Палий дёрнулся последний раз, выпустил струю семени, издав при этом утробное рычание. Глубоко дыша, он полежал ещё минуту, затем поднялся и, завязывая штаны и глядя в сторону, пробурчал:

– Надеюсь, ты понимаешь, дорогая, что про это не стоит никому рассказывать. Это любовь. А мы ведь любим друг друга, моя крошка… – На скорчившуюся на плаще Эльму глянули наглые глаза, пытающиеся изобразить смущение.

Девушка промолчала. До этого дня она представляла себе любовь несколько иначе. Пошатываясь, Эльма поднялась и, отвернувшись от Палия, вытерла нижней юбкой стекавшие по бедру кровь и сперму.

Всю обратную дорогу она молчала, да никто и не пытался её развлекать. Пока они с Палием уединялись, крепкое вино сделало своё дело, и среди гостей пробежала чёрная кошка. Дядя Палия решил ещё раз попробовать склонить хозяина на свою сторону, но тот, запив жареного барашка огромной порцией гахарского, на сей раз не стал церемониться и грубо послал Вилария ко всем дьяволам. Дело чуть не дошло до мечей, другие гости и прислужники едва растащили сцепившихся.

Ни о каком ночлеге в замке речь уже не шла, и гости, переступив порог, тут же отдали приказ немедленно отправляться. Стоя на высокой стене, Эльма сквозь бегущие по щекам слёзы с трудом смогла рассмотреть среди всадников темноволосого юношу в синем плаще. Отъехав, тот развернул коня и, найдя на стене белеющую в сумраке надвигающейся ночи фигуру девушки, весело помахал ей рукой…

Маленькая собачка с гладкой шёрсткой и чёрными блестящими глазками на умильной мордочке пролезла в приоткрытую дверь и, взвизгнув от радости, с разбегу запрыгнула на колени к хозяйке. Эльма почесала любимицу за ухом, вызвав у той новый приступ восторга, и негромко произнесла:

– Это самый благоприятный момент – полное безвластье. Если мы промедлим и власть попадёт к Рубелию, выцарапать её из его жадных рук будет ох, как непросто. Точнее, из рук его жёнушки. Мирцея хитра и коварна, и она все эти годы не сидела сложа руки.

Юнарий слушал мать, склонив лобастую голову. Он всегда знал, что из всех своих детей она его любила больше, но причину этой любви Эльма открыла ему только в день его совершеннолетия. Перед приездом гостей мать позвала его в свою комнату и, усадив на диван, заговорила с ним, как со взрослым мужчиной.

Не вдаваясь в подробности, она объявила ему, что его настоящий отец не всеми уважаемый богатейший торговец Пунис Гинратус, а Палий Первый, Повелитель Нумерии. И Юна-рий должен знать, что только он имеет право на трон Нумерии, так как является старшим и пока единственным сыном Палия.

Юноша был настолько ошарашен известием, что долго молчал. Придя в себя, он задал один-единственный вопрос:

– Повелитель знает о моём существовании?

Эльма, бледная и удивительно красивая в своём великолепном платье из золотой парчи, надетом по случаю совершеннолетия первенца, отрицательно покачала головой.

– Он что, ни разу даже не поинтересовался твоей судьбой?! Или ты сама не отправила ему весть, что родила сына?

– Нет, не отправила. После их отъезда отец был настолько зол на Корстаков, что запретил всем жителям Солонии под страхом смерти общение с Остенвилом. Да и самого Палия к тому времени, когда я поняла, что беременна, уже не было в столице. Северные ланы подняли мятеж, и он уехал с войском на их усмирение.

Сын ещё помолчал, а потом резко встал:

– Значит, папочка должен очень сильно обрадоваться моему появлению.

– Не думаю. Вряд ли он примет сына торговца, да еще воспитанного врагами Корстаков, как родного. Потребуются долгие разбирательства, чтобы доказать, что меня отдали замуж за Гинратуса уже беременной и что ты сын Палия.

Юноша озадаченно посмотрел на мать:

– Тогда зачем ты мне всё это рассказала?

Эльма усмехнулась и, подойдя к сыну вплотную, погладила его по голове:

– Придёт время, сынок, когда эта тайна перестанет быть тайной. И Нумерия получит своего Повелителя! Только он должен быть сильным и властным, способным управлять страной и вести людей в бой. Мальчик мой, сегодня ты стал взрослым, но ты должен ещё стать мужчиной. Я очень в тебя верю.

Он всегда помнил эти слова матери. И когда через три года после этого разговора умер Пунис Гинратус и на плечи девятнадцатилетнего юноши свалились заботы обо всей торговой империи отца. И потом, когда чёрная смерть, завезённая торговцами из Шабодана, унесла половину жителей Ундарака, прихватив с собой всю семью лангракса Солонии.

Ему, чудом уцелевшему лишь потому, что в это страшное время он выезжал по торговым делам в Трианию, пришлось в двадцать два года занять по закону о наследовании пост лангакса. И если бы не мудрые советы матери, кто знает, удалось бы ему совладать с вольнолюбивым и воинственным народом Солонии.

Эльма встала и подошла к окну. Низкое небо висело над свинцовыми водами залива Привидений. Слоистые тучи сыпали мелким снежком, затягивая белёсой мутью всё вокруг. И остров Утопленников, видимый отсюда в хорошую погоду, сегодня надежно прятался в этой мути.

– Я должна ехать в Остенвил. – Голос прозвучал решительно и уверенно, так говорят о давно продуманном и решённом деле. – Я должна ехать на коронацию Рубелия, чтобы помешать ему взойти на престол.

Юнарий поднял голову и взглянул на мать:

– Ты уверена, что тебя кто-то послушает? И почему Рубелия? Ведь у юной вдовушки может родиться мальчик…

Мать грустно улыбнулась:

– А вот тут я спокойна – этому ребёнку родиться не дадут… – Она провела пальцами по свинцовому переплёту окна. – Послушают. Закон Нумерии на моей стороне. И жив один главный свидетель, который знает, что я была с Палием.

– Главный свидетель? Ты никогда мне не говорила о нём.

– Это сам Рубелий. Когда его брат застёгивал штаны, Рубелий внезапно выскочил из-за скалы, но, заметив нас, сразу же нырнул обратно. Палий стоял к нему спиной и не видел этого, а я очень хорошо запомнила его округлившиеся от удивления глаза и кривую ухмылку.

Юнарий покачал головой:

– Уж не думаешь ли ты, что из-за того, что он тридцать шесть лет назад случайно увидел, как его братец трахнул какую-то девку, он захочет сейчас лишиться трона? Да Рубелий никогда не признается, что видел это! Никогда!

Эльма вздохнула и повернулась:

– Жива повитуха, принимавшая роды. И день твоего рождения записан в «Книге Солонии», которая лежит в читальне нашего замка. Она и подтвердит факт твоего рождения ровно через девять месяцев после… того дня.

Мужчина усмехнулся:

– Это всё слишком неубедительно для Большого Совета. Выжившая из ума старуха может всё напутать, а книга… Пожалуй, надо её понадежнее припрятать.

– И всё-таки я поеду. Мы не можем упустить эту возможность. Другая нам вряд ли представится.

– Я отправлюсь с тобой!

Зная, что своё единственное бесспорное доказательство она конечно же оставит здесь, Эльма улыбнулась:

– Ни за что, мой милый! Ты – моя жизнь, а я не собираюсь рисковать своей жизнью и отдавать её в чьи-то грязные руки! Я поеду одна! И никто в Нумерии не сможет меня остановить!