Я подарю тебе Луну

– Будет тебе жених на Рождество, не расстраивайся, Анька, – оглушительно раздалось в трубке.

Телефон зазвонил неожиданно, звонок вихрем ворвался в квартиру, безжалостно прервав печальные мысли на самом трагическом витке, пришлось невольно включиться в разговор. А сожалеть поздно, дело сделано, поезд ушел.

– С чего ты взяла, что я расстраиваюсь? – сказала Анна Мельникова, отводя трубку на безопасное расстояние.

Слишком звонкий голос у Алены Петуховой, прямо на части разрывает барабанные перепонки. Она всегда кричит, словно оглашенная, орет при любых обстоятельствах – и на работе, и дома. Странная эта Петухова. С раннего детства увлекается разной ерундой, зачитывается книжками по фэн-шуй, гадает на кофейной гуще, картах, по руке, глазам и другим частям тела, как приличным, так и неприличным. В общем, девушка продвинутая, без комплексов. Нынче комплексами зовут стыд и совесть, и они незаметно вышли из человеческого обихода – не модно, не престижно, отстой, одним словом. В доме Алены вечно кто-нибудь толчется. Зайди к ней в любое время суток и обязательно наткнешься на очередное чудо. Или чудовище. Кому как нравится. Дом до отказа забит странными существами. В спальне окопались какие-то художники с разноцветными прическами, на кухне прочно поселились дамы из поэтического сообщества, зачастую немытые и нечесаные. Сама Алена слывет абсолютной чистоплюйкой, ходит в баню, бассейн, занимается спортом, успешно продвигается по карьерной лестнице, неплохо зарабатывает, но в то же время обожает окружать себя сомнительными личностями. Видимо, пребывать в одиночестве Петуховой скучно. В ее доме всегда можно встретить кого-нибудь из знакомых и наговориться досыта. Так получилось в этой жизни, что Алена и ее квартира существуют для того, чтобы нагрянуть туда внезапно и вволю посплетничать. В данный момент звонок Петуховой означал одно – у нее уже кто-то побывал в гостях. Человек, явно присутствовавший при вчерашнем скандале. Наверное, Надька Семенова, чтоб ей пусто было.

– Приходи, погадаем, – предложила Алена.

Продвинутая Петухова окончательно свихнулась на ворожбе. Летом она прочитала какую-то модную книжку о хиромантии и тяжело заболела новым увлечением. Обычно Анна вежливо отклоняла назойливые предложения погадать, но Алене все неймется.

– По руке, что ли? – наивно предположила Анна.

– Нет, на свечках, знаешь, как здорово, прямо как в кино, сидишь у зеркала и смотришь на своего родного жениха, – проворковала Алена.

– Аленкин, брось ты эту муть, лучше скажи, с кем Новый год встречаешь? – ловко увильнула от уговоров Анна.

Она знала, что приглашение: «приходи, погадаем» – продиктовано женским любопытством, Алена мечтает выведать подробности скандала, но Мельниковой не хотелось обсуждать перипетии вчерашнего события с кем-либо, тем более с Петуховой. В любом случае получится коктейль из слез и утешений. Из Анны потекут рекой слезы, из Алены лавиной польются утешения. И на Питер хлынет сплошной водопад, не приведи бог, и без того за окном что-то капает. А ведь на календаре уже тридцать первое декабря, и ни мороза, ни снега, и на душе грустно.

– Ой, вечером будет большая компания, ко мне придут все-все-все, и ты приходи, ты же теперь одна-одинешенька на всем белом свете, ведь с Володькой-то поссорилась, – перешла на другую волну Алена, поняла, видимо, что выведать подробности не удастся. – Слушай, Анька, лучше приходи сейчас, пока никого нет, погадаем, поколдуем, хватит тебе кукситься. Всех женихов вызовем заранее, чтобы они не успели попрятаться на Рождество. Зато мы с тобой в девушках не останемся.

– Ален, тебе это не грозит, ты не останешься девушкой, не бойся. А гадают на женихов обычно на святки, в крещенские морозы, так до святок еще далеко, и крещенских морозов нам не видать, а мне лично не до колдовства, надо к Новому году готовиться, – сказала, как отрезала Анна, подавляя желание нахамить подруге.

– Если передумаешь, приходи, – крикнула Алена и выпала из общения, не прощаясь. Вещая гадалка звучно булькнула в забвение вместе с истошными воплями.

Анна прикорнула на диване, укутавшись пледом. Вот и закончился декабрь. Сегодня уже Новый год. А зима еще не началась. Что-то припозднилась она в этом году, наверное, загуляла где-то, а может, потеряла дорогу и заблудилась в пути. Осень прочно поселилась в городе и явно не собиралась сдавать без боя захваченные позиции. И серый асфальт нестерпимо наскучил, всем хотелось свежести и белизны. Граждане вдруг возжаждали очищения. Ведь уже Новый год, а там и Рождество не за горами. Целых две недели можно спокойно не работать, правительство объявило народу о каникулах, в связи с этим безделье получило законные права. Холодильник забит продуктами, в гардеробной новые наряды. Они висят на вешалках и ждут своего часа. А снег так и не выпал. Нынче в северном Петербурге словно в знойном Душанбе. Все признаки потепления климата налицо. Еще одна неделя аномальной погоды – и на всей планете растают льды, исчезнут полюса. А первого января вообще обещали плюс два по Цельсию. Сани, тройки, скрипучий снег и лыжи безвозвратно растаяли в дымке воображения. Анна Мельникова приоткрыла штору и выглянула в окно. На улице все, как обычно, за прошедшие сутки не произошло никаких изменений. Снаружи серо, скучно, сыро. Анна сморщила нос и вытянула губы трубочкой. Унылая пора. И вечная тоска. Раздался резкий звонок. Анна сняла трубку.

– Привет, дорогуша, как поживаешь? – пропел дивный голос самой лучшей подруги на свете.

«Сплетница длинноязыкая, – подумала Анна, внутренне раздражаясь, – отрезать бы этот язык и собакам выбросить!»

«Дивную подругу» звали Надеждой. Красивая молодая женщина, длинноногая, стройная. Весьма успешная особа. Она повсюду успевала – и карьеру строила, и в семье у нее был полный порядок, и связи надежные имелись. Ловкая женщина сумела устроиться в жизни, как мало кто устраивается. Недаром подругу Надеждой звали, точнее, Надеждой Павловной. Семенова указывала на четкие границы между собой и обществом, она неукоснительно требовала, чтобы окружающие прибавляли к ее имени еще и отчество. Отчасти это звучало смешно, ведь Надьке всего тридцать лет, но она боялась утратить социальный статус. Друзья и знакомые привыкли к причудам красивой женщины и беспрекословно выполняли требования Надежды Павловны, но за глаза называют Надькой.

– Никак я не живу, жду зиму, ведь скоро Рождество, – сказала Анна.

Она уже упрекала себя за малодушие. Вместо ритуального жертвоприношения в виде отрезания длинного языка лучшей подруги пришлось мило болтать с ней, изображая жуткую заинтересованность. Настоящий конформизм. В чистом виде. Без примеси. А «Рождество» уже с языка не сходит, и все благодаря Алениной заботе. Это слово повисло в сознании, как елочная игрушка на елке.

– А ты не жди, и зима придет когда-нибудь, – засмеялась подруга.

– Когда-нибудь придет, – покорно согласилась Анна.

– Как ты Новый год встречаешь, с кем, где, в какой-нибудь светской компании?

Надежда откровенно издевалась над подругой, слегка прикрывая приторными словами жесткую иронию.

– В ванной, с бокалом шампанского в руке, буду лежать в морской пене и воображать себя Клеопатрой, – отшутилась Анна.

– Смотри, не утони, – обеспокоилась приятельница.

– Надь, ты сама не утони в шампанском, в прошлом году от тебя еще полгода Новым годом отдавало, за версту несло, – сказала Анна и задернула штору.

И в комнате наступил полумрак. Белый ковер матовым квадратом светился в дальнем углу комнаты. Анна щелкнула выключателем, в комнате засиял яркий свет, будто наверху вспыхнул огромный факел. Девушка прищурилась, привыкая к освещению. «Наверное, это Надька рассказала Алене про нашу ссору с Владимиром. Ну и пусть, пусть все знают, что я осталась одна, без жениха», – подумала Анна, с ненавистью глядя на трубку, словно вместо мембраны перед ней торчало любопытное лицо собеседницы.

– Анька, ты такая колючая стала, прямо натуральный кактус, а не девушка на выданье, – заметила Надежда.

Семенова не обиделась, наоборот, до краев наполнилась состраданием по ту сторону телефонного провода, сейчас примется предлагать помощь. За годы общения Анна досконально изучила нрав своей подруги, Надежду хлебом не корми, лишь дай возможность кого-нибудь облагодетельствовать. Сначала жестоко обидит, через минуту щедро одарит. И наоборот. Такой уж у Надежды характер. Противоречивый.

– Надя, ты лучше занималась бы своими делами, а со своими я и сама разберусь как-нибудь. Мне чужая забота не требуется, – сказала Анна, нарочно придавая резкость своим словам.

Она хотела остаться одна, желая вдоволь насладиться нахлынувшим одиночеством. Но Надежда не сдавалась. Лучшая подруга не могла оставить человека в беде.

– Нельзя встречать Новый год в одиночестве, нельзя, надо идти в люди, в народ, на публику. Вот что ты будешь делать в своей ванне, одинокая, голая и пьяная? – смеялась Надежда, не оставляя попыток спасти подругу от мировой скорби.

– А почему пьяная? Голая – да, одинокая – не спорю, а третий пункт полностью отменяется. Бокал шампанского еще никому не повредил и никого не утопил, тем более в ванне. Я не успею купить путевку, уже поздно, ты же знаешь, Надя, мы собирались встречать Новый год с Володей вдвоем, – сказала Анна.

На девичьих ресницах невольно повисли капельки росы. Но Анна загнала слезы обратно, будто кран закрутила. Ей не хотелось плакать, разговаривать, спорить с подругой, а вдруг Надежда искренне предлагает помощь? Анна присела на край стола и посмотрела на свои скрещенные ноги, длинные и красивые. Крест-накрест. Крест на прошлом. Изящная конструкция. Жаль, нет благодарной публики поблизости, никакой, ни одного зрителя, и самого желанного тоже нет. Анна перевела взгляд в угол. Белый ковер, столик, кресло, кровать. Привычная обстановка. Ничего экстремального. Никуда не хочется идти из дома. Почему все люди в Новый год сходят с ума?

– И где этот твой Володя, куда он подевался? Анька, я знаю, ты сейчас сидишь и волком воешь на луну.

Слова Надежды бередили душу, терзали израненное сердце. А свежая рана и без того нещадно кровоточила.

– Я не могу выть волком, разве что – волчицей, а луны еще нет, она позже появится, и откуда ты знаешь, что я вою? – с трудом выдавила из себя Анна, сейчас она ненавидела всех подруг на свете. Всех без исключения. И Надежду, и Алену, и остальных по списку.

– Я догадалась по твоим глазам, – сказала Надежда и громко засмеялась.

– Ты не можешь видеть мои глаза, они далеко от тебя, – улыбнулась Анна.

Она улыбнулась сквозь слезы, а Надежда воистину ощущала себя благодетельницей, ясновидящей, Кассандрой и верила в свои пророческие способности. Анна осторожно сняла мизинцем слезинку с ресницы.

– Чувствую тебя на расстоянии. Короче, Анька, давай-ка заканчивай хандру и приезжай к нам. Ты же одинокая. Все наши будут тебе рады, они же любят тебя, дурочку, жалеют. После двенадцати договорились собраться у нас. И Воронины придут, и все остальные. А мы посидим, попоем, потанцуем, покуролесим, – и Надежда охотно принялась перечислять все прелести новогоднего застолья.

Анна брезгливо поморщилась. Как раз все вышеперечисленные радости беспокоили ее живое воображение.

– Приеду-приеду, может быть, – сказала она, пытаясь закончить беседу с подругой.

Анна не собиралась выходить из дома. Ей нужно было прийти в себя от любовной встряски, хотя бы чуть-чуть, самую малость.

– Ждем-с, ваше величество, королева ты наша, Анна Великая, – подобострастно изрекла Надя и исчезла из эфира.

Анна швырнула мобильник на диван. Хотела всплакнуть, но передумала. Посмотрела на себя в зеркало, широко улыбнулась, оскаливая зубы, шутливо клацнула, пугая собственное отражение, и вновь нахмурилась. «Неудачник, проклятый неудачник! С ним всю жизнь промаешься, придется экономить на всем, на спичках, на колготках, чтобы достойно выглядеть на людях. Зануда и проповедник!» – пробормотала девушка и вгляделась в зеркало. Там что-то забрезжило, какая-то смутная тень, она мелькнула и пропала где-то в глубине. Анна осторожно коснулась пальцем прохладной поверхности. Зеркало безмятежно отобразило вытянувшееся лицо Анны. «Чушь какая-то, бред, сплошные видения, это мне привет прислали из потустороннего мира, намекать на предстоящие Аленкины гадания», – вслух сказала Мельникова и сердито отвернулась. Ее взгляд тут же уткнулся в другое зеркало, оно было вмонтировано в дверцу шкафа. И вновь смутный силуэт забрезжил в отдалении. Это был он. Жених Анны. Тот самый неудачник, зануда и проповедник. Это с ним можно было всю жизнь маяться и экономить на спичках. Вчера вечером Анна с ним рассталась, навеки, навсегда, до самой смерти. И совершенно не понятно, что делал этот неудачник в предновогодний день в двух зеркалах Анны. Что он в них забыл? То ли его отражение осталось в памяти зеркал, то ли новогодние страшилки выскакивали из-под ковра, то ли чудеса в решете мерещились на каждом шагу. «Если поставить две свечи у зеркала, зажечь их, положить серебряное кольцо в миску с водой и прошептать заветные слова, тогда можно увидеть своего суженого и желанного». «Чудеса легко можно объяснить, во-первых, мне Аленка рассказывала о колдовстве и ворожбе, все уши прожужжала, во-вторых, Надька к настоящей гадалке ходила, узнавала насчет мужа, приворожили его или нет. Надоела со своими байками. Три дня пришлось слушать про Надькины походы к гадалке. От этих глупых разговоров мне грезится мой бывший жених. Глаза бы мои его не видели, уши не слышали. Сгинул бы он навеки!»

– Не хочу спать с занудой и жадиной всю жизнь в одной постели! – вслух произнесла Анна и прошла в столовую.

Праздничный стол пламенно пылал оранжевыми солнцами мандаринов, апельсинов, бутербродами с красной икрой, выложенной на масло яркими шариками. Коробки с конфетами и пирожными лежали на столе и стульях. Повсюду громоздились бутылки с шампанским, будто Анна приготовилась к визиту дюжины гостей. Но она никого не ждала. Бегло осмотрела кухню, прищурилась, презрительно поджала губы и порывистым движением выдернула телефонный штепсель из розетки, после этого отключила сотовый, небрежно швырнув трубку в угол. Отпила глоток шампанского из высокого бокала. Причмокнула, вкусно. Дамский напиток. Анна все думала о смутной тени, промелькнувшей в глубине зеркала, сначала – одного, затем – второго. Что это было – наваждение? Разумеется, наваждение. Анна тряхнула головой, будто пыталась вытрясти дурные мысли, все, что были, до единой. Анна Константиновна Мельникова слыла образованной девушкой, она не верила в гороскопические предсказания, отрицала восточные верования в звездное предназначение человека и вообще все, что относилось к нематериальному миру, считала вселенской глупостью. Анна с юности зачислила себя в штат грубых материалисток. Любила добротную и стильную одежду, классическую музыку и театр. Обожала изысканную кухню. Разбиралась в тонкостях человеческой психологии. Была успешной в карьере. И категорически не хотела замуж. То есть, абстрактно размышляя, она допускала саму возможность брака. Но при этом совершала все мыслимые и немыслимые поступки, имеющие одну цель – навсегда отвадить жениха от дома. И когда дело доходило до ЗАГСа, она давала решительный отворот-поворот очередному претенденту. Во-первых, неизвестно, на что претендовал кавалер – на руку и сердце Анны, на ее свободу, либо – на жилплощадь, автомобиль и высокий оклад невесты. Все материальное подвергалось пытливому анализу со стороны многочисленных подруг.

– Анька, наверное, он хочет прописаться, он же не питерский, – пророчески изрекали подруги, обсуждая достоинства очередного поклонника Мельниковой.

– Не прописаться, а зарегистрироваться, и, вообще, зачем ему регистрация, если у него есть своя квартира в Москве? – поправляла Анна, она злилась, негодовала, в момент аналитического обсуждения ей хотелось немедленно обрубить связь. Намертво. Любую. Дружескую или мобильную – в данный момент никакого значения не имело. Но ведь жених Анны должен был влиться в круг знакомых, стать своим среди чужих. Вот и приходилось проводить испытания.

– Да он хочет зацепиться за Питер, что это тебя на московских потянуло, мало у нас своих женихов, что ли? – советовали наперебой неутомимые наперсницы.

– Мало, – сообщала Анна, – так мало, что на меня не хватило. Вы же всех расхватали.

– Ну и ладно, ну и прописывай, он потом тебя подушкой придушит или в ванне утопит, чтобы квартирой завладеть, она же ему по наследству достанется после твоей смерти.

После таких разговоров Анна еще долго ворочалась в своей кровати. Она живо представляла, как будущий муж душит ее подушкой, чтобы заполучить желанную квартиру. И Анна никак не могла избавиться от навязчивого видения. А молодой человек, только что получивший доступ в святая святых, в постель и душу невесты, и в связи с этим немного очумевший от навалившегося счастья, немедленно получал отбой. И еще долго незадавшийся жених недоумевал, по какой же причине его отвадили от дома и к тому же рекомендовали навсегда забыть номер телефона. И не было в этой истории правых и виноватых, каждый поступал, как ему хотелось. Так и пребывала Анна Константиновна Мельникова в звании невесты уже который год, а их прошло не так мало. Анна понимала – надо срочно выходить замуж. Выйти, сходить, сбегать, как в командировку слетать, к примеру, в какой-нибудь Челябинск. На сутки. Но срочно не получалось, не выходило как-то. Но однажды случилось невероятное.

В начале ноября Анна зашла выпить чашку кофе в небольшой ресторанчик. Все столы были заняты. И вдруг молодой человек поспешно вскочил и предложил ей стул. Анна смутилась. В стремительном двадцать первом веке мужчины уже не уступают места, никому, даже бабушкам. Она присела на краешек, будто опасалась, что парень передумает, но он не передумал, сходил к администратору, и официант быстренько принес еще один стул, поставил рядом с ней. Так они и познакомились. Ничего гороскопического и астрального в этом знакомстве не таилось. Ресторанчик-то маленький, а посетителей пруд пруди. На улице слякоть и морось. Все жаждут горячего кофе, чтобы согреться.

– У вас, наверное, красивое имя, – сказал вежливый мужчина, искоса поглядывая на Анну.

– Д-да, кажется, – неохотно откликнулась она.

Анне не хотелось растрачивать драгоценное время на новое знакомство. Она только что избавилась от очередного жениха. Столичный кавалер не прошел испытания, по этой причине был отклонен. Пребывая в недоумении, все телефоны оборвал, желая добиться правды. Но Анна оставалась непреклонной. Она молчала, как партизан. Не скажешь же человеку правду про подушку, которой он способен задушить собственную жену, ведь окружающие сочтут Анну за сумасшедшую. И замужество вновь отошло на второй план быстротекущей жизни.

Мельникова поджала губы, отвела взгляд, прикрыла юбкой колени. Она боялась мужчин. Они не способны взять барьер, созданный умом и опытом ее многочисленных подруг.

– А меня зовут Владимир, – сказал молодой человек и добавил: – Можно просто – Володя.

– Анна, – буркнула она и покраснела.

Очередной приступ малодушия. Можно было промолчать. Невежливо, наверное. А, ладно. Ответила и ответила, не молчать же в конце концов, показная вежливость, не более. Приятный парень, но чрезмерно назойливый. И вдруг все остановилось, будто в замедленном кадре, а затем стремительно завертелось, закрутилось, понеслось вихрем. Они разговорились, и Анна забыла, что спешит на работу, у нее дела, командировка в Челябинск, и вообще, она забыла даже о том, что всем девушкам когда-то нужно выходить замуж. Анна забыла обо всем. Даже о грядущих тридцати. Она словно память утратила. Новый знакомый смотрел на нее завороженно, а Анна все говорила и говорила. Кругом сновали посетители, официанты, кто-то громко смеялся. Нечаянно выскочили слова из подсознания и завертелись в пространстве: «Жених на Рождество, жених на Рождество!» Аленины предсказания внезапно проснулись, предрекая славное будущее. Оглушительный голос подруги навязчиво преследовал Анну.

– Скоро Рождество, уже середина ноября, а декабрь быстро пройдет, – сказала Анна, пламенея от стыда, ей почему-то показалось, будто Владимир догадался о ее смутных желаниях, – а снег так и не выпал. Какое же Рождество без снега?

Анна будто оправдывалась. А пронзительный голос Алены Петуховой будто повис в воздухе.

– Никакого, – согласился Володя, – но сначала нам с вами Новый год нужно встретить, а уже потом – Рождество. А какое же Рождество без снега? А знаешь что, мы с тобой придумаем снег. Нарисуем. Сфотографируем. Согласна? – он вдруг перешел на «ты».

– Согласна, – сказала Анна. Ей стало легко и радостно, как в детстве. Захотелось елки, праздника, подарков и сказочных чудес. Ведь новый знакомый пытался продлить приятный вечер, ему хотелось растянуть чудо до Нового года. И заботливые подруги временно перешли в разряд забытого прошлого. Ритуальный анализ утратил значение. Анна увлеклась очередным знакомством, как игрушкой, приятной, праздничной, рождественской. Владимир красиво ухаживал, немного старомодно, немного интеллигентно, немного навязчиво, но Анне все нравилось в нем, абсолютно все, даже его чрезмерная заботливость и нежность.

– Папочка Вова, ты слишком строг ко мне, – сказала Анна, когда Владимир упрекнул ее за то, что она выбежала на улицу без шапки.

– Простудишься же, – заметил Володя просто и незатейливо.

Анна смутилась. Все у него выходит легко и непринужденно. Сказал, увидел, полюбил. И не придраться к нему. И сам питерский, и прописка ему не нужна. Живет вдвоем с мамой. Работает в крупном банке служащим. Оклад не великий, но и не маленький. Двадцать пять тысяч, не разбежишься, но и с голоду не умрешь. На «Ленту» и на «Пятерочку» этих средств хватит. А вот на шикарную жизнь скромного оклада явно недостаточно. Вообще-то Анне не нужна была шикарная жизнь, она и не знала, что это такое и для чего. Но кругом все хотели жить только «в шоколаде», и никак иначе. И Анна заразилась общим настроением. Впала в массовый психоз. А Владимир не мог обеспечить шоколадную жизнь, и в связи с этим обстоятельством Анна предавалась сомнениям. Она часами вертелась перед зеркалом, что-то невнятно бормотала, пристально разглядывая свое отражение. «Разве Владимир может купить мне норковую шубку за три тысячи баксов? Нет, не может. Подарит мне тощий букет цветов. Или маникюрный набор. А мне так нужна шуба. И сапоги. Не могу я больше в старых ходить! А сама покупать не буду, тогда зачем мне жених? Он же мужчина. Пусть дарит подарки, ведь скоро Рождество!» В этих невнятных звуках открывалась женская суть Анны, зато подчистую пропадали два высших образования, исчезали из хорошенькой головки все прочитанные книги, просмотренные спектакли, фильмы и многое другое, все то, что называется внутренним миром человека. Но Анна не замечала изменений. Она не жила, не работала, а непереносимо страдала от жизненного несовершенства. И вся жизнь для Анны незамедлительно превратилась в несуразицу. Такое часто случается с людьми. Это бывает в том случае, когда желания не совпадают с возможностями. Сапоги стоимостью в тысячу евро затмили все блага мира. Анна страстно хотела получить в подарок от жениха сапожки с золотой строчкой. И чтобы каблук под пятнадцать сантиметров, ведь именно такой удобен для ходьбы. Подобное чудо она видела на длинных ногах Надежды Семеновой. С той минуты Анна заболела. По-настоящему. У нее началась мания. Но Владимир даже ухом не повел. Он будто не видел мучений своей подруги, не замечая ловких ухищрений, вел себя абсолютно индифферентно. Анна провела жениха по всем показам мод, дефиле, выставкам одежды. Познакомила его с хозяйками всех модных домов Питера. Те потрясали эксклюзивными моделями перед носом жениха и усиленно намекали на приближение праздничных дней, дескать, настала пора примерить невесте новую одежду, примерить и уйти из модного дома в обновках в ожидании будущих перемен. Но жениху было невдомек, хоть бы что, никакого резонанса. И тогда Анна решила показать характер. Топнуть ножкой. Прикрикнуть. Погрозить пальчиком. Но и тогда Владимир не обратил внимания на буйный норов любимой. И вот, наконец, Анне понадобились подруги, точнее, не они, а их ценные советы и консультации. Ведь все они имели богатый жизненный опыт. Подруги налетели шумным роем, они так долго ждали благословенной минуты. И она настала. Брачные консультации происходили во время предпраздничных вечеринок. Подруги Анны осматривали Владимира при знакомстве, будто собирались приобретать его в собственность, словно он являлся породистой лошадью. Но жениха трудно было смутить, Володя легко сходился с людьми. Все обсуждения трудной ситуации проходили исключительно на кухнях. Анна молчала, она ждала вердикта подруг.

– Ты хоть любишь его? – спросила Анну одна из приятельниц.

– Кажется, да, – опустила глаза Анна.

Она и впрямь полюбила Владимира. Новый жених не был похож на остальных мужчин. Что-то надежное пряталось за его ироничной улыбкой. Хотелось спрятаться за него, укрыться как броней от житейских непогод. Но Анна скрывала свои чувства от Владимира, пока она доверила сокровенную тайну только подругам. Опытные женщины размышляли недолго. Они собрались на совет. Общим голосованием на кухне вынесли вердикт. Жених Анне не подходит, простоват, сер и чудаковат. С таким пропадешь! Ритуальный анализ завершился в предпоследний день старого года. Жениха безжалостно забраковали.

– С таким пропадешь, Анька, нынче все так сложно, дорого, неустойчиво, доллар падает, – сказала Надя.

– Пропадешь-пропадешь, Аня, доллар-то падает, – хором подтвердили остальные.

«Остальных» было пятеро, их мужья благополучно праздновали в гостиной. Анна в течение двух недель выводила жениха в «люди», чтобы получить оценку. Оценка вышла неудовлетворительной. Жених провалил тест на прочность и качество.

– Вам не угодишь, – прошипела Анна, пародируя известный текст из надоевшей до чертиков рекламы.

– А ты сама подумай, как ты с ним жить будешь? – галдели подруги, потрясая тлеющими сигаретами.

– Нормально, нормально буду жить, – нерешительно сказала Анна.

– Где там «нормально», скажешь тоже, – замахали руками советчицы.

По всей кухне посыпался пепел. Словно спящий вулкан проснулся. Анна съежилась.

– Нормально живут только банкиры и их жены, а мы не живем, мы лямку тянем, да все дотянуть не можем, и ты туда же лезешь, – волновались неудовлетворенные женщины.

– Никуда я не лезу, а вам-то что неймется? Вы-то устроены, все замужем, и мне тоже надо определяться в жизни, – пробормотала Анна.

– Не спеши хомут надевать на шею, всегда успеешь, – крикнула самая горластая, Татьяна Воронина.

– Тань, а тебе-то чем плохо живется, ведь Миша тебя любит, – сказала Анна, робко выглядывая из угла.

Она даже шею вытянула, чтобы заглянуть в глаза разгневанной женщине.

– Да мне мой муж даже сапоги купить не может, жадничает, экономит, скупердяй, выжига. Посмотри, Анька, в чем я хожу, стыд и позор! – прошипела разгневанная Воронина.

Татьяна подняла ногу и сунула под нос Анне носок красивого, но сильно поношенного сапожка. Лакированный носок, черная прошивка, лайкра, отличные сапоги, триста баксов стоили на сэйле. Разумеется, промокают в дождь, зато в сухую погоду лучше не придумаешь. Анна мысленно отметила все достоинства и недостатки повседневной обуви подруги.

– Тань, хорошие сапоги, не расстраивайся ты так, – сказала Анна.

И замужество вновь отодвинулось на задний план. Неужели брак по любви может расстроиться из-за покупки башмаков? Что-то не верится. Анна не допускала мысли о разрыве с Владимиром. Самые модные сапоги не могут стать помехой счастью. Ведь счастье – вещь материальная. Его можно потрогать, даже понюхать. У любого счастья – собственный аромат.

– Девчонки, бросьте вы, не кричите, – успокоила всех Надя, – нашли из-за чего волноваться перед Новым годом.

– Сама-то в шикарных сапожках ходишь, небось каждую неделю обувь меняешь, – набросилась на нее Татьяна.

– И не каждую, – обиделась Надежда, – а раз в месяц. Покупаю на распродажах.

– Твои даже на распродаже стоят тысячу евриков, на показе они вмиг за три тысячи ушли, – сказала Татьяна.

– А что мне делать? – окончательно расстроилась Надежда. – Ходить в сапогах за триста баксов, как ты?

– Да-да-да! – зашипели остальные, страстно и хором.

А Анна снова поежилась. За горизонтом жизни забрезжили грядущие тридцать лет и вновь обретенная свобода. Запах счастья улетел в форточку вместе с сигаретным дымом.

– Ну уж нет, ни за что, все продам, в долги залезу, но всегда буду ходить в роскошной обуви, и вообще, девчонки, хватит ссориться, лучше пойдемте к мужчинам, они уже соскучились без нас, – сказала Надежда Павловна, увлекая подруг в гостиную.

А там царил полный трам-тарарам. Раскрасневшиеся мужчины галдели еще громче дам, они о чем-то спорили, размахивали руками, дергали плечами, напрягали мышцы. Казалось, еще одна капля спиртного – и начнется бой. Стенка на стенку.

– Хватит-хватит спорить, «Челси» – чемпион, кто бы возражал, – миролюбивым тоном произнесла Татьяна.

Она положила руки на плечи мужа, легко приподняла его мощное тело и вновь усадила на стул. Михаил покорно притих под ее рукой и шумно засопел. Мужчины вопросительно уставились на супругов. Полная абстракция. Постмодернизм в чистом виде. Женщина оказалась крепче водки.

– Мужчины, предложите дамам выпить, – попросила Надежда, выставляя напоказ сияющие носки сапог.

Семенова демонстрировала успешность в узком кругу близких друзей, дескать, знай наших! Мужчин даже передернуло от вида столь яркого экспоната, так дернуло, будто всех подключили к электрическому току. Видимо, в домашних кругах обувная тема являлась актуальной и горячо обсуждаемой в последние дни перед Новым годом. Женщины жаждали новогоднего карт-бланша, чтоб каждой да по сюрпризу. Анна уставилась на сапоги. И что в них такого сакрального, почему именно эта проблема встала перед многими семьями? Сапожки сидели на зависть красиво, они облипали тонкую ножку Надежды. Удивительные сапоги. Божественные. У Анны заныло сердце. Ядовитые слезы застили глаза. Она с трудом отвела взгляд от притягательного зрелища, про себя отметив, что и мужчины не в силах отвлечься на другой предмет, к примеру, на стол с желанной выпивкой. За них это сделали жены, будто по команде заботливые супруги положили ладони на затылки мужьям и повернули их головы в противоположную сторону. Словно стрелки часов перевели. И тут же загремели рюмки, бокалы, фужеры, полились вино, коньяк, виски, минеральная вода.

– Выпьем за наступающий Новый год, сегодня уже тридцатое, – провозгласила Надежда Павловна.

Семенова всегда принимала на себя руководство действием, любым, самым незначительным, лишь бы была возможность отдавать команды. Настоящий генерал, а не женщина. Из мирной жизни устраивала боевой фронт.

– Миша, не пей много, – прошептала Татьяна, поворачивая локоть мужа в направлении, противоположном от рюмки.

Анна молча наблюдала за присутствующими, Владимир сидел рядом, поигрывая за спиной ее локоном. Анна чувствовала прикосновение его рук на своих волосах, но не обрывала ласки. Она напряженно думала. Михаил укрывался от строгого внимания супруги, пытаясь придвинуть рюмку поближе. Надежда озирала застолье прицельным прищуром. Надин муж, Александр, храбро попивал виски обильными глотками, открыто, не таясь от жены. Надежда сама управляла автомобилем в праздничные дни.

– Миша, купи мне такие же сапоги, как у Нади! – приказным тоном вдруг произнесла Татьяна.

Она первой из женщин выпустила на свободу роковые слова. Сказала и испугалась, видимо, слова вылетели сами по себе, как птицы. Она собиралась произнести что-то другое, но на языке повисло именно это, что-то неудобное и неправильное, не совсем понятное и случайное. И все в один миг полетело кувырком. Планета сошла с оси.

– Ты что, с ума сошла, а как же кредит? – вскрикнул Михаил, поперхнувшись водкой, он даже рюмку отставил подальше от себя. Добровольно, без принуждения и понукания отставил, видимо, слова супруги вывели его из привычного состояния.

– Ты носишься со своим кредитом, все одно и то же твердишь, что же мне теперь, босиком ходить из-за этого злосчастного кредита? – крикнула Татьяна и громко зарыдала.

Все это недовольная жена Михаила произнесла неожиданно для всех, и для себя в том числе. Публике стало не по себе. Лица присутствующих вытянулись, все знали, что у Ворониных ипотека. Теперь покупки в семье откладывались на неопределенное время. Жизнь превратилась в тягучую резину: «Вот кредит кончится, тогда посмотрим, вот ипотеку выплатим, тогда заживем». Долг медленно вытягивал силы и соки, хотелось жить сегодня и сейчас, а не завтра и не когда-нибудь. Татьяна, захлебываясь рыданиями, вышла из комнаты. Михаил посмотрел на отставленную рюмку, посомневался, поколебался, вдруг решительно встал из-за стола и вышел следом за женой.

– Они деньги в твоем банке хранят, Володя, в ячейках, – сказала Надежда.

– Зачем? – спросил Владимир. – Можно же проценты получать. Есть специальные вклады.

Надежда посмотрела на Володю, как на дурачка. «Дурачок ты и есть, самый настоящий, а еще в женихи к Аньке набиваешься», – читалось в ее взгляде.

– Миша по мелочи собирает деньги и раскладывает их по ячейкам, чтобы Татьяна не выманила на сапоги или шубу. А когда наступает срок выплаты, Миша забирает деньги и рассчитывается по кредиту. А процентный вклад требует цельной суммы, и трогать его нельзя раньше времени, иначе процентов не начислят, – медленно, разделяя слова на слоги, сказала Надежда.

А Анна тяжело вздохнула. Надежда Семенова обрисовала будущее супружество мрачными красками. Муж будет прятать деньги от жены в банковских ячейках. Частями. Крохами. А ключи от ячеек в землю зароет. Крот земляной. Экономист. Конторщик. Жадина.

– Миша мог бы купить жене сапоги, – сказала Анна и покраснела.

Слова вылетели против воли. Сами по себе. Без спроса. Вечер сплошных неожиданностей. Анна не планировала поддерживать беседу о семейных тяготах четы Ворониных.

– Даже Леня Голубков купил жене сапоги, – не к месту и не ко времени пошутил Володя.

И все невесело рассмеялись, припомнив популярный народный лохотрон с тремя большими буквами «М».

– А ты-ты-ты лучше помолчал бы, – вспылила Анна, – ты тоже не купишь своей жене сапоги. Ты ведь – не Леня Голубков.

– Нет, я – не Леня Голубков, я – Владимир Андреевич Морозов, – с готовностью согласился Володя, – во-первых, у меня пока нет жены, а во-вторых, нечего женщин баловать дорогими подарками. «Во всех ты, душенька, нарядах хороша!»

И славная цитата пришлась к месту. Присутствующие мужчины поддержали Владимира дружным смехом, даже хлопнули в ладоши, впрочем, не дружно хлопнули, они всей душой сострадали семье Ворониных. Выплаты по кредиту важнее бессмысленных подарков.

– Тогда нечего вообще жениться! – закричала Анна. – Если нет денег.

Она испуганно уставилась на Владимира круглыми от страха глазами. Вожделенные сапожки настолько завладели ее сознанием, что она уже не отвечала за свои слова.

– В этом есть своя правда, – усмехнулся Владимир, – если нет денег, нечего жениться. А я пока и не собираюсь!

– Как это? – удивилась обманутая невеста.

Последний месяц Анна активно обсуждала с подругами достоинства и недостатки своего жениха. Много часов ушло на обсуждение важной проблемы и просмотр важных сериалов: и про бойкую прокуроршу, и про простодушную няню. Многие салоны красоты недосчитались значительной выручки. Сауны и спортивные залы опустели. Зато мобильная связь получала баснословные барыши. Женщины перемывали косточки будущему мужу Анны. Тестировали его. Проверяли качество. А он, оказывается, и не собирался жениться. У него, видите ли, денег нет на содержание жены.

– Н-н-а-а-дя-я, т-ты не подбро-осишь меня до метро? – вскрикнула Анна, заикаясь и захлебываясь слезами.

– Ань, да не спеши ты, посиди еще с нами, – сказал Александр Семенов, строя страшные глаза Владимиру.

Но Анна заметила эти хитрые манипуляции, стремительно выскочила из-за стола и, путаясь в чужой одежде, с трудом нашла свое пальто, а затем выбежала за дверь. Владимир жестом остановил Надежду Павловну, дескать, не ваше дело, сами управимся, неторопливо попрощался со всеми, оделся и вышел. На площадке никого не было. Снизу доносились какие-то странные звуки. Владимир склонился над перилами и посмотрел в темноту. В углу стояла Анна и громко ревела.

– Ань, дались тебе эти сапоги! – сказал Владимир, спускаясь по лестнице. – Они же не подходят для питерской погоды. Кругом сырость. Вода. Слякоть. Для нашего климата надо покупать резиновые сапоги. На «Треугольнике». Знаешь, на Обводном канале есть завод резиновых изделий. Съездим туда и купим калоши. Хочешь резиновые калоши? Они блестящие.

– Отста-а-ань, – взвыла Анна.

– Ань, выходи за меня замуж, я же тебя люблю, – сказал Владимир, бережно обнимая плачущую девушку за плечи.

В первый раз Владимир произнес заветные слова. В его голосе звучали любовь, нежность, ласка. Морозов вложил в предложение всю силу чувства. Он ждал ответа. Анна сбросила его руки с ненавистью и отвращением.

– Ни за что! Никогда! Уходи! – прошептала она, но казалось, что она кричит, вопит, стенает.

Жестокие слова разлетелись по всей лестнице, пробрались в шахту лифта и уже оттуда доносились громовыми раскатами. Они больно жалили, жгли, нестерпимым жаром проникая в душу и сердце. Владимир неловко потоптался, сунул руки в карманы пальто.

– Ты такая же, как все, тебе только деньги нужны, – сказал Морозов, приподнимая воротник пальто.

Его слова прозвучали глухо и тускло, будто в душе Владимира внезапно погасла яркая лампа.

– Нет, мне не деньги нужны, просто я хочу жить нормально, а не так, как живут Татьяна и Михаил, – вытирая слезы руками, сморкаясь и всхлипывая, призналась Анна.

Владимир вытащил из кармана носовой платок и протянул любимой. Она отрицательно замотала головой. Морозов бережно вытер девичьи слезы, заботливо утер мокрый нос Анны и сунул смятый платок в карман ее пальто.

– Я все понял, все, не надо никаких объяснений, – сказал он и ушел.

Будто его не было только что рядом. Вместо жениха остался носовой платок, сиротливо выглядывающий из кармана.

А в квартире Ворониных наступила тишина. Смущенные гости торопливо одевались и спешили покинуть гостеприимный кров. Праздничный стол остался почти нетронутым. Предновогодняя вечеринка не удалась. Тридцатое декабря плавно перешло в тридцать первое.

Анна немного погоревала после вечеринки. Затем успокоилась. Все уже было. И женихи, и встречи, и разлуки. И все прошло. Раны затянулись. «Встречу Новый год одна, в ванне, в компании с бутылкой шампанского», – подумала Мельникова. Образ Владимира безнадежно растаял в новогоднем тумане. Рождественский жених не состоялся. Алена Петухова обманула. И жених обманул. Исчез, навсегда, бесследно. Предложение Надежды Семеновой было с гневом отвергнуто. Анне не хотелось встречать Новый год с друзьями. Это же настоящая пытка. Ощущать себя одинокой в компании веселящихся людей нестерпимо мучительно и больно. Анна хотела было разобрать свои чувства на винтики и мелкие детали, чтобы понять – а была ли любовь к Владимиру? Но не стала ничего разбирать, передумала, оставила на потом. С Владимиром было спокойно и надежно, но он не понял женской души. Ведь дело было не в сапогах, а в празднике. Если бы он сам предложил подарить сапожки, Анна наверняка бы отказалась. Нет, не отказалась бы, наоборот, обрадовалась бы всем сердцем. Но Владимир не предложил. Анна нестерпимо тосковала о своем возлюбленном. Тоска поселилась в глубине души и оттуда проникала во все клеточки организма. Владимир незаметно завладел ее сердцем, и она невольно упрекала себя за то, что поддалась общему женскому психозу. В Санкт-Петербурге много модных домов, а вот состоятельных клиентов гораздо меньше. И любая сногсшибательная обновка выводит питерских женщин из нормального состояния. Завидев модную одежку на какой-нибудь красавице, дамы забывают о всякой разумности и тут же теряют человеческий облик, вмиг превращаясь в законченных стерв. То же самое произошло с Анной. Она поддалась общему настроению, заразилась, став жертвой эпидемии.

Сначала Анна произвела тщательный осмотр имеющегося парка обуви. И осталась недовольной. Зря старалась. Хотела успокоить себя и уязвленное самолюбие, но ничего не вышло. Проведенная проверка показала, что в домашнем хозяйстве явно недостает сапог. Тех самых. С золотой каймой. С лакированным носком. Из телячьей кожи. Анна нервно походила по квартире. Пусто, чисто, уютно. И одиноко. Она накрыла стол, включила все светильники, зажгла свечи, прибавила звук в телевизоре. Квартира стала напоминать орущий мегафон. Затем Анна наполнила ванну, выплеснула в воду вкусно пахнущие пенки и кондиционеры, разделась и шумно плюхнулась в пышный ком пены. На краю ванны стоял бокал шампанского. Анна пригубила и поморщилась. Никакого удовольствия. Пить в одиночку ей еще не приходилось. И тут Анна услышала шаги в коридоре. Выскочила из ванны, выглянула за дверь. Пусто. Тихо. Никого. Почудилось. Воображаемые шаги выдавали желаемое за действительное. Анна вновь нырнула в ванну с головой, вылезла, отряхнула с лица пену и залпом выпила шампанское. До дна.

– С Новым годом, с новым счастьем! – вслух произнесла она. И зажмурилась от удовольствия, сладкая жизнь, но одинокая. Она вдруг захотела жить, чувствовать и любить по-настоящему, как истинная женщина. И Анна поняла, что совершила роковую ошибку.

Надежда Павловна Семенова находилась в раздумьях. Целых три часа она провела в гардеробной, даже присесть некогда было. Госпожа Семенова истово выбирала наряд для встречи Нового года. На полу валялся огромный ворох одежды, презрительно отвергнутый красавицей. Надежда Павловна любила удивлять окружающих, обожала наряжаться, неустанно ухаживала за собой. Ей нравилось владеть собственным лицом, как чем-то привычным и послушным. Казалось, точно так же она управляет автомобилем, мужем, хозяйством, подчиненными. Так Надежда училась управлять всем миром. Впрочем, внутренние убеждения не мешали ей искренне любить людей. Она любила весь мир, поэтому ей было нетрудно любить того, кто первым попадался под руку. «Год Красной Свиньи нужно встречать в красном», – прошептала Надежда, безнадежно перебирая вешалки. Китайцы и японцы встречают разноцветных свиней в феврале месяце, но россияне, в особенности россиянки, переняв восточную традицию новогодних встреч, значительно опередили события, к ним Красная Свинья обещала нагрянуть тридцать первого декабря. И как назло, ничего красного в гардеробе, ничего, шаром покати. Все магазины давно распродали якобы эксклюзивный товар, даже залежавшийся. За три часа до Нового года никто не откроет двери и не предложит на выбор ослепительный наряд исключительно красного цвета. Надежда загодя выбрала себе бархатное платье, дорогое, с модного показа, но оно категорически не годилось. Дело портил темно-синий цвет. Красивый, глубокий, но не знаменательный. При выборе праздничного наряда красавица забыла о восточных предсказаниях. «Как встретишь Новый год, так его и проживешь! Почему я не подготовилась к празднику?» – прошептала Надежда, ругая себя на чем свет стоит. И вдруг ее осенило. Она вспомнила, что у любимой подруги Анны имеется платье кроваво-красного цвета. И еще что-то есть в шкафу незадавшейся невесты, тоже дивненько-красненькое. Надежда пулей вылетела из гардеробной и набрала номер телефона. Она уже пригласила Анну и ждала девушку в числе гостей. Пусть подруга прихватит с собой платье. Оно подойдет хозяйке дома по стилю и комплекции. И по цвету. И по гороскопу. Но противный женский голос настойчиво повторял: «Абонент находится вне зоны действия сети, абонент находится вне зоны действия сети, абонент…» Надежда слушала-слушала монотонную речь и вдруг выпрямилась, натянулась тетивой, а сбоку пристроила полный колчан острых стрел. А ведь с Анной случилась беда. Она никогда не выключает мобильник. Любая нормальная девушка, находясь в брачном периоде и здравом рассудке, никогда не отключит телефон под Новый год.

– Саш, я съезжу к Аньке, у нее почему-то телефон не отвечает, вдруг беда какая-то случилась, – крикнула Надежда мужу.

Александр Семенов с раннего утра крутился на кухне. Что-то жарил-парил-резал. Из кухни доносились приятные ароматы чего-то изысканного и неповторимого. Супруг Надежды Павловны искренне верил, что женщина на кухне является источником повышенной опасности. Женщину нельзя допускать к плите. Категорически запрещено. Жена может вымыть, почистить, потереть, отскоблить утварь, но готовить пищу должен мужчина. Лишь его аналитический ум способен соединить несочетаемые, казалось бы, ингредиенты. Надежда всячески поддерживала убеждения мужа. Ее устраивал такой порядок вещей в доме.

– Хлеба купи, а то не хватит, – донеслось из кухни.

– Ладно-ладно, куплю, – пообещала Надежда.

И тут же забыла, просьба мужа была несущественной. Не до хлеба тут, красное платье надо добыть, срочно, немедленно. Ведь Красная Свинья не за горами, на подходе. Уже через минуту красный автомобиль выезжал на дорогу. Надежда прижимала к плечу телефон, стараясь абстрагироваться от противного женского голоса. «Вне зоны действия…» А Надежда Семенова всю планету зачислила в собственную зону действия. Вместе с населением. И никто не мог выбыть из ее вотчины без уважительной причины.

А в это время Михаил Воронин угрюмо разглядывал свадебные фотографии. Когда-то в доме было счастье, огромное и безмятежное счастье. На всех снимках Татьяна выглядела радостной и сияющей. Белое платье, фата, улыбка, цветы. Куда все подевалось? Нет больше безоблачной улыбки, фата где-то затерялась, белое платье продали за бесценок какой-то студентке. Остались лишь фотографии. Счастливое мгновение, безвозвратно ушедшее. Михаил размышлял над сложной проблемой. Он хотел вернуть в семью улыбку жены, ту, прежнюю, со снимка. Платье продали, фата потерялась, но ведь улыбку-то можно возвратить. Раньше жена часто смеялась над любой шуткой, по любому поводу. Теперь она все время плачет. А почему плачет? Михаил рассматривал веселые глаза из прошлого и удивлялся. Он не знал, как вернуть утраченную радость. И вдруг его озарило. Михаил захлопнул альбом и вскочил с дивана.

– Тань, я за хлебом съезжу, вдруг нам не хватит, – крикнул Воронин, перекрывая шум льющейся воды.

В последнее время Татьяна часто запиралась в ванной и пускала воду из крана, чтобы муж не услышал ее рыданий. Ему не ответили. Еще сильнее зашумела вода, будто дождь с улицы просочился в квартиру. Михаил вышел во двор, сел в машину и повернул ключ зажигания. Он уже знал, как вернуть в дом потерянное счастье.

В эту же минуту Владимир Морозов стоял у открытой ячейки сейфа. Он находился в раздумьях. Морозов не первый год работал в банке. Пришел в «Медиабанк» прямо из института. За все эти годы не получил ни одного порицания. Считался примерным служащим, у него были самые положительные характеристики. Сегодня Владимир «пошел на дело», он решился на исключительный поступок. Ради Анны. Ради любви. Морозов хотел взять деньги из ячейки Михаила Воронина. Тайно от всех. Но что-то его остановило. Страх. Для каждой банковской ячейки существуют ключи в двух экземплярах. И ни ключом больше. Один ключ хранится в банке, второй – у клиента. Самый надежный способ хранения денежных средств, ведь наивный клиент искренне полагает, что сохранит свои сбережения даже в том случае, если банк вдруг обанкротится, разорится, превратится в труху, пыль, песок. Ведь второй ключ изготовлен в единственном экземпляре! Но все это мифы и легенды. В каждом уважающем себя заведении всегда найдутся запасные ключи от всех потайных замков. Свои тайные ключи руководство «Медиабанка» доверило на хранение Морозову. В коллективе бытовало мнение, что Владимиру можно доверить все: и душу, и собственную жену, и, если согласится, детей, и даже родную тещу. И вот это коллективное доверие Морозов вдруг решил пустить в разнос. Хищение денег из банковской ячейки сурово карается российским законодательством. Понятное дело. Если же взять деньги из ячейки Воронина, это действие не будет являться преступлением в чистом виде. Как бы и не хищение вовсе. «Все-таки шапочное, но знакомство, скажу, что просто решил одолжить у знакомых, взял определенную сумму на время, и любой суд любых присяжных меня оправдает, подчистую отмоет подмоченную репутацию, – наивно размышлял Владимир, отмыкая ячейку секретным ключом, – а после Нового года верну. Сразу же. Положу на место, как будто они всегда здесь лежали. И никто к чужим деньгам не прикасался, даже пальцем не трогал. Миша Воронин удавится, но не возьмет деньги из ячейки до будущего года. А я куплю Анне сапоги и отправлю с курьером. Пусть она живет с сапогами, но без меня. А деньги я верну, непременно верну. Одолжу у Семеновых, они состоятельные люди, потом отдам с процентами».

И Морозов облегченно вздохнул. Он никогда не использовал служебное положение, не страдал алчностью. Деньги для Морозова были средством, а не целью. Но Анна зацепила его за живое, задела самую тонкую струнку. И Владимир решил досадить девушке, надо подарить сапоги и исчезнуть, чтобы она знала, зарубила на носу, что с мужчинами не играют, это же не котята, не щенки какие-нибудь. Свои деньги у Владимира были, но немного, все, что он зарабатывал, тратил на жизнь, на себя, на друзей. Никаких привязанностей до сих пор у него не было. И вот, наконец, в его холостяцкой жизни появилась она – Анна, красивая, образованная, целеустремленная. И каким же ветром надуло разную дурь в ее хорошенькую головку, какой дикостью повеяло, когда девушка заявила, что хочет получить в подарок заветные сапожки. Владимир знал, что Воронин хранит деньги в нескольких ячейках. На всякий случай. И разные суммы. Морозов открыл ту, в которой лежали две тысячи евро. Так надежнее будет. И на сапоги хватит, и на курьера, и на цветы в придачу. А цветы Анне на десерт – подсластить горькую пилюлю разлуки. Роскошный букет, туберозы, непременно. Замок звонко щелкнул, язычок плавно отошел из гнезда, и Морозов увидел деньги. Две пачки, переплетенные бумажной тесьмой с банковскими реквизитами. Две тысячи. Так много. И так мало. Много для того, чтобы испортить жизнь. Слишком мало – чтобы ее устроить. Морозов взял деньги, обе пачки, положил в нагрудный карман и аккуратно закрыл ячейку. Вернулся в хранилище, уложил ключ в особый ящик. Монитор приветливо блеснул слепым окном, будто лукаво подмигнул, напомнив, что охрана включает видеонаблюдение после ухода Морозова. Владимир благополучно вышел из здания банка и сел в машину. Когда он вырулил со стоянки, ему показалось, что во двор банка въезжает какой-то обшарпанный автомобиль непонятной марки, а за рулем будто бы сидит Михаил Воронин собственной персоной. Владимир посмотрел на часы. Девять вечера. Тридцать первое декабря. Морозов ухмыльнулся. Михаил уже сидит за накрытым столом и пьет горькую. А его жена Татьяна истерически голосит на кухне.

Владимир ездил по центральным улицам Петербурга, выискивая модные обувные бутики и салоны. Но все магазины были давно закрыты. На стеклянных дверях криво висели вывески с надписями «закрыто», свет в помещениях был погашен.

А Надежда Павловна Семенова молнией металась возле дома Анны. Она смотрела на темные окна, прыгала и скакала у подъезда, прослушивая чужие домофоны, не понимая, куда могла подеваться подруга. Телефон отключен, родители Анны сказали, что еще утром дочь позвонила, поздравила, предупредила, что встречает Новый год с друзьями. Какими еще друзьями? Родители оскорбились, услышав этот вопрос, дескать, они никогда не следили за дочерью, не контролировали ее. Они доверяют собственному ребенку. Семенова мысленно выругалась и принялась звонить Татьяне и остальным подругам. Через полчаса телефонного консилиума решили, что с Анной случилась трагедия, не иначе. Окна в квартире темные, телефоны молчат, родители заранее поздравлены. Все сошлось. Узелок завязался. Произошла трагедия. И взбаламученные подруги немедленно выползли из праздничных домов – на конференцию, уже живую, а не телефонную. Председателем поисковой группы назначили Надежду Павловну Семенову, больше некому было доверить руководство столь сложной операцией. Ведь это она первой забила тревогу. Во двор Анны устремились машины, за автомобильными окнами просматривались озабоченные лица, встревоженные глаза, напряженные руки и встрепанные волосы. Настоящие следователи, идут по следу, чуют добычу, видимо, запахло жареным. Натуральный сериал, не придуманный.

– У кого-нибудь ключи от Анькиной квартиры есть? – спросила Татьяна, скорбно поджимая сухие губки.

Жена Михаила тоже подключилась к поискам исчезнувшей Анны. Татьяна Воронина, услышав боевой клич, забыла о собственных бедах, она вмиг оживилась, грустные глаза разгорелись огоньком любопытства. Все равно муж уехал за хлебом. Пока его нет, можно заняться более важными и интересными делами.

– Нет, даже у родителей нет ключей от квартиры, – сказала Надежда Семенова.

Она беспомощно развела руками, что совершенно не подходило ей по стилю.

– И что нам делать? – тревожились подруги.

Они говорили хором, перебивая друг друга.

– Ну прямо не зна-а-ю, – еще шире развела руки Надежда.

– А я знаю, – сказала Татьяна Воронина, – я знаю, что нам делать.

– Что-что-что делать? – набросились на нее все.

– Надо заявить в полицию, и они приедут с ключами. У Аньки же стоит сигнализация, – прощебетала Татьяна, разгоряченная собственной решимостью.

– Глупости, – процедила Надежда, – надо позвонить в МЧС. Они по лестнице заберутся и влезут в окно. Вот и вся чехарда.

– Сама глупости говоришь, Надя, ты ничего не соображаешь, у Аньки пластиковые окна. Никакое МЧС не разобьет. Эти окна, знаешь, сколько стоят! Ого-го! Вдруг в квартире никого нет. И окна, и деньги пожалеть надо. Нет, нам надо в полицию бежать. Бегом, срочно. Пусть полиция думает, что нам дальше делать. Сейчас кругом такая преступность, нашу Аньку сразу в международный розыск объявят, – заключила Татьяна.

Воронина вошла в роль следователя и уже раздавала команды. Подруги примолкли. Надежда Семенова потеряла бразды правления, власть над окружающим миром окончательно перешла к Татьяне Ворониной. И Надежда Павловна обиделась, на всех обиделась: на себя, на подруг, конкретно на Татьяну. Даже на Анну рассердилась, ведь красное платье висит в шкафу, никому не нужное, бесполезное, а легкомысленная хозяйка неизвестно где болтается. А скоро Новый год, год Свиньи. На носу уже. И Семенова медленно побрела к машине.

– Надь, ты куда? – закричали женщины.

– За хлебом, – обиженно откликнулась Надежда.

Вожделенное красное платье висело на вешалке в пустой квартире с темными окнами. И не было никакой возможности достать его оттуда. Тогда хоть хлеба купить, что ли?

– За мной, девчонки! – решительно рявкнула Татьяна Воронина.

И взбудораженные подруги, шумно лопоча, дружной стайкой полетели за ней следом.

А Константин Иванович Мельников смотрел в эту минуту в экран телевизора. И ничего там не видел. Константин Иванович о чем-то напряженно думал.

– Нина, а что еще Анечка тебе сказала? – крикнул он, перекрывая хриплым басом кухонный шум.

– Да ничего, только поздравила с наступающим Новым годом, сказала, что будет праздновать с друзьями, вернется домой к двум часам. Говорит, что очень устала, хочет отдохнуть. А утром к нам обещала прийти с подарками. А что ты спрашиваешь? Она же и с тобой разговаривала.

Нина Яковлевна неожиданно возникла в дверях, шумы стихли, и последние слова прозвучали ясно. Константин Иванович нахмурился.

– Нинуша, а давай сюрприз сделаем нашей Анечке. Встретим Новый год, посидим, выпьем немножечко, потом пойдем, погуляем, и прямиком к Анечке, с подарком. Так хочется ей приятное сделать. Она нам рада будет, – сказал Константин Иванович, отводя глаза от экрана и одновременно от пытливых глаз Нины Яковлевны.

Ему не хотелось, чтобы жена догадалась о тайных мыслях. Но она уже все знала, прочитав потаенное по насупленным бровям Константина Ивановича.

– А вдруг она задержится у друзей, припозднится, и что, мы под дверями стоять будем, как разбойники? – Нина Яковлевна укоризненно покачала головой.

– Так мы же все равно гулять пойдем, вот и зайдем, не будет Анечки – и айда обратно. Тогда до утра подождем, – проворковал нежный отец.

– Ой, старый, ты все не можешь угомониться, дочке уже скоро тридцать, а ты бы все баюкал да нянчил ее, – вздохнула Нина Яковлевна.

– А тебе тяжело до дочкиного дома дойти, – взвился Константин Иванович, – она ведь специально квартиру рядом с нами купила, чтобы в гости ходить было удобнее. Так мы же видимся раз в году. Анечке вечно некогда, она много работает. А сегодня – праздник. Можно всю ночь колобродить и никто не осудит.

– Ну ладно-ладно, уговорил, в праздник можно прогуляться, – согласилась Нина Яковлевна, – подождем дочку из гостей, вручим подарок. То-то радости будет.

– Весь год мечтала, все уши прожужжала, – прошелестел Константин Иванович. Он заметно торжествовал. Победа была на его стороне.

– А ты, давай-ка, помоги мне на кухне, – нахмурилась Нина Яковлевна, – нечего тут без дела бока пролеживать.

Верная супруга Константина Ивановича не любила проигрывать сражения.

– А и помогу, чего же не помочь-то, когда мужская помощь требуется, – Константин Иванович легко поднялся с дивана.

Насвистывая веселый мотив, молодецкой походкой Мельников направился на кухню. И враз там что-то загремело, загрохотало, разлетелось осколками.

– На счастье, – тут же донеслось из кухни.

Нина Яковлевна, всплеснув руками и изобразив на лице ужас, помчалась на место происшествия. И вновь что-то брызнуло осколками, зашумело, забабахало. Послышалась громкая обвинительная речь. И никакого оправдательного приговора, Нина Яковлевна прогнала неумеху-супруга из своих владений. Сразу все стихло, в комнате появился довольный Константин Иванович. Он лег на диван, уставился в экран телевизора и лишь изредка приподнимался, трогал пальцами шуршащий объемный пакет, стоявший неподалеку, и вновь откидывался на подушку. Ему не терпелось вручить подарок любимой дочери.

Уже двадцать минут десятого новогоднего вечера Михаил Воронин стоял перед начальником безопасности «Медиабанка». Он яростно жестикулировал, горячился, лицо его пылало от негодования.

– Да поймите же, наконец, у меня жизнь кувырком пошла из-за этих сапог, я жену теряю, семья разваливается, – запальчиво говорил Михаил, обращаясь преимущественно к портрету президента страны.

Президент скептически поглядывал на Воронина, будто ждал, чем закончится буйная тирада. Начальник безопасности, мужчина с утомленным лицом серого цвета, равнодушно смотрел за плечо Михаила. Казалось, он не слушал его. Бесстрастный охранник хотел одного – немедленно покинуть здание банка. Но Михаил Воронин был преградой на его пути. Его не обойти, не сдвинуть, не приподнять. Тяжелое препятствие, непреодолимое. В «Медиабанке» возникли форс-мажорные обстоятельства.

– По инструкции не положено, – заявил начальник безопасности и сделал шаг влево. Михаил отступил туда же. Некоторое время оба перешагивали то влево, то вправо, один уходил, второй наступал.

– Это мои деньги, и я имею право взять их из ячейки в любое время суток, – яростно проревел Михаил, наступая на упрямого начальника.

– Да поймите же, без сотрудника банка мы не можем открыть ячейку, не положено по инструкции, – лениво и надменно процедил безопасник и отступил подальше от настойчивого клиента.

– Да мне по барабану, где ошиваются ваши сотрудники, деньги нужны сейчас, сию минуту, это мои деньги, – сказал Михаил и даже отошел на некоторое расстояние от начальника безопасности, явного тугодума. – Я не уйду без денег. Не уйду. Буду сидеть здесь, я клиент банка, имею право распоряжаться собственными деньгами по своему усмотрению.

– Василий, – крикнул строгий начальник в глубину зала. – Василий, принеси ключи. И вызови дежурного специалиста. По срочной связи.

Михаил благодарно бросился на грудь бдительному охраннику. Тот неловко отстранился, Воронин едва не упал, но удержался на ногах.

– Брат, век не забуду твою доброту, – слегка напыщенно и с пафосом произнес Михаил.

– Анатолий Алексеевич, – внес поправку в диалог начальник службы безопасности, явно не желая вступать в родственные отношения.

Он окинул взглядом помещение, посмотрев на настенные часы, уткнулся глазами в дверь, слегка поморщился, скривил губы. Такие, как Михаил Воронин, считались в «Медиабанке» клиентами средней руки, на таких все коммерческие банки стоят. Большие деньги только массы собрать могут: по копеечке, по рублику, по червончику.

– Анатолий Алексеевич, может, на охоту как-нибудь выберемся компанией или на футбол, а? – сказал Михаил. – Могу абонементиком обеспечить. У меня связи имеются в футбольном мире.

Он весь переменился, брови выстроились домиком, губы вытянулись трубочкой, Воронин с восторгом смотрел на бесстрастного безопасника, и слезы благодарности сверкали в его глазах.

– А-а, – взмахнул рукой Анатолий Алексеевич, дескать, отстаньте от меня.

Все отстаньте, не трогайте, заминировано. И Воронин боязливо притих, будто испугался, что начальник безопасности передумает, не станет открывать ячейку с деньгами в столь поздний час. Скоро прибыл нужный специалист, все прошли в хранилище, охранник долго рылся в ключах, наконец нашел нужный, протянул дежурному специалисту. Тот взял, сверил номера, внимательно осмотрел бирку, и вся группа плавно переместилась этажом ниже, преодолевая пространство в кабине бесшумного лифта. Михаил выстроился третьим в ряду страждущих, но его глаза первыми обнаружили зияющую пустоту ячейки. Специалист и охранник еще не сообразили, в чем дело, а Воронин уже знал, что случилось.

– А-а-а-а, – громом обрушилось на стены, разлетелось, разрушительным эхом разошлось по лабиринту коридоров и проходов.

– Эт-то что такое? – строго вопросил Анатолий Алексеевич, ткнув пальцем в пустую ячейку, будто дырку хотел проткнуть. А пустота и без того зияла.

– Так это, не знаю, – промямлил дежурный специалист, опасливо косясь на Воронина.

– Кто брал ключи от хранилища? – спросил Анатолий Алексеевич, выдергивая журнал из-под мышки дежурного.

– Никто не брал, не положено по инструкции, – сказал тот, озираясь по сторонам, будто выглядывал любую возможность испариться из душного помещения, забитого чужими деньгами.

– А кто заходил в хранилище последним? – поинтересовался Анатолий Алексеевич, оттирая плечом в сторону от специалиста взволнованного, тяжело дышащего Воронина.

Разъяренный Михаил нетерпеливо почесывал кулаки. Тяжелые, крупные, увесистые кулаки напоминали булыжники. Извечное орудие справедливости яростно рвалось в бой. Оно обладало самостоятельной волей.

– Как обычно, Морозов заходил, Владимир Андреевич, – радостно сообщил охранник, переводя стрелки на другого, – он всегда заходит в хранилище перед уходом, проверяет журналы, пломбы, печати. После его отмашки включают наблюдение.

– Морозов? – прошептал Михаил. – Морозов Владимир Андреевич, так-так-так.

– Что «так-так-так»? – спросил Анатолий Алексеевич, оборачиваясь в сторону Воронина.

– Это он, – закричал Михаил. – Он!

После вынесения приговора Михаил Воронин замолчал, и присутствующие остро ощутили, кожей почувствовали, что-то зловещее затаилось в его молчании. И они поняли – с чужими деньгами шутки плохи. Надо свои иметь. В эти секунды случилось страшное и непоправимое, Морозов перестал быть порядочным человеком. Он перешел в разряд отверженных и опасных.

– Вызывай наряд, звони в отдел, – коротко бросил Анатолий Алексеевич охраннику.

– Слушаюсь, Анатольлексейч, – крикнул охранник и полетел к выходу.

– А я еще нужен? – безнадежным тоном взвыл специалист с утиным носом.

– Еще как нужен, больше всех нужен, – невесело засмеялся Анатолий Алексеевич, – у вас же по графику дежурство. Вот и дежурьте себе на здоровье.

Михаил Воронин натужно, с хрипом дышал, ему не хватало воздуха, в помещении и впрямь было душно, кондиционеры на ночь отключались. «Медиабанк» работал в режиме экономии электроэнергии.

Анна вылила остатки шампанского в остывшую воду, открыла кран, добавила в ванну горячую воду и заплакала. Ничем не отмыть любовь. И шампанским не залить. И в ванне любовь не размокает. Владимир прочно поселился в одиноком сердце. Теперь Анна понимала, что зря затеяла ссору из-за подарков. Злые подруги выступили единым фронтом, искусно настроив невесту против жениха, вот и получилась катавасия. А как все красиво начиналось: цветы, музыка, стихи, беседы о высоком искусстве. Казалось, не будет конца этой гармонии. Анна хотела и не хотела замуж. В браке она опасалась грязного быта, ежедневной сутолоки, мельтешения и застоя. Невозможно было представить симпатичного Владимира в роли занудного супруга. Анна почему-то наивно предполагала, как только Морозов получит власть над ней, с него вмиг соскочит интеллигентность. Он станет таким, как все мужья. Один за другим пробежали в воображении Анны знакомые мужские портреты. Михаил, Александр, Иван, Игорь. Подруги часто жаловались на непонимание со стороны мужей. В основном супружеские мнения расходились на почве финансов. То не купил, этим не смог обеспечить. Вечная война из-за мелких желаний. Именно этого и страшилась Анна. Трусливая невеста побаивалась, что Владимир с первых же дней супружества станет посягать на твердый и прочный материальный мир Анны Мельниковой. Этот мир создан вот этими руками, хрупкими, тонкими, цепкими. Она вытащила из воды руки и внимательно осмотрела кисти. Кисти тонкие, кожа на руках без синих жилок и венок, ровная и смуглая. Анна вновь опустила руки в воду, размешала пену, пытаясь создать из ничего нечто прочное и стабильное. Но мыльная пена разлеталась хлопьями. Совершенно определенно, что повод для ссоры был надуманным, Анна спровоцировала скандал. Теперь красное платье грустно висит в шкафу, ожидая своего часа, а долгожданный час остался в прошлом, в той минуте, когда еще не случилась размолвка. И в этом месте глаза Анны вновь наполнились слезами, и она горько расплакалась, вытирая слезы пенными руками. Пестрые картинки калейдоскопом замелькали перед глазами, Анна подавила радостный вздох. С каким нетерпением она ожидала первого свидания, того самого, когда на небесах решается судьба двоих. Анна знала, чувствовала, что именно в тот день свершится самое главное, самое важное событие. Владимир позвонил первым. Пригласил поужинать, заехал за ней, открыл дверцу машины, подал руку. Все, как в кино. Белый шарф, длинное пальто, сверкающий автомобиль. В ресторане Морозов вел себя галантно, слегка манерно, но уже в тот момент он казался Анне родным человеком, близким, своим. Они немного потанцевали, послушали музыку, и им больше уже не захотелось расставаться. Никогда. Анна жалобно всхлипнула. Она вспомнила чувство единения, страх перед предстоящей разлукой.

– Зайдешь ко мне? – спросил Владимир.

– Поздно уже, – прошептала Анна.

– И хорошо, что поздно, лишь бы не рано, а чашка кофе тебе сейчас не повредит, – сказал Владимир, нежно и бережно привлекая к себе девушку.

И Анна доверчиво склонилась на его плечо. Спать категорически не хотелось. Они так и не уснули в ту ночь. Сначала пили кофе, потом гадали по ладоням, выискивая друг у друга линию судьбы и брака. Ничего не нашли, запутались в линиях и начали все сначала. Незаметно линии слились в одну сплошную, руки переплелись. Все стало общим, родным, неделимым. А потом и вовсе забыли, где находятся. Комната исчезла, стены и мебель пропали, стали незримыми, столы и стулья постепенно растворились в воздухе. Владимир ласкал гибкое тело Анны, а она отдавала себя целиком, пытаясь понять, где и на каком острове они оказались. И не было пронзительным ласкам конца, казалось, они будут длиться целую вечность. И вот слабый рассвет проник через квадраты окон. Мебель стояла на своих местах, но мир уже стал другим, он переменился, в нем больше не было одиночества. Уже позже появилась другая жизнь, одна на двоих. Незаметно она стала привычной. Кино, прогулки, театр, выставки. Мир казался пестрым и ярким. Анна любовалась собой, своим отражением. Она непрерывно вертелась перед зеркалом. Ей нравилась эта новая Анна, влюбленная и любящая. И вдруг все закончилось. В один миг. Суета целиком поглотила счастье. Анна встала, поглядела на себя в зеркало и решительно обтерлась полотенцем.

«Я же люблю его, он моя жизнь, и мне нужно спасать свое счастье! Надо бежать за Владимиром, догонять его, пока не отняли. Я умру без него. Жизни мне не будет, если мой любимый не вернется. Ах, а во что бы мне одеться? Надо же быть нарядной, Новый год все-таки. Надену красное платье, в нем я отлично выгляжу, просто супер! Неплохо бы к платью иметь подходящие сапожки, да ладно, обойдусь без них. Зачем они мне в этом климате? Развалятся от непогоды, в один момент развалятся», – примерно с такими мыслями Анна вышла из ванны, будто Афродита из пены морской, очищенная от суеты и материальных желаний.

А на месте происшествия творилось что-то невообразимое. В канун Нового года в здании «Медиабанка» собрались почти все: управляющий, менеджеры и служащие. Среди толпы важно прохаживались полицейские. Два сержанта. Первый был явно главным, он почему-то держал руки за спиной, отчего походил на арестованного. Оба хранили угрюмое молчание. Управляющий ненавидящим взором сопровождал каждый их шаг. Его глаза, как маятник, ходили туда-сюда, туда-сюда, голова же оставалась на месте. Леонид Львович не понимал, что произошло, точнее, он все понимал, но с трудом. Случившееся никак не укладывалось в голове управляющего. Морозов проник в ячейку и похитил деньги клиента. С этим все понятно. И просто, цинично просто, проще уже не бывает – служащий банка украл деньги. Вор должен сидеть в тюрьме. Все это укладывалось в стройную схему. А вот дальше начиналось непонятное. Во-первых, Морозов не вор. Уже много лет он честно трудится в банке и если бы захотел что-нибудь украсть, то мог бы спокойно похитить миллион, да что там миллион, два, три. С другой стороны, Морозову не нужны три миллиона чужих баксов. И в этом Леонид Львович был уверен на тысячу процентов.

– Анатолий Алексеевич, а может, это и не Морозов вовсе? – нерешительно спросил управляющий, обращаясь непосредственно к начальнику безопасности и ко всем присутствующим одновременно.

– Да он это, он, он, он, Леонид Львович, – единым оркестром загалдели сотрудники и охранники, и лишь оба сержанта продолжали вышагивать один за другим, сохраняя при ходьбе таинственное молчание.

– Свободный допуск в хранилище есть только у Морозова, Леонид Львович, – сказал Анатолий Алексеевич.

О наличии вторых ключей вслух не говорили. Прознав про это, банк могут лишить лицензии. Запросто лишат. Наступили лихие времена. К тому же нельзя допустить утечки информации. Надо как можно быстрее догнать Морозова, задержать его, чтобы он не успел раскрыть тайну проникновения в хранилище. И никому не смог рассказать, даже всесильным органам. Начальник безопасности и управляющий понимали, что надо соблюдать тайну, чтобы ни при каких обстоятельствах не обсуждать тему секретного доступа в ячейки. По крайней мере публично. Иначе всем крышка: и банку, и его сотрудникам. Анатолий Алексеевич немного помешкал, встал за спинами сержантов и вдруг невольно подключился к строевому шагу. Теперь в едином строю шагали трое, остальные смотрели на них. Кто-то уже зашелестел вощеной бумагой, по-домашнему запахло съестным, зазвенела посуда, посыпались на пол пластиковые стаканчики, звонко зажурчала жидкость. Леонид Львович посмотрел в угол. Минеральная вода, не шампанское. Управляющий вздохнул. Дома бесилась жена, ждали дети. В дальнему углу коротко хихикнули, затем, осмелев, кто-то рассмеялся, громко, открыто, и вот уже все заговорили, оживились, и началась другая жизнь, предновогодняя. Ударили часы. Оставалось полчаса до Нового года. Первый сержант вдруг резко затормозил, остановился, второй налетел на него, а Анатолий Алексеевич уткнулся носом в его спину.

– Надо объявить план-перехват! – сказал первый сержант.

– Точно! – подтвердил второй.

– Правильно, ребята, объявляйте! – поддержал бравых полицейских Анатолий Алексеевич.

Начальник безопасности вышел из строя. Решение пришло само собой. Можно передохнуть. Он хлопнул ладонями, будто призывал публику к смирению, при этом Анатолий Алексеевич криво улыбнулся. Получилось смешно. Громкий хлопок, кривая улыбка. И все засмеялись. И лишь Леонид Львович промолчал, он боролся с подступавшей дурнотой.

А Владимир Морозов весь в мыле и пене объезжал город вдоль и поперек и по периметру. Все бесполезно. Он уже побывал на окраинах, исколесил центр, но все обувные магазины оказались закрыты. Модные дома и салоны находились в состоянии кладбищенского покоя. Они загодя сбыли докучливым клиентам почти весь товар, приготовленный на рождественские и новогодние торжества. Пустые витрины тускло поблескивали незрячими глазницами. Морозов зашел в небольшой ресторанчик, попросил воды, звучно набулькал полный стакан и принялся цедить медленными глотками убийственно-ледяную жидкость, растрачивая драгоценное время на бесплодные раздумья. Владимир пытался найти выход из тупиковой ситуации. Но ничего толкового Морозов придумать не смог и лишь изредка трогал языком ноющие от холодной воды зубы. Весело затренькал мобильник. Морозов посмотрел на номер и не ответил на звонок. Звонила Надежда Павловна Семенова, видимо, хочет посплетничать женщина. Вечно суетится, беспокоится, прыгает. Владимир лениво допил воду, закурил, бросил недокуренную сигарету в пепельницу. Морозов хотел найти собственное решение – правильное, мудрое, справедливое. Но голова отказывалась служить, мысли не слушались хозяина. Владимир повертел телефон, подбросил его, поймал на лету и вдруг тихо рассмеялся. Вот оно – решение. Толковое и разумное. На ладони. В телефоне. Морозов нажал кнопку вызова.

– Надя, это Морозов, ты мне звонила? – спросил он.

– Ой, звонила, только что, а ты где? – вскрикнула Надежда.

– В ресторане, на Невском, недалеко от площади Восстания, а что, что-то случилось? – поинтересовался Владимир, надеясь на чудо.

Да, он очень хотел, чтобы что-то случилось, беда или чудо – никакой разницы для него не было. Ведь тогда Семенова сама приплывет в сети, золотая рыбка попадется на крючок. В золотых сапожках. И все получится. И задуманное исполнится.

– Ой, Володька, случилось, такое случилось, ты не уезжай, я сейчас приеду, дождись меня, хорошо? – задыхаясь, торопливо прокричала Надежда и отключила телефон.

А Морозов довольно ухмыльнулся, допил минералку и заказал еще одну бутылку. Надежда Павловна Семенова не вошла, она влетела в ресторан. Красавица сразу увидела Морозова, но не подошла к нему, сначала бросилась к официанту, что-то быстро залопотала, суетливо размахивая руками, горячась и вспыхивая от волнения, и лишь затем направилась к столу, за которым одиноко сутулился Морозов.

– Володя, ты что, ничего не знаешь? – сказала Надежда, принюхиваясь к Морозову.

Вдруг человек спиртным горе заливает. Нет, водкой от него не пахнет. И Семенова присела на край стула.

– Ничего не знаю и знать не желаю, сейчас не до этого, – резко оборвал Надежду Морозов, разглядывая хрустальную жидкость в запотевшем бокале. – Надя, у меня к тебе важное и серьезное дело. Выручи меня, пожалуйста, век не забуду!

Надежда Павловна удивленно уставилась на Владимира. Семенова не ожидала от него резких слов, Морозов всегда казался ей мягким и уступчивым. И Семенова вмиг переменилась, природная болтливость на короткое время уступила место женскому любопытству. Надежда замолчала, поджав губы, чтобы ненароком не выпалить лишнего, она сгорала от желания узнать, какое-такое важное дело есть у Владимира Андреевича Морозова к ней, Надежде Павловне Семеновой.

– Надюша, милая моя, продай твои сапожки, зачем они тебе? Ты себе новые купишь, еще лучше и краше, – медово улыбаясь, ласково произнес Морозов.

Надежда Павловна здорово перепугалась, она сжалась, съежилась, пытаясь понять, что же все-таки произошло. И какую выгоду из этого можно извлечь.

– Да не бойся ты, Надежда, я не сошел с ума, и я не пьяный. Трезвый, как стекло. Понимаешь, хотел преподнести Анне подарок, но все магазины закрыты, а ты мне продай свои, я куплю, и деньги у меня есть, – сказал Морозов и бросил на стол две пачки евро.

Надежда Павловна изумленно уставилась на невиданное зрелище. Ресторан, Морозов, деньги – все это не вязалось. Семенова вспомнила, как отговаривала Анну от замужества, дескать, Владимир – не твоего поля ягода. Слишком прост и беден. А у него деньги пачками валяются. И даже бумажными тесемками перевязаны. А на тесемках банковские реквизиты.

– Не раздумывай, Надя, я ведь тебе хорошие деньги предлагаю, – сказал Владимир и подвинул обе пачки на край стола, ближе к Семеновой.

Надежда потрогала тесьму, поковыряла пальчиком, крепко склеено, банковская опечатка, без микроскопа видно.

– Володя, так ты все-таки послушай меня, ведь Аня пропала, ее нигде нет, телефоны не отвечают, даже родители ничегошеньки не знают о ней, – захныкала Надежда, невольно придвигая деньги все ближе и ближе к себе, она определенно не могла отказаться от того, что само плыло в руки.

– А я знаю, где она, – сказал Морозов, усмехаясь.

Владимир слегка прикрыл глаза. Еще в начале любовного романа Морозов решил, что у него с Анной случилась небольшая интрижка. Очень легкая, легче не бывает, но однажды он осознал, что ему нет больше жизни без Анны. Она полностью завладела его душой. И ключи от его квартиры незаметно перекочевали к невесте. А вскоре Анна уже ездила на новой машине Владимира, неприхотливый Морозов решил вдруг, что вполне обойдется старой, привычной, объезженной. Медленно, шаг за шагом, Анна опутывала жизнь Владимира сладкими цепями.

– Так где же Аня? – спросила Надежда Павловна, она даже денежные пачки от себя отпихнула, резко так, на середину стола.

В определенных кругах красавица Наденька слыла честной и порядочной женщиной, дескать, мне никакой выгоды не надобно, пока воочию не увижу след невесты. Семенова вдруг решила, что Владимир похитил невесту и закрыл на замок. Убил и закопал. Утопил. Сбросил с обрыва. Следственный азарт накрыл Надежду Павловну с головой, она даже про личную выгоду забыла. Семенова возжаждала увидеть Анну живой или мертвой.

– Наверное, у меня дома, у нее же ключи есть, сидит и ждет, когда я вернусь, хочешь, проверим? – спросил Владимир.

– Уговорил, так оно и есть, – сказала Надежда Павловна, она вздохнула, нахмурилась, тихо прошептала что-то вроде заклинания, а вслух добавила: – Я согласна, но сначала надо съездить к нам, я переодену сапоги. И Сашка уже заждался.

– Идет, – сказал Морозов и залпом допил минералку.