Приведем самый простой пример поверхностности, допустимой для решения тех задач, что мы себе поставили.

Говоря о происхождении жизни, трудно не задеть вопрос о геологической «развитости» той или иной планеты.

Что является элементарным индикатором такой развитости?

Разумеется, в первую очередь, это многообразие минерального состава ее коры.

Что именно минералы могут поведать о том планетном теле, где они появились?

Очень многое.

Зная примерное количество минералов и тот химизм, который их порождает, можно легко и почти безошибочно набросать «портрет» планеты от момента ее образования до наших дней.

Наличие или отсутствие сульфатов, арсенатов, боратов, хлоридов, фторидов, углеродистых соединений и нитратов дает четкое представление о вулканизме, рельефе, наличии и виде жидкой воды, температурах, возрасте, магнетизме, радиоактивности, массе и даже об угловой скорости осевого вращения планеты в разные периоды.

Как известно, чем больше скорость осевого вращения, тем более пологим становится общий рельеф. (Как выражаются планетологи, он выполаживается). А выполаживание несколько меняет минералогический портрет верхнего слоя планеты.

Разумеется, чтобы говорить о минералах, надо отчетливо представлять себе их эволюцию.

Она, как и все прочее, началась в момент возникновения Вселенной.

Сейчас мы произнесли роковые слова. Мы отворили бездну, кищащую астрофизическими и космологическими теориями. Бездна живописна, безбрежна и соблазнительна.

Отметим, что нам в нее не надо.

Более того, чтобы спокойно обсудить вопрос происхождения минералов, нам необходимо уклониться от участия в бесконечных спекуляциях об общем происхождении материи.

Нам нужно лишь выстроить в нужном порядке те факты, что на сегодняшний день выглядят, как относительно бесспорные.

Для этого следует вспомнить наставление очередного картезианца, профессора А. Д. Сперанского, любимого ученика Ивана Петровича.

«Для того, чтобы неподвижная группа разрозненных фактов приобрела жизнь, не требуется непременно добавить в нее некоторое число новых фактов. Нужно лишь соеденить факты в динамическую систему. Если это достигается по отношению к беспорядочной группе неиспользованных фактов, то так же и с тем же успехом можно поступить и со старым материалом, уже входившим в состав тех или иных комбинаций, ибо у фактов нет самостоятельного и изолированного значения.»

Сейчас нам предстоит совершить очень непростой маневр. Чтобы пробраться к нашим минералам, нам надо проскользнуть меж свирепо грызущимися монстрами основных гипотез космологии.

Главная опасность заключается в демоническом обаянии теоретической физики и астрофизики. Они засасывают и пожирают без остатка даже тех, кто просто идет мимо них по своим делам. Не говоря уже о безумцах, которые решились устроить серфинг на пылающих волнах теорий происхождении Вселенной.

Посколько наша задача значительно скромнее, чем критическое осмысление «начала начал», то мы возьмем за основу т. н. «Стандартную Модель», которая является, общепринятой в современной астрономии и астрофизике. Именно Стандартная Модель имеет косвенное, но сильное подтверждение в фундаментальном уравнении Фридмана, трудах по космологии Вайнберга, Хаббла, Сагана и Хокинга.

Итак.

Сперва не было ничего. Ни времени, ни пространства, ни материи.

В этом «ничего» случился некий взрыв. Его обычно называют «Большим» и с этим, в принципе, можно согласиться. Хотя бы потому, что определение «Маленький» к нему явно не подходит.

«Затем в мгновение ока появилось не просто нечто, а все, чему предстояло существовать, и все сразу. В этот момент объем Вселенной был меньше ядра атома». (R. M. Hazen The story of earth 2012)

В самом факте какого-то взрыва сомневаться не приходиться. т. к. реликтовое излучение Хаббла действительно доказывает, что вся материя и энергия Вселенной получили в какой-то момент резкое и существенное ускорение, сила которого не ослабевает и до настоящей минуты.

Пропорциональность скорости удаления сравнительно близких галактик расстоянию до них. Коэффициент пропорцональности называется постоянной Хаббла.

Все действительно разлетелось и продолжает разлетаться. В этом легко убедиться и самостоятельно, сопоставив наблюдаемую и абсолютную светимости звезд или взглянув на известную теорему Биргкофа.

Но!

Космология на сегодняшний день сделала все возможное, чтобы происхождение Большого Взрыва стало полностью необъяснимым. Взрыв появляется, как черт из табакерки. Без всякой причины и без малейшей необходимости.

Разумеется, в качестве довеска к Стандартной Модели прилагается и версия о некой точке сингулярности. Применив ее к гипотезе Большого Взрыва, появляется возможность все окончательно запутать и обессмыслить.

Сформулируем ее, опираясь на известные труды Хокинга, Крауса, Хейзена, Поттера, Хаббла, Хойла, Вайнберга и Сагана.

Итак.

Точка сингулярности была, когда ничего еще не было и быть не могло. Хотя ничего не было, все уже было и это «все» помещалось в сверхплотном объеме неустановимо малого размера. Несмотря на то что все уже было, ничего не было, включая размер и даже саму «точку». Однако, несмотря на то, что этого не было, это было и даже сумело шандарахнуть так, что материя, а также всяческие дыры и клочья времени до сих пор разлетаются из точки, в которой их никогда не было.

Сингулярная версия, конечно, очаровывает абсурдностью, которой позавидовали бы даже отцы церкви. Взрыв был и остается самым слабым местом космологии и астрофизики. Впрочем, от него пахнет не богом, а простой неразвитостью науки, простительной для диковатого XXI века.

Возможно, через пару столетий сингулярность и версия «чертика из табакерки» будет забавлять космологов примерно так же, как нас сегодня забавляет «препуций Христа» в трактовке профессора Лео Аллатиуса.

Жирно подчеркнем: мы сомневаемся не в факте Большого Взрыва, а в его безродности. В том, что ему не предшествовала длинная цепь квантовых и кварковых космологических событий. Да, мы пока их не знаем и не можем даже фантазировать по их поводу. Но они, несомненно, имели место, т. к. Взрыв имеет все характеристики весьма сложного, многокомпонентного и, если можно так выразиться, весьма «развитого» события.

Отношение к Взрыву, как к «началу начал» столь же нелепо, как объявление, к примеру, антракозавра точкой отсчета всякой наземной жизни.

Поясню.

Предположим, наши палеонтологические находки были бы ограничены только протогеринусом (разновидностью антракозавров), весьма симпатичным ящеровидным существом каменноугольного периода.

Действительно, определенная часть земной фауны ведет свой род именно от него. Антракозавр имел своим эволюционным продолжением (в том числе) и зверозубых ящеров терапсид, а им выпал эволюционный жребий дать жизнь млекопитающим.

А вот всех тех, кто предшествовал антракозавру, мы бы еще не обнаружили и не имели бы о них никакого понятия.

У нас бы не было классификаторов, согласно которым нашему протоящеру предшествовали акантостеги, ихтиостеги, латимерии и пр. Мы бы не знали этих наименований и не имели бы счастья прикасаться к скелетам этих существ.

Разумеется, у нас отсутствовали бы представления и о его более ранних предках: о трилобитах, аномалокарисах и мякотных организмах эдиакарского периода.

У нас был бы только протогеринус. Великолепный, но одинокий. Ему бы очень пошло наименование «сингулярный».

Тем не менее, морфологическая сложность и развитость нашего ящера никогда не позволили бы нам считать, что с него-то «все и началось».

По одной простой причине мы в состоянии заметить весьма существенную разницу между протогеринусом и поздними рептилиями, его прямыми потомками.

Сравнив нашего «сингулярного» ящера с диметродоном, а затем и с еще более развитыми синапсидами, мы увидим все приметы продолжающегося совершенствования мозга, организма, функций и морфологии.

Эти приметы несомненного развития «вверх» обязывают нас предположить то, что необходим и «обратный отсчет». От антракозавра вниз, ко все более и более простым особям.

Перед нами встала бы задача искать и найти их.

Примерно такая же история и с Большим Взрывом.

Нет ни малейшей возможности предположить, что в космологической цепи он был «первым» событием, что его породила некая мистическая сингулярность, не имеющая объяснений.

По всей вероятности, Взрыву предшествовала длинная цепь явлений, которая, возможно, когда-нибудь станет известна астрофизике. Взрыв перестанет быть «сиротой», у него появятся не только породившие его факторы, но и понятные причины. Сингулярность будет либо сдана в архив, либо получит внятные объяснения.

Возможно, самым перспективным направлением поиска будет все-же гипотеза «квантовой пены». Вернее та ее часть, где С. Бильсон-Томпсоном высказано предположение о возможности субкомпонентнов элементарных частиц к самоорганизации. (Петлевая квантовая теория).

Поскольку наш путь к минералам пролегает через грандиозные этапы космической истории, то нам придется уточнить еще один момент.

Дело в том, что мы не можем ходить на поводке, даже если его сплели для нас Саган или Вейнберг.

Вернемся к Взрыву. Суть рабочих теорий сводится к тому, что 13,7 млрд лет тому назад протоэнергия вышла из точки события. Но для того, чтобы выйти из нее, протоэнергии пришлось овеществиться. (Примерно такую же картину мы можем увидеть, наблюдая весной за почкой любого дерева.)

Астрофизика говорит об одном таком событии. Но, по логике вещей, таких попыток (выхода из точки) должны были быть квадриллионы.

Только та попытка, где сработал «естественный отбор», где сложился, наконец, способ овеществления и стала началом Вселенной.

Этим способом оказалась нужная пропорция слабого и сильного ядерных взаимодействий, а также гравитации и электромагнитных сил.

Тогда же, по всей вероятности, возник и пятый фактор (время), который дал силам некоторый маневр и позволил, наконец, сработать, их механизмам.

Неудачных попыток сотворения Вселенной, при которых протоэнергия оставалась сама в себе, бессильная покинуть «квантовый пузырек», по всей вероятности, было неисчислимое множество. Возможно, конфуз случался и чуть позже, когда выход происходил, но неверный баланс сил не позволял протоматерии набрать нужную мощь движения и температуру. Тогда все умирало, едва родившись.

Мы многократно на всех, без исключениях примерах убеждались, что все в природе свершается в результате секстиллионов «проб и ошибок» и только в результате постепенного эволюционного развития и кропотливого подбора работающей схемы.

Момент удачи наступает в результате неизбежной случайности.

Ее неизбежность обусловлена неограниченной множественностью «экспериментов» и тенденцией материи к самоорганизации.

Это объясняет все загадки «первых мгновений». И точность подобранной температуры, и угаданную скорость расширения пространства. И отчасти суперсимметрию.

Ни на одном из этапов эволюции ничто не получается с «первого раза», а красивый принцип «чертика из табакерки» никогда не работает.

У нас нет ни малейших оснований предполагать, что и Большой Взрыв имел какое-то иное происхождение, нежели любое другое природное явление, подчиненное четырем силам (+времени). Конечно, его разгадка – в его истории. Но она пока от нас закрыта.

Впрочем, пусть с этим разбираются астрофизики, т. к. к происхождению минералов это имеет очень мало отношения.

Квантовая теория поля допускает рост изначального квантового пузырька до 10–27 степени, что, по идее, достаточно, чтобы в нем произошел первый процесс, потребовавший некоторого «времени», т. е. особого вида пространства для возможности последовательных действий сил.» Лучше всех об этом сказал Эйнштейн: «Время существует для того, чтобы все не случилось одновременно».

Какие еще «силы» и факторы, кроме этих, тогда использовались, но были отбракованы рвущейся из своей точки протоэнергией, как неэффективные для решения конкретно этой проблемы, мы вероятно, узнаем не скоро. С какими-то из них мы, возможно, встречаемся в квантовом мире, но не «здороваемся», поскольку «не знакомы», а для их примерного обозначения в нашем языке нет ни слов, ни терминов, ни понятий.

Попробуем объяснить еще понятнее. На еще более простом примере.

История Большого Взрыва (по всей вероятности) очень отдаленно напоминает эпопею возникновения дезоксирибонуклеиновой кислоты.

Большой взрыв когда-то дал жизнь барионной материи и пространству, благодаря чему появилась Вселенная с ее квазарами, пульсарами и другой атрибутикой космоса.

Все оказалось сложнее, чем представлялось в первые несколько мгновений, когда «Сверхплотный космос появился в виде чистой однородной энергии и никакие частицы не нарушали его абсолютное единообразие». Результатом этой красивой картины, увы, стали образования звезд и планет, гравитационный разбой черных дыр и колясочка Хокинга.

Примерно такая же история только в меньших масштабах повторилась и с ДНК.

ДНК когда-то породила органику, проявив удивительную ловкость в обращении с аминокислотами. По всей вероятности для этого у нее были некие глубоко личные причины (в тот момент). Но эволюционный механизм вдруг заработал, и ДНК стала главнокомандующей весьма специфической формой жизни, обреченной вечно строить из аминокислот белки, из белков клетки, а из клеток организмы.

Но до того момента, когда «ДНК» получила свои золотые эполеты, она была всего лишь дезоксирибонуклеиновой кислотой, одной из многих кислот, которые появились на Земле в результате первоначального химизма.

История ее появления не содержит ничего загадочного или чрезвычайного. Она, конечно, высокомолекулярное, но не слишком сложно устроенное соединение производных рибозы и фософорной кислоты.

Та самая первая эпоха, что называется Гадейским эоном, наплодила таких кислот великое множество.

Правда, у самой нуклеиновой кислоты (лежащей в основе ДНК) есть очень романтическая подробность биографии.

В некоторых метеоритах, прилетевших на Землю из глубокого космоса за последние 50 лет, был обнаружен гликоальдегид. Через цепь простых реакций он превращается в рибозу, ключевой ингредиент рибонуклеиновой кислоты (РНК). При удалении из нее одного атома кислорода РНК легко превращается в ДНК.

Впрочем, особой необходимости в космическом происхождении у дезоксирибонуклеиновой кислоты не было. Она обречена была появиться и в результате естественных процессов на ранней Земле.

Мы помним, что в эпоху ее рождения у всех элементов была ежесекундная возможность вступать меж собою в любые реакции.

Гадейский эон был временем местом великой химической оргии, которая, увы, никогда больше не повторится.

Вся планета была единой лабораторией, оснащенной ретортами тысяч вулканов, экстракторами гидро-и геотермальных источников, а также всеми видами природных реакторов, дефлегматоров, дистилляторов, холодильников и испарителей.

Да, все это отчасти сохранилось и по сей день, но интенсивность последовательных химических соитий, тогда была в миллионы раз больше, чем сегодня. И во столько же раз эффективнее.

Почему мы решаемся это утверждать?

Во-первых, потому что вездесущий свободный кислород, который умеет попачкать и «отупить через оксиление» любой эксперимент, еще не получил на Земле власти. Его попросту тогда не было. Соответственно и никакого защитного озонового слоя тоже не было. Была сочная смесь радиоактивных паров и раскаленных газов, захваченная и удерживаемая гравитацией Земли, а все виды космической радиации творили с ней (а заодно с литосферой) все, что хотели.

Во-вторых, потому, что палитра энергетических воздействий на элементы и их связи была значительно богаче.

Она включала все виды излучений, взрывную и разрядную энергии, любые виды нагревов, охлаждений и давления. Как мы уже установили, ничто не препятствовало коротковолновому ультрафиолету и метеоритным дождям жечь, облучать и бомбардировать планету.

Радиоактивность ранней Геи была сумасшедшей. В ту пору все радиоактивные элементы были молоды, полны сил и даже не помышляли ни о каких распадах или полураспадах.

По самым грубым подсчетам тория было на четверть больше, чем сейчас, а 238 и 235 урана – в три раза. Содержание трансурановых элементов (плутония и кюрия) могло в отдельных местах достигать 1 %. Из недр шел раскаленный водород, вовлекая трансураны в локальные термоядерные реакции, а взрывные и площадные излияния лав из вулканов поднимали наверх и радиогенный аргон, который добавлял пикантности этой картине.

Также следует упомянуть, что значительно выше была и электроразрядная (молнийная) активность, атакующая миллионами вольт адскую смесь свободного водорода, сероводорода, углекислоты, паров серы, хлора, фтора и воды. В этом коктейле конденсировались и трансмутировали кислоты, то выпадавшие дождями, то покрывавшие все окислами.

На окислах осаждались облака космической пыли, наполненной всеми видами кристаллитов и молекулами тяжелых элементов.

Удары астероидов и метеоритов обеспечивали бесконечные взрывы, сотрясения, ударные волны, разломы тонкой коры и всплески температур. Кроме того, астероиды приносили в себе на планету все новые и новые элементы. Те, что рождались только в глубоком космосе, при взрывах звезд.

Напомним, что интенсивность метеоритных бомбардировок в сотни раз превышала сегодняшнюю, так как Солнечная Система еще не сложилась окончательно, и космос был переполнен отходами планетообразования.

Миллионы квадратных километров реактивных химических масс прессовались, рыхлились, вновь запекались и остывали. Коктейли радиоактивных паров и газов раскаляли их снова, а вулканы затапливали глубинной магмой и засыпали чрезвычайно содержательным мелкодисперсным пеплом, провоцирующим тонкие реакции. Вулканические пеплы и золы, как известно, богаты (в том числе) азотом, что в сочетании с массой других факторов просто не могло не запустить синтез азотистых соединений.

Солнце, то приближалось, то отдалялось.

Соответственно этому колебалась и сила его гравитационного воздействия на Землю, то замедляя, то ускоряя скорость ее вращения.

От этого начинались подвижки тогда еще совсем тоненькой коры, образовавшейся в процессе первоначального остывания внешнего слоя планеты.

Кора натягивалась, лопалась и дыбилась, выпуская из глубин магматические волны и диапиры. Образовывались разломы. А в них обрушивались кислотно-водные океаны успевшие конденсироваться на поверхности. Это опять-таки вызывало паровые взрывы в сотни километров длинной и невероятные комбинации и рекомбинации элементов. Возможно, в этот период образовались те фосфорные кислоты, которые были так необходимы для создания ДНК.

По зонам разломов шла и дегазация верхней мантии, насыщавшая первичную атмосферу гексафторидом серы, урана, вольфрама, а также парами ртути.

В такт сбоям вращения, как всегда, активировались землетрясения. Они перемешивали водяные линзы и подземные источники с расплавленными магматическими слоями. Все вновь взрывалось, сплавлялось и смешивалось, еще более обогащая концентрацию реагентов и облегчая им связи.

Но самым главным и неповторимым фактором Гадейского эона, по всей вероятности, был именно союз разветвленных цепных химических и цепных же ядерных реакций. Благодаря этому вещество могло проходить все мыслимые стадии своих изменений. Разумеется, при нахождении некоей оптимальной формы оно «останавливалось», как «остановились» в кристалле кварца «встретившиеся» кремний и кислород.

Все великолепие процессов описать невозможно, как невозможно и дать представление об их масштабе. Но важно понимать, что в ядерно-химической трансмутациях, в течении миллиарда лет ежесекундно участвовал каждый микрограмм огромного планетного тела.

Разумеется, мы говорим сейчас лишь о штатных, относительно спокойных ситуациях. Все, что происходило в моменты отделения Луны от Земли или при ударах в нее особо крупных тел, было еще живописнее. В частности, Р. Хейзен полагает, что гравитационная сила Луны, первоначально находившейся от Земли всего в 24.000 км., была демонически велика. Под ее воздействием «каждые несколько часов расплавленная магма на поверхности Земли вспухала гигантскими волнами высотой больше километра».

Теперь, имея некоторое представление о мощи лаборатории в которой требовалось всего-лишь окислить несколько фосфатов и через энергетические воздействия получить рибозу, а затем через простую N-гликозидную связь объединить фософорную кислоту с производными рибозы в полинуклеотид, нам не придется сомневаться в том, что процесс был не слишком сложным, хотя долгим и муторным.

Дезоксирибонуклеиновая кислота лишается репутации «сложной», когда мы рассматриваем ее составные части. Возьмем для примера Пурин. Его молекула состоит из пяти атомов углерода, четырех атомов азота и четырех атомов водорода.

Артур Корнберг, конечно же, синтезировал ДНК в лаборатории. Ему не требрвалось ни милларда лет ни землятресений. Ни попадания в его лабораторию особо крупных метеоритов. Но он брал уже сложившиеся элементы.

Мы имеем слишком много примеров образования химических соединений, происшедших в этот период и превосходящих ДНК сложностью.

Возможно, он занял не менее полумиллиарда лет непрерывного поиска того конечного субстрата, который уже сам обладал химической цельностью и мог вступать в эффективные реакции. По идее нам даже не нужна «космическая» рибоза, принесенная из неведомых областей галактики, хотя для подстраховки мы и ее держим в уме.

В результате бесконечного множества этих геохимических событий, в какой-то момент сошлись вместе и распределились, наконец, в нужной пропорции аденин-тимин-гуанин-цитозин (+ некий протофермент, имя которого, пока не установлено, но который вполне мог быть нуклеотидом). Дезоксирибонуклеиновая кислота появилась и начала функционировать.

Мы вправе предположить, что и первоначальное овеществление, было весьма занудным процессом. Но так было только вначале, в эпоху «квантовой пены», т. е. тех бессчетных пузыречков один из которых, собственно, и разродилась вселенная.

Дальше все развивалось поживее.

«Протоэнергия» наконец вырвалась из точки и приобрела черты энергии уже в более понятном смысле этого слова.

Каждый последующий шаг (то, что называется «фазовыми переходами») всегда диктовался сиюминутной необходимостью и всегда был вызван некой конкретной причиной.

Все они в той или иной степени вычисляемы, но остановимся на самой главной и самой простой.

Она в том, что энергия, оказавшись во власти «микста» из ядерных взаимодействий, гравитации, электромагнетизма и времени никаким другим образом вести себя и не могла.

Да, «микст» (эта вселенская ДНК) сам еще складывался и формировался (несомненно, что и он имел свою эволюцию, скрытую от нас в глубинах квантового мира). Но его интегративная мощь никакого выбора для юной материи не оставляла. «Микст» управлял породившей его средой все увереннее и деспотичнее.

Впрочем, и энергия тоже не осталась в накладе. Она получила, что хотела. Вероятнее всего, это было т. н. «развитие», т. е. возможность безграничного распространения, следствием которого стало появление пространства.

В результате всех этих событий почти мгновенно образовалась т. н. «кварк-глюонная» плазма, состоящая из всех видов квантов, кварков, бозонов, глюоонов и т. д.

Разумеется, никаких элементов и целых атомов в составе плазмы еще не было, но «силы» сразу начали выстраивать плохо управляемые квантовые частицы во что-нибудь посолиднее. В то, что было бы полностью им покорно.

Это оказалось делом не сложным. Потребовалось всего лишь запереть часть кварков в протоны и нейтроны, слепить ядро и прицепить к нему электроны.

Именно тогда у сильного ядерного взаимодействия впервые появилась возможность как следует размяться и приобрести профессиональные навыки. Впрочем, данные процессы настолько красиво описывает квантовая хромодинамика (КХД), что прибавить к Фейнману, Альтарелли или Индурайну хоть что-нибудь новенькое пока не представляется возможным.

В результате на свет появился первый атом. Он был легким, простеньким, но самое главное, он уже (почти) полностью детерминировался силами.

Попутно, как свидетельствует космология, происходило множество очень важных событий: образование антиматерии, суперсимметрии и снижение температур с «температуры Планка» (10 32) до 10 27.

(Тут все не очень ясно, так как остается совершенно не понятным, кому именно была отдана часть температуры, если вокруг большого плазменного пыха, который и являлся на тот момент пространством, не существовало еще ничего, способного «взять» часть градусов. Вероятнее всего, никакой «отдачи» и не могло быть, а свершилась капсюляция, благополучно заточившая энергию в атомы.)

Но по поводу суперсимметрии, антиматерии, темной материи и энергии, а также «температурных часов» образования Вселенной пусть и дальше бодаются астрофизики. Мы не дадим себя в это втянуть, так как для вопроса происхождения минералов все это не слишком существенно.

Так или иначе, но у наших «генералов» (сил) появился первый «солдат» (атом) способный выполнять приказы.

Квантовая анархия, конечно, никуда не делась, но она (частично) переместилась в «солдата» и по грубой аналогии может быть уподоблена клеточным и межклеточным процессам, упакованным в солдатский организм. Они, конечно, могущественны и могут помешать исполнению генеральского приказа, но могут и не помешать.

К примеру, эти процессы могут заставить солдата предпочесть сидение на горшке участию в параде. Такое, конечно, возможно, но на статистическую картину, как показывает история вида homo, не очень-то и влияет. Парады проводятся регулярно.

Итак, возник первый атом.

Хотя данное событие не было отмечено банкетом, но в силу известных причин именно этот момент мы можем считать официальным началом процесса общей эволюции барионной (видимой) материи.

(Чуть позже история возникновения атома водорода отчасти повторится с протоклеткой, которая даст начало уже следующему этапу эволюции, т. е. органическому).

Впрочем, водород был не совсем одинок. Малый процент общей массы юного вещества занимали атомы гелия, дейтерия, и судя по всему, лития. Это было уже практически видимое овеществление.

Опять заработали силы, которые вновь укрупнили объекты своего воздействия. Появились первые, весьма простые по своей конструкции молекулы. Через некоторое время часть пространства заволокло газово-молекулярными туманами.

Гравитация лихо накрутила из туманов огромные диски и продолжала их вращать. Их центры все сильнее сжимались, так-как на них все сильнее давили периферические массы. Это были шары из турбулентного газа (водородно-гелиевые) приговоренные своими циклопическими массами к роли бесконечного ядерного взрыва. Впрочем, наступает момент, когда такая звезда, спалив запас водорода, превращается в красного гиганта и начинает уже гореть гелий. Это горение позволяет образоваться ядрам углерода и кислорода. Затем происходит возникновение все более и более тяжелых элементов, горит углерод, производя неон, магний и еще больше кислорода. Реакции вновь меняются, уже новообразованные элементы вступают во взаимодействия. Но в это же время продолжает работать гравитационная сила, доводя атомы и электроны до предела спрессованости. Затем срабаотывает принцип Паули. Самые последние процессы производят уже атомы железа. Если такую пылающую штуку быстро разобрать и обследовать, то в ней уже возможно обнаружить (помимо водорода, гелия, кислорода, дейтерия, углерода, неона, железа) еще множество различных элементов, включая серу, магний, кремний и азот. Все заканчивается взрывом. Ко всеобщему удовольствию все взрывается к чертовой матери и наполняет вселенную новыми элементами уже в виде облаков. Чуть позже взаимодействие четырех основных сил сформировало из газово-пылевых (небулярных) облаков космические тела.

Мы знаем, что литосфера Земли состоит из нескольких тысяч различных минералов. Большая их часть имеет собственную вещность и осязаемость. Меньшая присутствует в виде отдельных атомов и молекул, вкрапленных в другие субстраты или породы.

Осязаемые (стабильные) минералы подразделяются по своему происхождению на осадочные, гидротермальные и магматические.

Здесь очень важно не погрузиться в тягомотнейшую трясину академических споров меж научными школами, которые считают и классифицируют эти минералы немного по-разному. Да, эта «трясина» восхитительна, но она насчитывает несколько сотен томов и состоит из доводов и контрдоводов советской, американской и европейской школ.

Советская астро-геология, где до сих пор царствует тень профессора Каттерфельда признает «стабильными» лишь 2.000 минералов Земли, автор теории «минеральной эволюции» Роберт Хейзен таковыми считает не менее 3.700, а планетолог Энди Ноул отстаивает совсем иные цифры. При желании мы можем набрать еще примерно 30 мнений по данному поводу, конфликтующих меж собой, но выглядящих вполне академично и обоснованно.

Все дело в том, что Каттерфельд считает только «химически чистые» минералы, образовавшиеся в добиологический период планеты, а (к примеру) Хейзен признает минералами и те, что формировались под влиянием зародившейся органической формы жизни.

Категорически рознятся меж собой и данные по количеству минералов на Луне и Марсе. Каттерфельд полагает, что мы с уверенностью можем говорить лишь о 89 лунных минералах. Отчасти это справедливо, т. к. в тех 400 килограммах лунного грунта, что было доставлено «Аполлонами» в земные лаборатории, их именно столько. Американская астро-геология оценивает минеральный потенциал Луны чуть-чуть щедрее.

Такая же история с Марсом.

(Как бы яростно не бодались меж собой геологи, астро-геологи и планетологи различных школ, но все они, в принципе, согласны как в наличии существенной количественной, так и качественных разниц меж Землей, Луной, Марсом)

Зная эти цифры и тот химизм, который порождает минералы, комбинируя элементы в разных условиях, можно легко и почти безошибочно набросать «портрет» планеты от момента ее образования до наших дней.

Через эти, очень простые данные мы получаем представление о вулканизме, рельефе, наличии жидкой воды, температурах, возрасте, магнетизме, радиоактивности, массе и даже об угловой скорости её осевого вращения в разные периоды.

Как известно, чем больше скорость осевого вращения, тем более пологим становится общий рельеф. (Как выражаются планетологи, он выполаживается). А выполаживание несколько меняет минералогический портрет верхнего слоя планеты.

Существенная доля боратов и фторидов подсказывает нам, что горы – это сравнительно недавнее приобретение Земли. Следовательно, когда-то скорость осевого вращения была значительно больше. Мы понимаем, что земные сутки продолжались 4–6—8 часов, рельеф был пологим, а соответственно, моря мелкими и горячими.

Эти выводы добавляют живописные подробности.

Конечно, чтобы вынести вердикт о развитости или не развитости космического тела, нам потребуется для сравнения еще несколько планетных объектов (примерно) того же типа, что и Земля.

Возьмем хорошо изученную Луну.

В тех 400 килограммов ее грунта, что было доставлено «Аполлонами» в земные лаборатории, мы увидим всего 89 минералов. Допустим щедрое предположение, что их в три раза больше, чем удалось собрать. Но минералогическая развитость Земли и Луны все равно останется несопоставимой.

Примерно такой же будет история с Марсом, где обнаружен базальт, андезит, дацит, полевые шпаты, но нет ни кварца, ни слюды. Осторожные предположения о составе Ио и Энцелада характеризуют их минералогическую развитость, как весьма среднюю, по сравнению с Землей.

Все это даст нам право уже уверенно оперировать понятиями «развитость» в отношении таких сверхсложных тел, как планеты и проводить необходимые аналогии.

Конечно, перечисленное нами – это едва лишь одна стотысячная тех знаний, которыми располагает наука о космических объектах. Мы сейчас проявили возмутительное легкомыслие, поведав о взаимосвязях минералов и развитии планетного тела. Это следовало делать через трехмерные диаграммы, вычисления их гелиоцентрического расстояния от планетных тел и «законы содержания силикатов в зависимости от их близости к Солнцу».

В астро-геологии Каттерфельда значения массы, размера, плотности и вулканизма планеты будут определяться через формулы Mk = 6х1022 кг, Dk=3.300 km, dk = 3,25 g/sm. В эволюционной минералогии, которую ныне блестяще представляет профессор Хейзен, к тем же самым выводам требуется идти совсем другим путем.

Происхождение минералов можно определять по Вернадскому или Шопфу. Можно руководствоваться Брейзером или Хейзеном. Это конфликтующие школы. Они видят процессы минералотворения несколько по разному.

Безусловно, все эти нюансы будут сверхпринципиальными для планетологов. Но нам они совершенно безразличны.

Мы свои «сливки» сняли. Мы приобрели инструмент, позволяющий в отношении самоорганизующихся архисложных структур применять понятие «развитость – не развитость». (Чуть позже нам это очень понадобится.)

В хорошо разработанной науке выводы и формулировки, как правило, настолько отчетливы, что их можно без всяких искажений переносить в картезианскую «ткань» обобщений. Декартовский метод позволяет оперировать данными из любых дисциплин, почти полностью освободившись от них самих.

Завершая эту лекцию следует еще раз вспомнить слова картезианца Питера Медавара (1915–1987, НП – 1960) и его блестящую формулировку: «По мере того, как наука прогрессирует, конкретные факты поглощаются ею, и, в некотором смысле, исчезают в общих утверждениях возрастающей объясняющей силы. Нам больше не нужно представлять себе в явном виде весь объем фактов. Во всех науках мы постепенно освобождаемся от груза единичных примеров, от тирании конкретного».