Глава 3

Приблизительно в 19:00, после суда, в тот роковой день мы подъехали к ее дому, находившемуся на улице, параллельной площади Спасения. Заглушив мотор, я сочувственно посмотрел на Маргарет. Лицо ее дышало какой-то глубокой печалью и неопределенным волнением. Мне показалось, что это волнение не относилось ко всему пережитому; с какой-то болезненной тревогой она смотрела на свой одинокий дом и какое-то время мешкала, не решаясь выйти из машины. Это было в духе Маргарет. За всею своей веселостью и непринужденным общением, которым она обычно располагала к себе всех: от простых людей до крупных клиентов, золото в карманах которых исчислялось миллиардами, – скрывалась какая-то истинная суть ее пребывания в этом мире. Порой на нее наступали необъяснимые приступы раздражительности на пустом месте или какая-то мысль внезапно омрачала темной вуалью ее светлое красивое личико, придавая ему мистическую мрачность и нераскрытую тяготящую загадочность.

Я, как истинный француз, знаю толк в хорошеньких женщинах и убежден, что все они хранят какие-то свои личные загадки: постыдные связи, порочащие события, неловкие моменты. Ну, как правило, это пустяковые ситуации, которые не вызвали бы интереса общественности (даже если бы были описаны рукою Дюма), того самого осуждающего интереса, которого так боятся молоденькие девушки. Поэтому я редко придавал такой изменчивости значение, к тому же, откровенно говоря, поскольку Маргарет позволяла мне изо дня в день любоваться собой наедине, возводя меня в ранг избранного, я был единственным, перед кем происходили эти внезапные смены настроения. Ослепленный таким доверием, я принимал эти резкие спады и подъемы как должное, хоть иногда они меня и пугали. Но что это за красота, что своим сладостным безумием не пугает обычных людей, таких, как мы с вами?

Поэтому я приписал это, неосознанное ею, помрачневшее настроение ко всему, что с ней случилось за последние три месяца. Ведь это и понятно: ни в чем не повинную молодую женщину осудили за убийство собственного мужа и промотали по судам в период, когда она должна была переживать и лелеять свое горе, окруженная семьей и вниманием.

С Джоном Айвери они были женаты два года, но по ее нежному взгляду на него я понимал, как сильно она его любила. Молодые познакомились на одной из сделок, заключаемых компанией Маргарет, и, как говорили люди, полюбили друг друга с первого взгляда. Признаться, эта свадьба стала для меня полной неожиданностью и даже каким-то разочарованием, ведь я все еще питал надежду, как и многие другие, на то, что неоправданная холодность Маргарет по отношению к мужчинам в целом однажды прольется всей своей страстью на меня.

Но не только для меня одного эта свадьба стала неожиданностью, она повергла в шок абсолютно всех, кто был знаком с Маргарет, ведь никто даже не подозревал, что у нее кто-то был. На работу она приезжала первая, а уходила самая последняя. Приблизительно два раза в неделю она задерживалась допоздна в офисе и отпускала меня домой. Теперь я знаю почему. Нет, не только потому, что встречалась с Джоном, там было еще одно исключительное по изощренности и до абсурда веское обстоятельство, о котором я расскажу чуть позже.

Помешкав перед выходом из машины, Маргарет неожиданно как-то странно посмотрела на меня и одарила меня той же самой улыбкой, которая семь лет назад пронзила мое истинно французское сердце острием рапиры своего очарования. На секунду мне показалось, что она сошла с ума, но, опираясь на твердые факты, а вернее, на шаткую эмоциональность всех женщин в целом, я сочувственно и как будто бы даже извиняясь, что не разделяю ее веселья, посмотрел на нее и неловко улыбнулся в ответ. Удрученная и слегка состарившаяся за эти три месяца, Маргарет поплелась подкашивающимися ногами к своему дому. Я смотрел ей вслед с сожалением и, если можно так выразиться, с французским трепетом.

Сзади можно было бы подумать, что это идет обессиленная и очень уставшая женщина, возможно, даже немного выпившая после тяжелого рабочего дня. Но тот, кто увидел бы глаза Маргарет в этот самый момент, повстречай она на своем пути случайно заблудшего в этот район прохожего, обратил бы внимание на то, какой волнующий омут и тревожный блеск отражался в их медовых заливах при свете ночных фонарей, скудно поедавших тусклым светом (в отличие от пожиравших тьму глаз женщины) каждый темный уголок рядом с домом. Она шла, если можно так выразиться, вкрадчиво, не спеша, короткой, еле заметной глазу замедленной поступью, будто бы чего-то опасалась.

На ней был серый деловой костюм, который накануне ей привезла мать специально для суда. Идеально сидящий пиджак со слегка заостренными плечиками смыкался на тонкой талии Маргарет золотой брошкой в виде ящерицы, усыпанной бриллиантами; из-под него просматривалась кремово-бежевого цвета шелковая блузка с именными инициалами на изнанке возле воротничка «М.С.». Строгая узкая юбка-карандаш, достигавшая той самой пикантной части женских ног, когда картинка прерывается на самом интересном месте и в дело вступает мужское воображение, достигала линии колен, идеально подчеркивая округлые бедра, которые, покачиваясь на высоких каблуках, останавливали множество мгновений жизни вашего рассказчика. В руках у нее практически ничего не было, кроме ключей от дома.

Представьте, за шесть лет добропорядочной службы, будучи самым приближенным к ее жизни после мужа, хотя и не думаю, что при нем она показывала вспышки своего настроения, тучами негатива заволакивающего все вокруг, мне ни разу не была оказана честь побывать в ее доме, даже в холле. Как вы уже убедились, месье Шварц, женщина вела довольно затворническую и удаленную от всех посторонних глаз жизнь. Любая информация о любой сфере из жизни Маргарет, кроме профессиональной, страдала анорексичностью реальности и лишним весом домыслов. Иными словами, помимо того, что она была прекрасным руководителем – требовательным, но достойно поощряющим своих сотрудников, – больше о ней никто ничего не знал.

Подчиненные любили ее за щедрые бонусы, поэтому и не питали особого интереса к изобличению в их идеальной начальнице каких-либо адских недостатков. Остальным жителям города, особенно жительницам, хотя Маргарет и затмевала красотой все их очарование вместе взятое и была какое-то время одинока, посудачив немного, ничего не осталось как в скором времени перестать жевать тему «чудом обогатившейся полусицилийки». В конце концов, победителей не судят.

В тот момент за Маргарет следили две пары глаз: одни из них принадлежали мне, пока я провожал взглядом ее покачивающийся, как на волнах, силуэт. Другие, маленькие и глубоко посаженные, держали женщину на прицеле своими чернее ночи расширяющимися зрачками, прищуриваясь и моргая в такт прицокиванию языка. Они находились где-то рядом, но я о них ничего не знал.

Маргарет открыла дверь, но прежде чем переступить порог дома, просунулась внутрь лишь наполовину, напряженно всматриваясь в темноту и ощупывая правой рукой на стене рядом с дверью выключатель со светом. Убедившись, что поблизости никого нет, она сняла дом с охраны и закрыла за собой дверь.

Это был не сказать чтобы роскошный, но красивый дом, выдержанный в британском стиле. Он был ни большой, ни маленький, но уютный и обставленный со вкусом. Дом отлично вписывался в аллею подобных ему в благополучном и завидном районе города. Состоял он из двух этажей, с зеленой под мрамор отделкой и небольшими колоннами напротив парадной двери. Третий этаж, нещадно отданный архитектором под чердак, покрывал зеленый неядовитый плющ, придавая городскому дому вид этакого деревенского спокойствия и какого-то философского созерцания.

Прежде чем Маргарет прошла по коридору, огибающему широкую лестницу на второй этаж, и направилась в кухню, она зажгла свет во всем доме. Уж очень боялась женщина темноты, но в этом ведь нет ничего предосудительного, не правда ли? Кто из нас иногда не пугается темных углов?

Беззвучно она открыла небольшой шкафчик на кухне, где обычно хранилось вино – своя небольшая коллекция. Налив себе немного Шато Марго 75-го года, она побрела в гостиную с бокалом в руке, наматывая прядь черных шелковых волос на палец.

Сперва женщина медленно и бесцельно бродила по зале, вперев волнующийся и что-то обдумывающий взгляд в пол, постепенно неосознанно ускоряя шаг. Со временем, поддаваясь будто бы вращению маятника, она начала быстро метаться из стороны в сторону, нервно смотря вниз и что-то бормоча себе под нос. Ее черные зрачки увеличились настолько, что практически полностью закрыли собой всю радужку глаз, оставляя лишь тонюсенькую линию медового карего цвета. Неизвестно, сколько прошло еще времени, пять минут или целый час, но неожиданно она остановилась как вкопанная, губы ее слегка дрогнули в какой-то странной неровной улыбке, издав что-то наподобие короткого дерганого смешка. Маргарет поставила бокал на столик, так и не отпив ни одного глотка, быстро взяла ключи от своего красного «Вольво» в прихожей и выбежала на улицу.

Быстрым и уверенным шагом она обогнула дом и остановилась на заднем дворике возле небольшого куста осыпавшихся роз, смотрящего на нее частым переплетением тонюсеньких, почти голых веток. Не раздумывая ни секунды, она принялась раскапывать землю садовой лопаткой, пока звук металла не столкнулся с чем-то шуршащим и твердым. Это был небольшой, черный, аккуратно завернутый предмет. Отряхнув его от грязи, не боясь испачкаться, она засунула его за свой серый пиджак и, скрестив руки, как если бы ей было холодно, торопливой походкой засеменила к гаражу. В 20:00 пара тех самых черных глаз видела, как женщина села в свой красный «Вольво» и выехала из гаража. Было уже десять вечера, когда Маргарет приехала в какую-то старую захолустную деревушку, располагавшуюся в 100 км за чертой города. Проехав через все селенье, она остановила машину немного поодаль самого последнего обветшалого и заброшенного дома, взяла фонарик, черный сверток и не спеша вышла на улицу. Фонари нигде не горели – видимо, управление электроэнергией города, относящего к себе эту территорию, посчитало свет здесь абсолютно неуместной шуткой и бездарной тратой денег, ведь в округе практически никто не жил. Только полная луна освещала, казалось, это забытое Богом место. Рядом с домом, в 20 метрах, находился густой сосновый лес. Тишину, царившую вокруг, нарушали лишь цокот кузнечиков и редкие крики пролетающих мимо птиц. Это природное бездонное спокойствие, за которым городские всегда готовы отправиться хоть на край света, сейчас здесь, среди ночи, давило тяжестью своего могильного беззвучия, оставляя слышимым лишь пульс, бьющийся в висках и пробегающий ударами по венам.

Маргарет, все так же осторожно и не спеша, направилась в сторону дома, огороженного высоким кирпичным двухметровым забором, совершенно не вписывающимся в ландшафт прилегавшей территории и уж тем более совершенно не смотревшимся с покалеченным временем домом. Переплетенные железные прутья гордо венчали этого охранника «непонятно чего», вырисовывая в воздухе очертания колючей проволоки.

Она открыла створки ворот, где ее встретили небольшой сад и уводящая вглубь тропинка, подводящая к домику. Медленно шагая, Маргарет остановилась возле двери дома, прислушалась к тишине, то и дело оглядываясь по сторонам и жадно ловя любое дуновение ветерка или шорох пробегающих мимо зверей, но даже не посмотрев на дверь, прошла мимо, ступая на носочках дальше по бетонной дорожке, ведущей к небольшой постройке в виде сарая в глубине яблоневых деревьев. Открыв тяжелую дверь, прорезавшую скрипучим звуком умиротворяющую тишину деревни, женщина зашла внутрь, закрылась на ключ и включила свет, нажав при этом на два выключателя сразу, что было весьма необычно, при том что лампа в сарае была одна.

Внутри никого не было. Заколоченные досками окна давно заросли паутиной, и по их свисающим ярусам природного великолепия можно было понять, что руку к этому месту не прикладывали уже лет пятнадцать. Вокруг был беспорядок из книг с оторванными корочками, каких-то мешков со старой одеждой, инструментов и поломанных кукол. Она развернула тот самый черный сверток и вытащила из него аккуратный пистолет 9-го калибра. Справа от входа в дальнем углу стоял большой шкаф, дверцы которого с трудом сдерживали вываливающиеся оттуда вещи. Рядом находился маленький аккуратный комод с облупившейся краской. Женщина передвинула его и присела на корточки рядом с дверцей в полу и, достав из кармана старый достаточно громоздкий ключ, повернула его в замке. Это был небольшой погреб с аккуратно расставленными баночками с засоленными огурцами и помидорами на полках, старыми консервами, какими-то пустыми бутылками из-под вина и пива, свечками и запакованными лампами. Порядок был практически идеальный, что сильно контрастировало с тем, что мы видели наверху. Пахло умершей где-то крысой вперемежку с сыростью и влажными досками. Лишь только в некоторых углах свисала значительно меньших размеров, чем наверху, серебристая паутинка, а пыль на полках и предметах выдавала отсутствие должного ухода в течение какого-то небольшого промежутка времени, в остальном все стояло на своих местах и хранило молчаливое спокойствие.

Спустившись по деревянной лестнице в погреб, Маргарет встала на коленки и, прислонив голову левым ухом к холодному полу, затаила дыхание. Но кроме бешеного биения своего сердца и капли пота, проскользившей по черной пряди волос и разбившейся о бетон, она ничего не услышала. Девушка поднялась с пола, посматривая наверх, как будто бы размышляла о том, чтобы уйти, но что-то неустанно притягивало ее следовать дальше, к тому же она хорошо знала, куда ей нужно попасть. Завязав водопад своих волос в плотный пучок на затылке, она отодвинула старинный, почти рассохшийся пустой шкаф, находившийся напротив всех этих полочек с соленьями.

На месте модной лет семьдесят назад мебели была еще одна небольшая дверца в полу. Сердце ее забилось чаще – возможно, даже скорее, чем я обычно езжу, когда хочу полихачить на безлюдных дорогах, – казалось, оно вот-вот выпрыгнет наружу. Она тихонько присела рядом с дверцей, бегая округлившимися от страха глазами из стороны в сторону, как будто что-то читала, жадно вслушиваясь в шепот ночи. Нервно дергая себя за кончики волос, кусая ногти и закрывая рот рукой, Маргарет неистово округляла глаза, то загорающиеся бриллиантовым блеском, то неожиданно потухавшие, словно отключаясь от этого мира. Она обхватила себя за талию двумя руками и, согнувшись, начала качаться из стороны в сторону. Она тряслась и оглядывалась, издавая какие-то странные гортанные звуки, похожие не сдавленное завывание сбитого зверя. Казалось, что от дальнейшего зависит вся ее жизнь.

Возможно, прошло пять минут, возможно, час, прежде чем она резко перестала трястись и совершенно успокоилась. Взгляд ее помрачнел, придавая всему облику мраморно-каменное выражение, губы плотно сжались, и ни один мускул на лице не дрогнул. Холодные и полностью черные глаза, поглотившие весь медовый карий цвет, обратились к дверце в полу. Она достала из под атласной бежевой блузки маленький медный ключик на цепочке, который всегда находился у нее на шее, резким уверенным движением вставила его в замочную скважину и повернула… То, что она дальше увидела там, повергло ее в абсолютный шок. Менее всего на свете она предполагала увидеть там это! Руки ее снова затряслись, и вены от напряжения выступили бугорками на вспотевшем от волнения лбу. Женщина почувствовала, как волосы на ее голове начали шевелиться, щекоча какими-то нервозными покалываниями покровы кожи. Сперва она просто не поверила своим глазам. Ей пришлось сделать не одно и не два усилия, чтобы понять, что происходит. Несколько раз она плотно зажмуривала глаза, тряся головой, а затем резко разжимала их, как бы надеясь увидеть там то, что хотела.

Неожиданно ее дико затошнило, голова пошла кругом, ей казалось, что она сейчас упадет в эту самую потайную комнату. Ноги не слушались ее, становясь предательски ватными, она не смогла пошевелиться и, едва не лишившись чувств, только и успела схватиться тонкими пальцами за края отверстия в полу, чуть не падая лицом вниз и, нависая над открывшейся взору комнатой, еще раз оглядела внимательно все, что там было.

В 22:45 по местному времени где-то на окраине забытого всеми захолустья роковую предполуночную тишину слегка потревожил приглушенный стенами и подземными этажами душераздирающий нечеловеческий крик, разносящийся в окрестностях всего лишь, скажем, метров на десять, то есть абсолютно настолько, насколько рядом никого не было. Никого, кроме той самой некрасивой пары черных как смоль глаз, которую ранее мы уже встречали у ее дома.