Глава 20

– То есть вьи хотьите сказать, что этот темнокожий пагрьень пггросидьел взапьгрти долгих девять лет? – слегка охмелевший от пятой пинты темного эля, с трудом выговорил мистер Шварц.

– Именно, месье. Не хотите ли прогуляться до одного живописного местечка, открывающего вид на дивные воды нашей реки? Оно находится близ центрального парка. Это в двадцати минутах ходьбы отсюда.

– Конечно, Пьеггр. Пггризнаться, я уже достаточно пеггребрал, и ваш рассказ, это едьинственное, что еще поддеггрживает меня в сознании. Но, пггрошу вас, пггродолжайте.

– Это было любимое место Маргарет. Порой после работы, она просила меня заехать туда. Мы останавливались. Она выходила из машины и, кутаясь в красное драповое пальто, сражавшееся с порывами северного ветра, подходила к узкому мостику, что железною дугою перевешивался через потоки серых вод. Женщина подолгу стояла там, облокотившись на перила и могла смотреть в уносящиеся потоки течения по несколько часов.

В тот самый роковой, последний день после суда она попросила меня снова заехать туда. Словно предчувствуя нависающую угрозу, я впервые осмелился подойти к ней. Даже не обернувшись, будто бы она знала мои шаги, Маргарет вдруг сказала:

– Ты боишься чего-нибудь, Пьер?

От неожиданности я даже остановился и, пересилив свое тело, отказавшееся двигаться, через какое-то время сказал:

– Да, мадам. Я боюсь, что однажды не смогу видеть красоту, окружающую меня.

Я сказал это совершенно без каких-либо намеков. Я имел в виду мир, окружающий нас: лучи восходящего солнца, майское утро, розовато-медовый рассвет… но на лице ее я различил едва заметную улыбку – видимо, она расценила это как комплимент. Признаться, я бы не посмел оспаривать ее мысли. Она вдруг обернулась и, как-то необычно пристально посмотрев на меня, сказала:

– А страхи? У вас есть какие-нибудь страхи? То, чего вы на самом деле опасаетесь?

Обстановка располагала к такому диалогу, хотя я никак не ожидал услышать нечто подобное. Сумерки уже медленно поглощали парк, и зажигавшиеся поочередно фонари тусклым светом озаряли одинокие лавочки рядом с деревьями. Лик луны, промелькивающей через дымчатые рассеянные облака, освещал лицо той луны, что стояла сейчас рядом со мной, придавая ему еще более загадочное и таинственное выражение. Подумав с минуту, я ответил:

– Мадам, есть кое-что, чего я опасаюсь. Я очень боюсь летать. Даже смотреть на самолеты боюсь. Сюда из Франции я прибыл на пароходе, что, возможно, было и опаснее. Но как только сажусь в самолет, меня начинает дико тошнить и я… что? Вы смеетесь?

Маргарет улыбалась, будто бы слушала рассказ ребенка, боящегося мифического чудовища в шкафу.

– Хорошо, а чего боитесь вы? – слегка обидевшись и покраснев, спросил я.

Она снова отвернулась, облокачиваясь локтями на железные перила моста, и, переводя взгляд с томившейся на небе луны на манящие темнотою воды, задумчиво посмотрела куда-то вдаль. Какое-то время она размышляла, словно сомневаясь, и попросила меня вернуться в машину. На том самом месте, на котором давеча сидели вы, месье Шварц, Маргарет рассказала мне кое-что, о чем я никогда никому не рассказывал. Это было ее единственное откровение, которое, скорее всего, принесло бы целое состояние тому, кто осмелился бы о нем заявить.

В 60-е годы отец Маргарет работал шерифом местной полиции. Городок их был небольшой, несколько домов и пара улиц, как говорится. В городе все уважали и ценили ее отца. У него были блестящая репутация и неоспоримый авторитет, отличный послужной список, грамоты и даже имелась медаль за отвагу. На работе и для всех вокруг он был примером для подражания, этаким «крестным отцом», к которому всегда можно обратиться за помощью. Всем, кроме его дочери. Дело в том, что в семье он был жесток и непоколебим. Знаете, месье Шварц, так часто бывает: человек на людях приветлив и добр, возможно, даже слишком, чтобы не вызывать подозрений, ибо, приходя домой, он превращается в сущего дьявола, тирана и домашнего деспота. Таких примеров история знает тысячи, и отец Маргарет подходил под их описание как нельзя лучше.

Дело в том, что шериф всю жизнь грезил о сыне, чтобы воспитать его в лучших мужских традициях, и сильно огорчился, когда родилась дочь. Казалось бы, что здесь особенного? Можно попытаться еще раз. Но шли годы, а его жена, кстати, дочка покойного Лукаса Агостини, того самого сицилийца, все не беременела. Отчаявшийся отец Маргарет, чьи мечты были разрушены, возненавидел свою дочь до такой степени, что перестал замечать ее существование. А в те неподходящие моменты, когда маленькая Маргарет путалась под его ногами, упрашивая поиграть с ней, он бессовестным образом отталкивал ребенка и пытался сделать все, чтобы она больше не попадалась ему на глаза.

Когда матери Маргарет не было дома и заботы о девочке перекладывались на него, он хватал кричащего ребенка за руки и силой затаскивал в темный чулан, где приковывал ее наручниками к батарее и закрывал на ключ. Ей тогда едва исполнилось шесть. К счастью для Маргарет, это продолжалось недолго. Через какое-то время при выполнении задания он схватил шальную пулю и, истекающий кровью, был доставлен в местную больницу, где и скончался в реанимации прямо на операционном столе, едва его тело успели переложить с носилок.

Мучения девочки были закончены, а мать, которую покойный периодически избивал до потери сознания в приступах гнева, вздохнув с облегчением, перекрестилась, тут же попросив за это прощения у Господа.

– С тех пор я боялась темных углов и комнат. Пока однажды, уже когда приехала в ваш город, не переборола свой страх и не спустилась… то есть я хотела сказать, не вошла в одну из них… – Она запнулась и слегка закашлявшись и отводя взгляд, продолжила: – Я хочу сказать, Пьер, что в жизни каждому из нас есть чего бояться и есть что терять. Нельзя, чтобы страхи останавливали нас. Сядьте в самолет! Прыгните с парашютом! Заберитесь на самое высокое здание в городе и посмотрите вниз! Откройтесь страху! Поверьте, эмоции, перебарывающие его, вознесут вас на самое небо! – Интонация ее судорожно возрастала, приподнимая за собою плечи и руки; все тело женщины как-то затрепетало, и глаза налились черным торжествующим блеском, скрыв за собою медовые заливы, растворившиеся при свете луны.

Из дневников Маргарет, в тех редких выпусках, что раскупались подчистую за полчаса, было краткое, сухое описание того, каким образом Мартин Криси угодил в капкан к женщине. Дело в том, что, когда Маргарет выбралась из бункера своего покойного дедушки, прочитав там от корки до корки все сорок дневников сицилийца, она отправилась прямиком к самому Криси и, подкараулив его у общежития, применила все свое женское обаяние и слабость, дабы заманить будущего пленника домой. Она писала, что обвела вокруг пальца того, кто сам привык торжествовать в этой роли. Она плакала и умоляла его простить ее. Ей было «очень жаль, что все так получилось», и она «не хотела причинить ему вреда», а Джонатана, друга Мартина, заступившегося за нее, «встретила совершенно случайно». В общем, долгими или короткими уговорами Криси наивно купился на слезливые извинения Маргарет. И поскольку, видимо, страсть его еще не остыла к трепещущей от волнения женщине и ему наверняка льстили попытки такой красотки вернуть его, той ночью он заснул у нее в кровати, обнимая свою коварную искусительницу, а проснулся уже в темном бетонированном помещении, обвиваясь цепями вокруг.

После «Годовщины Трех Смертей» в городе родилась поговорка иного характера: «Хочешь остаться в живых – не зли Маргарет».

История будоражащая и действительно ужасающая. Представить только, твоя жизнь полностью зависит от человека, сжимающего в руке ключ к твоей свободе! Да для меня лучше смерть, чем ее медленное подобие! А для вас, месье Шварц? – Да… да… конечно, Пьеггр… – растерянно и грустно пробормотал иностранец и скрестил руки на груди, прогоняя мурашки. Он тревожно посмотрел вдаль убегающим водам холодной черной реки, и глаза его налились печалью, возможно, вызванной пятью пинтами темного эля, а возможно, трагичностью истории. Светало.

– Маргарет учла все, – продолжил Пьер, – кроме одного. В ту самую роковую ночь для Мартина Криси она забеременела.