Евгений Лукин. Старичок на скамеечке

Издательство наше называется «Издательство». Кроме шуток, так и называется. Учредитель-то не кто-нибудь – городская администрация, люди серьёзные, привыкшие выражаться прямо, без экивоков! Ну и какое ещё имя, по-вашему, могли они присвоить государственному предприятию? Только такое…

Но вы им не верьте. На самом деле вывеска нагло врёт. Ничего мы не издаём. В позапрошлом году из бюджета была вычеркнута графа «на книгоиздание». А вычеркнутое из бюджета, согласно традиции, восстановлению не подлежит. Что с воза упало, то пропало. Казалось бы, по логике следовало ликвидировать и саму нашу контору. Зачем она тогда? Ан нет! Учреждения культуры высочайшим повелением трогать запрещено. Культура – наше всё.

Чем же мы в таком случае занимаемся? Представьте, работаем. Принимаем авторские рукописи (в основном от членов Союза писателей), вычитываем, редактируем, иллюстрируем – и что-то иногда за это получаем. В типографию макеты, впрочем, не отдаём – печатать, напоминаю, не на что.

Нет, забредает к нам иногда чудило, жаждущее опубликоваться за свой счёт. Это пожалуйста! Это – с распростёртыми объятьями! И всё равно поток манускриптов стремительно мелеет. До того дошло, что сами у авторов тексты клянчим.

Было и сокращение штатов, причём какое-то странное: троих отправили на пенсию, а взамен приняли чью-то там дочурку, специально придумав для неё неслыханную доселе должность. Дочурка оказалась редкостной стервой, немедля вообразила себя начальством и принялась донимать.

– Вы должны были сдать это позавчера!

Она стоит спиной к моему столу, поскольку на сей раз жертва не я. Под лёгкой тканью подобно коротко подрезанным крылышкам торчат сердитые девичьи лопатки.

Тот, к кому обращаются, поднимает от бумаг исполненное благородства лицо. Глаза – ласковы, голос – обворожителен и хорошо поставлен:

– Вам уже говорили сегодня, что вы прекрасно выглядите?

– Нет! – скрежещет она.

– Так я и думал… – с прискорбием изрекает он. – Чёрствые люди…

– Вам придётся написать объяснительную записку!

Я вздыхаю украдкой. «Написать записку…» «Остановить на остановке…» О современный язык!

– Пожалуйста, – галантно отзывается мой сослуживец. – Я и в письменном виде готов подтвердить, что выглядите вы сегодня потрясающе…

Поганка открывает рот, однако немеет, вспыхивает и, гневно чеканя шаги, покидает помещение. Директрисе жаловаться пошла.

– Как это у тебя получается? – с завистью говорю я. – Научил бы…

– Учись, – великодушно разрешает он. Отправляет рукопись в папку, завязывает тесёмки и, подперев кулаком щёку, принимается меня разглядывать.

– Достала? – спрашивает он с сочувствием.

– Да не то слово…

– Обедать идёшь?

– Что-то не хочется… Жарко.

Дверь и оба окна раскрыты настежь, по кабинету гуляют горячие сквозняки. Представляю, что делается на улице!

– Может, сгуляем в скверик, к фонтану? – предлагает он. – Кваску хлебнём. Ледяного…

Импозантен до изнеможения. На службу неизменно является в белом эстрадном пиджаке. Когда-то работал в филармонии, не знаю кем – поговаривают, что конферансье. Потом был уволен, основал фирму, быстро прогорел. Покрутился-покрутился – и к нам.

Лентяй и аккуратист. Порядок на столе и в столе поддерживает идеальный. Очень любит точить карандаши. Вручную, естественно. Точилок не признаёт – говорит, угол в них не тот.

Издательские дамы при виде него млеют (директриса в их числе), но и у мужчин, коих легко по пальцам перечесть, бывший артист филармонии раздражения не вызывает.

Я в самом деле не собирался выходить в это лютое пекло, разве что на перекур, но когда тебя приглашают столь дружески и непринуждённо – поди откажись!

В скверике и впрямь дышалось полегче: над газонами клубилась водяная пыль, то и дело сносимая на нас ветерком, бурлил фонтан. Мы остановились у палатки, хлебнули кваску – пусть не ледяного, но довольно-таки прохладного.

– Ага… – сказал он вдруг, высмотрев кого-то в проеденной солнцем древесной тени. – Стало быть, не зря шли…

И увлёк меня к лавке, на которой одиноко восседал старичок с палочкой. Умильный такой старичок: хрупенький, седенький, с глянцевой розовой пролысинкой на темечке. Увидев нас, разулыбался.

– А-а… – ликующе возгласил он. – Здравствуйте, Пётр… И вы… э-э… – Старичок вопросительно поглядел на меня.

Я представился.

– И вы, Глеб, здравствуйте… А то я уж тут, знаете, заскучал… Странный день: не подходит никто и не подходит… Чем порадуете сегодня?

– Так, чепуха, Ростислав Игнатьич, – небрежно молвил мой коллега Пётр, присаживаясь рядом со старичком. – Ничего особо душераздирающего… Давай, – шепнул он мне.

Я не понял.

– Рассказывай давай, – пояснил Пётр.

– О чём?

– О нашей юной гадюке. Как она тебя достала… и вообще…

– Зачем?

– Затем, что Ростислав Игнатьич любит такие истории. Имей же, наконец, уважение к старшим!.. Чего стоишь столбом? Присаживайся и приступай…

И столь сильна была его харизма, что я против воли подсел к старичку с другой стороны и, чувствуя себя до крайности неловко, приступил. Ну как это, представьте, взять вдруг и начать жаловаться чужому человеку на свои беды! Поначалу я запинался, вопросительно взглядывал на Петра (тот ободряюще кивал), но мало-помалу разошёлся, речь стала поживее, откуда-то взялась патетика, пару раз даже проскочило крепкое словцо.

Наконец иссяк.

Старичок кивал, мечтательно глядя на пелену водяной пыли над газоном напротив. Я опять покосился на Петра, и мне показалось, что сослуживец мой несколько напряжён. Он явно ждал ответа.

Наконец Ростислав Игнатьич перестал кивать, вздохнул.

– Да… – с пониманием молвил он. – Печально, печально… А что бы вы хотели, Глеб? Чтобы вашу обидчицу уволили? Или чтобы она под машину угодила?..

Я возмутился.

– Упаси боже! За кого вы меня принимаете? Пусть себе живёт… лишь бы не доставала…

– Да вы не волнуйтесь, – утешил он. – Бывает и хуже… Вы, главное, не расстраивайтесь… Думаю, утрясётся…

– Спасибо! – отрывисто сказал Пётр и встал. – Всего вам доброго, Ростислав Игнатьич!

Поднял меня за руку с лавки и потащил к фонтану.

– Что это было? – ошалело спросил я, пытаясь оглянуться.

– Подождём до завтра, – с загадочным видом изронил Пётр.

Ютится наше «Издательство» в двухэтажном ветхом особнячке. Я уже с двумя коллегами побился об заклад относительно того, что именно развалится быстрее: сам домишко или обитающее в нём учреждение. Произойдёт сие, по моим прикидкам, через пару-тройку лет, а пока будем довольны иллюзией рабочего места, а временами даже иллюзией зарплаты… Ах, если бы этим была довольна ещё и моя супруга!

Утро следующего дня выдалось на диво спокойное, что, кстати, беспокоило само по себе. Ни одного наезда! Часам к одиннадцати я не выдержал – вылез на разведку.

– Так она и не придёт, – сказала мне развесёлая наша бухгалтерша Лена. – Нету. Тю-тю! Даже и не знаю, как ты теперь жить без неё будешь…

– Под машину попала? – опасливо спросил я.

Бухгалтерша поглядела на меня с восхищением.

– Ну и мечты у тебя! – подивилась она.

– А-а… что же тогда? Уволили?

– Такую уволишь! – всхохотнула Ленка. – Новое местечко подыскали – покруче…

– Так, – глухо сказал я, опускаясь за свой стол и устремляя на Петра инквизиторский взгляд. – И что всё это значит?

– Что именно? – деловито уточнил он.

В двух словах я передал услышанную новость.

Сослуживец хмыкнул, потом озабоченно оглядел своё хозяйство, поправил лежащий не под тем углом карандаш, помолчал.

– Любопытный старичок, правда? – негромко спросил он то ли меня, то ли себя самого.

– Что всё это значит? – повторил я, начиная уже клокотать.

– Ты ждёшь объяснений?

– Да!

– У меня их нет, – честно признался он.

– Ты давно с ним знаком?

– Давно, – сказал Пётр. Лицо его было задумчиво. – Очень давно. Чуть ли не с девяностых…

Я присвистнул.

– Кто он такой?

– Ростислав Игнатьич?.. Пенсионер. Почти каждый день прогуливается в скверике. Живёт, надо полагать, где-то поблизости.

– Как ты с ним встретился вообще?

– Присел однажды на лавочку… с бутылочкой пива. Ну и разговорились…

– И что?!

– То же, что и вчера… – меланхолически отозвался Пётр.

Конечно, объяснение у него наверняка имелось, не исключено даже, несколько объяснений, но, судя по всему, настолько бредовых, что хитрец наш Петечка явно не собирался их озвучивать, предпочитая услышать всю эту заведомую дурь из моих уст. И я решился.

– Хорошо! – сказал я словно в воду шагнул. – Насколько я понял из твоих намёков, такое не впервые?

– Разумеется!

– То есть ты к нему подходишь, жалуешься на кого-то… И назавтра этот кто-то исчезает?

– Из моей жизни, – многозначительно прибавил Пётр. – И не обязательно назавтра. Бывает, через пару дней, через неделю…

– И так каждый раз?

– Нет. Помнишь, он сказал «утрясётся»?

– П-помню…

– Ключевое слово… Как только сказал «утрясётся» – значит всё сработает…

В горле запершило. Видя такое дело, Пётр выдвинул нижний ящик стола и кинул мне пластиковую бутылочку минералки, судя по всему, пролежавшую ночь в морозильнике – лёд ещё растаял не весь. Я машинально поймал, открыл, сделал глоток.

– Но может и не сказать? – осведомился я, частично вернув себе дар речи.

– Может. – Пётр кивнул. – Осмелюсь даже предположить, что, пожелай ты вчера нашей сколопендре угодить под автотранспорт, ничего бы не утряслось.

– Почему?

– Устранять – устраняет, а прямого вреда никогда не причинит. И все довольны…

Я прижал ледяную бутылочку к правому виску, пытаясь унять внезапно возникшее в нём болезненное биение.

– У него что… такие связи? – тупо спросил я.

На актёрски благообразном лице Петра обозначилась саркастическая гримаска.

– Я ведь предупредил уже, – утомлённо напомнил он. – Рациональных объяснений нет. Проверено.

– Кем?

– Мной.

– Позволь! – спохватился я. – А если просто пожаловаться? Ну не на кого-то, а вообще… Ну там денег нет, долги, вот-вот уволят, жена на развод подала…

– Бесполезно.

– Проверял?

– Проверял. Кстати, бутылку верни…

На всякий случай я завинтил пробку потуже. И правильно. Потому что не докинул. Пришлось встать, поднять с пола и передать из рук в руки.

– Ленк! Ты тайны хранить умеешь?

Она повернула ко мне раздвинутое улыбкой лицо.

– А как же! Я ж бухгалтер!

Ага, бухгалтер… Если бы бухгалтеры всегда умели хранить тайны, их бы и под суд не отдавали.

Мы сидели в так называемой чайной и, как несложно догадаться, пили чай. Чайная – столик и три стула в углу холла на втором этаже. На рабочих местах нам это дело запрещают.

– Н-ню? – подбодрила она меня. – И что за тайна?

Я рассказал.

Ленка слушала с изумлением, потом не выдержала – расхохоталась и долго не могла остановиться. Из открытого кабинета напротив к нам немедленно устремился сотрудник с жаждущим лицом.

– Что?.. Анекдот?..

Смешливая бухгалтерша замахала на него ладошкой.

– Нет… нет… – в восторге стонала она. – Отстань! У нас тут интим…

С огромным сомнением он присмотрелся к ней, ко мне – и, недоверчиво хмыкнув, вернулся на место службы.

Ленка утёрла слёзы.

– Глебушка, ты прелесть! – объявила она. – Вы сколько уже в одном кабинете сидите?

– С Петей? Да скоро месяц…

– И ты до сих пор не понял, кто он такой?

– А кто он такой?

– Хулиган! Приколист! Он же из театра к нам пришёл!

– Из филармонии…

– Какая разница! Их же там всех хлебом не корми – дай кого-нибудь разыграть…

– Что-то больно сложно для прикола… – усомнился я.

– Чего тут сложного? Я ещё неделю назад знала, что жабочку нашу в управление культуры забирают! И он знал! Все знали, кроме тебя…

– Так! – сказал я, решительно включая чайник. – Давай-ка ещё пакетик на двоих…

Пока заваривал чай и сыпал сахар, попытался привести мысли в порядок. Однако с Ленкой такой номер не пройдёт – больно уж говорлива.

– Я ж его первый раз на корпоративе увидела! Фу-ты, ну-ты, белый пиджак приталенный… Эх, думаю, ничего себе сотрудничка взяли! А тут песню включили, «Джулия» называется, она мне ещё в детстве нравилась… Хотите (это он мне говорит) переведу? А вы, говорю, английский знаете? Как русский, говорит. Ну, переведите… А там поют: «Джулия…» Он переводит: «Жулики…» Я глазами луп-луп, а у него морда серьёзная-серьёзная… Там опять поют: «Джулия…» Он опять переводит: «Жулики…» А дальше быстро-быстро запели. Он прислушался – и мне вроде как по секрету: «Это они сговариваются…»

– Стоп! – прервал я. – А как же старичок?

– Старичок! – всхохотнула она. – Если у него такой старичок под боком, что ж он старичку на Чубайса не нажаловался?

Я задумался. А и впрямь…

– А с самолётом этим угнанным!..

– С каким ещё самолётом?

– Да лет шесть назад лайнер угнать пытались, а пассажиры на террористов кинулись и всех повязали… Не помнишь, что ли?

Я напряг память. Что-то вроде всплывало, но смутно-смутно.

– Так вот Петенька наш этим рейсом летел!

– И что?

– Взял и шепнул соседям, будто их на скрытую камеру снимают. Программа «Розыгрыш»… Ну, те разозлились – и…

– Погоди-погоди… – забормотал я. – А откуда это всё тебе известно?

– Он сам сказал!

Осеклась. Уставились друг на друга. Опомнились не сразу.

– Вот гад!.. – ошеломлённо выговорила она. – Вот гад!..

– А почему ты ему на Чубайса не нажаловался?

Мы снова сидели друг против друга за своими столами.

Он вздёрнул бровь и почесал её с несколько озадаченным видом.

– Как это не нажаловался? Именно что нажаловался… Да вот сразу когда веерные отключения начались…

– И что?

– А то сам не знаешь! Сняли с энергетики – теперь нанотехнологиями заведует…

Я не верил ему ни на грош, но решил игру поддержать.

– Хорошо! Рациональных объяснений, ты говоришь, нет. А как насчёт иррациональных?

– В смысле?

– Мистических! Сидит на лавочке добрый Боженька, желания исполняет…

Пётр усмехнулся.

– Эк тебя занесло!..

– Но исполняет же! По твоим словам…

– Случается… – согласился он. – А самому-то зачем на лавочке сидеть? На это Ростислав Игнатьич есть.

– Стукач Господень?

– Нет. Стукачи скорее мы. А он…

– Опер?

– Н-ну… – озадачился Пётр.

– Он верующий вообще?

– Вот чего не знаю! Наверное…

Нет, не расколешь. Морда – серьёзная-серьёзная. Всё продумал, надо полагать… Попробуем зайти с другого конца.

– Ладно! – сказал я. – Ты лучше вот мне что объясни: как же тебя из филармонии-то попёрли? При такой поддержке…

– Потому и попёрли, – неохотно ответил он. – Свято место пусто не бывает. Трёх директоров сменил…

– Ты?!

– Я… И каждый, представь, оказывался хуже прежнего. Ну на четвёртого я уже ябедничать не стал, вижу – бесполезно… А ты думаешь, перевели нашу поганку с повышением – и никто тебе её тут не заменит? Раскатал губёнки! Вот попомни мои слова: затоскуешь ещё по ней…

И я опять поймал себя на том, что не понимаю: всерьёз мы говорим или как?

– То есть стучать ему на высшее руководство…

– Кому «ему»?

– Н-ну… Ростиславу Игнатьичу…

– Даже не вздумай!.. – страшно понизив голос, перебил меня Пётр. – Хватит нам девяносто первого…

Тут я даже не воззрился на него и не уставился – я вытаращился.

– Ты что… и на Горбачёва стукнул?

– Не помню, – сокрушённо признался он. – Понимаешь, я ж тогда ещё не сообразил, в чём дело-то… Да и какая разница? На него ж все тогда бухтели, на Горбачёва… Кто-нибудь да стукнул! Не один – другой, не другой – третий…

Какой конферанс? Какая редактура? С такими способностями – и прозябать у нас в «Издательстве»? Да подайся он в аферисты – глядишь, получился бы из него новый Остап-Сулейман-Берта-Мария Бендер-бей! Хотя, помнится, Остапу Ибрагимовичу тоже пришлось в конце концов переквалифицироваться в управдомы…

В задумчивости я выцедил стакан прохладного сладковатого кваса и оглядел скверик, высматривая старичка на скамейке. Ростислав Игнатьич восседал на прежнем месте в прежней позе. Такое ощущение, что сначала его там посадили, а потом уже возвели вокруг сквер, город, Вселенную…

А Петенька, как совершенно справедливо выразилась бухгалтерша Ленка, – гад. Гад несомненный, ярко выраженный. Ну нельзя же так людей морочить! Вот сидит себе, опершись на палочку, безобиднейший пенсионер и ведать не ведает, какие вокруг него слухи бурлят…

Выбросил пластиковый стакан в картонный ящик и двинулся к скамье. Разумеется, я ни на секунду не верил в ту полосатую дурь, что наплёл наш блистательный Петенька, – просто выговориться захотелось. Нарвало. Наболело. А Ростислав Игнатьич, судя по прошлой нашей беседе, слушать любил и умел.

– Здравствуйте, Глеб! – приветствовал он меня, сопроводив слова приятной улыбкой.

Гляди-ка, запомнил! Старенький-старенький, а с памятью всё в порядке.

– Здравствуйте, Ростислав Игнатьич…

– А что же вы одни? Где Пётр?

– Обедать пошёл…

– А вы, я вижу, хотите что-то рассказать?

– Да. – Я присел рядом, собрался с мыслями. Над газонами клубилась влага, невдалеке бурлил фонтан.

– Слушаю вас…

– Что ж это со страной творится, а, Ростислав Игнатьич? – с болью в голосе начал я. – Вот смотрите… Работаю я редактором в издательстве. Урезали бюджет – ладно! Потом вовсе графу из бюджета вычеркнули… То есть взяли и перестали финансировать книгоиздание. Вообще! Работать работаем, а книги не выходят…

– Да, да… – сочувственно кивал Ростислав Игнатьич. – Понимаю вас, Глеб, очень хорошо понимаю…

– Губят культуру на корню, – продолжал я уже навзрыд. – Ну невозможно же так жить, согласитесь… Ведь это что же происходит? Были самым читающим народом, а стали… Только деньги всех и колышут! Бабло. Одно бабло. Ничего, кроме бабла…

– Так, так… – пригорюнившись, кивал он.

– Живёшь трясёшься – как бы не сократили… Третий месяц зарплаты не видим! Жена вон на развод подать грозится…

– И кто же во всём этом виноват? – с тревогой спросил он.

– Знаете, Ростислав Игнатьич, – сдавленно признался я. – Ну не нравится мне эта наша нынешняя власть… Всё-таки прежняя получше была, а?..