В оазис-поселение красных мажоидов, обозначенное на карте как объект «СВ2» и нареченное начитанными участниками первой экспедиции Соацерой, поехали втроем: Каравай, Кудряшов и Остапенко. Конечно, взяли с собой револьвер и карабин, хотя Остапенко полагал, что оружие вряд ли понадобится.

Он оказался прав. Курганные дома мажоидов выглядели покинутыми: очевидно, население перебралось в штольни, пробитые некогда для обслуживания канала. По опустевшей широкой центральной улице, которую остряки из второй экспедиции называли проспектом Ленина, ковылял слоном типичный старейшина. Когда краулер сблизился с ним, полковник велел сидевшему за рулем Кудряшову остановиться и вылез наружу, поманив за собой Остапенко. Старейшина немедленно спрятался под карапакс. Каравай бесцеремонно постучал рукоятью револьвера по костяной оболочке и позвал:

– Господин мажоид! Нам надо поговорить.

Старейшина оставался в своем убежище.

– Не хочет телепатировать, а? – Каравай оглянулся на Остапенко. – Сможешь его вызвать на разговор?

– Не думаю, что в этом есть смысл, – признался научрук. – Старейшины, конечно, изучали русский язык, но до сих пор владеют им из рук вон.

– Ты попробуй, – настаивал Каравай.

Остапенко откашлялся и начал с местного приветствия:

– Хшо хашикхо, ста-рей-ши-на. На-до го-во-рить.

Вопреки ожиданиям мажоид выглянул из-под карапакса, надул голосовые мешки и произнес:

– Хшо хашикхо, Шсаргей. Укходить, Шсаргей.

– Мы хо-тим знать, ста-рей-ши-на, – сказал Остапенко, – за-чем к нам при-шли кхеселети. По-че-му шоешос у-мерт-ви-ли кхеселети?

– Кхземляне кхеселети шакх, умеркхтвили тхакс, – ответил старейшина и повторил свое требование: – Укходить, Шсаргей.

– Ничего не понимаю, – сказал Каравай.

– Он тоже смешивает языки, – пояснил Остапенко. – Похоже, он говорит, что те кхеселети, которые пришли к нам, не могут считаться их детьми. Шакх – это ничье, ненужное, пустое, мусор. Что такое тхакс, я не знаю.

– Мусор, значит? – зловеще сказал Каравай и взвел курок револьвера.

Внутренне Остапенко жаждал, чтобы полковник выстрелил: казалось, что боль потери можно унять только суровым мщением. Однако умом понимал, что это лишь ухудшит ситуацию. Какая память останется здесь о землянах, если они возьмутся судить местных по своим законам? Чтобы встряхнуть это болото, нужно совсем другое. Но вот что?

– Прекрати! – осадил Остапенко полковника. – Он тут ни при чем. Напоминаю, что мажоиды яйцекладущие и по-другому относятся к детям, чем мы. Они либо признают новорожденных своими, либо не признают.

– В том-то и дело, млин, что они их признавали своими, – сказал Каравай, – пока мы будущее этим дармоедам строили, а теперь, значит, нет, не признаем, а? Ненужное, пустое, мусор? Свиньи они яйцекладущие!

Остапенко не стал комментировать. Было видно, что полковник на самом деле уже выкипел, а бесится по инерции.

– Ладно, – сказал Каравай, пряча револьвер в кобуру. – Поехали к штольням. Может, там скажут больше…

Вход в технические штольни находился в северной части Соацеры, у откоса канала. Остапенко сравнительно редко бывал там, поскольку красные мажоиды все-таки предпочитали жить в самом поселении, а уходили под землю только на сезон пыльных бурь. Зато для археолога Стеблова в мрачных темных коридорах было раздолье, и после каждого посещения он привозил гору артефактов: ржавые обломки древних механизмов, металлические пластины с клинописью, странного вида посуду. Все это следовало описать, датировать, увязать с современной культурой мажоидов, однако у Стеблова, как и у остальных членов экспедиции, никогда не хватало времени на систематическую работу: он собирался заняться ею на Земле.

У темной дыры входа в штольни, огороженной невысокой стеной каменной кладки, земляне увидели Кхаса, который сидел в окружении трех десятков кхеселети. Остапенко сразу повеселел. Он уже успел мысленно похоронить всех своих учеников, решив, что до базы сумели добраться только самые «удачливые», а остальных шоешос перехватили на подходах. Да, никаких сомнений, это были именно его ученики: научрук легко опознал Бугая и Модника, остальные тоже выглядели знакомыми, словно он расстался с ними вчера.

– Таки живы! – воскликнул Каравай, тоже обрадованный увиденным. – Что ж, это меняет дело.

– Ничего на самом деле не меняет, – сказал Кудряшов. – Как вы думаете, сидели бы они снаружи, когда остальные внутри?..

– Надоели загадки, – согласился Каравай. – Я, товарищи, если честно, полагал, что мы научились понимать мажоидов. Они, конечно, дикари, но все-таки потомки великой цивилизации. Вроде наших египтян, а? И мне, черт возьми, нравилось, что они слушают нас, хотят жить по-новому, двигать прогресс…

Кудряшов остановил краулер.

– Подозреваю, – сказал он, – что все это время они нас обманывали. Ради вкусных плюшек. Как я и говорил на совещании, в конечном итоге они подчинятся не тому, кто за светлое будущее, а тому, кто сильнее. Шоешос оказались сильнее нас, потому что они ближе, их больше, они не рефлексируют на тему, как бы кому не навредить. Их вообще не волнует будущее, они живут настоящим. Поэтому их цели и мотивация близки красным, а вот наши, очевидно, не всегда.

– Ты не учитываешь один нюанс, – сказал Остапенко.

– Какой же? – спросил Кудряшов, он начал собираться на выход, влезая в доху.

– Появление Кхаса, – ответил Остапенко.

Земляне выбрались из краулера и направились к «дружественному» мажоиду, как назвала его Ирина на совещании. Кхеселети загалдели, с детской радостной непосредственностью приветствуя пришельцев, но Кхас остался невозмутим.

– Хшо хашикхо! – поприветствовал Остапенко мажоида. – Мы пришли сюда, Кхас, чтобы получить ответы на вопросы. И не уйдем, пока не получим. Первый вопрос: почему шоешос умертвили кхеселети? Второй вопрос: почему ты называешь себя кхаших? Третий вопрос: зачем нужны кхаших, в чем работа кхаших?

Кхас надул голосовые мешки и отозвался:

– Шдравсштвуй, Шсаргей. Кхеселети нарукшили шсапрет. Шоешос долшсны прекхрвать нарукшение. Ш-шесть шсолншц блишско. Укходите, пошалуйкхста.

– Я повторю, Кхас, – сказал Остапенко. – Мы не уйдем, пока не получим ответы. Что такое шесть солнц? Почему ты называешь себя кхаших? Чем занимаются кхаших? Как связаны шоешос с кхаших?

Кхас покачал длинной шеей из стороны в сторону, словно жираф, высматривающий молодую листву на деревьях. Остапенко ждал, что мажоид вновь попробует уклониться от ответа или даже спрячется под карапакс, но, вероятно, тот, со своей стороны, решил, что проще будет все объяснить землянам на пальцах, даже если придется нарушить какие-то неизвестные им табу.

– Ш-шесть шсолншц, кокхда Кхсемля и Шсолншце одно, – сказал Кхас. – Кхсемля штановиткся шсвет и окхонь. Вы, кхсемляне, шсвет и окхонь. Шоешос шдали вашс мнокхо дхней, мнокхо кходов. Шоешос выбхирали лукших, самых перкхвых шсреди шивых, выбхирали кхаших для шсгорания кхради Кхсемли. Шоешос шдали, кхсемляне прикхшли, и ш-шесть шсолншц больш-ше кхне кхнушно. Кхсемляне укходят, ш-шесть шсолншц шсгорают шснова. Кхас выбхран кхаших для шсгорания. Кхас кхаших. Лукшие перкхвые кхеселети тоше кхаших, тоше шсгорают. Мы шсвет и окхонь. Укходите, пошалуйкста.

Черные глазки-бусинки Кхаса ничего не выражали, но Остапенко показалось на мгновение, что он увидел в них смертную тоску.

– Ничего не понимаю, – признался Каравай, оглядываясь на спутников. – А вы?

– Я, кажется, теперь знаю, кто такие кхаших, – сказал Остапенко мрачно. – Но лучше бы мне этого не знать…