Пальто

Зто нам только кажется, что мы управляем вещами. На самом деле все происходит с точностью до наоборот. Во всяком случае, мой характер полностью сформировался под воздействием вещей. Заявляю об этом прямо и откровенно.

Природа с детства одарила меня хорошей памятью и довольно крупным телосложением. Поэтому в классе я был больше похож на второгодника, сидел на последней парте и читал на уроках приключенческие романы. Иногда, чтобы застать врасплох, учитель задавал мне коварный вопрос по текущей теме, надо было вскакивать и отвечать. Поэтому у меня хорошо развился периферийный слух и громкий голос – на задней парте мямлить не полагалось. В пятом или шестом классе я перерос очередной костюм, и моя мать отправилась на поиски замены для донельзя обносившихся брюк и куцего пиджачка. Работала она в Старой Риге, рядом с Театром русской драмы и самым престижным в городе ателье мод. Выйдя из конторы в обеденный перерыв, она увидала, как в ателье заканчивают оформление витрины, прилаживая к роскошному черному вечернему костюму ярлычок с неприлично смешной ценой. Она, что называется, не поверила своим глазам и вошла в ателье. Приемщица объяснила, что клиент отказался от почти полностью оплаченного авансом заказа, и костюм выставлен за остаточную стоимость. Так в моем гардеробе появилась невероятная обнова.

На следующий день я пришел в школу. Первый урок весь класс, особенно девчонки, смотрел не на доску, а на меня. На перемене Ваня Кошкин, злостный второгодник и мелкий бандюган с московского форштадта, или, как чаще говорили тогда, с Москачки, впечатал мне в центр пиджака подошву своего грязного башмака. Рассвирепев, я разбил ему нос, и нас обоих потащили на разборку к директору школы. Отпустив Кошкина, директор долго рассматривал мой костюм, потом спросил классную учительницу, как я учусь, на что та неопределенно покрутила в воздухе рукой, и вынес вердикт:

– Будешь представлять школу на районном смотре самодеятельности.

– Но у меня нет музыкального слуха…

– Ведущим будешь! Если не хочешь из школы вылететь.

С этого момента я стал в школе популярным человеком. Мне пришлось учиться искусству конферанса, готовить шутки и репризы, развивать голос так, чтобы он легко, без микрофона, покрывал шумы многолюдных школьных сборищ. Характер мой изменился радикально. Из увальня-флегматика, озабоченного лишь проблемами героев Майн Рида, я превратился в ярко выраженного сангвиника, способного за считанные минуты стать своим в любой компании. Пышущий жаждой мести Кошкин несколько раз пытался со своими дружбанами с Москачки организовать для меня засаду по дороге из школы, но каждый раз многочисленные доброжелатели предупреждали меня о коварном замысле недруга и уводили другими путями.

Два года спустя мой костюм начисто потерял сценический лоск, я опять подрос, но в витрине ателье ничего подходящего больше не выставлялось. Моя карьера конферансье пришла к закату. Тем более что появилась новая проблема. На этот раз с обувью. Нога росла пропорционально с телом, а советские обувные фабрики, наверное, для экономии кожи предпочитали выпускать обувь малых размеров. Мой сорок третий был настоящим раритетом. Не мог же я выходить на сцену в перманентно просящем кашу ботинке! В человеке все должно быть красиво: и костюм, и туфли. И как быть в компании, если нос твоего ботинка, отклеиваясь, цепляет за тротуар! Мне пришлось изобрести множество способов отвлекать внимание собеседников от того, что происходит ниже пояса, и у меня развилась привычка размахивать при разговоре руками.

Первые самостоятельные деньги я заработал на практике в порту после второго курса мореходного училища. В это время в моду вошли туфли с длинными острыми носами. В магазинах такие не продавались, производили их только подпольные сапожники и продавали по высокой для тех времен цене, по сорок рублей. Первую зарплату я отдал посреднику за туфли. О примерках тогда никто и не думал, назывался лишь размер. Но колодки у подпольных сапожников, как выяснилось, были рассчитаны только на сорок первый. Это меня не смутило. Уж очень хотелось выглядеть красиво. Подумаешь – на два размера меньше. Длинный носок должен был компенсировать недостающее пространство для пальцев ног, а остальным неудобствам можно было не придавать значения. Кое-как натянув туфли, я отправился на танцы. Ноги стягивало так, словно меня пытали испанским сапогом. Гордиться остальной одеждой не приходилось, но туфли! Я выплясывал так, что видно было только их. Девчонки хохотали над моими шутками. После танцев я пошел провожать одну из них домой, и ноги были единственной заметной частью моего тела. Форма моей ноги изменилась по форме туфлей с длинными носами, и я научился стойко переносить любую боль.

Не удивительно, что, когда я стал штурманом торгового флота, самыми значимыми для меня покупками стала обувь. Я заходил в роскошные обувные магазины загнивающей Западной Европы, и у меня перехватывало дыхание. На полках бесконечными рядами стояли туфли с острыми носами, с носами круглыми и прямоугольными, прошитые и проклеенные, с заклепками и без, на тонких кожаных подошвах и на толстых платформах, всех красок и оттенков, настоящий обувной рай! И при этом – любого, даже самого моего дефицитного сорок третьего размера! Проблема была только в одном – стоила обувь по меркам заработка советского моряка непомерно дорого. Приемлемыми для наших зарплат были лишь специальные магазины колониальных товаров. Дикарям в колониях предприимчивые торговцы продавали бусы и цветные побрякушки. Для советских моряков – умещающиеся в карман плащи из болоньи, гипюр, похожий на покрытый позолотой тюль, мохеровую пряжу красочных тонов, уродливые женские парики и дешевые складные зонтики. На родной земле все это пользовалось невероятным спросом и жить морякам позволяло безбедно. Но купить для себя обувь… Я, однако, помятуя о былом костюме, надежды не оставлял. И не напрасно.

Постепенно мой обувной гардероб начал пополняться. Последним приобретением стали роскошнейшие туфли на только что вошедшей в моду платформе с широкими, красиво округленными носами. Рост мой сразу увеличился сантиметров на семь.

Туфли сложного, коричнево-зеленого оттенка отливали всеми цветами радуги и сами, без малейших моих ухищрений притягивали взгляды прохожих. В Ленинграде я надел их для культурной прогулки в Эрмитаж. Незадолго до этого прошел дождь, воздух был чистым и свежим, светило солнце, отражаясь от лакированной поверхности туфель, и мы с другом не спеша шагали к музею вдоль Невы. Перед входом в музей растеклась лужа. Я прыгнул через нее и, приземлившись, ощутил на правой ноге дискомфорт. Посмотрев вниз, я с ужасом обнаружил, что заостренный несколько лет назад палец насквозь пробил поверхность новой туфли и нахально выглядывает из нее, как мышь из норы. Изучив повреждение ближе, я понял, что верх десятидолларового башмака изготовили из простого картона, который все равно расползся бы при первом же дожде, и предназначались туфли, скорей всего, для манекенов, что, возможно, и пытался объяснить мне при продаже продавец на непонятном для меня языке. Второй же мой вывод заключался в том, что на действительно добротные вещи заработка советского моряка недостаточно.

Искать что-либо подходящее в советских магазинах было бессмысленно. Единственная возможность придать своему облику индивидуальность возникала лишь при покупке вещей в комиссионных магазинах или с рук. Поэтому, оказавшись в Риге в очередном отпуске, я с интересом разглядывал рукописные по большей части объявления на деревянном стенде у центрального железнодорожного вокзала. Спрос определенно превышал предложение. Люди мечтали снять комнату или квартиру для молодой бездетной пары, купить педали для велосипеда «Спутник» или женские сапоги сорок седьмого размера. Вместо этого охотникам за удачей предлагались беспородные котята, репетиторство по французскому языку и старые чугунные ванны с самовывозом. Объявления писались на крохотных клочках бумаги, вырезанных из клетчатой бумаги школьных тетрадок по математике, и снабжались бахромой телефонов с указанием звонить в рабочее время. Квартирные телефоны были роскошью, и в объявлениях номера их, как правило, отсутствовали. То ли их счастливые обладатели уже обеспечили себя всем необходимым для дальнейшей жизни, то ли осторожничали. Зато к доске время от времени подходили неприметные бабульки в серых байковых платках и заговорщицки спрашивали, не хочу ли я снять комнату по сходной цене.

Комната меня не интересовала. Так и не найдя ничего любопытного, я уже собирался уходить, когда возле меня, благоухая духами «Южная ночь», остановилась красотка в красном приталенном пальто. Запах был мне хорошо знаком, потому что точно такие духи я накануне подарил девушке, с которой нас связывали странные, очень переменчивые отношения. Раскрывая флакон, она умудрилась его уронить и разбить так, что большая часть духов оказалась на моих ботинках. Сделала она это случайно или с досады, что вместо ожидаемых «Шанель № 5» ей досталась продукция местной парфюмерной фабрики «Дзинтарс», я так и не успел понять, потому что сразу после неудачи с подарком она вспылила и ушла. Возможно, запахи влияли на ее характер не меньше, чем на мой – одежда. Но сейчас, когда у остановившейся возле меня красотки упала перчатка, я наклонился и легко сумел сравнить аромат ее духов с запахом, все еще источаемым моей обувью. Рядом с перчаткой лежал листок.

– Это тоже ваш? – спросил я, протягивая незнакомке листок вместе с перчаткой из мягкой, хорошо выделанной кожи.

– Спасибо. Вы такой внимательный… – она улыбнулась, блеснув золотой коронкой. – Нет, листок не мой. Похож на объявление. А что на нем написано?

Я быстро прочитал про себя короткий текст и посмотрел на элегантно, явно не из магазина одетую красотку. У нее была завораживающая улыбка и неплохая фигура, я располагал свободным временем и, наверное, свободой для отношений, ситуация для знакомства складывалась более чем благоприятная. Но что, если…

– Да так, чушь какая-то, – ответил я, сминая листок и кидая его в урну. Точнее, делая вид, что кидаю, потому что на самом деле я зажал его пальцем и как можно более незаметно опустил в карман. – Однако мне пора. Приятно было познакомиться.

– Так ведь мы не…

Но я уже шагал прочь. Красоток в городе было много, с духами или без. А подобное предложение – единственно и неповторимо. Судьба подала мне знак, и упавшая перчатка определенно была лишь составляющей частью ее плана. Листок мог отклеиться и упасть сам, но мог быть и обронен заинтересованной стороной, поэтому вопрос, как учили правила хорошей морской практики, надо было решать сразу, решительно и последовательно. И потенциальная конкурентка в таком деликатном вопросе мне была совсем ни к чему.

Отойдя от доски объявлений подальше, я развернул смятую бумагу и еще раз прочитал записку. Стандартный, ничем не примечательный листок был заполнен крупным и неровным, как у школьника, почерком с сильным наклоном влево. Телефон на объявлении не обозначался, зато был указан адрес для обращения – судя по всему, домашний. Идти от вокзала было недалеко. Осень выдалась сухой и морозной, в воздухе пахло близким снегом, улицы были чисто выметены. Не так чисто, конечно, как в период моего детства, когда дворники по утрам намыливали тротуары и выдраивали их щеткой, как матросы палубу, но от опавших листьев уже не оставалось и следа. Порыв ветра прорвался под мою щегольскую бельгийскую куртку, выглядевшую как настоящая кожаная, и я напряг мышцы спины. Говорят, таким способом греются охотники в засаде. И я мало чем отличался в эти минуты от охотника.

Улица называлась Сарканармияс, что в переводе с латышского означало Красноармейская, и относилась к центральным и наиболее респектабельным. Правда, в последних двух кварталах, примыкающих к железной дороге, от респектабельности не оставалось и следа. Четырех-, пятиэтажные дома не ремонтировались, наверное, с досоветских времен и были пристанищем так называемых неблагополучных семей. Можно было только догадываться, что в этом определении было первично: то ли жилищные комитеты специально подбирали неблагополучных жильцов, то ли они становились таковыми, пожив в неуютных маленьких квартирах с окнами, выходящими в узкие дворы-колодцы, и с пропахшими кошками подъездами. Я поднялся на второй этаж и позвонил. Дверь приоткрылась на цепочке, и я поспешно объяснил, что пришел по объявлению.

– А деньги с собой есть? – неожиданно спросил хозяин.

– Есть, не волнуйтесь.

– Покажи!

События, по моему разумению, развивались не совсем в правильную сторону, и я засомневался. Разглядеть хозяина в узкую щель было сложно, но он уже был в возрасте, мощностью сложения не отличался и больше походил на стандартного алкаша. Откуда у него такая вещь? Стащил где-нибудь? Из квартиры тянуло спертым, прокуренным воздухом, аромат которого не перебивала даже «Южная ночь», но запаха спиртного я не ощутил. Хозяину мое замешательство не понравилось.

– А раз нет, так и…

– Стойте, вот!

Я достал из кармана пачку купюр, незадолго до того полученную за отрез гипюра, купленного в магазине для советских моряков в городе Антверпен, и помахал ею в воздухе. Дверь все-таки закрылась, но потом открылась вновь, уже во всю ширь, и хозяин, мужчина лет пятидесяти, довольно рослый, но с худым, изможденным лицом и опавшими плечами, впустил меня внутрь.

– Садись! – отрывистым, неожиданно резким голосом не предложил, а скорей приказал он, указывая на рассохшуюся табуретку возле кухонного, накрытого протертой клеенкой стола. Квартира, собственно, и начиналась прямо с кухни, без прихожей. В углу стояла дровяная плита, и на полу лежала вязанка дров в металлическом обруче. Дверь в комнату отсутствовала, и мне отчетливо были видны узкая, застеленная серым солдатским одеялом кровать, скромный двухдверный шкаф и еще одна табуретка. На этом меблировка квартиры заканчивалась, а к описанию оставалось лишь добавить давно потемневший от никотина потолок и выщербленный деревянный пол.

– Ничего, я постою.

– Садись! Поговорим сначала. Я, может, еще и не решил о продаже. Такую вещь сегодня днем с огнем не сыщешь. А ты – постою! Ты в армии-то служил?

– Да как вам сказать… На стажировке был. Я вообще-то офицер, – зачем-то похвастал я, – лейтенант, только запаса. А теперь в море хожу, штурманом.

– Ну, значит, другой разговор! Флот – это почти армия, свой человек будешь. Так зачем тебе вещь такая? – хозяин пригладил правой рукой сбившиеся, давно не стриженные седые вихры. Левая, скрученная в кисти и словно высохшая, висела неподвижно. Угадать в нем бывшего военного можно было разве что по командному голосу и колючему взгляду из-под кустистых, врастопырку бровей.

– Понимаете, я же в загранплавание хожу. Мне надо страну достойно представлять, чтобы уважение капиталисты чувствовали. А кто тебя в нашем ширпотребе уважать будет?

– Это верно… Так что, может, чайку попьем? – предложил он. Я представил, как прикасаюсь к засаленной кружке из грязной раковины, и меня передернуло.

– Знаете, только что пил… Да и… Может, покажете все-таки, что продаете?

– А и ладно, – разочарованно вздохнул хозяин. – Заварка-то все равно кончилась.

Повздыхав еще немного, покряхтев под стать табуретке, на которой мне досталось сидеть, он наконец вышел в спальню и вытащил из шкафа объемистый рюкзак цвета хаки, поставил его возле меня и еще раз сходил в спальню за табуреткой. И лишь усевшись на нее и не спуская с меня серых, чуть на выкате пронзительных глаз, разрешил:

– Доставай. Может, тебе еще и не подойдет. Сейчас-то таких давно не делают. Лет двадцать ему уже, считай, будет.

– Как двадцать?! – у меня отвалилась челюсть. – Вы же написали в объявлении, вот оно, что новое!

– Да оно и есть новое! Не волнуйся! Я его всего один или два раза надел, а остальное время оно в рюкзаке пролежало. Да если бы деньги не нужны были… Такая вещь! Доставай, не сомневайся.

Уже заранее ощущая себя одураченным, я вытряхнул рюкзак и достал на свет божий пальто из натуральной коричневой кожи. Хотя назвать его пальто не поворачивался язык. Это была Вещь, в которую я влюбился сразу и безоговорочно. Годы действительно не оставили на поверхности сияющей благородным матовым блеском коже ни малейшего следа. Я сразу понял, что купил бы это пальто даже в случае, если бы хозяин запрашивал вдвое больше. Второй такой Вещи просто не существовало в природе, в этом я был уверен, и теперь боялся только, чтобы хозяин не передумал. И чтобы пальто оказалось мне впору.

Скинув куртку из кожзама, я не надел пальто, а, скорей, вставил себя в его теплые, облегающие объятия. Зеркала в квартире не оказалось, но я уже воспарил над собой, отчетливо представляя со стороны уверенную, комиссарскую походку с развевающимися фалдами… хотя нет, фалды, пожалуй, были слишком тяжелыми, чтобы развеваться. Они будут раскидываться обширными, не сминаемыми складками, когда я буду сидеть на заднем сиденье такси… Да какого, к черту, такси! Теперь, когда морякам разрешили привозить из Европы подержанные автомобили, я подышу себе огромный, метров на шесть «линкольн», потому что на меньшем в таком пальто представить себя невозможно. Пальто доставало до пола, но на такую мелочь я даже не хотел обращать внимания. В ближайшем же ателье мне обрежут лишнее под нужный размер, и щегольские ковбойские сапоги великолепно дополнят одеяние, в котором, несомненно, меня будут пропускать в любой ресторан под завистливые взгляды безнадежно томящейся очереди.

– Беру! – выдохнул я, стараясь не высказать слишком сильного восторга.

– Постой, это еще не все.

Хозяин, словно чародей, достал из шкафа второй рюкзак и сам вытащил из него натуральную дубленку.

– Держи, эта штуковина пристегивается к пальто как подкладка. В полном комплекте можешь смело ехать в экспедицию на Северный полюс, никакой мороз не возьмет!

Я не верил своим глазам. Чтобы хозяин не передумал, я был готов даже на чай из засаленной кружки. Надо было поддержать разговор.

– А вы что, на Севере служили?

– Служил, ха! – отчеканил он. – Двадцать лет, как из пушки. До полковника дошел. Ну это, правда, уже при выходе на пенсию дали. У нас там, как-никак, год за два шел. Кагэбэ – это тебе не фунт лиха!

– КГБ? – упавшим голосом переспросил я. Мне стало не по себе. В семидесятые годы КГБ в сознании широкой публики уже не носил прежнего пугающего значения, но по привычке от людей из этой организации принято было держаться подальше. Я представил сибирский лагерь для политзаключенных и подумал, что вполне проживу оставшуюся часть жизни и без такого пальто, но потом вспомнил, что лагеря охраняли войска внутренних войск, а не КГБ. На Севере они скорее имели отношение к погранохране.

– Представь себе. Там мне пальто и досталось. – Хозяин посмотрел в темный потолок, и лицо его вдруг разгладилось, помолодело, словно он только что вернулся в лучшие годы своей жизни. Судя по обстановке, гости в этой квартире появлялись нечасто, и он явно был рад неожиданному собеседнику. – Я, когда приехал, лейтенантом еще был, только из училища. И вот, представь, прилетаю из Москвы на Таймыр, выхожу из самолета на летное поле, а тут прямо к трапу подкатывает черный ЗИМ, и из него выходит генерал, начальник округа. Лично! Я стою ни жив ни мертв и трясусь весь. Да еще мороз градусов под тридцать, метель метет, а я в шинельке на рыбьем меху. Генерал подходит, жмет мне руку и приглашает в машину. Ну, говорит, поздравляю с началом службы, нам такие нужны. Обживайся. Открываю я заднюю дверь, а там женщина. Познакомься, говорит генерал, с моей дочерью. Может, породнимся еще. Чем тебе не жена? Глянул я на нее, сидит деваха с круглой мордой, да и сама, как колобок, а я-то худой, мне на таких, как она, и смотреть страшно. Да попробуй генералу поперечь! Сел я с ней рядом, и молчим оба. И духами от нее на весь салон! Что-то мне запах этот сейчас вспомнился, не пойму с чего… Приехали прямо в генеральский дом. Заходим, и он своей супружнице, с порога прямо, знакомься, мол, жених для нашей дочери прибыл на службу. А потом снимает с вешалки новенькое пальто, вот это самое, и вручает мне. Ты, говорит, промерз весь, вот тебе от моих щедрот генеральский подарок. Словом, окрутил он меня, как два пальца.

– И потом вы в этом пальто…

– Да при чем тут пальто! – полковник крякнул с досады, встал, прошелся по комнате, достал пачку «Примы», раскурил новую сигарету и закашлялся. Правая, здоровая рука, которой он держал сигарету, задрожала, и я пожалел, что затронул больную для него тему. – Пальто… В таком кожане только генерал мог ходить. А я же военный, мне форма полагалась. Через неделю свадьбу сыграли. Вообще-то я непьющий. Но тут выпил, конечно, попробуй не выпить, когда такой тесть тебе наливает. Одну ночь мы с женой переспали. Поерзал я на ней, свинье жирной, даже и не понял, чего было. А на следующий день генерал ее в Москву отправил, по состоянию здоровья, как бы. И с концами. Это я уже потом узнал, что ее, сучку, старшина один из нашей части имел, от него она и забрюхатела. Да и генерала я потом только издали видел, тем более, его тоже вскоре в Москву перевели. Перед отъездом вызвал меня, глаза прячет. Ты, говорит, потерпи пару годиков, все у тебя нормально будет. Ну, я терпел. Может, даже рад был. Развели нас с его дочерью заочно, лет через пять. По службе меня, правда, продвигали неплохо. Наверное, чтобы молчал. Да я и молчал, что я, враг самому себе? А пальто так и лежало. Ну а когда на пенсию отправили, рука малость вот подвела, квартиру предложили в любом городе, кроме Москвы. Я и взял в Риге. Зато теперь – вольный казак. У меня же после жены ни одной женщины не было. Откуда их на Крайнем Севере найдешь? Так что силы у меня не растраченные, а теперь я холостяк и со своей квартирой. Да любая баба за меня пойдет! Но я их, подлюг, теперь на нюх брать буду. Попадется с такими духами, как у моей бывшей, – к чертям собачьим!

Подергав носом, полковник с подозрением посмотрел на меня, и я поспешно выложил деньги на стол, добавив к обещанной сумме десятку за рваный рюкзак.

– Так я пойду, товарищ полковник?

– Иди, лейтенант… А то заходи еще, чайку попьем, а?

Выйдя от полковника, я с облегчением набрал полную грудь свежего морозного воздуха и бодро зашагал к ближайшему ателье. Шитье на заказ не слишком сильно отличалось от магазинного, выбор лекал был ограничен, но мне всего-то надо было укоротить непомерно длинное пальто, какие тут проблемы? Увы, при первой же попытке меня огорошили. Полы пальто надо было не только обрезать, но и подшить, притом, что ни одна советская машинка, объяснила приемщица, кожу такой толщины взять не в состоянии.

– Здесь, знаете ли, старый «Зингер» нужен, – авторитетно заметил старик-скорняк, к которому после долгих уговоров меня допустили на аудиенцию. – Только где такой сейчас взять?

– Может быть, вы подскажете?

– Ну что я могу вам подсказать, молодой человек! – мастер театрально воздел руки к небу. – Я же противозаконным частным подпольным бизнесом не занимаюсь. А в ателье у нас план, нормативы, графики, расценки, все как полагается.

– Мне не важно, как полагается. И расценки меня не интересуют.

– Вам не важно! Как могут быть не важны расценки? Вы что, подпольный миллионер? Да только мы никаких цен и не обсуждаем. А говорим только о старом «Зингере». Верно?

– Конечно, – подтвердил я. – Просто, вдруг вы знаете кого-нибудь, у кого есть такой старый «Зингер», чтобы можно было…

– Так с этого надо было и начинать, что вам нужен мой дальний знакомый Зяма, у которого, кажется, или у его знакомого, как я слышал, таки есть такая машинка. А вещь у вас, правда, знатная, даже жаль такую резать будет. Прямо как шагреневая кожа.

– Шагреневая кожа, – припомнил я, – уменьшалась, когда исполняла желания своего хозяина. А мою пока никак уменьшить не удается…

– Именно про это я и говорю, – подтвердил скорняк, подвигая ко мне бумажку с телефоном.

Получить подшитое пальто от Зямы мне удалось только через неделю, в последний день отпуска. Обладатель старой машинки «Зингер» был похож на давшего мне его телефон скорняка как две капли воды. Долгий срок для обрезания пальто он объяснял то поломкой иглы при прошивании действительно непомерно толстой, как у носорога, кожи, то заеданием какой-то детали в машинке, но во мне сидело твердое убеждение, что он просто не в силах расстаться с замечательной, оказавшейся в его распоряжении вещью. По крайней мере, пока не покажет ее всем своим многочисленным друзьям и родственникам, которых я постоянно заставал выходящими из его квартиры. В последний раз я пришел к нему прямо из военкомата, в который был вызван повесткой. Время от времени офицеров запаса приглашали на военные сборы, длиться они могли от одного до трех месяцев, но военком сразу рассеял мои опасения, объяснив, что действующих моряков на переподготовку не забирают, и поздравил меня с присвоением очередного воинского звания – старшего лейтенанта. «Это все равно, что малый полковник», – пошутил он. А будешь по своей службе успешно продвигаться – и до настоящего полковника дорастешь!

– Это вряд ли, – возразил я.

– Почему? – удивился военком. – Служебным ростом не интересуешься?

– На флоте мне будет положено звание капитана первого ранга! – гордо объяснил я, жалея только, что пришел к военкому не в генеральском пальто.

Когда я наконец забрал у Зямы пальто, на улице выпал снег, температура упала до минус десяти. Я примерил обнову перед большим зеркалом в прихожей под восхищенное цоканье скорняка. В зеркальном отображении был уже не я, а лишь похожий на меня, но явно старше, серьезней и значительней человек с жестким, немного надменным и проникающим насквозь взглядом. Такие люди не ходят сами, они перемещаются в пространстве в окружении почтительной свиты, готовой уловить малейшее желание повелителя – по меньшей мере, генерала армии. Небрежно вручив Зяме заслуженный гонорар, я оставил старую куртку из кожзаменителя и рюкзак в его квартире. Появляться в новом кожаном пальто на улице со старым рюкзаком за спиной было все равно, что идти одетому во фрак и нести в руках авоську с картошкой. Такси не было видно, а садиться в общественный транспорт мне теперь казалось не солидным. Три километра до квартиры, в которой я снимал комнату, где, предполагалось, буду жить с девушкой, вылившей на мои ботинки духи «Южная ночь», я одолел пешком. За последнюю неделю мы то ссорились, то мирились, и я уже не мог понять, в какой именно стадии отношений мы находимся сейчас. По дороге мне попалась группа оживленно дискутирующей шпаны из шестнадцатилетних подростков. Прохожие старательно обтекали их широким полукругом или переходили на другую сторону улицы. Я прошел вплотную, и подростки замолкли и рассыпались в стороны, словно занимая стартовые позиции, чтобы дать стрекача от неминуемой угрозы. Двумя кварталами позже мне повстречалась молодая мамаша с годовалым малышом в коляске, который посмотрел на меня и заревел во весь голос.

В квартире было пусто. Я подошел к зеркалу. На лбу моем, несмотря на уличный мороз, проступала испарина. Спина была мокрой. Собрав чемодан, я подумал немного, перед тем как надевать пальто, и решительно отстегнул подкладку, только теперь, по сути, обратив внимание на десятикилограммовый, если не более, вес изделия. Без подкладки пальто немного съежилось, совсем как шагреневая кожа, подумалось мне. До порта я добрался на такси, за которое отдал последние оставшиеся после отпуска деньги.

Штурман, мой старый приятель Слава Курочкин, которого мне предстояло сменить, встретил меня понимающей усмешкой:

– Ну, старик, выглядишь шикарно…

Я гордо приосанился.

– Видать, с подругой только что расстался?

– Почему ты так думаешь? – удивился я.

– И думать нечего. Вон у тебя вид какой замученный. Небось, до последней секунды не отпускала из постели, а? Ну да теперь и я в отпуске оттянусь, не сомневайся!

Я принял дела, мы выпили по бокалу коньяка и распрощались. О пальто Славик ни разу не спросил, словно его и не было, и я не стал ему рассказывать ни о полковнике, ни о своем новом воинском звании.

В Лондон мы попали 7 ноября в день, который почему-то упорно сохранял название праздника Октября. По этому случаю советский консул пригласил руководство судна к себе. Мы поехали втроем. Капитан был в черном советском пыльнике, первый помощник в красной синтетической куртке, а я, конечно, несмотря на довольно теплую погоду, в кожаном пальто. Собственно, ничего другого у меня и не было. Консул вышел нас встречать и со словами «Здравствуйте, капитан!» подошел ко мне. С этого момента наши отношения с капитаном стали стремительно ухудшаться. В море на моей вахте мы слишком близко, по его мнению, прошли к ограждающему фарватер бую. Он сделал мне внушение, не преминув заметить, что я, вопреки уставу, отвлекаюсь на мостике посторонними разговорами. Хотя замечание было совершенно напрасным. Я и без того заметил, что во мне происходят какие-то перемены. Я стал нетерпимей, раздражительней, резче в суждениях, но и молчаливей. Значительный человек не болтает лишнего.

По возвращении в Ригу таможенник, заглянув в мою каюту и обнаружив на вешалке пальто, начал досмотр с раскручивания шурупов на переборках каюты. В это же время под пайолами машинного отделения обнаружили два порнографических журнала, и команду начали поочередно вызывать на допрос в КГБ. Дольше всех продержали меня. Похоже, мое пальто никому не доставляло радости.

Выйдя после допроса, я прошелся до железнодорожного вокзала и остановился возле щита объявлений. Может быть, судьба действительно подавала мне в тот раз знак, но я его неправильно понял? Объявления по-прежнему выражали готовность приобрести зонтики и подержанные детские коляски, примусы и бобинные магнитофоны. Кожаные изделия не интересовали никого.

Через две минуты ко мне стала выстраиваться очередь бабулек в байковых платках, предлагающих по сходной цене комнату на месяц, день или час, и я поспешно ретировался до ближайшей комиссионки, где, почти не примеряя, купил неброское серое пальто из похожего на войлок материала. Надев его, я тут же сдал кожаное пальто на продажу и охотно согласился на скромную цену, названную приемщицей, которая предложила заплатить мне сразу, не выставляя Вещь на продажу. На душе и плечах сразу полегчало. Уже на выходе из магазина я столкнулся с девушкой, пахнущей «Южной ночью». От неожиданности она уронила перчатку, и моя душа взлетела под облака.