Шторм был несильный, баллов на шесть-семь, но «Стремительный» заметно качало. Небо плотно затягивали тяжелые облака, было по-вечернему сумрачно, и мы шли с включенными ходовыми огнями. Для большей устойчивости я расклинился на ходовом мостике между задней переборкой и рулевой колонкой, опираясь руками на вертикальный костыль гидравлического руля. Несмотря на качку, удерживать курс было несложно. Дополнительную устойчивость придавал километровой длины буксирный трос за кормой. К тросу был прицеплен лихтер «Амбарчик».

Картушка компаса побежала вправо, я привычно прижал костыль, и стрелка положения руля на циферблате переместилась, но курс не восстанавливался, а корпус «Стремительного» судорожно завибрировал.

– Что такое, что такое? – капитан Приходько, крупный и рыхлый мужчина лет сорока пяти, встревоженно повернулся ко мне. Я пожал плечами.

– Не знаю. Руль перестал слушаться.

По корпусу прошла новая волна вибрации. Противно заскрежетал телефон связи с машинным отделением. Капитан схватил трубку.

– Что там еще у вас? Что значит, левая машина встала? Так чините быстрей! Каких еще два часа!

Приходько в сердцах бросил трубку.

– Маслопупы долбанные. Два часа им надо! На стоянке пропьянствовали, а теперь трудовой героизм проявляют! А что у нас всего две мили до полутораметровой банки и ветер в ту сторону – им наплевать.

– А одна машина не вытянет? – осторожно спросил я.

– Нас одних вытянет. А с лихтером – разве что на месте удержит. На якорь становиться надо.

Капитан подошел к радиотелефону и нажал кнопку вызова.

– «Амбарчик», «Амбарчик», я «Стремительный», срочно выйдите на связь. Прием.

Некоторое время мы вслушивались в потрескивающий эфир, затем капитан повторил вызов.

– Электричество экономят, – предположил он. – Попробую прожектором посигналить.

Он распахнул дверь на крыло, расчехлил прожектор, включил его и, поиграв светом, нацелил мощный луч точно в окна рулевой рубки «Амбарчика». Вернувшись в рубку, он еще раз попробовал радиотелефон. «Амбарчик» не отвечал. Капитан понаблюдал в локатор за чертой далекого берега и с удовлетворением отметил, что мы, хотя и медленно, но все же продвигаемся вперед на одной машине. И в этот момент корпус буксира вновь задергался, словно в эпилептическом припадке, а еще через несколько секунд наступила тишина. На этот раз полная. Если не считать свиста ветра и плеска волн. Одновременно на «Стремительном» исчезло электричество. Секунду спустя тусклым светом засветились лампы аварийного освещения. В полной тишине по трапу прогрохотали торопливые шаги, и на мостик вбежал штурман Дзюба.

В прошлой, дозаполярной, жизни Дзюба был капитаном китобойного судна, по восемь месяцев подряд проводил в море, штурманское дело знал в совершенстве. На Север, по словам его супруги и нашей буфетчицы Аллы, он попал за то, что начистил физиономию помощнику по политической части, начистил по делу, но при разборке у начальства не сдержался и откровенно высказался о партийной работе на флоте вообще. Капитан, бывший речник, в присутствии Дзюбы явно тушевался.

– Вот так, вот так, доплавались! – сказал он при виде штурмана. – Сначала одна машина встала, стармех два часа на ремонт потребовал, а теперь – все! Все! Полный ноль. Даже света нет.

Дзюба склонился над картой.

– Гнилое место.

– Да, да, да, я и говорю! Максимум полтора часа у нас есть. Один выход – встать на якорь. Да вот как с «Амбарчиком» быть?

– А что с ним?

– Не отвечает! Нажрались, видно, даже вахтенного на мостик не выставили, и спят мертвым сном.

Капитан со штурманом вышли на крыло, и я, бросив бесполезный теперь руль, присоединился к ним. Масса «Амбарчика» с двумя тысячами тонн груза на борту превышала нашу в несколько раз, инерция движения все еще отодвигала нашу связку от скалистой банки, но сила ее воздействия на лихтер была намного мощней, и мы довольно быстро сближались.

– Нашим якорям обоих не выдержать, – согласился с капитаном Дзюба. – Если не разбудим, придется буксир рубить. Значит, на свет они не реагируют. А на звук?

– Да-да-да!

По указанию капитана я вернулся в рубку и до конца вдавил тугую кнопку горна.

– У-у-у-у… – мощный надсадный звук, вплетаясь в рев моря и ветра, понесся над водой. Через несколько секунд я отпустил кнопку, нажал вновь. Горн, чередуя длину сигнала, то тянул заунывную мелодию, то рассыпался стаккато. Капитан бил лучом прожектора в иллюминаторы «Амбарчика». Ответа не было.

Вскоре капитан остановил мои звуковые эскапады, от которых у всех присутствующих уже были заложены уши. Экипаж «Стремительного», за исключением машинной команды, собрался на шлюпочной палубе. До «Амбарчика» оставалось не более сотни метров, и мы отчетливо различали огромный по сравнению с нами корпус лихтера. Не вместившийся в трюмы груз для заполярных поселков в разнокалиберных деревянных ящиках был принайтован металлическими тросами к крышкам трюмов и к палубе.

– Кажется, навалимся прямо на него, – заметил Дзюба. – Надо бы кранцы приготовить.

– Да-да-да! – капитан повернулся к боцману и приказал палубной команде стоять с кранцами наготове.

– Может, я их разбужу, – предложил я, подумав, что в состоянии экипажа лихтера, возможно, есть и моя доля вины.

– Что ты сказал? – Дзюба повернулся ко мне. До «Амбарчика» оставалось пятьдесят метров.

– Что разбужу их там. Мы сейчас навалим на них, и я перепрыгну на лихтер. А там или разбужу вахтенного, или сам их якорь отдам.

– Нет-нет-нет! – услышал мое предложение и капитан. – Слишком рискованно. Море штормит, а если с курсантом что-нибудь случится… Нет, такого распоряжения я дать не могу.

– Если «Амбарчик» окажется на камнях, спрос будет не меньше, – заметил Дзюба.

– Не знаю, не знаю, не знаю…

– По правилам морской практики, буксируемый объект полностью на нашей ответственности.

– Но они же свои обязанности не выполняют! На наши сигналы не реагируют! Что мы можем сделать?

– А давайте так, – предложил я, – как будто я сам, если что, прыгнул, без распоряжения? И в судовой журнал ничего не пишите.

– Ну… – капитан неопределенно покрутил в воздухе рукой и отвернулся от меня.

До «Амбарчика» оставалось десять метров. Его борт в носовой части приходился почти вровень с нашей шлюпочной палубой. Я спустился по наружному трапу и отодвинул женщин. Боцман с Имантом и Еидрофором рассредоточились с кранцами вдоль борта. «Стремительный» приблизился еще, очередная волна подхватила буксир и кинула на корпус лихтера. Принимая удар, заскрежетал привальный брус. От края шлюпочной палубы до «Амбарчика» было не больше метра. И я просто перешагнул с борта на борт.

Сначала мне показалось, что качка прекратилась. Потом я понял, что это не так, просто на массивном, заполненном грузом лихтере она ощущалась значительно меньше. Мои пальцы судорожно сжимали стальной, покрытый наледью крепежный трос и уже ощущали его холод. Я оглянулся. От удара «Стремительный» отбросило на несколько метров, и теперь он медленно отходил от еще не потерявшего инерцию «Амбарчика» в сторону его кормы. Я посмотрел на полубак лихтера, заполненный механизмами мало понятного для меня назначения, и вспомнил, что самостоятельно отдавать якорь мне не приходилось ни разу в жизни, а когда эту операцию на «Стремительном» проделывал боцман, я каждый раз оказывался в лучшем случае за рулем на ходовом мостике и за всей процедурой наблюдал очень издалека. До жилой надстройки, в свою очередь, было метров пятьдесят-шестьдесят, заполненных обледеневшими ящиками. Чуть подумав, я двинулся к надстройке. Чтобы пробежаться по ящикам на стоянке, наверное, не потребовалось бы и минуты. В море, в качку, под порывами шквалистого ветра дистанция выглядела бесконечной. Я пробежал два шага, поскользнулся, упал, оценил надежность четырех точек опоры и очередной ящик преодолел на четвереньках. Потом подумал, что за мной наверняка наблюдают с борта «Стремительного», выпрямился, чтобы через три секунды согнуться вновь. Наверное, так перемещаются под обстрелом. Когда я добрался до надстройки, моя спина была мокрой от пота, а пальцы задубели и почти потеряли чувствительность от холода. Я с трудом отодвинул задвижку наружной двери и вошел внутрь.

Со времени моего последнего визита здесь все так же пахло спиртным, табаком и потом. Чуть поскрипывали от качки туго принайтованные к полу стол и стулья в центре помещения. С легким постукиванием с борта на борт перекатывались две пустые бутыли из-под спирта. На гвозде висела до боли знакомая курсантская шинель без двух, с корнем выдранных пуговиц.

– Эй, есть кто живой?! – во весь голос позвал я.

В глубине помещений послышалось движение, одна из внутренних дверей распахнулась, и на пороге нарисовался коренастый рыжеволосый парень, Эдик Бабург, мой однокурсник.

– Чего кричишь? Людей разбудишь, – недовольно бросил он, ничуть, похоже, не удивляясь моему появлению на лихтере прямо посреди моря. – Чего надо-то?

– Ты, что ли, вахтенный? Якорь надо срочно отдать. Капитана разбуди. Или как у вас правильно, шкипера?

– Надо – отдадим. – Эдик лениво потянулся и поскреб себе затылок. – А на хрена?

– Да я же объясняю. У нас двигатель сломался. Сейчас нас на камни несет. Не отдадите якорь – мы буксир отрубим, и вас расколошматит к чертовой матери. Пошли быстрей!

– Как скажешь.

Эдик снял с гвоздя шинель, кое-как натянул ее на тугие плечи, и мы вышли наружу. Морозный ветер окончательно выбил у Бабурга остатки сна, и он легко, не сгибаясь, зашагал по ящикам так, что я едва поспевал за ним. На полубаке Эдик еще раз повернулся ко мне.

– Точно отдавать надо якорь?

– Я что, по-твоему, для своего удовольствия на ваше корыто посреди моря прыгал? Что за проблема – якорь отдать?

– Отдать можно. – Эдик повозился у якорной лебедки и взялся за ленточный стопор. – А назад потом как вытащить?

– Что значит – как?

– Да вот то и значит. Электричества у нас нет. Чтобы брашпиль заработал, надо дизель запускать. А механик в отрубе. Если что – утоплю! Следи за маркировками. Ну, с богом…

Эдик крутанул стопор, и стальная махина якоря рухнула в воду, увлекая за собой тяжелую цепь. На одном из звеньев мелькнула обмотка из белой проволоки, еще через несколько секунд вторая. На третьей я поднял ладонь вверх и вернулся к Эдику. Он уже плотно закручивал ленточный стопор. Шестидесяти метров якорной цепи, по моему разумению, для двадцатиметровой глубины было достаточно.

– А тебе не влетит, – спросил я, – что ты шкипера не разбудил?

– Легко сказать. Попробуй, разбуди! Он тоже в отрубе. Сутки уже. Как ушел к вам на «Стремительный» о буксировке договариваться, так и… Да еще и вернулся с бутылкой. Тут уже и остальных подкосило. А ты его там не видел?

– Это мордастого такого, с седыми усами?

– Да нет, – пояснил Эдик. – Наш без усов. Разве что небритый. И молодой еще, худой, родинка на щеке приметная.

– Нет, – сказал я, – такого не видел. А шинель у тебя откуда, мы же в бушлатах приехали?

– Да черт ее знает. С давних пор на лихтере. Кому наружу выскочить надо ненадолго, тот и надевает. Ладно, пошли в надстройку, пока не околели.

«Эй, на «Амбарчике»! – прозвучал за спиной усиленный мегафоном голос, и нас осветил луч мощного прожектора. Я обернулся и увидел сияющий яркими огнями «Стремительный». Буксир быстро и определенно под воздействием собственных двигателей приближался к лихтеру. – У нас все в порядке, можем идти дальше. Выбирайте якорь!»

«Стремительный» подошел вплотную, я подошел к борту и, не оглядываясь на Бабурга, легко перешагнул на шлюпочную палубу.