По старинному поверью, женщина на корабле приносит несчастье. Правда, к членам экипажа это не относится. На морском буксире «Стремительный» женщин было две. Но мы, несмотря на самые весенние настроения, воспринимали их исключительно как товарищей по работе. Нам, трем курсантам, проходящим первую штурманскую практику, не было еще и двадцати. Поварихе же Яне стукнуло сорок, а тридцатидвухлетняя буфетчица Алла, веселая рыжеволосая одесситка, была женой второго штурмана Дзюбы. На любом другом флоте родство в экипаже не допускалось, но в Заполярье были свои порядки. К тому же, как и все остальные на Крайнем Севере, каждый из нас работал на полторы ставки, минимальный рабочий день длился по двенадцать часов. Как говорится, не до женщин. Поэтому все остальное произошло из-за боцмана.

Мы называли его по отчеству – Иваныч. Боцман был невысок, коренаст и выглядел заметно старше своих двадцати восьми лет. Два года он проучился в мореходном училище, пока трезво не оценил, что командирами могут быть не все, кому-то и работать надо. Особенно с такой нечеловеческой силой, как у него. Если он не спал или не ел, то работал. На этот раз мы всей палубной командой красили фальшборта. Саша Никифоров по прозвищу Гидрофор, которое он получил отчасти из-за созвучия с фамилией, но больше благодаря постоянной и неистребимой жажде, прокрасил очередную секцию и присел отдохнуть на бухту швартового каната. Устраиваясь поудобней, Гидрофор сдвинул канат и соскользнул в центр бухты до подмышек. «Эй, – закричал он, – помогите кто-нибудь выбраться!» Саша беспомощно дергал в воздухе руками и ногами. Зрелище было забавным, и мы не спешили его прерывать. Первым возле него оказался боцман. Ухватив Гидрофора за шкирку, он одной рукой выдернул его из ловушки и поставил на ноги.

– Хорош моряк! – сказал он. – Прямо как повариха наша.

– Яна, что ли? – спросил я.

– Да нет, это до нее еще было. Ту Катей звали.

– А было-то что? Тоже в бухту провалилась? – предвкушая незапланированную передышку, мы дружно обступили боцмана. Он потыкал кистью в банку с краской, но кисть поднялась сухой, и это значило, что все равно придется открывать очередную емкость с густотертой краской, перерыва в работе не избежать, и с сожалением вздохнул:

– Если бы… Там посерьезней вышло. А хорошая такая баба была, веселая, вот с такой задницей!

Иваныч задумчиво склонил голову набок, словно воссоздавая в мыслях ускользающий образ, широко развел руки и нарисовал в воздухе две волнообразные линии, выражающие, почему-то подумалось мне, его идеал женской красоты.

– Ну! – попытался подтолкнуть я, опасаясь, что на этом все и закончится.

– А ты не запрягал, не нукай! В общем, захотелось ей ночью пописать. Спала она голой, одеваться, чтобы в гальюн выйти, было лень. Она и решила отлить в иллюминатор. Залезла на стол, высунулась, только начала, а тут судно качнуло. Она задом наружу плюх! Туда протолкнулась, а назад ни в какую, как Саня сейчас. Сидит себе и на помощь позвать боится. Представляете, в таком виде на людях показаться! По борту то волной плеснет, то ветерком подует, а Катя терпит. Знала, что скоро в порт должны зайти. И у нее расчет был, что на швартовке судно к причалу прижмется, и ее обратно в каюту протолкнет. Да не повезло. Каюта ее на левом борту была, а мы правым пришвартовались. Вот тут уж она не выдержала! Стала кричать, а я как раз мимо по коридору проходил. Ну, зашел, вижу: голова, руки, сиськи, ноги – все в один комок сжато, как у краба-отшельника в раковине. Попытался вытащить за руки – никак! Застряла, как пробка в бутылке. «Иваныч, – говорит она мне, – ты уж, миленький, сделай все сам, чтобы никто не знал». Пришлось спустить под ее иллюминатор беседку, вроде как борт красить, забрался я на нее, на беседку, то есть, и потихонечку, чтобы не повредить, протолкнул поварихину попу обратно. Зрелище было!

– А дальше-то что? – не выдержал Гидрофор.

– А что дальше? – боцман задумчиво разгладил густые черные усы. – Больше она с нами в море не пошла. Говорят, совсем с флота списалась. А жаль.

– Точно не Яна?

– Сказал же – нет, – боцман, похоже, уже жалел, что вообще затронул эту тему. – Хватит сачка давить. Работаешь – работай. Беритесь за кисти.

Боцман ушел за новой краской. Но гормон нашего воображения уже был посеян.

– Слушай, а я ее, кажется, знаю, – сказал мне Гидрофор.

– Кого? – не сразу понял я. После рассказа боцмана прошло две недели. Позади остался первый рейс по реке Лена в далекий Жиганск. «Стремительный» был пришвартован кормой к причалу в порту Тикси. Мы сидели в каюте и пили белое полусладкое вино, раздобытое по случаю, практически за бесценок, с соседнего парохода. Вином был забит целый трюм, и вахтенный матрос в отсутствие начальства распродавал его по пять рублей за ящик.

– Да эту, повариху, про которую боцман рассказывал. Я как раз у трапа был, когда боцман на грузовике подъехал. Он сам в кузове сидел, а когда вылез, вывел из кабины молодую бабенку, кругленькую, вот с такой задницей, и в свою каюту отвел. Наверное, как задницу в иллюминатор протолкнул, так от нее оторваться и не может. Да и я бы тоже…

– Чушь, – отрезал я. – Обычная морская байка, вроде той, как новички напильником якоря затачивают. Сам посуди. Мы же не в тропиках. Попробуй, посиди с голой задницей в иллюминаторе, тебе через полчаса уже и запихивать назад ничего не надо будет, сама отвалится.

С последним аргументом спорить было трудно. В начале июля термометр показывал плюс три по Цельсию, по бухте плавали льдины, на небе висело не заходящее на ночь за горизонт, но и почти не греющее заполярное солнце.

Гидрофор задумчиво допил стакан.

– В Жиганске до тридцати градусов доходило, купались даже. Там зад не то что не отвалился бы – еще и загорел. Точно она.

Мы открыли новую бутылку.

– Да такая, как ты показал, все равно в иллюминатор не пролезет! – убежденно сказал я.

– Почему не пролезет? Пролезет!

– Да ты трезво посмотри. У него диаметр какой?

Для убедительности я встал, открутил барашки иллюминатора и распахнул его настежь, впустив в каюту поток свежего воздуха.

– А я что, по-твоему, по-пьяному смотрю? Может, с этого компота? – завелся Гидрофор, презрительно кивнув на сладкое, почти не пьянящее вино. Он встал с места и выглянул за борт. – Видишь, голова проходит спокойно. Значит, и весь человек пролезет. Иллюминаторы специально такого размера делают, на случай пожара.

– Сложенная задница – не голова.

– Конечно, ей думать не надо! Высунул наружу – и вперед! Да я сам элементарно! Смотри!

Гидрофор сдвинул бутылку в сторону, залез на стол, выпятил тощий зад в иллюминатор и для убедительности подергал им из стороны в сторону.

– Все, что хочешь, можно сделать! Без проблем! Не соврал Иваныч. Точно сейчас к заднице прилип, не оторвешь.

– Может, ты и прав, – согласился я и протянул Гидрофору руку, чтобы помочь выбраться обратно. В этот момент по корпусу «Стремительного» что-то сильно ударило, буксир закачался.

– Что это было?

– Не знаю. Вылезай скорей, – сказал я, глядя в расширившиеся зрачки Гидрофора. Я едва успел ощутить прикосновение его ладони, когда он внезапно, под воздействием какой-то внешней, неодолимой силы вылетел из иллюминатора мне навстречу, и мы оба оказались на полу. Я внизу, Гидрофор на мне.

– Эй, вы что, напились и деретесь? Между прочим, твоя вахта началась!

Я с трудом спихнул с себя Гидрофора, поднялся и сел на койку. В дверях стоял наш сокурсник Имант Сармулис. Гидрофор поднимался медленно, словно в ступоре, с все так же расширенными зрачками.

– Что это было? Кто меня толкнул сзади? – спросил он, и я только теперь заметил, что в каюте заметно потемнело. Вплотную к иллюминатору был прижат черный корпус чужого корабля.

– Да это «Мощный» к нам пришвартовался, – объяснил Имант. – Долбанули нас так, что метра полтора привального бруса выдрали, гады. В общем, принимай вахту.