Сделка

Иногда ужасно не хочется идти на компромиссы. Даже в самых пустяшных, ничего не значащих обстоятельствах. Что само по себе глупо. Но разве не из таких глупостей состоит вся наша жизнь?

Конечно, мне надо было предложить капитану присесть. Но шел второй час ночи, мне отчаянно хотелось спать, и я понимал, что, если Яков Наумович Штейн сядет в удобное кресло, беседа, а скорей, монолог, на который я пытался не отвечать вообще, растянется на неопределенное время. А утром, которое я собирался потратить на прогулку по Копенгагену, все мои лучшие душевные качества окажутся в глубокой дреме. Зато проснутся самые темные, сдерживаемые в узде силы, и я буду хмурым, раздражительным или просто злым. Между тем операция, которую я собирался провернуть, требовала особого душевного настроя и спокойного расположения духа.

Но сказать об этом капитану я не мог. По уставу, на стоянке вахтенный штурман торгового флота имеет право на отдых в ночное время, что подразумевает возможность спать, не раздеваясь, чтобы в любой момент быть готовым к любым непредвиденным обстоятельствам. И я не знал, относится ли к ним желание подвыпившего капитана поговорить по душам. И даже то, что в подобном состоянии я видел капитана впервые, меня не насторожило. Поэтому Яков Наумович, невысокий и круглый, с лицом, удивительно похожим на лицо моего любимого артиста Леонова, стоял надо мной, привалясь плечом к шкафу, и дышал свежим перегаром.

– Иногда кажется, что личные качества не так уж важны, – неспешно продолжал он. – Главное, быть не хорошим человеком, а хорошим специалистом. Но, если вдуматься глубже, все не так. Мы же не роботы. У нас у всех свои слабости. Хорошему человеку, который никогда не подведет в трудную минуту, простить можно многое, даже если это идет вразрез с нормами или уставом, или в отношениях с женщинами… вы не согласны?

Я неопределенно пожал плечами, не очень понимая, к какой категории капитан относит меня. Вообще, капитаны – люди особенные, и это не фигуральное выражение. Нельзя же сказать, что генсеки, президенты или премьер-министры люди обыкновенные. Безграничная власть перемалывает душу человека, накладывает на нее неизгладимый отпечаток, какую-то сумасшедшинку. А что может быть безграничнее власти капитана в море?

Штурманскую жизнь я начинал с капитаном Бурковым. Всегда подтянутый, педантичный, службист до мозга костей, он требовал от штурманов неукоснительного выполнения устава в любых мелочах, особенно в отношении одежды. На вахту и в кают-компанию приходить разрешалось лишь в полном форменном облачении, с белой рубашкой и галстуком. На мостике, с которого в море Бурков почти не сходил, любые разговоры были строго запрещены, а в штурманскую рубку вахтенный штурман мог заскочить лишь на краткий миг, чтобы нанести на карту очередные координаты по пеленгам маяков. Самым большим преступлением было распитие спиртного. Бурков был ярым трезвенником. Говорили, что он пришел к нам после длительного лечения от белой горячки. Моряк старой закалки, к новинкам техники Бурков относился с большим подозрением и считал, что нет ничего надежнее зоркого морского глаза и чуткого морского уха.

Проводя судно по Ирбенскому проливу в густом тумане, он, презрев локатор, взялся определять место по радиопеленгатору, на слух. Запуганный старший помощник не решался указать на несусветность решения прямого начальства и стоял на крыле мостика, с которого едва проглядывала носовая мачта. Капитан, не покидая штурманской рубки, с наушниками на голове, давал указания рулевому. Судно дернулось. Бурков продолжал командовать. Старпом увидал, как из вентиляционных патрубков на палубу побежала вода, и, удивленный странностью происходящего, позвонил в машинное отделение. Ему ответили, что ничего не предпринимали. Наконец, он решился сообщить о воде капитану. Бурков нанес на карту определенное им новое место положения, приказал рулевому повернуть еще на двадцать градусов влево и, только услыхав, что судно не слушается руля, разъяренный, выскочил в рулевую рубку. Некоторое время он молча вглядывался в потоки воды на палубе, затем подошел к судовому телеграфу и перевел ручку на «Стоп». Как выяснилось, последние двадцать минут судно с работающей машиной стояло на камнях. Пробоина протянулась по всему корпусу на восемьдесят метров. Капитана отдали под суд.

Следующим моим капитаном был Житков. В юности он мечтал стать морским офицером, ходить в позолоченных погонах и с настоящим кортиком. Конкурс в военно-морское училище был огромный. Один из доброхотов объяснил ему, что главная трудность – правильно определить на медицинской комиссии знаки по цветовой таблице, в которой все на самом деле не так, как кажется на первый взгляд. Всю ночь Житков зубрил добытый тем же доброхотом список знаков. Наутро с красными от недосыпа глазами он смотрел не на разноцветные изображения, а только на номера страниц, отвечал по памяти, был признан дальтоником и непригодным к морской службе. Разобравшись, в чем дело, он начистил доброхоту физиономию, легко поступил в мореходное училище торгового флота и навсегда невзлюбил любые уставы и регламентации. Штурманы капитана обожали. Едва мы выходили в море, Житков запирался в каюте наедине с ящиком водки и появлялся вновь, когда судно уже стояло у причала. Мы возили уголь из Риги в Швецию. Однажды он спросил у меня, когда заканчивается погрузка. Я замешкался. Неловко было упоминать, что грузились мы пять дней назад в Риге, а сейчас готовимся к возвращению из шведского порта Лулео. Штурманы знали, что полагаться могут лишь на самих себя, оперативно принимали решения в любых ситуациях, и судно работало как швейцарские часы: точно, без сбоев и поломок.

Хрусталев был капитаном шагающим. Полный сил, ему не было еще сорока, он был не в состоянии усидеть или устоять на месте более двух минут подряд и постоянно перемещался по судну. В рулевой рубке он появлялся редко, всегда с неожиданной стороны. Остальные члены экипажа видели его везде и повсюду. В любой момент дверь любой из кают могла без стука распахнуться, в проеме появлялся Хрусталев, садился без приглашения, задавал ничего не значащий вопрос и, не дожидаясь ответа, исчезал. Как-то в датских проливах радист принес мне сообщение об упавшем за борт человеке. Я сверился с координатами.

Получалось, что полчаса назад мы как раз прошли мимо обозначенного места. Я вызвал капитана на ходовой мостик по громкой связи. Хрусталев энергично взбежал на крыло мостика со стороны ботдека, выслушал мой доклад и невозмутимо заметил: «А, это, наверное, тот чудила, что махал из воды руками, когда мы с буфетчицей на корме стояли…»

В чем заключается сумасшедшинка Якова Наумовича, я пока не разобрался. Надевать форму он требовал от штурманов только в родном порту, где всегда могло пожаловать пароходское начальство, к алкоголю относился спокойно, по чужим каютам не разгуливал. Работа капитана ему нравилась. В Копенгаген мы пришли из Эмпедокле, маленького порта на юге Сицилии, с похожим на соду белым порошком неизвестного происхождения и назначения. Порошок засыпали прямо в трюмы по ленте элеватора, рейс ничем не отличался от других, и проблем было только две. Первая заключалась в том, что весы на элеваторе не работали, и определить количество погруженного мы могли только на глазок, по осадке судна. Причем «глазок» у нас и у итальянцев значительно различался. Вторая проблема заключалась в контракте на перевозку. Контракт, коносамент по-морскому, представлял собой пять страниц мелкого, типографским способом распечатанного текста на итальянском языке. Штейн вызвал меня к себе и спросил, понимаю ли я по-итальянски. Перед заходом в каждую новую страну я и в самом деле заучивал десяток важнейших слов на местном языке и не упускал возможности блеснуть познаниями в выражениях типа «здравствуйте», «спасибо», «налейте мне еще рюмку» или «как пройти в центр города». При виде коносамента я честно признался в ограниченности моих познаний, и мне показалось, что Яков Наумович улыбнулся с особым удовлетворением.

– Вот видите, – сказал он сидящему на диване в его каюте судовому агенту, определенно не внушающему доверия щуплому человечку средних лет с бегающим взглядом, – мой грузовой помощник тоже не знает итальянского языка. Как же я могу подписать коносамент? Принесите мне заверенный нотариусом английский перевод.

– Mamma Mia! – человечек в отчаянье всплеснул руками и ожесточенно зажестикулировал. – Где же я вам возьму перевод? Сегодня пятница. К нотариусу надо ехать в Палермо. Если мы не подпишем сегодня, ждать придется до понедельника. Это такой стандартный коносамент. А кто заплатит за простой судна? Давайте я сам переведу вам коносамент, каждое слово! Чего вам бояться?

– А вдруг я подписываю сам себе судебный приговор, – непреклонно ответил Штейн. Агент умчался звонить своему начальству, а капитан поднялся в радиорубку и связался с коммерческим отделом пароходства. Его действия одобрили и пообещали разобраться. Через час, однако, мы получили новое указание: не выпендриваться и подписать коносамент как есть.

Впрочем, все это было уже позади. Или почти позади. Ковш портового крана подхватывал порошок, предназначение которого так и осталось для нас тайной за семью печатями, засыпал его в грузовики, и они быстро укатывали в место дальнейшего назначения. Не забывая, правда, тщательно взвесить погруженное. Палуба выглядела покрытой снегом. Порошок скапливался и на причале, но ненадолго. Каждые два часа докеры устраивали кофе-тайм, на причале появлялся трактор с грейдером и спихивал просыпанное в воду. К счастью, по ночам, как и в других европейских портах, выгрузка не велась. Работы оставалось в лучшем случае на одну рабочую смену. И у меня еще была возможность поспать часиков пять.

– Наверное, вы правы, – на всякий случай согласился я, надеясь, что уж теперь-то капитан успокоится и уйдет.

– Ага! – Штейн торжествующе ткнул пальцем куда-то вверх и чуть вбок от своего уха и удобней привалился плечом к шкафу. – Значит, в чем-то мы с вами все-таки можем найти общий язык! А то обычно вы все мои слова подвергаете сомнению. Да-да, я же вижу, даже если вы ничего при этом не говорите!

Я вздохнул и, чтобы успокоиться, незаметно провел рукой по карману, чтобы еще раз ощутить маленькую твердую выпуклость кольца с бриллиантом в полтора карата.

К четырем часам ночи капитан наконец ушел, и я рухнул в койку. Утром Штейн на завтраке не появился. Я побрился, сдал вахту, принял душ и приготовился к выходу в город. Компанию мне, по замыслу помощника капитана по политической части, должны были составить электромеханик Голубков и моторист Венькин, что меня вполне устраивало. Выгрузка шла полным ходом. Мы спустились с трапа, и Венькин предложил нашей компании сфотографироваться. Стоял июнь, одеты мы были в джинсы и рубашки с коротким рукавом.

– Классно получится, – объяснил моторист. – Мы в рубашках, а вокруг как будто снег.

Я осмотрелся. Действительно, белый порошок покрывал весь причал, и мы вполне могли сойти на снимках за заправских моржей. Маленький трактор начинал первую за сегодняшний день очистку причала.

В качестве первой достопримечательности Копенгагена мы выбрали бар с русалкой на вывеске и взяли по бокалу пива. Голубков отпил глоток и посмотрел на меня серыми и прозрачными, слегка затуманенными не сбывшейся пока мечтой глазами.

– Машины-то найдем где посмотреть?

В середине семидесятых годов прошлого века советским морякам разрешили покупать и ввозить на не избалованную импортным товаром родину подержанные автомобили. Шел четвертый месяц с момента исторического постановления, и другой темы для разговоров среди моряков просто не существовало. Купить машину в Союзе было нереально, очереди растягивались на десять и более лет. Социальное положение владельца любого авто, даже самого древнего, резко взлетало на заоблачную высоту. Автомобильные свалки Гвропы быстро опустошались. По слухам, за сотню валютных рублей можно было купить шикарный, почти не проржавевший американский автомобиль десятилетнего возраста, еще не потерявший способность самостоятельно передвигаться. Впрочем, авто находилось и для обладателей в два-три раза меньшей суммы, о чем по флоту ходили настоящие легенды, которые мы охотно друг другу пересказывали. Хотя воочию увидеть хотя бы одно предложение по таким ценам мне ни разу так и не удалось.

– О чем разговор, – ответил я. – Мне стивидор подкинул кое-какие координаты, пиво допьем и двинем.

– Но чтобы тачки не такие были, как у старпома с «Порхова», – напомнил Голубков, и мы понимающе улыбнулись. Старпом с «Порхова» Черкасов, по рассказам, купил подержанную, не очень даже старую «Волгу», благополучно довез ее до Риги, растаможил и выехал на автопроменад перед пароходством, где, как правило, перед входом болтались ожидающие очередных назначений на судно моряки. Старпом гордо тормознул перед группкой наблюдателей, и проржавевшее днище «Волги», не выдержав нагрузки, рухнуло на асфальт.

Притча широко распространилась по флоту. Выводы моряки сделали соответствующие. У каждого потенциального покупателя в заначке оказывалось что-нибудь для пополнения валютного бюджета, но говорить об этом было не принято. Кто-то в каждый очередной рейс выходил с новеньким фотоаппаратом «Киев», кто-то затоваривался баночками с черной икрой или распихивал по тайникам десяток-другой бутылок «Столичной», кто-то, что было самым опасным, еще в Союзе разживался валютой.

Автодилеры Копенгагена располагались на окраине города, добираться к ним надо было через центр. Мы, почти не отвлекаясь, проходили мимо сверкающих витрин, кинотеатров, ресторанов, музеев, и Венькин, забегая вперед, неустанно щелкал затвором фотоаппарата, пока у него не закончилась пленка. У фотоателье он попросил подождать его минутку и скрылся внутри. Нумизмат Голубков тут же приклеился к витрине с редкими монетами, а я отошел к ювелирному магазинчику. Минут через десять мы вновь соединились на улице в одну группу, как и полагалось по правилам поведения советского моряка за границей, в явно приподнятом настроении. Венькин теперь был без фотоаппарата, но мы с Голубковым делали вид, что этого не замечаем, и теперь ничто не отвлекало нас от продвижения к цели.

– Я хочу маленькую машину, – объяснял Голубков. – У меня дома, у родителей, сарайчик есть, я промерил, там четыре метра в длину, как раз тачку держать можно будет, пока в рейсе нахожусь. А так, без гаража, за месяц по винтикам растащат. У меня сосед купил «жигуль», у дома на два часа оставил – так выходит, а дворников нет, антенна сломана, а на правой дверце, со стороны тротуара, четкий слет вмятины от подошвы ботинка. А маленькой машине меньше завидовать будут.

– Хозяев маленьких машин меньше боятся, – авторитетно заявил Венькин. – Но если под заднее стекло положить милицейскую фуражку, вообще никто не тронет. Да я сам и рисковать не буду, сразу продам. Мне армянин один, Ашот, десять тысяч обещал за большую машину. Я ему говорю про запчасти, а он мне – какие, к черту, запчасти! Ему главное – по своему городку, по центральной улице один раз проехать, чтобы все его за рулем увидели. А потом пусть себе во дворе стоит, все равно ездить некуда. А вы какую взять хотите?

– Сейчас посмотрим, – ответил я.

Мы уже подошли к площадке. Металлический забор с панцирной сеткой поверху был украшен разноцветными флажками, ограждая несколько десятков разномастных, не первой свежести автомобилей. Еще дальше тянулось новое ограждение, за которым автомобили в гораздо большем количестве были накиданы друг поверх друга на высоту по меньшей мере двухэтажного дома. Между обеими площадками находились ворота, судя по всему, довольно часто используемые.

Толком ни один из нас в машинах, тем более в заграничных, не разбирался. Курсы автовождения длились по три месяца, продолжительности отпуска для их прохождения не хватало. Мой персональный объем знаний ограничивался самостоятельно прочитанным учебником, а практика заключалась в сидении на стуле и мысленном переключении передач. Конечно, это было лучше, чем ничего. Я представил себя за рулем синего «крайслера» с огромным, как взлетная площадка, капотом и уже взялся за ручку его дверцы, но вспомнил рассказ Венькина о покупателе-армянине и убрал руку. Дальше стоял «фольксваген-жук» – его габариты идеально подходили Голубкову для четырехметрового сарая-гаража. Черная высокая машина без опознавательных фирменных знаков с кузовом пикап слишком напоминала гроб, а первое впечатление всегда самое верное. Я оглянулся. От маленькой деревянной конторки к нам подходил крупный круглолицый мужчина в аккуратном оранжевом комбинезоне, из-под которого выглядывала желтая рубашка с красным галстуком, очевидно, владелец площадки. Лицо его украшала заранее приклеенная улыбка.

– Хотите посмотреть этот автомобиль? – предложил он, и я непроизвольно ответил, что она похожа на гроб (it's like а coffin).

– Would you like coffee? (Вы хотите кофе?) – удивился он, и я спохватился.

– Ну что вы, вам послышалось. Мы хотим купить три машины.

– Три машины?!

Улыбка с лица владельца площадки сползла, и он растерянно оглянулся, очевидно, начиная подозревать, что на него совершает налет банда автомобильных гангстеров. Может быть, мы и в самом деле производили такое впечатление, особенно Венькин. Сложение у него было под стать продавцу, но мне трудно было бы представить галстук на его мощной шее, сразу переходящей в небольшую, наголо выбритую голову, украшенную далеко разнесенными ушами-локаторами и широким приплюснутым носом.

– Чего продавец-то говорит? – спросил он.

– Радуется, что ему достались такие хорошие покупатели, – объяснил я мотористу. – Скидки обещает.

– Скидки – это хорошо. Мне «крайслер» понравился. Только надо договориться, чтобы в придачу дал запасные колеса и еще запчасти.

Продавец понемногу успокаивался. Он, должно быть, вспомнил, что мы находимся не в салоне люкс, а на площадке, соседствующей со свалкой, откуда, как все больше казалось мне, и брались предлагаемые к продаже автомобили, а потому грабить нам у него нечего, зато перспектива избавиться сразу от весьма заметной части товара у него вырисовывалась весьма соблазнительная.

– Вы, наверное, поляки, – на всякий случай уточнил он и, услыхав, что мы советские моряки, облегченно вздохнул. – Ну, тогда, Панове, я полностью к вашим услугам.

Электромеханик Голубков попросил открыть капот «жука» и долго всматривался в хитросплетение шлангов, механизмов и проводов, пока не отыскал коробку с предохранителями, и удовлетворенно покивал головой. Предохранители были на месте. Венькина больше заинтересовал багажник «крайслера», который открывался прямо из салона. Раз за разом он дергал скрытую на полу возле водителя ручку и с восхищением наблюдал, как крышка багажника самостоятельно поднимается вверх.

– Да Ашот мне за один этот рычажок тыщу добавит! – наконец подытожил он.

Меня больше привлек «форд мустанг». Размером он проигрывал «крайслеру», но это была солидная машина с благородным экстерьером дикого покорителя прерий и потрясающе красивым, нестандартно обшитым кожей рулем. На желтую, совсем свежую на вид кожу была нанесена искусная татуировка в виде извивающегося дракона, внутреннюю часть оплетки украшали разноцветные, похожие на драгоценные, камешки. К остальным частям автомобиля прежний хозяин относился с заметно меньшим интересом. Краска снаружи облупилась, и определить изначальный цвет авто не представлялось возможным, но прямой ржавчины не было, по корпусу кто-то, скорей всего, сам владелец площадки, уже прошелся наждачной бумагой и даже зашпаклевал и загрунтовал сомнительные места, но это меня беспокоило меньше всего. Краски для металла на судне хватало, и я был уверен, что за время перехода сам или с помощью кого-либо из матросов выкрашу машину так, словно она только что вышла из салона.

– А как движок? – на всякий случай поинтересовался я.

– Идеальный! Хотите тест-драйв? Прошу!

Продавец гостеприимно распахнул передо мной водительскую дверцу, а сам забрался с пассажирской стороны на широкий диван, заменяющий привычные сиденья, и завел движок. «Мустанг» довольно заржал, и я стал лихорадочно вспоминать отработанные на стуле движения. Под ногами должно было быть три педали – тормоз, газ и сцепление, но в этой машине их оказалось всего две. Или я что-то позабыл, или продавец пытается вдуть мне авто с отсутствующей частью. Дальше – больше. Под правой рукой должна была оказаться ручка передач, но и она отсутствовала! О каком тест-драйве тут можно говорить? Я выразительно посмотрел на продавца, но он истолковал мой взгляд по-своему.

– Это американец! Все на руле.

Продавец перевел рычажок на колонке руля, и отпущенный с привязи «мустанг» двинулся вперед. Прямо на «жук» Голубкова. Я нажал на педаль. Это было инстинктивное движение, то ли в надежде затормозить, то ли в поиске точки опоры для тела перед неизбежным ударом. Пришпоренный «мустанг» взревел во всю мощь пятилитрового движка, прыгнул на «жука», вгрызся в него зубами бампера и застыл. Капот «мустанга» открылся и поднялся вверх, полностью перекрыв панораму происходящего перед нами.

Быстрее всех отреагировал хозяин стоянки. Судорожным движением он перевел ручку скоростей на паркинг, выдернул из зажигания ключ и откинулся на сиденье. Некоторое время он сидел, как в столбняке, по его лбу катились крупные капли пота. Потом он повернулся ко мне, и я, поежившись, убрал ногу с педали.

– Что это было?

Странный вопрос продавца вывел мой мозг из ступора, переключив его в привычную область решения нештатных ситуаций, коими в полной мере изобиловала жизнь штурмана торгового флота. Самой излюбленной палочкой-выручалочкой для объяснения непоправимых происшествий являлась ссылка на форс-мажор. Сорвало с борта и разбило шлюпку или расколошматило плохо закрепленный груз в трюме, и надо определить виноватого – штурман составляет морской протест на непреодолимые силы природы, на неподвластную человеку силу. Конечно, если по всем сводкам погоды стоит штиль под безоблачным небом, убедить кого-либо в том, что судно оторвало от причала ветром, невозможно. А вот заявить, что во всем виновато слишком быстро и близко проходящий пароход под либерийским флагом – вполне. Находить объяснения убедительно и быстро считалось особым искусством. И правило номер один гласило, что инициативу следует брать в свои руки.

– Зачем вы это сделали? – спросил я, прикидывая, во что может вылиться вся эта история.

– Я?! – от возмущения мой визави, казалось, лишился дара речи.

– А разве не вы завели машину и повернули вот эту ручку? Да еще усадили меня за руль, даже не спросив, умею ли я водить и есть ли у меня вообще водительские права? Которых, кстати говоря, у меня нет!

– Но я, но мы… Мы должны вызвать полицию!

Лицо и шея продавца стали наливаться краской, я распахнул дверцу и вышел наружу. Упоминание полиции мне не понравилось. Можно было не сомневаться, что продавцу на родном датском языке объясниться с блюстителями порядка будет несравненно легче. Сама разборка могла растянуться на несколько часов, а выгрузка белой итальянской субстанции подходила к концу, и мне уже теперь следовало возвращаться на судно. К тому же нас постоянно накачивали лекциями о том, что злодеи-капиталисты только и ищут повода, чтобы скомпрометировать советского человека и заставить его продать родину. А мне, после того как мое кольцо с бриллиантом осталось в ювелирном магазине, продавать больше было нечего. Но, прежде всего, следовало разобраться, что же произошло.

От удара «жук» отбросило назад, к сверхдлинному капоту «крайслера» В тот самый момент, когда Венькин, по примеру Голубкова, решил посмотреть, на что похож двигатель. Я увидел моториста, медленно поднимающегося с асфальта. На его виске проступала сочащаяся сукровицей царапина.

– Живой?

– Да чо мне сделается… Вот, висок слегка цепануло, когда падал. Да хрен с ним!

– Стой! – приказал я. – Этот мудила хочет вызвать полицию. Вся надежда на тебя. Надо сделать вид, что тебя трахнуло по-настоящему, и ты встал в шоке, но теперь тебе опять становится плохо. Сумеешь?

– А то!

В этот момент продавец, вспомнив, что ему тоже не мешало бы взглянуть на повреждения, присоединился ко мне, и Венькин начал представление. Он театрально поднял руку ко лбу, коснулся кровоточащего виска, закатил глаза вверх, зашатался и, цепляясь за «крайслер», начал медленно сползать на асфальт.

– Help! – крикнул я, кидаясь на помощь, и продавец подхватил моториста с другой стороны. Мы бережно опустили Венькина так, чтобы он сидел, прислонясь спиной к машине, и я с укором посмотрел на продавца.

– Ambulance? – предположил он. Теперь в его голосе не было прежней, как при упоминании о полиции, уверенности. Стоимость оплаты лечения могла оказаться куда выше цены нескольких помятых автомобильных крыльев. Месяцем ранее мы всей командой наблюдали, как при погрузке металла в Генте одному из рабочих в трюме слегка защемило указательный палец, и из него закапала кровь. Случись такое с нашим грузчиком, он бы засунул палец в рот, облизал, проговорил вслух несколько крепких магических слов и продолжил работу. Бельгиец, очевидно, магических слов не знал. Он позвал бригадира, вся бригада из десяти человек и крановщик бросили погрузку, в порт вызвали «Скорую помощь», после прибытия которой в трюм спустили носилки, пристегнули к ним раненого докера и краном осторожно вынесли наружу. Все это время раненый лежал, не шелохнувшись, и держал палец, уже забинтованный медиками, вертикально вверх. Но я наблюдал за его лицом. Оно выражало абсолютное счастье и безмятежность. Вся процедура заняла не менее часа, все это время он был в центре внимания, а впереди еще ожидала отлежка в больничной палате и немалая медицинская страховка. Удовольствие от передышки получили и остальные докеры. За исключением стивидора. Начальник всегда виноват.

В нашей ситуации начальником был хозяин площадки.

– Кто оплатит медицинскую страховку? – в свою очередь спросил я.

– Но вы… – продавец стал заикаться, краска полностью отлила от лица, и я забеспокоился, что сейчас он начнет говорить об адвокате, и весь мой план провалится безвозвратно.

– Давайте подумаем о компромиссе.

– Compromise! Yes! That is good!

– Вот и хорошо, что гуд. Мы купим у вас эти машины, но так как они теперь битые, вы дадите нам хорошую скидку. Сорок процентов. А потом мы поедем на судно, там у нас есть доктор, и мы забудем о происшествии. Договорились? Deal?

Продавец вновь начал краснеть. Возвращение к привычной теме оживило его, и он вывел на еще влажном от утренней росы вертикально стоящем капоте «мустанга» цифру 10. Венькин поднялся, зашатался и вновь начал заваливаться набок. Я исправил единицу на тройку. Продавец заменил ее на 2. В конце концов мы сошлись на двадцати пяти процентах, пожали руки, и продавец, подводя черту, захлопнул капот. Точнее, попытался это сделать. Смятый металл ни за что не хотел возвращаться на место. А одно из условий в правилах провоза автомобилей гласило, что они не должны быть битыми или ржавыми, должны иметь товарный вид и быть на ходу. Таможенники, обозленные внезапно возросшим благосостоянием моряков, цеплялись за этот пункт мертвой хваткой. Мелкие отклонения от товарного вида можно было устранить на ходу, но в этом еще надо было убедить капитана и помполита, а надежды на лояльность капитана после сегодняшней ночи у меня сильно пошатнулись. Между тем из пробитого радиатора «мустанга» уже полным ходом растекалась лужа.

Досталось и «жуку». Крошка «фольксваген» сжался между двумя американскими монстрами, словно сделав вдох, и внешне почти не пострадал. Но двери его не открывались, несмотря на все усилия Голубкова. И убедить электромеханика, что на такую мелочь и внимания обращать не стоит, продавцу никак не удавалось. Я посмотрел на часы. Время приближалось к критической отметке. Маленькая вмятина на «крайслере» была почти незаметна, двери его открывались, капот держался на отведенном ему месте.

– Давайте сделаем так, – предложил я продавцу. – Вы садитесь за руль «крайслера», и мы все едем к нам на судно. Все равно прав на вождение ни у одного из нас нет. Там мы выплачиваем вам деньги и забираем машину, а вы гоните за следующей. Я постараюсь максимально задержать отход судна. Часа четыре я вам гарантирую. Если вы успеваете пригнать эти или такие же машины в приличном состоянии до нашего отхода, мы покупаем и их. Deal?

Некоторое время продавец еще сопротивлялся, доказывая, что не может бросить продажу в разгар рабочего дня. Но потом вспомнил, что за два часа нашего пребывания на площадке ни один другой покупатель так и не появился, махнул рукой, загрузил во вместительный багажник «крайслера» старые покрышки и еще какие-то железяки, уселся за руль, и мы покатили в порт.

Я как старший группы и Венькин в качестве пострадавшего и как будущий владелец авто сидели на переднем диване, рядом с водителем. Теперь мы расслабились и с удовольствием рассматривали попутные машины, обсуждая их достоинства. Точнее – недостатки. Мелкие и невзрачные, они не шли ни в какое сравнение с огромным «крайслером». Видимо, догадавшись, о чем идет речь, продавец указал на небольшой «сааб» перед нами:

– Хорошая машина. Экономичная очень. Только восемь литров бензина берет на сто километров. Не то что – американские.

– А эта как?

– Ну, литров двадцать, наверное, будет. Она для богатых. Американцы экономить на бензине не привыкли.

– Мы тоже, – успокоил я. – Главное – удобство.

Удобств в машине хватало. Мы медленно ехали по запруженному автомобилями центру, то и дело надолго застревая в пробках. Пожалуй, слишком надолго. Я забеспокоился и посмотрел на часы. Время поджимало.

– Надо же, – удивился Венькин, – как двигатель тихо работает.

Я прислушался.

– Действительно, не слышно. Да и вообще стоим почему-то.

– Черт! – продавец ударил по рулю ладонью. – Наверное, бензин кончился. Зря мы на эту тему заговорили.

– А что же вы сразу не посмотрели, сколько бензина?

– Да смотрел я. Стрелка показывала, что должно хватить. Да вот, она и сейчас показывает!

– Так, может, мотор сломался?

– С чего бы ему ломаться, – запротестовал продавец. – Сейчас посмотрю, разберусь.

Он включил аварийные огни, вышел из машины, открыл капот и уставился на двигатель. Мы вышли следом.

– Вот что, – сказал я. – Нам срочно надо на судно, мы больше не можем ждать. Подъезжайте к нашему причалу, и все решим. А пока мы пошли.

Выгрузка заканчивалась. Ковш поднимался из трюма с большой задержкой, видимо, субстанцию понемногу выгребали из последних закоулков. Судно уже высоко возвышалось над причалом, парадный трап круто вздымался вверх, на его верхней площадке стоял капитан.

– Наконец-то, – саркастически произнес он, – у нас появился грузовой помощник. Специалист по всем ситуациям. Настоящий джентльмен. Любопытно, что вы скажете на этот раз.

Что-то было не так. Над головой ярко сияло солнце, по причалу с ворохом бумаг расхаживал улыбающийся стивидор, более умиротворяющую картину трудно было представить. Но у меня под ложечкой, то ли от пропущенного обеда, то ли от неприятного предчувствия, неприятно засосало. Голубков и Венькин, старательно прикрывающий ссадину на виске, как можно более незаметно проскользнули мимо.

– О чем вы, Яков Наумович?

– И вы еще спрашиваете! – Капитан воздел взор к безоблачному небу, словно призывая его в свидетели, и, видимо, ободренный поддержкой, обрушил объединенный гнев на меня. – А разве не предполагается, что грузовой помощник должен следить за грузовыми операциями в порту?!

– Так я и слежу. Сейчас вахта старпома, он не хуже меня в грузовых операциях разбирается. Да и что с порошком сделается?

– А вот вы его спросите!

В этот момент донельзя довольный стивидор, жизнерадостный мужичок лет пятидесяти с крупным, пробитым мелкими кровяными жилками носом, попыхивая вонючей коричневой сигариллой, поднялся к нам на борт и, стараясь придать лицу озабоченное выражение, потряс исписанными чернильным карандашом тальманскими расписками.

– Хорошо, что вы оба здесь. Я все еще раз перепроверил. На борту осталась сущая ерунда, на пару грузовиков, не более. У нас весы точные. Двести пятьдесят тонн не хватает. Грузополучатель очень расстроен, такого у нас еще не было. Давайте будем подписывать акт.

– Что значит – не хватает, – возмутился я. – Вы что, считаете, мы эту дрянь по дороге съели? И какой акт, перевозчик не несет ответственности за количество погруженного в Италии.

– Ошибаетесь, чиф. Я уже объяснил капитану. В коносаменте черным по белому на ясном итальянском языке сказано, что перевозчик напрямую отвечает за качество и количество перевезенного груза. К качеству у нас претензий нет. А вот стоит груз, к которому вы так пренебрежительно относитесь, между прочим, 900 долларов за тонну!

Капитан испепелял меня взглядом. Сумма получалась огромная, заметно превышающая стоимость фрахта. Без серьезных последствий для капитана, а стало быть, и для меня, пройти такое не могло. При разборке в коммерческом отделе пароходства легко откажутся от указаний, переданных нам по телефону. Слова к двумстам тысячам долларов не подошьешь. Для нас с капитаном рейс мог оказаться последним. Срочно надо было что-то придумывать, но в голову ничего не лезло. Мне требовался тайм-аут.

– Послушайте, сэр, – сказал я. – Мне надо свериться со своими записями. К тому же, как вы сказали, в трюмах еще остался груз, и мы должны получить окончательные цифры, разве нет?

– Согласен, – на губах стивидора вновь заиграла довольная улыбка. – Только это ничего не изменит. Через полчаса я буду у вас, и тогда уже никаких отсрочек! Иначе мы начнем отсчет простоя судна по вине экипажа.

Еще раз пыхнув на прощание сигариллой, стивидор ушел в конторку на берегу.

– У вас есть ровно полчаса, – резюмировал капитан.

Сидя в своей каюте, я старательно прокручивал в голове всевозможные коммерческие уловки. Месяца три назад, при погрузке мешков с удобрениями в польском порту Гдыня, на борту между докерами произошла драка, которую разнимала полиция. В стране что-то происходило. Нас об этом в известность не ставили, но на берег сходить не рекомендовали. Докеры ходили нервные, привычная приветливость куда-то улетучилась. Мешки считали польские тальманы, но для контроля мы поставили своих. Счет не сходился. Я сообщил об этом капитану, и мы отправили в пароходство радиограмму о происходящем. Нам письменно ответили, чтобы мы не встревали в международный конфликт. Уследить при выгрузке в Греции за местными тальманами вообще не было никакой возможности. В результате мы не досчитались двух тысяч мешков и… получили премии за то, что грамотно и своевременно просигнализировали о происходящем начальству. Увы, в Дании все было спокойно. Датчане с итальянцами, похоже, развели нас по полной. В том, что акция была спланирована заранее, я даже не сомневался. Надо было нанести ответный удар, но как?

В дверь постучали, и в проеме нарисовалась голова Венькина.

– Игоревич, – сказал он – а вы точно стоянку еще четыре часа протяните? Трюма-то пустые. А продавец все не едет. Может, позвонить ему, сказать, что у меня сотрясение мозга и, если он не появится, мы на него телегу накатаем?

– Накатаешь тут… Да плюнь ты, в другом месте купишь, если что.

– А на хрен ж я тогда фотоаппарат этому сквалыге… То есть я хотел сказать, «крайслер» уж очень классный, да и Ашот ждет. А вдруг он у кого другого купит?

– Слушай, не до тебя… шел бы ты со своим «крайслером» и фото… фото… фото…

– Что это с вами? – забеспокоился Венькин.

– У тебя пленка осталась?

– Какая пленка?

– Та, на которую ты снимал сегодня. Ведь ты же снимал, не для вида щелкал?

– Ну осталась…

– Сколько времени надо, чтобы снимки отпечатать?

– Да какие снимки-то?

– Сегодняшние! «Крайслер» дождаться хочешь? Тогда бросай все – и иди печатать. А мне некогда.

Бросив растерянного Венькина, я выскочил на палубу. Штейн нервно вышагивал вдоль трюмов, поглядывая, как докеры метлами и лопатами доскребают остатки порошка в грузовой ковш портового крана. Я остановился рядом и крикнул бригадиру докеров, что за вертикальной металлической стойкой под названием пиллерс остались незамеченными килограммов двадцать порошка.

– Не поможет, – раздраженно прокомментировал Штейн. – Вы бы им еще пакет талька из лазарета для веса подсыпали.

– А если получится?

– Что? Тальк подсыпать?

– Не подсыпать. Ситуацию переломить.

– Как переломить? У вас что, идея имеется?

Я решил, что надо подпустить тумана.

– Не знаю еще. Только мне для этого надо сходить в конторку к стивидору, поговорить.

Штейн посмотрел на часы.

– Да он сам тут через десять минут объявится.

– Мне сейчас надо, – упрямо повторил я.

– Ну идите…

Я энергично сбежал по трапу и пошел на поиски стивидора. Докер на причале сметал в воду просыпанные остатки порошка. Стивидор сидел на стуле перед столом с разложенными на нем бумагами и глотал какую-то жидкость из плоской металлической фляги. Увидав меня, он удивленно посмотрел на часы и убрал флягу в карман.

– Привет, чиф. Ну что, готовы подписывать? Это правильно.

– Подпишем, конечно, – как можно равнодушнее согласился я. – Только вы мне, будьте любезны, дайте позвонить сначала. Или сами звякните. Нам агента на судно вызвать надо.

– Хорошо, позвоню. А зачем вам агент, если спросит?

– Акт подписать.

– Но по количеству груза подпись агента не нужна, – стивидор нахмурился. – Какое отношение…

– Как свидетель, – прервал я. – Акт о том, что при выгрузке часть порошка просыпалась на причал и в воду, а ту часть, что была на причале, тоже в воду спихивали. Грейдером. Отсюда и недостача. Но по вине выгружающей стороны.

– Ну это же не смешно! – стивидор аж подскочил на месте. – Вы что, хотите сказать, что мы высыпали в воду двести пятьдесят тонн груза?

– Не знаю. Цифру вы определяли сами, я не проверял. Да, чуть не забыл, скажите еще агенту, чтобы пригласил представителя природоохранной службы и прессу. Вдруг порошок вреден для экологии.

– Да кто ж поверит, что…

– А мы фотографии приложим. Я, кстати, там на первом плане буду, давно у меня фоток таких красивых не было.

Я вернулся на судно. Последний ковш выплыл из трюма, и докеры потянулись с борта вниз. Один из них отсалютовал мне, приложив два пальца к пластиковой каске, и я с удовольствием ответил. Капитан поджидал меня наверху.

– Ну, получилось что-нибудь? – спросил он.

Я пожал плечами.

– Не знаю. Давайте дождемся стивидора с коносаментом. Посмотрим.

Боцман с матросами отправились закрывать трюмы, механики с мотористами готовили к отходу главный двигатель. Я вернулся в свою каюту и сел писать рейсовый отчет. Это всегда лучше делать по горячим следам, не упуская подзабывающиеся потом детали. Я описал сложности с погрузкой в Италии, показал, как эффективно мы выбирали курс, чтобы, несмотря на два дня штормовой погоды, прийти в порт на три часа раньше намеченного времени и сэкономить две тонны дизельного топлива. К отчету прилагались расчеты и схемы. Прошло два часа. Стивидор с документами не появлялся. Потом ко мне ворвался взволнованный Венькин. Продавец все-таки довез «крайслер», и началась эпопея с его погрузкой и закреплением между двумя трюмами. Я как раз разглядывал почти не помявшийся после перегрузки на самодельных устройствах автомобиль, когда к трапу подкатила новенькая «ауди». Из нее выбрались стивидор и агент. В руках у стивидора был увесистый картонный ящик. Я встретил их у трапа и проводил к капитану, который последние два часа не выходил из каюты. Впустив гостей, я уже собирался откланяться, но Штейн остановил меня.

– Ну уж нет! – сказал он. – Пусть позор падет не только на мою седую голову.

Я присел на край дивана. Стивидор опустил ящик на пол и вытер пот.

– Это презент вам от владельца груза, – сказал он. – Очень хороший коньяк. XQ. Хозяин благодарен вам за доставку груза в полном объеме. А вот и подписанный коносамент, все в порядке, никаких недостач.

– А акт о…

– Зачем нам нужны какие-то акты? – вмешался агент. – Зачем портить друг другу нервы? Мы с вами люди одного круга, нам еще вместе работать и работать. Кстати, господин капитан, владелец груза сказал, что у вас очень хороший чиф, и вообще с вами приятно иметь дело.

После ухода гостей капитан вызвал меня к себе, усадил на диван и долго молча смотрел в иллюминатор.

– Что вы им сказали? – спросил он наконец.

– Знаете ли, у каждого могут быть маленькие профессиональные секреты.

– Но не от капитана!

Я молчал.

Подумав еще, Штейн поднялся, открыл ящик, достал литровую бутылку Henessy XQ и протянул мне. Я скептически улыбнулся. Штейн нахмурился и присоединил к моей доле литр коньяка Otard в красивой бордовой коробке.

– Ну?

– Спасибо. Я намекнул им, что мы собираемся сообщить экологам и местным журналистам, что их бульдозер столкнул в воду двести пятьдесят тонн порошка неизвестного происхождения.

– И они поверили?

– А куда им деваться было, мы же фотографии делали.

– Что?! Значит, вы все это время знали, что происходит, готовились к этому и ни слова… А тогда, ночью, даже сесть мне не предложили!

– Мне вернуть? – спросил я, протягивая бутылки назад.

Судно отдало швартовы и вышло в море. У каюты меня поджидал расстроенный Венькин.

– Что, колеса отвалились? – полюбопытствовал я.

– Да нет, с колесами все в порядке. Спасибо вам. А вот с фотками…

– Какими фотками?

– Да теми, что вы просили. Я уже и растворы все развел, и увеличитель приготовил. Да пленка засвеченной оказалась. Уж извините.