На мгновение я застыла у основания лестницы, переводя дух; голова у меня шла кругом, я отчаянно пыталась найти способ поскорее бежать отсюда вместе с детьми. Лили Дэрроу мертва. Тому есть свидетели и были пышные похороны. Даже заказали картину — повесить над письменным столом в кабинете вдовца: портрет красавицы с иссиня-черными волосами, с глазами, что искрятся, точно осколок гагата, с лукавым выражением притворного превосходства, — и мистер Дэрроу неотрывно глядит на этот портрет целыми часами напролет, когда думает, что слуги не смотрят. И все-таки… сходство оказалось столь разительным, что мне пришлось решительно и твердо сказать самой себе: женщина перед нами никак не может быть покойной миссис Дэрроу.

Ее же оплакали! Что за жена и мать допустит, чтобы ее близкие пережили такое горе, если на самом деле не умерла? Немыслимо! Здесь какой-то подвох: жестокая самозванка бессовестно играет чувствами детей. Я этого не потерплю!

А Пол все всхлипывал, уткнувшись ей в плечо, все плакал, все просил прощения:

— Мне так стыдно, что меня там не было… прости меня, пожалуйста, прости!

Женщина гладила его по волосам, утешала нежно и ласково, разгоняя его печаль. Я шагнула было вперед и едва не наступила на смятую, рисованную от руки карту леса: она осталась лежать на земле сада. Карта, созданная по обрывкам снов. Кто мог подчинить мальчика своему влиянию и заставить его отвести нас в лес? Возможно ли такое вообще? В сознании роилось столько вопросов — но их вытесняла одна-единственная мысль, не дававшая мне покоя.

— Никто и никогда не возвращается, — промолвила я.

Джеймс выпустил юбку загадочной дамы, внимательно оглядел ее с головы до ног и растерянно встретил мой молящий взгляд. В его глазах я читала: он нимало не сомневается в том, что женщина, к которой он прильнул, — его мать.

А вот Пол даже отстраняться не стал от ее плеча. Мальчуган пробудился от ночного кошмара, все оказалось чудовищным недоразумением. Сбылись его самые заветные надежды.

— А вот она вернулась. Она снова жива.

Женщина взъерошила Полу волосы, взяла его за подбородок, повернула лицом к себе, заглянула в глаза:

— Нет, родной, не жива.

Лицо у него вытянулось, он медленно попятился назад, таща за собой брата. Я проворно ухватила обоих за плечи, чуть резче, чем собиралась, и крепко прижала к себе, чтобы не сбежали.

Внушительный особняк перед нами выглядел куда более привлекательно, нежели темные, гнетущие сумерки сада, где по земле ползли-извивались тени, но я бы ни минуты не колеблясь бежала прочь тем же путем. Я придирчиво рассматривала женщину, которая заявляла о себе как о миссис Дэрроу. Я бы перед кем угодно стала горячо отрицать, что верю в призраков, — но как тогда быть с человеком в черном? Зловещий призрак, тяготеющий к обществу покойников, ничуть не более правдоподобен, чем воскрешение молодой матери, ушедшей до срока. Она лгунья, или призрак, или что-то третье?

Казалось, сердце мое вот-вот вырвется из груди. Я осознала, не без отвращения к себе самой, что того и гляди запаникую — как на моих глазах паниковали другие женщины и что, вероятно, ожидалось и от меня. Но падать в обморок и лишаться чувств я категорически отказывалась; в висках у меня стучало, и пугающая пустота внутри стремительно разрасталась, пока не превратилась в нечто плотное и осязаемое. С детьми ничего не случится — я этого не допущу. Странное то было чувство; ничего похожего я в жизни не испытывала. Нам грозила опасность, и нешуточная, и у меня просто дух захватывало при мысли, что я должна с ней справиться.

Вероятно, взгляд мой сделался жестким и полыхнул огнем — и, вероятно, в нем читалось новообретенное бесстрашие, потому что женщина вздохнула, и от ее невозмутимого, величавого самообладания не осталось и следа. Она скрестила руки на груди, словно женщина на портрете из кабинета мистера Дэрроу, и явно забеспокоилась.

— Милые мои, я же вернулась к вам. — Она шагнула вперед, но мальчики лишь сильнее прижались ко мне. Женщина вновь остановилась и слабо улыбнулась. — Наверное, этого следовало ожидать. Я же так надолго вас покинула.

— И папу тоже. — Пол выпустил мою руку, но к загадочной женщине так и не сделал ни шагу. Голос его чуть срывался.

При упоминании о мистере Дэрроу женщина быстро оглянулась на особняк — и вновь перевела взгляд на Пола.

— Пожалуйста, не сердитесь на меня. Я ужасно не хотела вас бросать — поэтому и вернулась. Я бы явилась в Эвертон, но мне приходится соблюдать определенные правила.

— Пойдем с нами домой. — Джеймс отступил от меня и встал рядом с братом.

Женщина покачала головой.

— Теперь мой дом — здесь, и вы можете приходить сюда, когда захотите. И она указала на массивный особняк.

Мальчики переглянулись, затем обернулись на меня, но я была неумолима.

— Простите мне мое недоверие, — промолвила я, пытаясь взять себя в руки: у меня словно вскипала кровь. — Но как мы можем быть уверены, что вы — настоящая миссис Дэрроу, а не какая-нибудь самозванка, задумавшая недоброе?

— Вижу, мой муж сделал достойный выбор. — Женщина на миг умолкла, словно вкладывая в свои слова дополнительный смысл, что не прошло для меня незамеченным. — Если бы таково было мое намерение, зачем бы мне вас убеждать мне поверить? Я бы, наверное, уже давно сделала что-нибудь, что подтвердило бы вашу версию.

— Я не берусь разгадать прихоти мертвых.

— И это мудро. То есть вы мне верите?

Я ожгла ее суровым взглядом и сменила тему:

— Это место не для детей.

— Как вы можете быть уверены? Вы же внутрь еще не заходили! Дом-Сумеречье может стать каким угодно, по вашему желанию.

К моему ужасу, к ней явно возвращалась былая уверенность; она сдержанно улыбалась собственной изобретательности. Еще чего не хватало, подумала я. Развернулась вместе с детьми, что по-прежнему жались ко мне, и решительно зашагала обратно в сад. Женщина, снова отчаянно перепугавшись, закричала нам вслед — только так я и намеревалась с нею общаться. Доведенные до отчаяния люди чаще совершают ошибки.

— Ну пожалуйста, дайте мне шанс доказать, кто я такая! Спросите у меня что угодно! Что-нибудь такое, о чем знала только Лили Дэрроу.

Я остановилась у границы сада и медленно обернулась, пытаясь вспомнить хоть что-то о покойной жене моего нанимателя.

Но Пол опередил меня:

— Как называлась колыбельная, которую ты нам пела?

Женщина улыбнулась, на мгновение прикрыла глаза, словно прислушиваясь к музыке, долетевшей на крыльях теплого ветерка, что повеял между садовых деревьев, раскачивая плоды на ветвях.

— «Вечера в Эвертоне». Мы придумали ее вместе и каждый вечер пели по-разному, в зависимости от того, что случилось за день.

В иных доказательствах дети не нуждались. Они снова кинулись к матери и крепко ее обняли, наперебой прося прощения, что усомнились в ней. Что до меня, то я все еще сомневалась, даже при том, что нервное возбуждение от опасности уже угасло, сменилось рассудочной осторожностью. Те, кто умер, к детям больше не возвращаются. Но если для миссис Дэрроу этот закон отменили — а я еще не вполне убедилась, что так оно и есть и это не продуманная уловка, рассчитанная на то, чтобы использовать в корыстных целях детей богатого вдовца! — тогда почему же никто из моих близких вернуться не смог? Лишь по этой причине, и не иначе, я боязливо последовала за ними в огромный особняк, помня о тех, кого утратила, и надеясь вопреки всему, что если женщина сказала правду, тогда, может статься, внутри обнаружится еще не одна отлетевшая душа.

Гостиная оказалась небольшой и уютной, стены были обшиты прямоугольными деревянными панелями и завешаны причудливыми гобеленами с изображением самой комнаты, заполненной фантастическим пантеоном существ, возможно, заимствованных из какой-нибудь мифологии или религии, мне незнакомой. Я завороженно разглядывала ткани, отслеживая прихотливые орнаменты и переплетения нитей, — и вдруг потрясенно осознала, что фигуры меняются, сплетаются заново слева направо, опровергая все законы научного соответствия; обитателям комнаты придаются новые обличья и формы — и вот уже среди искусно проработанных вышивок я узнала себя и детей. Я потянулась сдернуть гобелен, но тут же одернула руку, побоявшись обнаружить механизм, благодаря которому возможен такой фокус. Вопреки здравому смыслу я предпочитала верить, ну хотя бы еще какое-то время, что и дом, и предполагаемая миссис Дэрроу — часть чего-то необычайного.

С потолка свисала маленькая и широкая неброская люстра, заливая комнату приглушенным янтарным светом. Я присела на самый край мягкого кожаного кресла, твердо вознамерившись не расслабляться и не продвигаться глубже — а то вдруг не успею среагировать достаточно быстро, если ситуация выйдет из-под контроля, пусть я и обещала себе, что такому не бывать. К моему удивлению, подушки расширились, словно кресло стремилось устроить меня поудобнее вопреки моему желанию. Интересно, умеет ли мебель обижаться? Я решительно пнула ножку под правой ступней, и кресло вернулось к первоначальному виду.

Прежде чем сесть, миссис Дэрроу легко нажала на три деревянные панели вдоль стены, каждая из которых со щелчком откинулась, явив взору все, что необходимо для послеполуденного чаепития. Из-за первой панели хозяйка достала чашки и дымящийся чайник, целую пирамиду бутербродов и булочек — из-за второй, а из-за последней — шоколадный кекс. У меня, как я ни крепилась, заныло сердце — в точности такой же кекс мистер Дэрроу выставил на стол к нашему полуночному чаю. Миссис Дэрроу отодвинула тарелку с нарочито нетронутым кексом на край стола — в точности как ее муж. Я живо представила себе, как эти двое сидят в одиночестве в двух разных домах, мистер Дэрроу — в Эвертоне, миссис Дэрроу — в месте под названием Дом-Сумеречье, неотрывно глядят на пустые стулья вокруг, звенит тишина, а кексы потерянно лежат себе на тарелках, словно ритуальные приношения воспоминаниям, что еще не вовсе мертвы.

Я не спускала глаз с мальчиков, что устроились рядом с женщиной, заявляющей, будто она их мать, и вольготно раскинулись на плюшевом диване перед огромным каменным камином в передней части комнаты. Пламя дрожало, извивалось, принимало самые разные очертания, отбрасывало на заднюю стену изменчивые тени зверей и их хозяев. Дети долго любовались игрой огня, постепенно задремывая, а предполагаемая миссис Дэрроу неотрывно наблюдала за мной: глаза ее вспыхивали в отсветах пламени, серебристо-зеленые и опасные, как у кошки.

— У вас чай остынет, — напомнила она. Оба мальчика уже почти заснули, положив головы ей на колени; даже Пол, явно слишком взрослый для такого рода нежностей.

Я скосила глаза на блюдце и поднесла чашку к губам, плотно прижав к самому ободку, чтобы в рот не попало ни капли. Если хозяйка замышляет зло, так я уже в невыигрышном положении; об этом я не позволяла себе забыть ни на секунду. Сидя в гостиной женщины, которая утверждает, что мертва, в странной земле ползучих теней и ходячих плодов, самое меньшее, что я могла сделать, — это воздержаться от чая, в который, чего доброго, подсыпали яд.

Я отняла чашку от губ и вернула ее обратно на блюдце, что аккуратно удерживала на коленях. Женщина отворотилась от меня и уставилась в огонь.

— Как поживает мой муж? — Голос ее прозвучал бесстрастно и уклончиво. Совершенно в духе Пола.

Я помолчала, обдумывая вопрос со всех сторон. Туманный и бессодержательный ответ приведет к неформальному допросу, а подробный — подтолкнет к мысли об отношениях более близких, нежели на самом деле.

— Я пробыла в семействе Дэрроу девять месяцев и за это время имела возможность убедиться, что в мистере Дэрроу уживаются два совершенно разных человека. Первый улыбается тонкой шутке и ест за троих. Но порой приметит что-то либо в доме, либо в мальчиках — и уходит глубоко в себя. Он — мой работодатель, и я не могу претендовать на то, что знаю его хорошо, как близкого друга, но всякий раз, когда такое случается, я подозреваю, он вспоминает о своей утрате, и в отчужденности его сквозит печаль. Поэтому мне и кажется, что этот внутренний разлад ему не преодолеть никогда: одна его часть пытается радоваться жизни, а другая — бьется в тенетах скорби.

Женщина так и не отвернулась от очага. Грудь ее бурно вздымалась, неуютную тишину нарушали только привычные звуки комнаты: в огне потрескивали угли, высокие напольные часы отбивали время, где-то в верхних покоях громадного особняка слышались шаркающие шаги. Я снова поднесла чашку к губам, притворяясь, что пью, и опустила ее на блюдце.

— Вы очень дотошны, миссис Маркхэм.

Я поставила блюдце на стол между нами, встала и обошла комнату кругом. Мое внимание привлек книжный шкаф, заставленный книгами с названиями на каком-то неизвестном мне языке. Я нежно провела рукой по корешкам и вновь обернулась к миссис Дэрроу.

— Больше всего меня в данный момент интригует тот факт, что я беседую с предположительно покойной женой моего нынешнего нанимателя.

Женщина улыбнулась, и стоическая чопорность, отмечавшая каждое ее действие с тех пор, как мы вошли в дом, отчасти растаяла. Она осторожно, стараясь не потревожить детей, поднялась с дивана и подошла к очагу.

— Вы правы, что не доверяете мне.

— Дети вам верят. А кто я такая, чтобы возражать им? Но все сходятся на том, что миссис Дэрроу умерла.

— Я умерла, да.

— Я потеряла многих близких — моя мать скончалась от холеры, отец от сердечного приступа, муж погиб при пожаре — и никто из них так и не вернулся. — Последнее слово на один-единственный напряженный миг повисло в воздухе — и я начала сначала. — Я никоим образом не оспариваю силу материнской любви к детям, но при этом отказываюсь верить, что любовь моих близких в чем-то уступала вашей. — Я произнесла это ровным голосом, даже не надеясь скрыть ревнивое любопытство, что пришло на смену моей самонадеянной уверенности. Но я твердо вознамерилась поговорить искренне и начистоту. — Для того чтобы продолжать этот разговор, я должна сначала спросить: почему вы?

Прямота моего вопроса словно ничуть не удивила эту женщину; более того, она явно испытала облегчение. Отвернувшись к камину, предполагаемая миссис Дэрроу — темный силуэт на фоне пламени — начала рассказывать:

— Когда я заболела, то твердила всем и каждому, что непременно полностью поправлюсь, на меньшее я не согласна; это Господь меня испытывает. Я выполняла все предписания врача, не переставала вести светскую жизнь. Ела с аппетитом, не забывала о физических упражнениях — и все-таки слабела с каждым днем.

Теперь меня мутило от еды, я уже не стояла на ногах. Прикованная к постели, я медленно угасала, пока кожа не стала отставать от костей, дряблая и бледная. Близкие приходили к моему изголовью и нашептывали слова сочувствия и поддержки, но утешения в том было мало, после того как я ослепла, и уж тем более когда потеряла слух.

Вы, конечно, предположите, что больная в таком состоянии просто дрейфует во тьме, но я все еще чувствовала — я не утратила обоняния. Я знала, когда рядом моя семья; когда Генри целует меня в лоб или убирает с лица прядь волос; когда Джеймс приходит посидеть со мной и берет меня за руку; знала и то, что Пол не в силах видеть меня в столь жалком состоянии. Я знала, что умру и что они станут скучать по мне, но страстно желала смерти, с каждым днем все сильнее.

Сама необходимость дышать медленно доводила меня до безумия. Даже в бреду я осознавала горькую иронию того, что действие, дарующее жизнь, стало для меня самой невыносимой составляющей жизни. Мгновения между вдохами, эти сокращения мышц, отдалялись друг от друга все больше, по мере того как я приближала собственную кончину, — и вот наконец я остановилась.

Я поняла, что умерла, когда открыла глаза и вновь обрела способность видеть. Передо мной стоял какой-то человек — самый что ни на есть заурядный и ничем не примечательный, в черном костюме и шляпе-котелке, — и протягивал мне руку. Я знала, кто он и чего от меня ждет. Наконец-то свободная от недуга, я чувствовала прилив новых сил и ликовала — но мне слышался чей-то шепот, голос из пределов между жизнью и смертью. Он говорил со мной, а Смерть — молчала. Он уверял, будто я — особенная, не такая, как все, и для любого правила есть исключения. Голос рассказывал мне историю моей собственной жизни — но на эпизоде с женщиной на смертном одре она не заканчивалась.

Незаметный человек в повседневном черном костюме тускнел и таял, отступал по коридору, сотканному из света, и наконец исчез вовсе. А голос густел и креп, и вот наконец появилась рука и повела меня куда-то еще… в место для Тех, Кто Не Умирает.

По спине у меня пробежал холодок. Я стояла у окна, и темнота снаружи словно давила на стекло, и оно прогибалось со зловещим стоном.

— И вот вы здесь, — прошептала я.

— Не знаю, почему со мной вышло иначе. Может, я просто оказалась в нужном месте в нужное время. Откуда бы ни пришла ко мне эта возможность, я за нее ухватилась. Детям нужна мать, особенно мальчикам.

Я помолчала. При этой фразе вновь пробудился былой кошмар про смерть моей матери, и вновь зазвучал голос загадочной женщины из сна — в точности такой, как у миссис Дэрроу, теперь в этом не осталось ни малейших сомнений. Сердце мое затрепетало от ярости и страха. Я шагнула к дивану, на котором уснули мои подопечные, взялась за край подушки.

— Детям нельзя здесь оставаться. Это небезопасно.

— Никто и ничто в усадьбе не причинит детям вреда.

— А их гувернантке?

Миссис Дэрроу — ведь к тому моменту я уже не могла делать вид, будто считаю ее самозванкой, — подошла ближе и накрыла мою руку своей. Рука оказалась неожиданно теплой — теплее, чем у всех живых, вместе взятых. Между нами спали дети. Я позволила себе на миг расслабиться.

— Я никому не замышляю зла, — промолвила она.

Я испытующе заглянула ей в глаза: их кошачий блеск сменился тихой грустью. Внезапно ее вторжение в мой сон показалось не столько угрожающим, сколько печальным.

— Вы мне приснились. Вы обманом залучили нас сюда.

— Я делала что должно, дабы увидеть моих детей.

— И чего же вы от них хотите?

— Побольше времени.

— А зачем? Вы покинули этот мир. Для детей вряд ли полезно общаться с кем-то, кто задержался на грани.

— Значит, лучше позволить им расти без меня? Вы, верно, видели, что бывает с детьми, лишившимися родителей.

Перед моим мысленным взором пронеслась орда бессердечных сквернословов-мальчишек: они орали, плевались, дрались, подворовывали, ночами насиловали судомоек.

— Этого можно избежать.

— Да, можно. Вот зачем я здесь. Им незачем быть без меня. И мне незачем уходить.

Горячие пальцы стиснули мое запястье; в жесте этом ощущалась отчаянная безысходность.

— Так вы и не уходили.

Миссис Дэрроу уронила руку и вновь отвернулась к камину. Пламя лизало угли, что сами собою сложились в некое подобие домика.

— Мне бы хотелось, чтобы они навещали Сумеречье, когда могут. Здесь время течет иначе; снаружи покажется, будто они вовсе не покидали Эвертон. Мой муж ничего не узнает.

— Вы не хотите с ним видеться?

— Ему нельзя знать!

— Он без вас как потерянный. — В груди у меня стеснилось.

— Не говорите ему ничего! — пронзительно вскрикнула женщина. Мальчики разом проснулись.

— Мама?

Не успели они вскинуть головы, как миссис Дэрроу уже стояла рядом, ласково целовала их лица, тормошила, поднимала с дивана. Я поняла, что прикоснулась к чему-то действительно важному, возможно, даже могущественному. Эта женщина испугалась; ее чувства к мужу явно непросты. Теперь я полностью контролировала ситуацию. Миссис Дэрроу ничем не отличалась от других людей и при необходимости ею можно манипулировать. Я сама удивлялась собственному бессердечию. Не в моем характере было прибегать к холодному расчету, но, с другой стороны, я никогда не оказывалась в положении настолько опасном. Интересно, а перед лицом подобной угрозы становишься самим собою — или просто надеваешь маску, чтобы выжить? И вновь по спине у меня пробежал холодок.

Женщина перевела взгляд с мальчиков на меня и ласково улыбнулась детям.

— Боюсь, я очень устала. Вам пора отправляться домой.

— Но, мама, мы же только что пришли!

— Пожалуйста, не оставляй нас!

Пока мальчики препирались, миссис Дэрроу и я неотрывно глядели друг на друга. Я сосредоточенно пыталась придумать ответ, о котором мне не придется жалеть. Тому, кто знается с мертвыми, последствий не избежать, в этом я ни минуты не сомневалась. Но ведь при этом узнаешь столько нового! Завеса смерти чуть приподнялась для этой царственной красавицы, такой мужественной и хрупкой. Под конец жизни она была настолько сломлена, что, вероятно, исцелить ее не смогли бы даже дети. Может статься, нечто подобное случилось и с другими? Я попыталась подавить эту мысль в зародыше, до того, как она вполне оформилась, но опоздала. Она уже расцвела пышным цветом в моем сознании, воскрешая образы Джонатана и моих родителей.

Я не могла закрывать глаза на силу миссис Дэрроу: не она ли ниспровергла законы бытия, отыскала путь из владений смерти и теперь боролась за своих детей? В такой любви ощущалось великое могущество, великая убежденность и преданность и в то же время глубокое, усталое отчаяние и упрямое отрицание неизбежного. Я не могла сказать «нет» ни ей, ни детям, ни собственному любопытству, при том, что договоренность наша внушала мне серьезные опасения.

— Мы еще не раз вернемся. Думаю, мы очень скоро снова увидимся с вашей мамой, — заверила я детей.

— А домой она с нами не пойдет? — Джеймс обиженно выпятил нижнюю губу. Глаза его наполнились слезами.

— Ох, милый ты мой Джеймс, мне страшно жаль. Но теперь дом мой — здесь.

— А можно, в следующий раз мы возьмем с собой папу?

— Боюсь, что нет, Пол.

— Почему нет?

— Понимаешь, это вроде как волшебные чары, что удерживают меня здесь, не давая уйти навсегда. Если вы расскажете отцу, то чары развеются.

Оба мальчика покивали и крепко обняли мать за шею. Она порывисто расцеловала обоих в губы и передала их мне.

— Миссис Маркхэм, я очень рада знакомству с вами.

Я взяла детей за руки и крепко их стиснула, укрепляясь в мысли о собственной правоте.

— И я очень рада, миссис Дэрроу.

— Называйте меня просто Лили.

Женщина вышла вместе с нами из гостиной в главный холл Дома-Сумеречья. Где-то на одном из верхних этажей, облокотившись о перила парадной лестницы, стоял некто, наблюдал за нами и курил в темноте. Но не успела я рассмотреть его повнимательнее, как двери распахнулись — и нас захлестнула прохладная сырость сада. Лили тепло поцеловала меня в щеку и вывела нас за порог.

— Пожалуйста, возвращайтесь, как только сможете, — попросила она.

Мальчики помахали матери, и мы зашагали по главной аллее между деревьями. Где-то вдалеке раздался вой; звук этот растаял в стылом воздухе. Мы углублялись все дальше и дальше во тьму, пока не оказались перед знакомой стеной тумана, прошли ее насквозь — и вернулись к свету солнца, в мир живых.

В тот вечер дети никак не укладывались спать. Джеймс распевал песенки и громко вопил, подпрыгивая вверх-вниз на кровати — усталость все никак не брала свое! — и резвился так шумно, что мне наконец пришлось пригрозить ему древней индийской пыткой, о которой я узнала еще совсем маленькой девочкой в Азии. Это вызвало неизбежные расспросы о моей жизни за границей, и очень скоро возбуждение мальчиков, вызванное воссоединением с матерью, было вытеснено любопытством. Они заслушались моими рассказами о Дальнем Востоке — и сами не заметили, как начали задремывать.

Я вышла из детской, промокнула платком взмокший лоб. И уже собиралась вернуться в классную комнату, подготовить план уроков на следующий день, как вдруг осознала, что в коридоре не одна.

— Миссис Маркхэм!

Я подскочила от неожиданности — и тут же посмеялась сама над собою. Меня так поглотили странные события дня, что я не заметила мистера Дэрроу — а ведь он стоял прямо у меня за спиной, и бледный отблеск газовых ламп играл в его золотых кудрях. Он был высок, строен и гибок, его благородное, с резкими чертами лицо назвали бы скорее красивым, нежели привлекательным; светлые волосы мерцали в темноте, придавая его обличью нечто ангельское.

— Мистер Дэрроу! Простите, я вас не заметила.

— Я так понимаю, нынче вечером мальчики заставили вас здорово побегать. — Он улыбнулся мне и указал в конец коридора. — Вы не посидите со мной в кабинете, прежде чем мы разойдемся на ночь?

В животе у меня сам собою стянулся тугой узел. Мистер Дэрроу что-то заподозрил? Или это разум мой, меня не спросившись, дал волю странным романтическим мыслям, что неизбежно накатывают на обитателя темной старинной усадьбы по ночам, — возможно, на уме у него что-то другое? Даже в свете встречи с его покойной женой я не стала бы отрицать, что вторая возможность приятно меня взволновала. Но ведь таков закон жанра, разве нет? Молодая гувернантка влюбляется в своего нанимателя, красавца вдовца, и они живут счастливо до самой смерти? Мы оба заслужили толику счастья. Ведь похоже, даже мертвые непременно получают то, чего желали больше всего на свете.

— С удовольствием.

Над нашими головами мерцали газовые лампы в растрескавшихся стеклянных скорлупках, отчаянно борясь с тьмой, что грозила затопить дом. К своему неудовольствию, я вспомнила о соглашении, заключенном лишь несколькими часами раньше. И нервно затеребила в руках платок.

— С вами все в порядке? — Мистер Дэрроу замешкался у дверей кабинета и едва не коснулся моего плеча, но тут же опомнился и, взявшись за ручку двери, открыл ее резким толчком. Я глупо мялась в прихожей, приходя в себя после событий дня и гадая, каково это — ощущать прикосновение его руки к своей коже.

— Да, абсолютно. — Я проследовала за ним внутрь.

Мистер Дэрроу уселся за безупречно чистый письменный стол, над которым висел портрет его покойной жены, и сложил руки. В другом конце комнаты дверь кабинета так и осталась стоять открытой.

— Дети, похоже, очень счастливы, — обронил он.

— У них есть чудесный дом и любящий отец. Отчего же им не быть счастливыми?

— Это вы творите с ними настоящие чудеса, и я хочу, чтобы вы знали: я намерен вознаградить ваш труд соответствующим образом.

— Мистер Дэрроу, уверяю вас, что мое теперешнее жалованье меня вполне устраивает.

— Я отлично об этом знаю, но все равно нахожу, что вы заслужили прибавку. Это был непростой год для семьи… — Голос его дрогнул, и в первое мгновение мне показалось, что он не сможет продолжать. — Вы были правы в тот вечер. Боюсь, я все больше отдаляюсь от детей.

Действительно, после смерти няни Прам мистер Дэрроу придерживался еще более странного распорядка дня, чем обычно, полдничал в полночь, завтрак, обед и ужин велел подавать к себе в кабинет, а в те редкие случаи, когда все-таки присоединялся к нам, слишком много пил. Он снова был во власти горя, но оплакивал он не столько покойную няню, сколько жену, — в этом я ни минуты не сомневалась. Я слишком хорошо знала эту боль.

— При всем моем уважении к вам, нельзя закрывать глаза на то, как сказывается на вас ваша утрата.

Мистер Дэрроу попытался улыбнуться, но улыбка вышла отстраненно-грустная.

— Верно, верно. Мы обычно проводили выходные все вместе, семьей, но с тех пор, как Лили… Они мне так о ней напоминают.

— Вероятно, вы могли бы снова уделять детям время на выходных? Можно спланировать пикник на берегу озера.

— Вероятно. — Он откинулся в кресле и понюхал воздух. — Миссис Маркхэм, у вас новые духи?

В груди у меня стеснилось. Должно быть, во время нашего визита в Дом-Сумеречье я стояла слишком близко к миссис Дэрроу.

— Нет, а почему вы спрашиваете?

— Ничего, пустое. Должно быть, я просто устал. Я не собирался вас задерживать.

Он встал с кресла и прислонился к каминной полке позади стола, отводя глаза от портрета жены над нею, приучая себя смотреть прямо, в очаг.

— Озеро. Да, это было бы чудесно.

— Доброй ночи, мистер Дэрроу.

Я выскользнула за дверь, оставив его наедине со своими мыслями.