Скотчер вскочил на ноги так стремительно, что его стул рухнул на пол. Он вдруг побледнел, точно услышал дурную весть.

– Нет, – начал он. – Я никогда не просил и не ожидал… Пожалуйста… Не надо…

– Джозеф, с тобой всё в порядке? – Софи тоже встала, готовая броситься к нему.

– Вот, передайте ему. – Сидевший слева от нее Кимптон протянул ей стакан с водой. – Похоже, ему сейчас не помешает.

В следующую секунду сиделка была уже возле Скотчера. Одной рукой она поддерживала его под локоть, точно для того, чтобы помочь ему устоять.

– Узнавать, что в один прекрасный день станешь наследником большого состояния, всегда так огорчительно, – сухо заметил Кимптон.

– Здесь что, все с ума посходили? – сказала Дорро. – Джозеф ведь умирает. Он будет лежать в гробу раньше, чем успеет получить что-нибудь по этому завещанию! Или это такая жестокая шутка?

– Нет, я нисколько не шучу, – сказала леди Плейфорд. – Майкл подтвердит.

Гатеркол кивнул:

– Это правда.

Клаудия улыбнулась:

– Я должна была догадаться. По-моему, ты уже давно задумывала нечто подобное, мамочка… Правда, странно, что ты обделила и Гарри, свое любимое дитя.

– У меня нет любимчиков, Клаудия, и ты хорошо это знаешь.

– Да, в своей семье точно нет, – тихо сказала дочь.

– О-па, вот так сюрприз, – сказал, вытаращив глаза, Гарри. Это были его первые слова после оглашения нового завещания.

Я обратил внимание, что Пуаро сидел в это время неподвижно, как статуя.

Орвилл Рольф воспользовался моментом и, ткнув меня в бок – если, конечно, прикосновение столь пухлого локтя можно назвать тычком, – сказал:

– Отличный цыпленок, Кэтчпул. Превосходный. Бригиду можно поздравить. Что? Налетайте, чего вы ждете?

Признаюсь, я не нашел в себе сил ответить.

– Разве это не бессмысленно – оставлять все тому, чья смерть уже близка, в то время как тебе самой, возможно, предстоит здравствовать еще долгие годы? – спросил Кимптон у леди Плейфорд.

– Рэндл прав, – сказал Скотчер. – Все знают, что меня ждет. Пожалуйста, Эти, вы так… Нет ведь никакой нужды… – Казалось, закончить предложение ему недостало сил. Вид у него был абсолютно опустошенный.

Софи подняла стул, который Скотчер, вставая, уронил на пол. Затем помогла ему сесть и протянула стакан воды.

– Выпей сколько сможешь, – заговорила она настойчиво. – Тебе станет лучше. – Но Скотчер едва мог держать стакан, так что Софи пришлось самой направлять его руку.

Этот спектакль показался мне крайне любопытным. Разумеется, новость леди Плейфорд потрясла всех – но почему она так огорчила самого Скотчера? Разве не достаточно было бы сказать: «Как глупо, я ведь не доживу до наследства, это всем известно»?

Тут Дорро вскочила. Ее рот открывался и закрывался, но из него не доносилось ни слова. Одной рукой она мяла ворот платья.

– За что вы ненавидите меня, Эти? Вы ведь знаете, что единственными, кто пострадает по-настоящему, будем я и Гарри, но вы не можете так не любить своего сына! Или вы наказываете меня за то, что я не могу родить ребенка? Клаудии ваши деньги не нужны – она и так вот-вот породнится с одной из богатейших семей мира…

Кимптон перехватил мой взгляд. И улыбнулся, точно говоря: «А вы не знали, да? Все верно: я действительно так богат, как Дорро тут расписывает».

– Значит, это именно мне вы хотите навредить! – продолжала Дорро. – Мне и Гарри. Разве вы уже не лишили нас однажды того, что принадлежало нам по праву? Я знаю, что это было ваше жестокое решение, а не покойного отца Гарри, упокой Господь его душу…

– Что за чушь ты несешь? – отвечала леди Плейфорд. – Ненавидеть тебя – вот еще! А что до завещания моего покойного мужа, которое ты, вероятно, имеешь в виду сейчас, то тут ты подменяешь понятия – свое разочарование по его поводу ты принимаешь за мою жестокость.

– Дорро, – встрял Кимптон, – если Скотчер умрет раньше, чем Эти, то вы с Гарри все равно получите свое, как и предполагалось. Зачем же беспокоиться?

– Мистер Гатеркол, это правда – то, что сейчас говорит Рэндл? – спросила Дорро.

Ее слова о завещании покойного виконта Плейфорда заставили меня задуматься. Любопытно, что это за история такая? Но нельзя же в разгар семейной сцены, пока родственники освежают в памяти давние взаимные обиды, взять да и спросить: «А что такое вы говорили насчет завещания отца Гарри?»

– Да, – подтвердил Майкл Гатеркол. – Если Скотчер не переживет леди Плейфорд, то условия старого завещания останутся в силе.

– Вот видишь, Дорро? – сказал Кимптон. – Не о чем волноваться.

– Но мне просто хочется понять, к чему вдруг такая перемена, – сказала она, продолжая терзать платье; да, если так дальше пойдет, декольте у нее скоро станет глубиной до пояса. – Зачем вообще оставлять все человеку, который скоро будет гнить в земле?

– Ой, как горько! – сказал Скотчер.

– Мне тоже! – Обернувшись к леди Плейфорд, Дорро продолжала: – Что будем делать мы с Гарри? Как мы будем жить? Вы должны немедленно все исправить!

– А я так даже рада, что получила наконец доказательства, – сказала Клаудия.

– Совершенно с тобой согласен, доказательства всегда кстати, – подхватил Кимптон. – Только вот доказательства чего, дражайшая?

– Того, сколь мало значим мы для мамы.

– Все, кроме него. – Дорро устремила на Скотчера обвиняющий перст. – А ведь он даже не член семьи!

Тут я случайно взглянул на Гатеркола. И едва не упал со стула от того, что увидел. Все его лицо пошло яркими красными пятнами, губы дрожали. Он явно то ли сдерживал гнев, то ли скрывал сильную боль. Никогда в жизни я еще не видел человека, столь близкого к взрыву. Но никто, кроме меня, казалось, ничего не заметил.

– Я уже стара, Джозеф, а ты еще так молод, – сказала леди Плейфорд. – Вряд ли я переживу тебя, да и не собираюсь. А я привыкла всегда получать то, чего хочу. Отсюда и мое решение. Среди докторов широко распространено мнение о том, что жизнь души напрямую связана с жизнью тела, то есть психология влияет на физиологию, – вот я и дала тебе стимул для жизни, да такой, ради которого многие пошли бы на убийство.

– Опять эта психология! – проворчал Кимптон. – Что, хорошее настроение сможет излечить пару ссохшихся, бурых почек? И в нас, докторах, скоро отпадет всякая нужда?

– Ты просто отвратителен, Рэндл! – сказала Дорро. – Что о тебе подумают наши гости?

– А ты, надо полагать, возражаешь против «ссохшихся» и «бурых»? – спросил ее Кимптон. – Тогда, будь так любезна, растолкуй мне, чем именно «ссохшиеся» и «бурые» хуже, чем «гнить в земле»?

– Замолчите! – крикнула Софи Бурлет. – Если б вы только могли себя слышать! Вы просто чудовища, все вы!

– Чудовищна человеческая природа сама по себе, а не ее конкретные представители за этим столом, – сказала леди Плейфорд. – Завтра, Джозеф, ты поедешь со мной к моему доктору. Он лучший из лучших. Если кто и сможет излечить тебя, то только он. Решено! Протесты не принимаются.

– Но от моей болезни нет лекарства. Я обречен. Я же объяснял вам, Эти.

– Не поверю, пока это не подтвердит мой врач. Не все доктора одинаково умны и способны, Джозеф. Эта профессия нередко притягивает к себе тех, кто находит слабость и болезнь привлекательными.

– Я знаю, что надо сделать. – Дорро даже захлопала в ладоши. – Пусть Джозеф напишет завещание и назначит своими наследниками Гарри и Клаудию. Мистер Гатеркол, мистер Рольф, вы ведь поможете нам в этом, не правда ли? Это можно сделать быстро? Не понимаю, почему бы и нет! Ты же не захочешь обворовать нашу семью, верно, Джозеф, – а ведь это будет воровство, если ты позволишь оставить тебе все то, что принадлежит нам по праву, без…

– Довольно, Дорро, – твердо сказала леди Плейфорд. – Джозеф, не обращай внимания. Воровство! Подумать только! Ничего подобного.

– А как же мы с Гарри? Мы будем голодать! Нам негде будет жить! Куда мы с ним денемся? Неужели вы нам совсем ничего не оставили?.. О, не затрудняйтесь с ответом! Вам ведь доставляет удовольствие видеть, как я умоляю и клянчу!

– Какие удивительные вещи ты говоришь, – заметила леди Плейфорд спокойно.

– Это все из-за Николаса! – продолжала обвинять Дорро, вытаращив глаза. – В вашем воображении Джозеф занял его место – ваш дорогой давно умерший мальчик вернулся к жизни! Сходство налицо: оба светловолосые, голубоглазые, оба слабые и больные. Только Николаса не поднимешь из могилы даже этим новым завещанием! Он давно превратился в дохлятину и останется ею навсегда!

За столом тут же прекратилось всякое движение. Несколько секунд спустя леди Плейфорд покинула столовую, плотно прикрыв за собой дверь.

– Что, Дорро, вспомнила о своих нерожденных детях? – нарушил молчание Кимптон. – Повезло им, что они не появились на свет у такой мамаши!

– Верно, – поддержала его Клаудия. – Представляю себе.

– Мистер Гатеркол, мистер Рольф – пойдите за ней, пожалуйста! – Дорро, размахивая руками, указывала на дверь. – Объясните ей!

– Боюсь, что не могу исполнить вашу просьбу, – бесцветным тоном ответил Гатеркол. Внутренний кризис, который он переживал совсем недавно, казалось, миновал бесследно; юрист снова был спокоен и уравновешен. Говоря с Дорро, он не поднимал на нее глаз, точно та была страшным призраком, увидев который однажды он рисковал навсегда лишиться спокойного сна. – Леди Плейфорд вполне ясно высказала свои пожелания по этому поводу, и у меня нет никаких сомнений в том, что она полностью отвечает за свои поступки.

– Мистер Рольф, тогда возьмитесь за дело вы, если мистер Гатеркол настолько щепетилен, что не желает даже попробовать.

– Не надо беспокоить леди Плейфорд сейчас, – вмешался Пуаро. – Ей наверняка захочется побыть одной.

Клаудия расхохоталась:

– Вы только послушайте его! Первый день в доме, а уже так уверенно рассуждает о том, чего хочет и чего не хочет моя мать!

Гарри Плейфорд наклонился к Скотчеру и спросил:

– А ты что думаешь об этом, старина? Чудно как-то, правда?

– Гарри, поверьте, я никогда ни о чем таком не просил, даже не мечтал. Мне совсем не нужно это наследство! Хотя я, конечно, глубоко тронут тем, до какой степени я, оказывается, небезразличен нашей милой Эти, все же я и представить не мог… – Он сморщился и переменил тему. – Просто мне очень хочется понять, что стоит за всем этим. Не могу же я всерьез поверить, будто она решила, что мою болезнь можно излечить.

– Ты говоришь, тебе это не нужно, – так заяви о своих желаниях письменно, на бумаге! – сказала Дорро. – Большего от тебя не требуется! Напиши, что хочешь, чтобы все отошло мне и Гарри, а мы поставим наши подписи как свидетели.

– Тебе и Гарри? – вмешалась Клаудия. – А кто только что распинался насчет того, что Джозеф даже не член семьи?

– Я имела в виду, тебе и Гарри. – Дорро вспыхнула. – Прости. Я сама не знаю, что говорю. Я только хочу, чтобы все стало на свои места!

– Ты говорила о моих желаниях, Дорро, – сказал Скотчер. – А у меня желание одно. Софи… Я охотно опустился бы пред тобою на колени, если б мог, но после этих треволнений мне особенно худо. Софи, окажи мне честь, согласись обвенчаться со мной так скоро, как только это можно будет устроить. Вот единственное мое желание.

– О! – воскликнула Софи и даже отшатнулась от неожиданности. – О, Джозеф! Ты уверен, что вправду этого хочешь? Ты только что пережил сильное потрясение. Может быть, тебе следует подождать…

– Никогда в жизни я еще не был так уверен в том, что делаю, моя дражайшая.

– Это я так называю Клаудию, – буркнул Кимптон. – Будь добр, Скотчер, придумай что-нибудь оригинальное.

– Да что вы знаете о доброте? – напустилась на него Софи. – Какое вы здесь все имеете о ней представление?

– Думаю, нам лучше оставить вас, мадемуазель, – сказал Пуаро и обратился к остальным: – Идемте, пусть они с глазу на глаз обсудят свое личное дело.

Личное дело! Кто бы мог ожидать такого от Пуаро, известного любителя совать свой нос в чужие романтические истории?

– Значит, вы принимаете это предложение руки и сердца всерьез, месье Пуаро? – спросила Клаудия. – И не задаетесь вопросом, какой в нем смысл, если Джозефу осталось жить считаные недели. Не разумнее ли для человека, стоящего на пороге смерти, заняться чем-то другим, а не приготовлениями к свадьбе?

– Вы еще хуже Рэндла! Бессердечные мучители, вот вы кто! – Устремленные на Клаудию и Кимптона темные глаза Софи чуть не прожигали их ненавистью.

– Бессердечные? – повторил за ней Кимптон. – Ошибка. Клапаны, камеры и артерии, образующие сердце, у нас на месте. И перегоняют кровь по нашим телам точно так же, как и по вашему. – Он повернулся к Пуаро: – Вот к чему привела ваша психология, друг мой, – люди начинают разговаривать так, словно простая мышечная ткань способна на утонченные чувства. Поверьте мне, Софи, человек, который вскрыл такое количество трупов, как я, и повидал такое количество сердец…

– Сколько можно говорить о мерзких, кровоточивых органах, когда у нас на тарелках лежат целые груды мяса? – возмутилась Дорро. – Мне становится дурно от одного вида еды, не говоря уже о запахе. – И она оттолкнула тарелку.

Никто из нас не смог проглотить ни куска, кроме Орвилла Рольфа, – тот уплел свою порцию в одно мгновение ока, едва ли не раньше чем ее поставили перед ним на стол.

– Дражайшая Софи, – сказал Скотчер. – Рэндл и Клаудия правы в одном: я долго не протяну. И все же то короткое время, которое еще отпущено мне на этой земле, мне хотелось бы провести с тобой, в качестве твоего любящего мужа. Если, конечно, ты согласна выйти за меня замуж.

Приглушенный вскрик, оборванный на середине, заставил всех поднять головы и оглядеться. Никто в комнате не кричал.

– Что там за негодяй или негодяйка греет свое противное серное ухо о замочную скважину? – громко сказал Кимптон в направлении двери.

И все услышали дробный топоток, когда слушатель – или слушательница – убежала.

– Джозеф, ты знаешь, что я люблю тебя больше самой жизни, – сказала Софи. Меня поразил ее тон – почти молящий, как будто это она просила его о чем-то, а не наоборот. – И знаешь, что ради тебя я готова на все.

– Вот и хорошо! – сказал Скотчер и улыбнулся. По крайней мере, я думаю, что это была улыбка. Хотя, кажется, он страдал от сильной боли.

– Месье Пуаро прав, – сказала Софи. – Благоразумнее поговорить об этом с глазу на глаз.

Парами, шагая друг другу в затылок, мы покинули комнату. Клаудия и Кимптон шли первыми, за ними Дорро и Гарри. Перед нами с Пуаро выходили юристы. Я слышал, как Рольф жаловался, что на сладкое обещали пирог из лимонного суфле, а теперь приходится выходить из-за стола раньше времени, и все из-за неосмотрительности мистера Скотчера, который не мог повременить с предложением руки и сердца до конца обеда.

Что до меня, то мой аппетит пропал окончательно.

– Мне нужно на воздух, – шепнул я Пуаро. – Прошу прощения. Знаю, что вы меня не поймете.

– Non, mon ami, – отвечал он. – Сегодня я вас слишком хорошо понимаю.