– Я должен подробно рассказать вам о том, кто еще присутствует сейчас в этом доме, – начал Пуаро. – Мы с вами не единственные гости, mon ami. Всего, включая леди Плейфорд, в Лиллиоуке находятся одиннадцать человек. Если считать и слуг, то надо прибавить еще троих: дворецкого Хаттона, горничную Филлис и кухарку Бригиду. Отсюда вопрос: следует ли нам считать слуг?

– Считать в каком качестве? Или с какой целью? О чем вы, Пуаро? Вы что прибыли сюда с намерением провести перепись населения в графстве Корк – сколько душ приходится на одно домовладение?

– Я не учел ваше природное чувство юмора, Кэтчпул, однако в данном случае важно сохранять серьезность. Как я уже говорил, времени у нас мало. Скоро – не позднее чем через полчаса – кто-нибудь придет сюда с аперитивом. А пока слушайте. В Лиллиоуке, помимо слуг, вас и меня, находится хозяйка, леди Плейфорд, и двое юристов, о которых у нас с вами уже шла речь, – Гатеркол и Рольф. Есть еще секретарь леди Плейфорд, Джозеф Скотчер, и сиделка по имени Софи Бурлет…

– Сиделка? – Я пересел на подлокотник кресла. – Так, значит, леди Плейфорд больна?

– Нет. Дайте мне кончить. Вместе с ней в доме живут ее дети: сын с супругой и дочь с молодым человеком. Вообще-то я полагаю, что мистер Рэндл Кимптон и мисс Клаудия Плейфорд собираются пожениться. Она живет здесь постоянно. Он приезжает из Англии. Американец по рождению, но образование получил в Оксфорде, где теперь и работает, – так, кажется, сказала леди Плейфорд.

– Значит, вы всё из нее вытянули?

– Когда вы ее увидите, то убедитесь, что она в состоянии изложить любой объем информации за сравнительно короткий промежуток времени, причем с большой живостью и не жалея красок.

– Понимаю. Звучит устрашающе. С другой стороны, после знакомства со здешним дворецким приятно узнать, что кто-то в этом доме способен поддержать разговор. Ну, как, вы уже добрались до конца вашего каталога?

– Почти, остались еще двое. Это брат мисс Клаудии, сын леди Плейфорд Гарри, шестой виконт Клонакилти. С ним я уже тоже встретился. Он живет здесь со своей женой Дороти, которую все зовут Дорро.

– Все ясно. Непонятно только одно: зачем нам составлять какие-то списки обитателей и гостей дома еще до того, как все соберутся здесь выпить? Кстати, поднимусь-ка я сейчас наверх и хотя бы протру лицо полотенцем, пока не начались вечерние увеселения, так что…

– Лицо у вас и так чистое, – властно ответил Пуаро. – Обернитесь лучше и взгляните, что тут над дверью.

Я так и сделал, и мой взгляд уперся в чьи-то злые глаза, черный нос и оскаленную пасть, полную острейших клыков.

– Господи, это еще что за чертовщина?

– Голова детеныша леопарда – поделка Гарри, виконта Плейфорда. Он увлекается таксидермией. – Нахмурившись, Пуаро продолжал: – Настоящий энтузиаст, из тех, кто пытается убедить первого встречного в том, что нет другого хобби, которое приносило бы человеку такое же удовлетворение.

– Значит, олень в холле – тоже его рук дело, – сказал я.

– Я возразил ему, что не обладаю ни орудиями, ни навыками, достаточными для набивки чучел. На что он ответил, что подручных средств нужна самая малость – немного проволоки, перочинный нож, иголка с ниткой, пенька и мышьяк. Я счел за лучшее не указывать ему на то, что заниматься набивкой чучел может лишь тот, у кого не вызывает омерзения сам процесс.

Я улыбнулся:

– Хобби, для которого нужен мышьяк, вряд ли придется по вкусу детективу, ведь он нередко раскрывает убийства, совершенные при помощи того же самого яда.

– Вот об этом-то я и хочу с вами поговорить, mon ami. О смерти. Хобби виконта Плейфорда имеет к ней самое прямое отношение – и пусть речь идет всего лишь о животных, а не о людях, но они все равно мертвые.

– Разумеется. Правда, никакой связи я пока не вижу.

– Вы помните имя Джозефа Скотчера, конечно, – я говорил о нем всего пару минут назад.

– Секретарь леди Плейфорд, кажется?

– Он умирает. От брайтовой болезни почек. Именно поэтому в доме живет сиделка, Софи Бурлет, – она ухаживает за инвалидом.

– Понятно. Значит, и секретарь, и сиделка оба живут в Лиллиоуке?

Пуаро кивнул:

– Итак, мы уже имеем под одной крышей троих, кто так или иначе близко связан со смертью. А тут еще вы, Кэтчпул. И я. Нам по долгу службы тоже часто приходится иметь дело со смертью, причем с насильственной. А мистер Рэндл Кимптон, в чьи планы входит жениться на мисс Клаудии Плейфорд, – как вы думаете, чем он занимается?

– Тоже связан со смертью? Может быть, он хоронит людей? Или делает надгробные памятники?

– Он – полицейский патологоанатом в графстве Оксфордшир. То есть тоже постоянно работает рука об руку со смертью. Eh bien, а вы не хотите спросить меня о мистере Гатерколе и мистере Рольфе?

– Незачем. Юристы каждый день только и делают, что улаживают дела покойников.

– Гатеркол и Рольф в особенности, ведь их фирма специализируется на составлении завещаний и наблюдении за исполнением последней воли богатых. Кэтчпул, ну теперь-то вы поняли?

– А как же Клаудия Плейфорд и Дорро, жена виконта? Как они связаны со смертью? Может, одна подрабатывает на скотобойне, а другая бальзамирует трупы?

– Вы всё шутите, – ответил Пуаро с упреком. – Вам ничуть не интересно, что столько людей с особым интересом к смерти, профессиональным или любительским, встретились сегодня здесь, под одной крышей? А вот мне очень хочется знать, что имела в виду леди Плейфорд, собрав их всех вместе. Я не верю, что это получилось случайно.

– Ну, может, она запланировала на вечер особую игру вроде шарады… Думаю, что ей, как автору детективов, приятно потомить нас неведением. Но вы не ответили на мой вопрос о Дорро и Клаудии.

– Ничего, что имеет отношение к нашей теме, с ними как-то не вяжется, – честно ответил Пуаро после минутного раздумья.

– Ну, тогда это совпадение! А теперь я все-таки пойду и ополосну лицо и руки…

– Почему вы избегаете меня, mon ami?

Вопрос застал меня в паре дюймов от двери. Я замер – глупо было с моей стороны решить, что раз он не заговорил об этом сразу, то, значит, ничего и не заметил.

– Я думал, что мы с вами les bons amis.

– Это так. Просто я чертовски занят в последнее время, Пуаро.

– А, заняты!.. И вы хотите, чтобы я поверил, что в этом все дело.

С тоской посмотрев на дверь, я буркнул:

– Пойду разыщу этого молчуна-дворецкого и пригрожу ему, что устрою бунт на корабле, если он сейчас же не покажет мне мою комнату.

– Ох уж эти англичане! Какие бы эмоции ими ни владели, какие бы бури ни бушевали в их груди, желание задушить их и сделать вид, будто ничего не происходит, неизменно оказывается сильнее.

Тут распахнулась дверь, и в комнату вошла женщина лет тридцати – тридцати пяти, в зеленом платье с блестками и белом палантине. Точнее, она не столько вошла, сколько скользнула внутрь, чем сразу напомнила мне кошку на прогулке. Выражение лица у нее было надменное и даже презрительное, точно просто войти в комнату, как это делают все люди, было ниже ее достоинства. Казалось, каждая клеточка ее тела источала и утверждала ее превосходство над всеми, кому случится встретиться ей на пути, – в данный момент, над Пуаро и мною.

К тому же она была необыкновенно красива – изысканно уложенные волосы густого коричневого цвета, безупречный овал лица, по-кошачьи шаловливые карие глаза с густыми длинными ресницами, выразительные брови и скулы, острые как ножи. На нее можно было смотреть не отрываясь, и она отлично сознавала свою власть. А еще в ней была порочность, которую я ощутил прежде, чем она успела раскрыть рот.

– О, – сказала она, уперев одну руку в бедро. – Гости есть, а выпивки нет. Понятно. Почему не наоборот, спрашивается? Надо полагать, я рано.

Пуаро встал и представился, затем представил меня. Я пожал ее прохладную, изящную руку. Но не услышал от нее обычного «рада познакомиться», да и вообще ничего в подобном духе.

– Я Клаудия Плейфорд. Дочь знаменитой романистки, сестра виконта Плейфорда. Старшая сестра, кстати. Титул достался моему братцу, а не мне, только потому, что он случайно родился мужчиной. И какой тут смысл, я вас спрашиваю? Уж я была бы виконтом не чета ему. Хотя, честно говоря, печенюшка с маслом и та стала бы виконтом не хуже Гарри. Ну, где тут, по-вашему, справедливость?

– Никогда об этом не задумывался, – ответил я честно.

Она повернулась к Пуаро:

– А вы?

– Если б вы получили этот титул сейчас, сию минуту, могли бы вы сказать о себе тогда: «Ну вот, теперь, когда у меня есть то, чего я желала, я довольна и счастлива»?

Клаудия высокомерно вздернула подбородок.

– Разумеется, ничего подобного я бы не сказала, хотя бы потому, что так обычно говорят глупые девчонки в сказках. И вообще, с чего вы взяли, что я несчастна? Я очень счастлива, и я говорила с вами не о каком-то идиотском довольстве, а о том, что честно, а что нет. Где ваш блестящий ум, месье Пуаро? Похоже, вы оставили его в Лондоне.

– Нет, он приехал со мной, мадемуазель. И если вы вполне искренне сказали сейчас: «Я очень счастлива», то, уверяю вас, вы – одна из тех редких счастливиц, с кем жизнь обошлась по-настоящему справедливо, по крайней мере, куда справедливее, чем с другими.

Она нахмурилась:

– Я говорю о себе и о брате, а не о каких-то там других. Если б понятие «честная игра» значило для вас хоть что-то, то вы ограничили бы вашу оценку ситуации нами двумя. А между тем вы обманом протащили в свое рассуждение целую безымянную толпу, а все оттого, что знаете – выиграть этот спор без подтасовки невозможно!

Дверь снова отворилась, вошел темноволосый мужчина в смокинге. Клаудия стиснула ладони и порывисто вздохнула, точно боялась, что он не придет, но он все же появился, чем спас ее от неминуемой катастрофы.

– Дорогой!

Контраст между ее теперешним поведением и недавней почти грубостью со мной и Пуаро был разителен.

Вошедший был хорош собой и чисто выбрит, то и дело сверкал обаятельной улыбкой, а его почти черные волосы, расчесанные на пробор, падали с одной стороны ему на лоб.

– Вот и ты, дражайшая моя! – сказал он, обнимая порхнувшую к нему красавицу. – А я тебя везде ищу. – Таких идеальных зубов, как у него, я не видел никогда в жизни; трудно было поверить, что они сами выросли у него во рту. – А это, судя по всему, наши гости – как приятно! Добро пожаловать всем!

– Какое ты имеешь право говорить кому-то «добро пожаловать» в моем доме, милый? – с наигранной суровостью перебила его Клаудия. – Не забывай, что ты и сам гость.

– Тогда будем считать, что я сделал это от твоего имени.

– Невозможно. Я бы сказала что-нибудь совсем другое.

– Вы уже высказались, мадемуазель, и очень красноречиво, – напомнил ей Пуаро.

– Значит, ты уже надерзила им, очаровательница моя? Не обращайте на нее внимания, джентльмены. – Он протянул руку. – Кимптон. Доктор Рэндл Кимптон. Рад встрече с вами обоими.

У него была очень необычная манера разговаривать – настолько, что это бросилось мне в глаза буквально с первого взгляда, да и Пуаро, я уверен, тоже заметил. Когда Кимптон что-то говорил, его глаза то вспыхивали, то снова гасли, и так каждые несколько секунд. Казалось, он нарочно то включал, то выключал их, подчеркивая то или иное слово. Из-за этого складывалось впечатление, будто каждое третье-четвертое слово доставляло ему особое наслаждение.

Я мог поклясться, что Пуаро говорил мне: жених Клаудии – американец. Но у него не было и следа акцента, по крайней мере, я ничего такого не заметил. Пока я раздумывал над этим, маленький бельгиец сказал:

– Для меня большое удовольствие познакомиться с вами, мистер Кимптон. Но… Леди Плейфорд говорила мне, что вы родом из Бостона, из Америки?

– Да, это так. Полагаю, вас удивляет, что я говорю не по-американски? Надеюсь, что нет! Видите ли, оказавшись в Оксфорде, я приложил немало усилий, чтобы стряхнуть с себя прошлое. К Оксфордскому университету не идет никакой акцент, кроме английского.

– У Рэндла вообще талант стряхивать с себя прошлое, не правда ли, милый? – сказала Клаудия довольно резко.

– Что? О! – Вид у Кимптона сразу стал несчастный. Выражение лица мгновенно переменилось. Да и у нее тоже; теперь она смотрела на него, словно учительница на непослушного ученика, явно ожидая, что он скажет в свое оправдание. Наконец он тихо заговорил: – Дражайшая моя Клаудия, не разбивай мне сердце намеками на мою самую предосудительную ошибку. Джентльмены, однажды я на долю секунды, по недомыслию, убедив прежде эту чудесную женщину согласиться стать моей женой, усомнился в своих чувствах…

– Рэндл, кому здесь интересно слушать, как ты подвергаешь себя самобичеванию за свои прошлые грехи? – все тем же тоном строгой наставницы прервала его Клаудия. – Кроме меня – я всегда получаю от этого удовольствие. И, предупреждаю, тебе еще не раз придется оплакать свою пагубную трусость в моем присутствии, прежде чем я соглашусь назначить день нашей свадьбы.

– Дражайшая, клянусь, что буду неустанно порицать, поносить и осыпать себя упреками с сегодняшнего дня и до самой моей смерти! – Кимптон произнес эти слова совершенно серьезно, сверкнув при этом глазами. Казалось, они оба забыли, что мы с Пуаро здесь.

– Вот и хорошо. Значит, мне нет нужды избавляться от тебя немедленно. – И Клаудия внезапно улыбнулась так искренне, словно все сказанное ею до сих пор было шуткой.

К Кимптону мгновенно вернулась его прежняя уверенность. Он взял ее руку и поцеловал.

– Дата нашей свадьбы будет назначена, и скоро, моя дорогая!

– Вот как? – Смех Клаудии прозвенел веселым колокольчиком. – Что ж, посмотрим. В любом случае твоя решимость мне по душе. На земле нет другого мужчины, который мог бы завоевать меня дважды. А может быть, и однажды.

– Нет того, кто был бы так одержим тобой и предан тебе, как я, моя божественная драгоценность.

– Вполне верю, – отозвалась Клаудия. – Я даже вообразить себе не могла, что когда-нибудь надену это кольцо снова, и вот оно, опять на моей руке. – И она полюбовалась большим бриллиантом на среднем пальце своей правой руки.

Мне показалось, что Клаудия тихонько вздохнула, но звук потонул в шуме открывающейся двери. На пороге стояла молоденькая горничная. Ее светлые волосы были уложены в пучок, который она нервно теребила.

– Мне надо приготовить комнату для аперитива, – пробормотала она.

Клаудия Плейфорд наклонилась к нам с Пуаро и громко прошептала:

– Когда будете пить, не забудьте сначала понюхать. Филлис – дуреха, каких мало; кто знает, чего она может туда плеснуть. Сама не понимаю, почему мы ее еще терпим. Для нее что портвейн, что вода из ванной – никакой разницы.