Часть I

Майкл Гатеркол стоял перед закрытой дверью и старательно убеждал себя в том, что уже настало время стучать, когда древние дедовские часы внизу, в холле, сипя и заикаясь, пробили очередной час.

Гатеркол получил указание явиться ровно в четыре, и сейчас как раз было четыре. За последние шесть лет он уже далеко не впервые стоял здесь, у этой самой двери, на широкой лестничной площадке между первым и вторым этажами поместья Лиллиоук. Но лишь однажды он чувствовал себя еще более неловко, чем сейчас. Тогда перед дверью их было двое, и он все еще помнил каждое слово своего разговора с тем человеком, хотя предпочел бы забыть его. Вот и теперь усилием воли, на которую он очень полагался, Майкл отогнал назойливые воспоминания.

Его предупредили, что встреча будет тяжелой. Предупреждение было частью приглашения, присланного ему хозяйкой дома – в типичном для нее духе. «То, что я собираюсь тебе сообщить, наверняка приведет тебя в ужас…»

В этом Гатеркол не сомневался. Известная максима «предупрежден – значит, вооружен» здесь не работала – ведь ему даже не намекнули, с какой стороны ждать удара, а следовательно, подготовиться к нему не было никакой возможности.

Он приуныл еще больше, когда, взглянув на свои часы, которые сначала долго извлекал из жилетного кармана, потом так же долго укладывал обратно для того только, чтобы вынуть их еще раз, желая окончательно убедиться в увиденном, он понял, что опоздал. Была уже целая минута пятого.

Он постучал.

Всего на минуту позже. Она, разумеется, заметит – разве что-нибудь может укрыться от ее внимания? – но, если ему повезет, ничего не скажет.

– Входи же, Майкл!

Голос леди Этелинды Плейфорд свидетельствовал о ее кипучей энергии, как всегда. Ей было уже за семьдесят, но звуки, которые она выдавала своими голосовыми связками, чистотой и мощью могли соперничать с иным колоколом. Гатеркол никогда не видел ее иначе как возбужденной – даже то, что у обычного человека могло вызвать испуг, ее неизменно приводило в состояние, близкое к восторгу. При этом леди Плейфорд обладала талантом извлекать максимум удовольствия из всего противоречивого, спорного и нелогичного.

Ее истории о жизнерадостных ребятишках, которые шутя решали детективные загадки, неизменно заводившие в тупик местную полицию, Гатеркол обожал с тех пор, как впервые прочел одну из них в лондонском приюте, где оказался в десять лет, оставшись круглым сиротой. А шесть лет назад он познакомился с их создательницей, и та показалась ему столь же обезоруживающе-непредсказуемой, как ее книги. Он никогда не надеялся далеко пойти в своей профессии, но – спасибо Этелинде Плейфорд – сейчас ему тридцать шесть, а он уже партнер в преуспевающей юридической фирме «Гатеркол и Рольф». Правда, видеть собственную фамилию в названии прибыльного предприятия ему до сих пор странно, хотя прошло уже немало лет.

Преданность леди Этелинде Плейфорд превзошла все привязанности, какие он имел в жизни, и все же личное знакомство с любимой писательницей вынудило его признаться самому себе в том, что всевозможные потрясения и резкие повороты сюжета, столь привлекательные на безопасном удалении мира художественной прозы, не так уж хороши в действительности. Надо ли говорить, что леди Плейфорд придерживалась прямо противоположного мнения на этот счет.

Он начал открывать дверь.

– Сколько ты будешь там еще… А! Наконец-то! Ну, хватит уже торчать на одном месте. Садись. Чем раньше мы начнем, тем скорее кончим.

Гатеркол сел.

– Здравствуй, Майкл. – Она улыбнулась, глядя на него, и он – не в первый уже раз – испытал под ее взглядом такое ощущение, точно его подняли в воздух, покрутили и поставили на место. – Теперь твоя очередь говорить: «Здравствуй, Эти». Ну же, давай! Сколько лет мы с тобой знакомы, пора уже привыкнуть. Никаких «добрый день, ваша светлость» или «здравствуйте, леди Плейфорд». Просто, по-дружески: «Здравствуй, Эти». Неужели тебе все еще трудно? Ха! – Она хлопнула в ладоши. – Ну, у тебя и вид: прямо молодой лис, затравленный собаками! Голову, поди, ломаешь, для чего тебя пригласили сюда на целую неделю, да? А с тобой еще и мистера Рольфа в придачу…

Интересно, хватит ли тех мер, которые принял перед отъездом Гатеркол, чтобы прикрыть их с Рольфом отсутствие? Слыханное ли дело, чтобы оба компаньона всю рабочую неделю не показывались в офисе? Но леди Плейфорд была их самой известной клиенткой, и потому любое ее желание было для них закон.

– Догадываюсь, что ты задаешь себе и другой вопрос – будут ли в доме еще гости. Поговорим об этом потом, а пока поздоровайся со мною, Майкл.

Выбора у него не было. Приветствие, которого она требовала от него всякий раз, никогда не выходило у него естественно. Он был из тех, кто любит все делать по правилам, и если не существовало такого правила, которое запрещало бы человеку его происхождения говорить «Эти» вдовствующей виконтессе, супруге покойного пятого виконта Плейфорда из Клонакилти, то, по мнению самого Гатеркола, его стоило выдумать.

Особенно ему было обидно – и он нередко себе в этом признавался, – что леди Плейфорд, для которой он готов был на все, плевать хотела на любые правила и ядовито насмехалась над теми, кто им рабски следовал, называя их «жуткими сухарями и занудами».

– Здравствуй, Эти.

– Наконец-то! – И она раскинула руки так, словно намеревалась заключить его в жаркие объятия, хотя Гатеркол прекрасно знал, что ничего подобного она в виду не имеет. – Полдела сделано. Теперь можешь расслабиться. Только не сильно! Вторая половина еще важнее первой, но мы займемся ею не раньше чем обсудим мою текущую стопку.

«Стопкой» леди Плейфорд неизменно называла любую рукопись, над которой работала в настоящее время. Вот и теперь она послала обиженный взгляд своему новейшему изделию, нахохлившемуся на уголке ее письменного стола. На взгляд Гатеркола, оно походило не столько на роман в процессе написания, сколько на застывший ураган из бумаги: страницы с оборванными краями измяты, со всех сторон торчат «собачьи уши» загнутых углов… В общем, в «стопке», несмотря на ее название, не было даже намека на упорядоченность.

Леди Плейфорд встала из своего кресла у окна. Она никогда не бросала в него ни взгляда, Гатеркол заметил. Если рядом было человеческое существо, леди Плейфорд предпочитала изучать его, а не тратить время на созерцание природы. Хотя вид из ее окна открывался превосходный: розарий, а за ним большой, совершенно квадратный газон со статуей ангела точно в центре – подарок покойного виконта Гая Плейфорда жене на тридцатую годовщину свадьбы.

Сам Гатеркол неизменно смотрел и на статую на квадратном газоне, и на розовый сад, и на дедовские часы в холле, и на бронзовую настольную лампу в библиотеке, с хрустальным абажуром в виде раковины; он сознательно обращал внимание на вещи. Ему нравилось то чувство стабильности, которое в них как будто заключалось. В Лиллиоуке редко что-нибудь менялось – под «чем-нибудь» Гатеркол понимал прежде всего вещи, неодушевленные предметы, а не общее состояние дел. Зато леди Плейфорд, которая едва ли не в микроскоп разглядывала любое человеческое существо, волею случая оказавшееся с нею рядом, совершенно не интересовалась объектами, не умеющими говорить.

В ее кабинете – той самой комнате, где они теперь сидели с Гатерколом, – две книги в большом шкафу у дальней стены стояли вверх ногами: «Шримп Седдон и Жемчужное ожерелье» и «Шримп Седдон и Рождественский чулок». Так было, когда Гатеркол пришел сюда впервые. И теперь, шесть лет спустя, ему даже не хотелось их поправить: наоборот, он очень расстроился бы, если б кто-нибудь это сделал. Ни одной книге, кроме тех, что принадлежали перу самой Этелинды Плейфорд, не дозволялось осквернять гармонию этих полок. Нарядные цветные корешки – красные, синие, зеленые, оранжевые, фиолетовые – вносили светлую ноту в убранство комнаты, мрачноватой от деревянных панелей; книги специально делали такими, ведь дети падки на все яркое; однако ярче всего в кабинете сияла серебряная копна волос самой хозяйки.

Она села как раз напротив Гатеркола.

– Я хочу поговорить с тобой о моем завещании, Майкл, и попросить тебя об одолжении. Но сначала скажи мне вот что: как, по-твоему, может ребенок – обычный ребенок – знать что-нибудь о хирургической операции по изменению формы носа?

– Но… носа? – Гатеркол пожалел, что они не начали с завещания. Однако похоже было, что для хозяйки дома одинаково важны обе темы; не исключено даже, что она видела между ними связь. Вообще-то все возможные распоряжения о разделе своего имущества в случае своей смерти леди Плейфорд сделала давно и основательно. Казалось бы, там всё в порядке. Неужели она задумала что-то изменить?

– Не зли меня, Майкл. Дело самое обычное. Операция, меняющая форму носа. После автокатастрофы или для исправления врожденного уродства. Ребенок может знать такие вещи? Может он знать, как это называется?

– К сожалению, не могу сказать.

– А ты знаешь, как это называется?

– По-моему, операция и есть операция, не важно, на носу или на другой части тела.

– А по-моему, можно знать то или иное слово, даже не отдавая себе отчета в том, что ты его знаешь. Такое иногда случается. – Леди Плейфорд нахмурилась. – Хмм… Ответь еще вот на какой вопрос: ты приходишь в офис одной фирмы, где работают десять мужчин и две женщины. Случайно ты слышишь, как кто-то из мужчин говорит об одной из женщин, называя ее «Носорогом».

– Как это нелюбезно с его стороны.

– Его манеры – не твоя забота. Пару минут спустя обе леди возвращаются с обеденного перерыва. Одна – тоненькая, хрупкая, уступчивая, но у нее немного странное лицо. Никто не понимает, чем именно, но выглядит оно как-то не так. Вторая – женщина-гора, по крайней мере, вдвое шире меня. – Леди Плейфорд была высокая и полная, покатые плечи придавали ее фигуре некоторое сходство с перевернутой воронкой. – Мало того, у нее еще и выражение лица воинственное. Так вот, которую из них ты скорее назвал бы Носорогом?

– Большую, свирепую, – нимало не раздумывая, ответил Гатеркол.

– Отлично! Так вот, ты не прав. В моей истории Носорогом зовут худышку с необычным лицом, а все из-за того, что хирургам пришлось заново собирать ей нос после катастрофы, в которую она попала, а эта операция называется ринопластика!

– А. Я этого не знал, – сказал Гатеркол.

– Вот и я боюсь, как бы не оказалось, что дети тоже этого не знают, а я ведь для них пишу. Если уж ты не слыхал о ринопластике… – Леди Плейфорд вздохнула. – Прямо не знаю. Я так обрадовалась, когда придумала это, а потом меня начали одолевать сомнения. Не слишком ли это наукообразно, когда весь сюжет держится на названии медицинской операции? Никто ведь всерьез над ними не задумывается, верно, – ну, кроме тех, кому они предстоят. Дети о таких вещах вообще не думают.

– Мне эта идея нравится, – сказал Гатеркол. – Можно написать, что у той леди не странное лицо, а именно странный нос, чтобы задать мыслям читателей нужное направление. Можно даже проговориться где-нибудь вначале, что леди получила новый нос благодаря усилиям хирургов, а потом пусть Шримп как-нибудь случайно узнает название этой операции и страшно удивится, и пусть читатели это видят.

– То есть пусть читатели увидят сначала ее удивление, но не само открытие… Да! Пусть Шримп скажет Подж: «Ни за что не догадаешься, как это называют», тут их прервут, а я вставлю еще одну главу про другое – пусть, например, в ней полиция арестовывает кого-нибудь наобум, как всегда, только на этот раз совсем уж ни в какие ворота – например, пусть они арестуют отца или мать самой Шримп, а тем временем читатель пойдет и поищет название в энциклопедии, если ему захочется… Да, пусть так и будет. Майкл, я всегда знала, что на тебя можно положиться. Итак, с этим покончено. Теперь о завещании…

Она вернулась к креслу у окна и устроилась в нем.

– Я хочу, чтобы ты составил для меня новое.

Гатеркол удивился. По условиям нынешнего завещания все немалое состояние леди Плейфорд после ее смерти предстояло разделить между двумя ее детьми: дочерью Клаудией и сыном Гарри, шестым виконтом Плейфордом из Клонакилти. Детей вообще-то было трое, но младший сын умер еще ребенком.

– Я хочу завещать все своему секретарю, Джозефу Скотчеру, – объявила она звонким и чистым, как удар колокола, голосом.

Гатеркола так и подбросило в кресле. Но отмахнуться от этих слов было невозможно. Он все прекрасно слышал, нечего было и притворяться.

Что за акт вандализма она задумала? Не может быть, чтобы леди Плейфорд говорила всерьез. Тут какой-то подвох; иначе нельзя. Да, теперь Гатеркол все понял: она специально пустила фривольный разговор в начало – носорог, ринопластика, все очень забавно и весело, – а самую большую шутку приберегла напоследок, обставив ее как серьезное предложение.

– Майкл, я в своем уме и нисколько не шучу. Разве я когда-нибудь обманывала тебя? И сейчас не обманываю. Мне нужно, чтобы ты составил для меня новое завещание. Все мое имущество должно отойти Джозефу Скотчеру.

– Но как же ваши дети?

– Клаудия вот-вот выйдет замуж за денежный мешок в лице Рэндла Кимптона, его состояние во много раз превосходит мое собственное. С ней все будет в полном порядке. А у Гарри есть голова на плечах и верная жена, хотя она и действует на него расслабляюще. То, что я могу предложить, бедняжке Джозефу нужнее, чем Клаудии или Гарри.

– Умоляю вас, подумайте еще раз, прежде…

– Майкл, не строй из себя идиота, пожалуйста, – перебила его леди Плейфорд. – Или ты считаешь, что я все это придумала, пока ты стучал сегодня в мою дверь? Я и так ломала над этим голову целые недели, если не месяцы. Так что не надо навязывать мне дополнительное время на размышление. Итак: ты согласен составить мое новое завещание или мне обратиться к мистеру Рольфу?

Так вот для чего Орвилла Рольфа пригласили с ним в Лиллиоук: на случай, если он, Гатеркол, откажется.

– И, кстати, я хочу внести в документ еще одно изменение: услуга, о которой я намеревалась тебя попросить, если ты помнишь. Тут ты вправе отказаться, если захочешь, хотя я предпочла бы, чтобы ты все же принял мое предложение. В настоящий момент моими литературными душеприказчиками значатся Клаудия и Гарри. Меня это больше не устраивает. Я сочту за честь, если ты, Майкл, согласишься взять эту роль на себя.

– Быть… вашим литературным душеприказчиком?

Гатеркол с трудом верил своим ушам. Настолько, что почти целую минуту не мог найти слов для ответа. Ох, но это же совсем неправильно… Что скажут дети леди Плейфорд? Нет, он не может согласиться.

– А Гарри и Клаудия об этом знают? – выдавил наконец он.

– Нет. Сегодня за обедом услышат. И Джозеф тоже. А пока знаем только ты и я.

– Возможно, в вашем семействе произошел некий конфликт, о котором я пока не слышал?

– Ничего подобного! – Леди Плейфорд улыбнулась. – Гарри, Клаудия и я – лучшие друзья в мире… до сегодняшнего обеда, по крайней мере.

– Я… но… вы ведь знакомы с Джозефом Скотчером всего шесть лет. Вы впервые увидели его в тот же день, что и меня.

– Незачем повторять мне то, что я и так знаю, Майкл.

– А ваши дети… Кроме того, насколько я понимаю, Джозеф Скотчер…

– Говори, дорогой мой.

– Разве он не страдает серьезной болезнью? – Про себя Гатеркол добавил: «Разве вы больше не считаете, что он умрет раньше вас?»

Этелинда Плейфорд, несмотря на возраст, была еще полна энергии и сил. Глядя на нее, трудно было поверить, что она, такая влюбленная в жизнь во всех ее проявлениях, может в один прекрасный день с этой самой жизнью расстаться.

– Да, Джозеф действительно очень болен, – сказала она. – И с каждым днем становится все слабее. Отсюда и мое столь необычное решение. Я никогда раньше тебе об этом не говорила, но, надеюсь, ты знаешь, что я обожаю Джозефа? Я люблю его, как сына, не меньше, чем собственную плоть и кровь.

Гатеркол вдруг почувствовал стеснение в груди. Да, он это знал. Но между просто знанием и знанием, подтвержденным словами, оказалась, что называется, дистанция огромного размера. Слова повлекли за собой мысли, которые он сам считал недостойными себя и которые всеми силами гнал прочь.

– Джозеф сказал мне, что, по мнению его врача, жить ему осталось считаные недели.

– Но… тогда я совсем ничего не понимаю, извините, – сказал Гатеркол. – Вы хотите переписать завещание в пользу человека, у которого просто не останется времени на то, чтобы воспользоваться наследством?

– В этом мире ни в чем нельзя быть уверенным, Майкл.

– Но если Скотчер все же не сможет одолеть болезнь и умрет в ближайшие недели, как вы и подозреваете, что тогда?

– Тогда мы вернемся к оригинальному плану – Гарри и Клаудия получат каждый по половине.

– Я должен задать вам один вопрос, – сказал Гатеркол, в котором все сильнее нарастало болезненное ощущение тревоги. – Простите меня, если он покажется вам излишне нахальным. Может быть, у вас есть причины полагать, что вы тоже скончаетесь в ближайшее время?

– Я? – Леди Плейфорд захохотала. – Да я здорова как лошадь. И пропыхчу еще годы.

– Тогда Скотчер ничего не выиграет от вашей кончины, потому что сам будет давно мертв, а новое завещание, которое вы просите меня составить, не принесет никаких плодов, кроме разлада в вашем семействе.

– Напротив: мое новое завещание может сотворить чудо. – Эти слова она произнесла с наслаждением.

Гатеркол вздохнул:

– Увы, я должен признаться, что все еще ничего не понимаю.

– Разумеется, – сказала Этелинда Плейфорд. – Я знала, что так будет.