Глава 28
Королевская угроза заставила Эйхгорна слегка встревожиться. Мысленно он перебирал принятые в Парибуле наказания, гадая — какое из них применимо к его ситуации? Король в свое время уже обещался дать сто пятьдесят палок — но это за обман, за попытку выдать себя за волшебника. Теперь же Эйхгорн считается настоящим волшебником… как тут принято наказывать волшебников?
Эйхгорн попытался выяснить это у пажа и эдила, но первый ничего не знал, а второй был не в настроении болтать. Зато неожиданно удалось разговорить епископа, когда тот сидел на скамейке возле фонтана. Эйхгорн заметил, что он частенько там посиживает — читает книгу, играет сам с собой в какую-то настольную игру или просто созерцает цветение яблонь.
Хотя сегодня яблони не цвели. Наоборот, на них уже созрели плоды, и в сад явились сборщики. Убирать королевский урожай считалось почетной работой, поэтому за нее не платили — проходило как «субботник». Зато каждый сборщик получал в награду большую кружку королевского сидра — его варили дважды в год, и расходился он моментально. То ли яблоки в дворцовом саду росли какого-то особого сорта, то ли просто действовал эффект плацебо, но все сходились, что королевский сидр — это вкуснейший напиток на белом свете.
Присев рядом с епископом, Эйхгорн осторожно поинтересовался, как дела у того юродивого, что сеял панику во время землетрясения. Епископ сухо ответил, что тот все еще в темнице. Впаяли ему аж целую луну позорного столба — так что теперь бедолагу ежедневно с утра привязывают на площади, а вечером возвращают в камеру.
— В Парибуле слишком мягкие законы в отношении богохульников, — поджал губы епископ. — Слишком мягкие. Я бы его еще и на ночь оставлял на площади, но судья проявил неуместное сострадание.
— То есть это не вы решение принимали? — уточнил Эйхгорн.
— В Парибуле действуют светские законы. Я властен судить только жрецов.
— А волшебников? — как бы невзначай спросил Эйхгорн.
— К моему сожалению — нет, — очень пристально посмотрел на него епископ. — А что, вас есть, за что судить, мэтр? Кроме вопиющего вольнодумства, разумеется.
— Нет, это я так, разговор поддержать.
Ведя расспросы обиняками, Эйхгорн выяснил еще немало интересного. Оказалось, что само по себе волшебство в этом мире преступлением не считается — по крайней мере, в большинстве стран. Впрочем, это и так было понятно — раз уж существует официальная должность придворного мага. Однако если волшебник использует магию во вред окружающим, его провозглашают магиозом — волшебником вне закона. И дальше возможен один из трех вариантов.
Первый — суд самих волшебников. Так называемый Кустодиан. Это самое лучшее, поскольку смертной казни у волшебников нет. Они просто сажают в специальную тюрьму, на время лишая волшебной силы. Или навсегда — зависит от тяжести проступка. Поскольку у Эйхгорна оная сила и так отсутствует, его подобное наказание не испугало.
Второй — суд церковный. Инвизиторий. Они жестче волшебников, запросто могут и казнить, однако судят честно, справедливо и беспристрастно. Невинных никогда не карают. Впрочем, к этой информации Эйхгорн отнесся скептически, поскольку получил ее от лица явно необъективного.
Третье — антимаги. Эти хуже всего, поскольку они вообще не судят, а наказание применяют только одно — смерть. Их охотники рыщут по миру, выискивая волшебников, объявленных вне закона. Они бы с огромным удовольствием убивали всех волшебников подряд, поскольку ненавидят любую магию и ее носителей, но тогда вне закона объявят уже их самих. Так что законопослушных чародеев они все же не трогают… обычно.
Также в некоторых странах для магиозов возможен светский суд, но чаще всего они умывают руки, передавая преступника Кустодиану, церкви или антимагам.
Хотя Эйхгорну все это вряд ли грозит. Он ведь всего лишь незаконно пересек границу. Мистерии до такой ерунды нет дела, Церковь вообще не считает подобное преступлением, а антимаги… ну, эти-то охотно прикончат любого волшебника просто за то, что он волшебник, но вряд ли король станет их вызывать.
— Эй, мэтр, где ты там?! — окликнули Эйхгорна королевским голосом. — Иди сюда, придумал я тебе наказание!
Его величество тоже принимал участие в сборе яблок. Работал бок о бок со своими подданными, как Ленин на субботнике. Эйхгорн решил, что его наказанием будет общественно-полезный труд, и воспрял духом, но оказалось, что король задумал кое-что другое…
Облаченный в простую тунику и сандалии, король Флексиглас срывал с ветвей ярко-красные налитые плоды. Дело спорилось — возле его величества уже высился туго набитый мешок, а рядом съежился другой, тоже постепенно заполнявшийся.
Но короля ужасно отвлекали дети. Гектак и Зиралла, принц и принцесса Парибула, носились вокруг папы, играя в салочки… так сначала показалось Эйхгорну. Потом он понял, что Гектак просто стащил у сестры куклу, и та пыталась поймать его и стукнуть тяпкой. При этом оба совершенно не царственно орали и визжали.
— Вот! — рявкнул король. — В качестве наказания препоручаю тебе моих отпрысков! Будешь их домашним учителем, пока не приедет новый!
Эйхгорн снуло посмотрел на маленьких принца и принцессу. Те перестали бегать и настороженно посмотрели в ответ. Принцесса робко ударила брата тяпкой.
К детям Эйхгорн всегда относился с опаской. Своих у него не было, и заводить их он не планировал. Дети — существа вопиюще алогичные и сложные в обращении, от них никогда не знаешь, чего ожидать. Эйхгорн подобного не любил.
Но спорить он не стал и к королевскому решению отнесся с пониманием. Оно как раз очень логично.
Простые дети в королевстве ходят в церковно-приходские школы. В деревнях таковые совмещены с храмами, в городе для этого есть специальные учреждения (хотя опять же при храмах, и учат там все те же клирики). Но у королевских детей, ясное дело, имелся домашний учитель.
Только вот две недели назад он скоропостижно скончался. Король, понятное дело, выпишет нового, но пока что с детьми кому-то надо заниматься — и он выбрал придворного волшебника. Как бы в наказание за то, что проштрафился.
Хотя на самом деле, конечно, просто потому, что он тут самый образованный.
Кому еще-то? Не стражникам же, не лакеям. У казначея, епископа или королевского секретаря своих дел хватает. А Эйхгорн после окончания переписи населения ничем не занят.
— Слушаюсь, ваше величество, — без особого воодушевления сказал он. — Пойдемте, ваши высочества, попытаюсь научить вас чему-нибудь полезному…
— Ты там построже с ними, — посоветовал король. — Будут шалить — наказывай. Только розгами бить не смей — королевская кровь все-таки. Просто превращай на время в лягушек или как там у вас, волшебников, принято.
Глаза маленьких принца и принцессы испуганно расширились. Кажется, они восприняли угрозу всерьез. И Эйхгорн не был до конца уверен, насколько серьезен сам король — просто пугает или действительно не против получить пару жаб вместо детей?
Специальной классной комнаты во дворце не было. Прежний воспитатель занимался с детьми по методу перипатетиков — в саду, на свежем воздухе. Во время плохой погоды занятия просто отменяли.
Эйхгорн решил не нарушать традицию. В дальнем конце сада, где росли розовые кусты, нашлось укромное место, куда не забредали сборщики яблок. Там имелась просторная беседка, вполне годившаяся для занятий. Ее со всех сторон обвивал плющ, в центре стоял небольшой столик, а вокруг — три лавочки. Юный дофин немедленно вскарабкался на одну из них с ногами и принялся ковырять в носу.
А Эйхгорн раскрыл книгу. В качестве основного учебного пособия он взял пухлый талмуд под названием «Обучатель». Здесь по этой книжке занимаются все поголовно — и полистав ее, Эйхгорн вполне одобрил работу неизвестного автора. Довольно толковая вещь.
С поправкой на средневековое сознание, конечно.
В начале содержался букварь. Азбука, таблицы слогов, цифр и чисел, основы грамматики и арифметики. В середине задачник и книга для чтения, состоящая из отрывков Ктавы (в основном притчи) и классических литературных произведений. Довольно много стихов. А в конце — зачатки естественных наук и богословия. Впрочем, здесь эти вещи особо не разделяли — история плотно переплеталась с мифологией, биологию как будто писал Борхес, а физика считала основной движущей силой мироздания божественную волю.
У Эйхгорна не было опыта в преподавании. Пару лет назад ему предлагали место в одном университете, но он отказался. Там же придется постоянно общаться со множеством людей, в особенности студентов, а студенты по большей части идиоты. Эйхгорн не любил общаться с идиотами.
Уж лучше дети — они тоже чудовищно глупы, но их по крайней мере оправдывает незначительный возраст. Всегда остается шанс, что с годами они немного поумнеют.
Призрачный шанс, но все-таки.
— Когда у вас было крайнее занятие? — спросил Эйхгорн.
Дети недоуменно переглянулись. Зиралла наморщила лоб и спросила:
— А крайнее занятие — это что?
— Последнее, — поправился Эйхгорн. — Когда у вас было последнее занятие?
— В день Плюшевого Медведя! — радостно выдал Гектак.
Теперь уже Эйхгорн недоуменно нахмурился — он не помнил в местном календаре ничего плюшевого. Но Зиралла тут же хлопнула брата по макушке и заявила:
— Дурак! Не Плюшевого, а Бархатного! А потом мэтр Штобен заболел и… уже не выздоровел.
— Он помер, да? — дернул сестру за подол дофин.
— Ушел к Подземному Владыке, — наставительно сказала инфанта. — Мама велит так говорить.
— Про Подземного Владыку как-нибудь в другой раз, — прервал ее Эйхгорн. — Какая у вас была тема последнего занятия?
Дети снова недоуменно переглянулись.
— Что вы проходили… изучали? — терпеливо повторил Эйхгорн. — Про что вам рассказывал мэтр Штобен в последний раз?
— Про сотворение мира! — радостно заявила Зиралла.
— М-дэ?.. — слегка скис Эйхгорн. Он предпочел бы таблицу умножения. — Ну и как же его сотворили?
— Сам сотворился! — воскликнула Зиралла.
— Сам сотворился! — одновременно с ней воскликнул Гектак.
— Из Хаоса вылез!
— С кучей чудищ!
— А потом боги пришли и порядок навели!
Эйхгорн насмешливо хмыкнул. В общем и целом по учебнику, да. Здешняя космологическая модель немного похожа на древнегреческую — вначале был Хаос, потом из него зародился мир, на нем расплодились всякие гигантские монстры вроде гекатонхейров, а потом откуда-то извне явились боги и все разложили по полочкам.
— Ну, про всякую мифологию вам расскажет кто-нибудь другой и в другой раз, — сказал Эйхгорн. — А мы сегодня будем писать диктант. Берите писчие принадлежности.
Эйхгорн подготовился к уроку основательно. Сначала он хотел принести стандартные перья и чернильницы, но внезапно обнаружил, что у королевских детей имеются карандаши. Причем не привычные графитовые, а с серебряной иголкой вместо грифеля. Писали они бледновато, но вполне разборчиво.
Впрочем, к предложению написать диктант принц с принцессой отнеслись без энтузиазма. Прежний учитель не напрягал их заданиями. На уроках он либо ненавязчиво что-то бубнил, либо вообще тихо дремал, предоставляя ученикам полную свободу.
Но он хотя бы научил Зираллу и Гектака читать и писать. Уже что-то. Неизвестно, правда, насколько хорошо они это умеют, но Эйхгорн именно это и собирался выяснить.
— Берем карандаши, пишем, — распорядился он. — Скребницей чистил он коня, а сам ворчал, сердясь не в меру…
Благодаря почти фотографической памяти Эйхгорн помнил наизусть все стихи, что когда-либо прочел. Правда, прочел он их не так уж много, причем большую часть — еще в школьном возрасте.
Того же пушкинского «Гусара» он знал только до середины — именно до середины читал его вслух в четвертом классе. Потом учительница остановила его и велела продолжать Тане Пузенковой — это Эйхгорн тоже помнил.
Помнил он и то, что перестав читать, тут же принялся играть в «Жизнь» на последней странице тетрадки, совершенно не интересуясь окончанием стихотворения.
Принц с принцессой неохотно скрипели карандашами. Эйхгорн заметил, что пишут они во всю ширь страницы, как прозой, но не стал их поправлять. Все равно в переводе стихи утратили рифму и размер. Чем бы ни было загадочное явление, благодаря которому Эйхгорн овладел местным языком, поэтическими способностями оно не обладало.
— То ль дело Киев! Что за край! — с выражением читал Эйхгорн. — Валятся сами в рот галушки! Вином — хоть пару поддавай…
— Мэтр, а Киев — это где? — спросила Зиралла.
— И что такое галушки? — присоединился Гектак.
— Киев — это город, очень далеко отсюда. А галушки — это… — Эйхгорн на миг запнулся, поскольку сам не знал, — …это клецки такие.
Принц с принцессой продолжили писать, а Эйхгорн встал с лавки и заглянул им через плечи. Ему стало любопытно, как они написали встречавшееся ранее слово «турецкий» — оно явно тоже осталось непереведенным, но про него дети не спросили.
Оказалось, что Зиралла написала «как на стрелецкой перестрелке», а Гектак — «как на дурацкой перестрелке». Причем юный дофин еще и нарисовал на полях двух лучников в дурацких колпаках.
Довольно талантливо нарисовал, надо заметить.
— Ладно, достаточно, — сказал Эйхгорн, продиктовав еще две строфы. — Показывайте, что вы там написали.
— Не покажу, — почему-то заупрямилась Зиралла.
— Я тоже, — тут же собезьянничал ее братец.
Эйхгорн уставился на них снулым взглядом. Вот именно поэтому он и не любил детей. Иногда возникает ощущение, что в своих действиях они руководствуются генератором случайных чисел.
— Если я вам наколдую по конфете, покажете? — помолчав, спросил он.
— Да! — хором ответили маленькие мерзавцы.
Именно для такой ситуации Эйхгорн припас несколько леденцов. Здесь их делали из вареного сахара — обычно в форме каких-нибудь животных. Сейчас Эйхгорн просто взмахнул руками и прикинулся, что вытаскивает конфеты из ушей принца и принцессы. Фокус получился убедительным, и дети восторженно заверещали.
Пока они грызли сладости, Эйхгорн подумал, что совершил педагогическую ошибку. Нельзя было вот так сразу их подкупать — теперь они постоянно будут ожидать награды за любой пустяк.
Но сделанного назад не воротишь.
Впрочем, репутацию Эйхгорна этот простенький трюк повысил. Теперь дети стали слушаться чуть-чуть охотнее.
Чуть-чуть.
Спустя пару занятий Эйхгорн уже знал своих учеников немного лучше. Так, принцесса Зиралла оказалась весьма способной в грамматике и обладала на редкость красивым почерком. Но в свои восемь лет она уже была настоящей перфекционисткой, искренне считая себя посредственностью. Именно поэтому ужасно стеснялась своих работ, не желая никому их показывать. Эйхгорн пытался убедить девочку, что все намного лучше, чем ей кажется, но та скептически фыркала, уверенная, что тот ей льстит, потому что она королевская дочка.
В отличие от сестры, принц Гектак писал неряшливо и делал кучу ошибок, зато недурно рисовал. Делал он это все время, ухитряясь вплетать простенькие картинки даже между строчек. Учебный процесс как таковой навевал на мальчика скуку — он постоянно вертелся, отвлекался и порывался чем-нибудь кинуть в учителя. На уроке арифметики с ним было особенно трудно — сухие цифры казались ему до смерти тоскливыми, и он просто не умел решать отвлеченные примеры. Только задачи на конкретные темы, причем желательно поинтереснее.
— Значит, так, — задумчиво произнес Эйхгорн, постукивая по столу карандашиком. — Вот вам математическая задачка. Два землекопа вырыли траншею за четыре часа. А три землекопа — за пять. Ну, третий был вредитель. Требуется узнать, за какой срок эти три землекопа вырыли бы траншею, если бы за спиной у третьего стоял чекист.
— Мэтр, а кто такой чекист? — полюбопытствовала Зиралла.
— Дяденька такой с наганом.
— А что такое наган?
— Оружие такое, огнестрельное.
— А огнестрельное — это как?
— Лук с горящими стрелами, глупая, — с чувством собственного превосходства заявил Гектак.
— Примерно, — не стал вдаваться в подробности Эйхгорн. — Решаем задачу.
Гектак первым делом нарисовал иллюстрацию. Ров, рядом двух плечистых работяг с лопатами, потом третьего — ужасно похожего на тролля. Сзади — стражника с луком.
Пока он рисовал, Зиралла исписывала бумажку цифрами. Написав последнюю, она заявила:
— За шесть часов!
— Почему? — моргнул Эйхгорн.
— Ну вот же — двое роют за четыре, значит трое — за шесть!
Эйхгорн приоткрыл рот, чтобы объяснить ошибку, но потом вспомнил, что говорит с восьмилетней девочкой. Сам то Эйхгорн в этом возрасте подобные задачки уже щелкал, как орехи, но вообще-то он никогда не был типичным ребенком…
Наверное, стоит начать с чего-то попроще.
