Глава шестая

Просыпается Широкохвост на буксире. Вокруг его корпуса сразу за головным щитком обвязан шнур, и кто-то тянет его через холодную воду. Широкохвост прислушивается. Кто бы это ни был, он один, и ему нелегко.

Широкохвост посылает эхосигнал. На том конце шнура крупный взрослый без левой клешни, судя по запаху в воде, самец. Он весь обвешан свертками и пакетами, оттого и движется медленно. В полукабельтове внизу – илистое дно.

– Проснулся! – Крупный самец останавливается и разворачивается к Широкохвосту. – Помню, лежишь ты как труп. Мое имя Одноклешень 12-й Учитель.

– Я Широкохвост.

– Широкохвост и все? Никакого славного номера? Или ты держишь полное имя в секрете? Может, я спасаю кого-то, кого и спасать не надо? Разбойник? Беглец?

– Изгнанник, – признается Широкохвост. – Широкохвост 38-й.

– Это добрый номер. «Тридцать восемь» значит «теплая вода», но это также дважды по девятнадцать, то есть «ребенок», помноженный на «место». Хорошее число для учителя, хоть и не такое хорошее, как, например, восемьдесят два. Но тридцать восемь – это еще и четыре плюс тридцать четыре, то есть «пища» плюс «урожай» или же «собственность» плюс «мир», что говорит о величии и власти. Очень доброе число. Отдаю должное твоим учителям.

– Где я? Ничего не помню.

– Не удивлен. Помню, как нахожу тебя глубоко спящим посреди холодных вод. Странно слышать в тебе признаки жизни. Давай-ка поешь, – Одноклешень протягивает Широкохвосту сумку, полную спрессованных листьев. – Что до того, где мы: в сотне кабельтовых от моего лагеря и в тысяче – от любого из мест, где стоит находиться.

Пытаясь не слишком жадно заглатывать жесткие листья, Широкохвост спрашивает:

– Так ты учитель?

– Да. Я ловлю отчаянных юнцов на холодных просторах, обуздываю их, обтесываю и даю им новую жизнь в поселениях у теплых источников. Путь нелегкий, но благородный. Помимо того, меня к нему подталкивает мой номер: двенадцать есть дважды шесть – и я обрабатываю молодняк, как каменотес камни. Или же это два плюс десять, и я вяжу их веревками.

Широкохвост обдумывает свои перспективы: он далеко от любых цивилизованных мест, потерял все записи экспедиции и, если не считать листьев, которыми давится сейчас, на грани голодной смерти. Он не может допустить мысли, что вернется в Горькую Воду один и с пустыми сетями.

– Тебе не нужен второй учитель?

– Еще одна пара клешней лишней не будет, – его спаситель взмахивает единственной конечностью. – Но такая работа требует скорости – чтобы ловить молодняк, и силы – чтобы их усмирять. Хватает ли тебе этих качеств?

– Хватает.

– Кроме того, нужны знания, стóящие того, чтобы их разделить. Чему ты можешь обучить юнцов?

– Я знаю грамоту, геометрию, квадраты и логарифмы. Знаю словарь, изучаю древние предметы и письмена. Разбираюсь в возделывании плантаций. Член Научного общества Горькой Воды.

Новый знакомый не слишком впечатлен.

– Как далеко ты знаешь словарь?

– До четырех тысяч или около того. И кое-что из того, что дальше.

– Ага, вплоть до названий растений. После у нас идет обширный перечень малоизвестных инструментов, затем кое-какие редкие камни, после – ряд труднодоступных, но занимательных понятий. Раз учишь древние письмена, я полагаю, ты книжник?

– В каком-то роде. Я автор работы о древних надписях.

– Она у тебя с собой?

– Нет. Она в моем доме, если еще не уничтожена.

– Вот оно что… И все равно мне радостно повстречать кого-то ученого. При моей профессии чаще имеешь дело с детенышами, едва умеющими говорить, и фермерами, которые так же скупы на слова, как на бусины. У меня есть собственная книга, если тебе покажется интересным, – новая форма словаря. Он выстраивает слова в более логичном порядке: начиная с центральных понятий вроде бытия и постоянства, а не таких банальностей, как камень, еда или смерть.

Широкохвост чувствует, что силы возвращаются к нему, по мере того как полнеет желудок.

– Думаю, я могу плыть сам, – говорит он.

– Это хорошо. Мне и без того много нести. Я возвращаюсь с продажи партии учеников, у меня теперь много припасов. Сейчас у меня нет помощника: помню, прежний покидает меня после спора о том, как правильно воспитывать молодняк. Надеюсь, ты не придерживаешься мнения, что обучение должно включать только практические аспекты. Мои ученики получают максимально широкие знания. Я не могу научить их всему, но даю хотя бы попробовать вкус математики, геологии, навигации, истории и физики.

– Так я принят?

– О да. Ты получишь кров и еду в моем лагере – охотиться будем поочередно, – а также треть выручки от продажи молодняка, которого ты поможешь обучить. Еще ты можешь учиться сам – у мастера в своем деле. Но я должен предупредить, что эта работа не для слабых и боязливых. Орда голодных юнцов порвет тебя на куски, стоит зазеваться. Плавать нужно далеко, а припасы скудные. Иной раз придется вступать в драку с заводилой, чтобы приучить остальных к подчинению. Да и воды здесь не безопасны: коварные течения, голодные охотники и еще всякое разное…

Эти слова отзываются эхом в памяти.

– Я помню, как кое-что слышу: постукивание или звуки ударов.

Одноклешень понижает голос:

– В здешних водах случается странное. Не так далеко от моего лагеря есть большое заброшенное селение. Иногда оттуда доносятся странные звуки, иногда вода пахнет странно. У меня есть теория, но я подожду говорить о ней, пока не вернемся в лагерь.

Они плывут, делая привал каждые несколько кабельтовых, пока лагерь не оказывается в пределах эхоимпульса. Широкохвост немного разочарован, уж очень мелким и запущенным выглядит жилище учителя: грубая приземистая постройка из необработанного камня и комьев грязи, шаткий загон из сетей и кольев, предназначенный для учеников. На высоких шестах раскачивается пустая и рваная сеть.

– Наконец-то дома! – восклицает Одноклешень. – Я богаче любого землевладельца из поселений, мои угодья тянутся на сотни кабельтовых в любую сторону. Никто не отваживается нарушить мои границы.

Воспоминание о Гребнеспине не дает Широкохвосту поддержать шутку.

– Сколько у тебя обычно учеников?

– Один я могу управиться с тремя-четырьмя, но с твоей помощью, думаю, можем позволить себе и десять. Разумеется, в зависимости от того, скольких мы сумеем изловить. Кабельтовых в пятидесяти отсюда есть теплое течение, где обычно собирается молодняк. Я намерен отправиться туда с тобой и заарканить сколько сможем. Начнем с двадцати, половина из них так или иначе подохнет или их съедят более сильные.

К тому времени, как Роб в компании остальных заговорщиков добрался до станции и стянул костюм, шоленский переворот был завершен. По громкой связи гремел голос доктора Сена: «В интересах вашей безопасности я призываю всех к сотрудничеству с шоленскими военными. Выполняйте их предписания. У них есть оружие, у нас нет. Меня огорчает случившееся, как и каждого из вас, но мы находимся в хрупком сооружении посреди инопланетного океана. Сопротивление окажется самоубийственным для всех».

– Трусливый засранец! – выдохнул Дики Грейвз. – Да мы их сметем прямо сейчас, если будем действовать быстро. У нас есть инструменты, ножи…

– Нет, Дики, – вмешался Осип. – Доктор Сен прав. Это самоубийство.

Грейвз, казалось, едва не плакал, но, сдержавшись, кивнул:

– Что ж, согласен. Пока…

Роб поднялся наверх, надеясь отыскать Алисию. В общей гостиной находились шестеро шоленских солдат в компании Гишоры, Тижос и доктора Сена.

Военные все еще были в полном снаряжении, и их костюмы отличались от скафандров дипломатов – более тяжелые и громоздкие, они включали бронированные пластины, прикрывавшие жизненно важные органы, а также жесткие круглые шлемы вместо мягких капюшонов. Вшестером они занимали почти всю кают-компанию.

Оружие у них точно было: у всех за спиной висели странного вида винтовки с тремя укороченными стволами такой толщины, будто из них стреляли мячиками для гольфа, а в кобурах на груди – пистолеты с рукоятками как у лопаты. Двое из них обернулись, когда Роб притормозил возле двери, поколебался и свернул ко второму блоку.

Алисия была у себя.

– Ты в порядке? – спросили они одновременно друг у друга, когда он показался в дверях. Роб крепко ее обнял, затем Алисия помогла ему выбраться из насквозь промокшей поддевки гидрокостюма и влезть в почти такой же сырой комбинезон.

– Согрелся? – заботливо спросила она. – А то я собираюсь на тебя наорать.

– Думаешь, они прислали солдат из-за пары приколов?

– Откуда нам знать! Ты все ждешь, что шолены будут вести себя разумно? У них инопланетный разум, Роберт, и они мыслят не так, как мы!

– Идея казалась хорошей, – пробормотал он, тотчас же поняв, как жалко это звучит.

– Это было дурным ребячеством, и вы ничего не добились, только разозлили шоленов.

Роб сердито уставился на нее.

– Что ж, тогда, я думаю, тебе лучше начать собираться. Пусть тебя запихнут в подъемник вместе с остальными. Будешь снова изучать свою Марианскую впадину. Радуйся!

Когда он развернулся, чтобы уйти, вслед ему понеслись проклятия на немецком и итальянском, а в затылок прилетела стопка его собственной одежды.

Грубохват расправляется с последней порцией мяса тягача и прощупывает сигналом лагерь. Обломки панциря, пустые сосуды, шкуры и груды награбленного разбросаны кругом в полном беспорядке. Большая часть горшков и сумок пуста, но Грубохват с удовольствием вспоминает, сколько вкусного в них было прежде.

В новом шипастом панцире он выглядит крупнее и более устрашающим, чем когда-либо прежде. Щуплоног и Щитобойка еще не успели затвердеть после линьки и прячутся среди камней, ожидая, что он принесет им пищи.

Хорошее время для новых планов. Еда скоро кончится, но у них еще есть один здоровый прирученный тягач и снаряжение последнего каравана. Продать это в одном из поселений – и будет гора бусин, и на какое-то время появится крыша над головой, возможность жить на чужих харчах.

Но Грубохват понимает, что бусины рано или поздно закончатся, маленькой шайке придется вернуться в холодные воды. Он предпочел бы сам заделаться домовладельцем, иметь собственную долю потока, густо обросший паразитами панцирь и еду на расстоянии вытянутой клешни. Однако тягача и пожитков одного каравана не хватит даже на самый маленький дом. Зато хватит на шайку побольше.

Новые соратники – вот что ему сейчас нужно. Правда, новые соратники – это новые проблемы. Придется доказывать, кто здесь главный, он все помнит и предвидит новые схватки. Нет, новые взрослые ему не подойдут. Другое дело – молодняк. Собери с полдюжины личинок, не прошедших первой взрослой линьки, накорми да обучи паре простых слов – и у тебя будет кого выставить против фермы средних размеров или охотничьей станции.

Он знает, где искать молодняк, – небольшие стайки рыщут в холодной воде. Грубохват представляет, как поведет Щитобойку и Щуплонога в холодные воды, чтобы набрать новых участников шайки. Представляет, как будет учить мелюзгу, и, засыпая, мечтает о новых завоеваниях.

Через два дня после прибытия Стражей станцию покинули первые люди. Для первого рейса Гишора выбрал троих: Марию Ускавара, Ананда Гупту и Педро Соузу – и поручил Тижос обеспечить их отбытие.

Ускавара и Гупта подчинились спокойно, сами донесли свой багаж до подъемника. А Педро Соуза отказался покинуть свою каюту.

– И что теперь? Пристрелите меня? – спросил он, указывая на кобуры с пистолетами на груди у Стражей.

Тижос попыталась воззвать к его разуму:

– Я не вижу причины для насилия и уверена, ты понимаешь, что не можешь здесь оставаться. Мы все хотим избежать конфликта. Поэтому ты должен пойти с нами!

Не обращая на нее внимания, человек начал громко петь. Тижос растерялась. Она привела логичные аргументы, а ведь люди уважают логику. В его отказе не было никакого смысла.

– Твое поведение не выглядит рациональным, оно ничего не даст, только ведет к конфликту, которого мы все хотим избежать.

– Ой ли? Я вот не собираюсь уходить без драки. «Все преооооодолеем… В мире нет преград для наааааааас…»

Обращаясь к Стражам за помощью, Тижос чувствовала себя проигравшей:

– Отнесите его в подъемник. Но будьте осторожны!

Ринора, самый крупный Страж, зашел в каюту землянина и сгреб его в охапку обеими парами рук. Соуза продолжал громко петь, пока шолены несли его от каюты к подъемнику. Почти половина экипажа станции собралась в общей гостиной, цепочка Стражей удерживала их подальше от люка. Когда Ринора нес Соузу через помещение, часть собравшихся начала петь вместе с ним.

Напряжение было практически ощутимо. Тижос улавливала идущие от Стражей запахи агрессии и страха, и не требовалось глубокого знания инопланетной психологии, чтобы различить ярость землян. Людская толпа напирала на вытянутые средние руки шоленов, но Стражи держали строй, и Соузу водворили в подъемник. Тижос собственноручно задраила люки и набрала команду, запустившую механизм в долгий путь к поверхности. Она отключила внутреннюю систему управления, чтобы предотвратить вмешательство пассажиров.

– А если люди откроют люк? – спросил Гишора при подготовке.

– Они утонут, – ответила Тижос. – Мы не можем помешать им делать глупости.

Широкохвост отсыпается и как следует ест, а затем помогает Одноклешню привести лагерь в порядок. На практике это значит, что работает Широкохвост, а старый учитель то и дело отвлекает его бессмысленными поучениями. Широкохвост подозревает, что помощники не задерживаются у Одноклешня именно из-за этого. И вместе с тем работа приносит удовольствие: Широкохвост обнаруживает, что ему не хватало заботы о собственной земле.

Для начала он чинит сети и расставляет их так, чтобы высокие не перекрывали доступ к нижним. В окрестной воде живности почти нет, но запахи еды и бытовой мусор все же могут кого-то привлечь. Сети Одноклешня все в узелках, и Широкохвост чуть ли не с ужасом понимает, что они сплетены из книг.

– Не беспокойся, – говорит Одноклешень, когда об этом заходит разговор. – Я пускаю книги на починку сетей и веревки, когда они истреплются так, что исправить их уже невозможно. И зачастую перед тем даю ученикам сделать копию на новой смотке. Когда работаешь с молодняком, веревка уходит почти так же быстро, как запасы пищи.

Жилище Одноклешня в неплохом состоянии, хотя Широкохвост предпочел бы что-то побольше. Однако построить новое с помощью одного старика ему не под силу, и он ограничивается тем, что вычищает ил и выбрасывает кое-что из скопившегося барахла. Они с Одноклешнем отчаянно спорят из-за каждой ненужной вещи, и Широкохвост с неохотой соглашается просто вынести черепки, обрывки истрепанных книг, обломки костей и раковин и прочий мусор за пределы дома, а не топить их в помойной яме.

Одноклешень тщательно сортирует свои сокровища, отбирая то, с чем не может расстаться. В куче мусора Широкохвост ловит любопытное эхо и, заинтересовавшись, подходит.

– Что это? – Кормовыми усиками он тщательно ощупывает предмет. Отчасти тот похож на обычный сифон, но на конце закреплен полый камень с несколькими просверленными отверстиями.

– Шумелка, – говорит учитель.

– Что?

Старик захватывает сифон здоровой клешней и, удерживая поршень усиками, с силой надавливает. Проходя сквозь просверленный камень, вода издает высокий пронзительный звук, заполняющий помещение спутанным эхом. На миг Широкохвост теряет ориентацию и больше ничего не слышит.

– Откуда она у тебя?

– Это мое изобретение. В работе Быстроплава 11-го с Каменной Насыпи «Об источниках и течениях» есть пассаж об устройстве, найденном среди развалин квадратных домов в Долгом Разломе. Оно производит звуки разной высоты в зависимости от силы потока. Помню, я прочел этот кусок и попытался сделать похожую штуку. Вот результат.

– Я впечатлен, – Широкохвост чувствует себя юнцом, восхищенным познаниями наставника, но одновременно немного разочарован, так как помнит смутную надежду, что странный предмет мог принадлежать загадочным четвероногим существам.

– Припоминаю, ты говорил о развалинах поселения недалеко отсюда. Ты помнишь, как исследуешь их?

– Всего раз. Хочешь порыться в разрушенном городе? Не забудь, теперь ты учитель! У нас есть работа, мы не можем тратить время на научные изыскания.

– Не беспокойся, я готов к труду. Но я также надеюсь однажды побывать на развалинах. Меня интересуют странные вещи.

На следующий день, после того как на поверхность отправилась первая партия узников, Роб убирался в мастерской. Правда, вещи не собирал: несмотря на присутствие военных, персонал станции решительно отказывался сотрудничать с шоленами. Тем не менее грязь и плесень все равно требовали внимания, так что Роб вооружился губкой, запасом нашатырного спирта и принялся отскребать стены так, будто они не планировали покидать станцию в ближайший месяц.

Вдруг раздался негромкий стук, затем вошел доктор Сен и прикрыл за собой дверь.

– Роберт, если я правильно помню, на собрании ты отдал голос в пользу пассивного сопротивления.

– Да, верно.

– Позволь мне полюбопытствовать, почему ты предпочел именно эту возможность двум другим?

– В других не было смысла. То есть, вероятно, было бы круто схватить Гишору и Тижос и сунуть в подъемник. Но что потом? Они вернулись бы с толпой вооруженных головорезов, и мы оставались бы в дураках. Конечно, в итоге примерно так и вышло. Это они – гигантская огнедышащая черепаха из фильма, а мы – мелкие япошки с электротанками. Драться бессмысленно.

– Думаю, я понял, что ты хочешь сказать. А в чем заключаются твои аргументы против выполнения их распоряжения?

– Я не слишком люблю, когда на меня наезжают. К тому же такое чувство, что во всем, что здесь происходит, кроется некий символический смысл, и не в нас дело. Складывается впечатление, что сейчас определяется будущее Земли и Шалины.

– Это очень проницательное предположение. Если ты не против, я хотел бы задать еще один вопрос. Известно ли тебе, что я в курсе вашего с доктором Грейвзом небольшого проекта?

«Блин!» – подумал Роб.

– Гм, нет. Слушайте, мне жаль. Наверное, это было не слишком умно…

– Это было исключительно неумно, если говорить точно. В любых других обстоятельствах я почти наверняка отправил бы вас обратно на Землю на ближайшем корабле снабжения. Но то, что происходит в последние дни, заставляет меня изменить свое мнение. Вы выказали готовность взять на себя определенный риск в противостоянии шоленам, и это позволяет мне предложить новый секретный проект, в котором вы, вероятно, захотите принять участие.

Роб положил губку и вытер руки.

– Что за проект?

– Тактика сатьяграха не сработает, если мы все останемся на станции. Я должен признать, что Пьер со своим предложением бежать и спрятаться оказался провидцем. И поэтому обращаю твое внимание – не предлагаю или, не дай бог, не приказываю! – на то, что ты мог бы стать одним из шести или восьми человек, которые тайно покинут «Хитоде».

– Не понимаю. Бежать и спрятаться где?

– Вы можете взять обе «ракушки». Каждая способна поддерживать жизнь экипажа из трех-четырех человек в течение довольно длительного времени. Если вы установите их в укромных местах за несколько километров отсюда, у шоленов практически не будет возможности вас обнаружить – особенно без субмарины. Опять же, я лишь указываю на такую возможность, ни в коем случае не отдаю приказ.

– Понял: шолены не смогут вывезти всех точно груз, если кто-то из нас затаится на дне океана. Клевая идея! А если они просто скажут: «Да на хрен!» – разберут станцию и уедут?

– Тогда те, кто останется в «ракушках», умрут с голоду, – тихо ответил Сен. – Я надеюсь, что не заставил тебя думать, будто этот план безопасен. Очень сложно предсказать, что сделают другие люди, и практически невозможно предвосхитить поведение инопланетян.

– Тогда зачем?

– Это позволит нам выиграть время. К настоящему моменту беспилотник-курьер должен достигнуть Солнечной системы и начать транслировать свой сигнал. Не знаю, какой ультиматум шолены направили в ООН, но МАК, одно из национальных космических агентств или космических вооруженных сил почти наверняка отправят к нам какую-то помощь или подкрепление. В самом крайнем случае пришлют беспилотник с четкими указаниями.

– Получается, вы хотите нарушить приказы, чтобы дождаться приказов?

– Возможно, в этом заключается парадокс, но его лучше обсудить в другое время. Как я уже сказал, я не могу тебе приказать, лишь предлагаю. Ты понимаешь? Можешь считать это нечестным, но мне приятнее думать, что я побуждаю моих людей проявить собственную инициативу. Однако мне нужно знать, желаешь ли ты войти в экипаж одной из «ракушек»?

– Наверное, да.

Сен вздохнул:

– Роберт, это очень важный момент! Не только для нас с тобой, но, возможно, и для истории. Может, скажешь что-нибудь чуть более возвышенное? Я не слишком многого у тебя прошу? Если я когда-нибудь решу написать мемуары, то хотелось бы иметь для работы достойный материал.

Роб улыбнулся:

– Хорошо. Гм… «Если шолены хотят выгнать меня с Ильматар, им придется тащить меня силой». Пойдет?

– Реплика, достойная героя боевика, – признал Сен, – но, пожалуй, лучшего ожидать не приходится. – Он посмотрел на Роба поверх своих маленьких очков в стиле Ганди. – Надеюсь, ты говоришь искренне. Как я уже сказал, риск велик.

– Ага, – кивнул Роб. – Я в деле.

– Хорошо. Думаю, тебе будет интересно узнать, что доктор Неогри тоже согласилась участвовать. Полагаю, вы добрые друзья?

– Почему вы не сказали сразу?

– Не хотел, чтобы ты принимал решение под влиянием гормонов. Войны за любовь выглядят красиво в легендах и эпических поэмах, а в жизни мы должны опираться на циничный прагматизм. Теперь извини, мне нужно поговорить с остальными.

Одноклешень берет Широкохвоста в дальнюю вылазку туда, где течение проходит сквозь глубоководную зону. Сам поток едва теплее окружающей воды, но этих крох достаточно, чтобы поддерживать слабый рост микроорганизмов и тины на поверхности донных скал. Они, в свою очередь, питают популяцию мелких ползунов и пловцов, а те являются пищей для более крупных хищников и стайки дикого молодняка.

Двое взрослых прячутся, наполовину закопавшись в придонную грязь, подслушивают мелюзгу и переговариваются тихим постукиванием. Детенышей девятнадцать, но большая часть – еще личинки, крохотные создания, не больше единственной клешни старого учителя и пока неспособные говорить. Зато шестеро старших уже подросли для учебы.

Молодняк пытается охотиться, но делает это плохо. Они рассредотачиваются, подкарауливая добычу, довольно успешно ее загоняют, но не способны договориться, кто будет ловцом. Согнав вместе нескольких плавунов, детеныши все как один бросаются вперед, и вся охота тут же разваливается на отдельные погони и стычки между выбравшими одну и ту же добычу. Широкохвост слышит, как то один, то другой плавун бьется, попав в клешни детенышу, но большинство успевает удрать. Зато посреди стаи уже начинается драка между крупным юнцом постарше и крохотным малышом. Широкохвост слышит крик боли и хруст, с которым отламывается клешня.

– Прислушайся. Все затихает, – постукивает по его панцирю Одноклешень. – Я думаю, они засыпают. Сети готовы?

Сети готовы. Они висят за спиной Широкохвоста, тщательно сложенные и с грузиками, позволяющими раскрыться в броске. Ловцы медленно выступают вперед, держась возле дна и стараясь не шуметь.

Молодняк на дне, отдыхает после охоты. Часть тех, что постарше, закопалась в ил, приглушающий эхо. Мелкие просто сворачиваются клубком и спят, не прячась. Широкохвост касается одного малыша, заснувшего прямо на панцире детеныша покрупнее. Аккуратно сталкивает личинку и накидывает сеть на большого, а Одноклешень придерживает веревки.

Детеныш просыпается в испуге и хочет удрать. Сеть оборачивается вокруг него и от панических рывков запутывается еще сильнее. Испуганный пленник пытается плыть, но на расстоянии нескольких длин ноги веревка натягивается. Одноклешень крепко держит второй конец, цепляясь за скалы. Детеныш кидается то в одну, то в другую сторону, но старый учитель не ослабляет хватку и, когда силы пленника иссякают, подтягивает его к себе и надежно связывает.

От звука борьбы просыпаются остальные, и Широкохвост выбирает новую цель. Судя по форме щупалец, это самочка, здоровая на вид, с хорошим и гладким панцирем. Она бросается прочь, но ее преследователь значительно крупнее и сильнее. Она быстро устает, пытается резко набрать скорость, потом кидается из стороны в сторону. Широкохвоста этим не провести: он приотстает, держа ее в поле слуха, но не повторяет судорожных бросков жертвы. Когда беглянка без сил опускается на дно, он подплывает, не переставая сигналить, чтобы не дать ей скрыться, слившись с рельефом. Она еще пытается ползти, но Широкохвост находит ее почти без сознания; самочка даже не сопротивляется сетям. Он оттаскивает новую ученицу туда, где ждет Одноклешень.

Они успевают поймать пятерых, включая глупого крепыша, который даже не просыпается, пока Одноклешень не обвязывает вокруг его хвоста веревку. Один из малышей плохо развит: вместо верхнего сустава левой клешни у него небольшой нарост, делающий конечность практически бесполезной.

– Подержи этого, а я прикончу, – говорит Одноклешень, нащупывая здоровой клешней просвет за головным щитком детеныша.

– Почему ты не хочешь его отпустить?

– Не думаю, что ему предстоит счастливая жизнь, – говорит Одноклешень. – На свете мало мест, где может пригодиться такой уродец.

Резким движением он втыкает свою единственную клешню тому в мозг.

Остальные детеныши собираются вокруг тела и начинают кормиться, пока взрослые дают им имена.

– Оставляю это тебе, – говорит Одноклешень. – Имя – временная идентичность и покидает нас так же легко, как старый панцирь. Номер – вот суть. Ты даешь им имена, я – числа.

– Как скажешь. Вон ту самочку я хочу назвать Гладкошкуркой.

– Ни одна шкурка не останется гладкой после того, как детеныш покинет холодные воды. Скоро она обрастет, как у любого живущего возле горячих труб.

– Возможно. Но, как ты говоришь, имя – лишь временная идентичность.

– Пронзил насквозь! Отлично. И – номер, который идет с именем. Я предлагаю тринадцать. Непростой номер, хоть и простое число. В нем нет интересных составных элементов, но он хорошо подходит для такой торопыжки. К тому же сочетает «еду» и «собственность», а значит, сулит счастливую судьбу. Выбирай следующего.

– Тот крупный соня… Я назову его Толстопуз.

– Годится! Толстопуз 27-й – похоже, он любит спать в тине. Двадцать семь – это три в кубе, так что я заставлю его плавать, плавать и плавать. Но это же и двадцать один плюс шесть, что подходит тому, чье тело тяжелое будто камень. А восемнадцать плюс девять приятно напоминает о «теплом поместье». Что насчет маленького самца?

– Мелкотел – очевидный выбор.

– Такому малышу нужен хороший номер для компенсации. Я предлагаю пятьдесят четыре: «богатство». Это трижды восемнадцать, что означает больше тепла и объединяет «надежность» с «изобилием». Сложно придумать лучшее число, кроме, разумеется, девяноста четырех.

– Последнюю я назову Остролапкой – помню, как получаю от нее болезненный удар.

– Ей нужен номер, который удержит от чрезмерной драчливости. Предлагаю тридцать девять. «Граничные камни» предотвращают конфликты.

По дороге к лагерю Широкохвост говорит мало. Присмотр за молодняком занимает все их время, и ему не хочется обижать своего работодателя. Но, честно говоря, его смешит почтительность старого учителя к номерам.

Разумеется, Одноклешень не единственный, кого приводит в благоговение порядок слов в словаре. Некоторые авторы доходят до того, что с помощью математики определяют набор выражений в книге или зашифровывают скрытые послания в пробелах и числовых интервалах. Другие ищут сокрытые смыслы в старинных текстах и пророчества в цифрах, встречающихся в природе.

Широкохвост не верит в это. Он знает, что словари составляют книжники и что разные общины используют разные системы нумерации слов. Он помнит, как исследует древние руины и пытается извлечь смысл из надписей, вырезанных на камне. Речь универсальна – говорить могут даже дикие детеныши, – но письменность создана искусственно, и разновидностей ее столько же, сколько способов сплести сеть или проложить трубы.

Примерно на полпути в лагерь он улавливает в воде странный привкус и отстает от группы, чтобы разобрать его лучше. Очень странный запах – что-то вроде минерального масла с примесью водорослей, растущих на скалах, но гораздо более сложный, чем любой из знакомых ему ароматов. Что еще неприятнее, Широкохвост помнит его, вот только не знает, откуда.

Тут он кое о чем вспоминает и ускоряется, чтобы нагнать Одноклешня.

– Все в порядке? – спрашивает тот.

– Да. Помню, ты говоришь о странных звуках и запахах в воде. Чуть позади вода пахнет странно. Ты знаешь, что это?

– Да. В развалинах выше по течению происходит много необычного. Я слышу звуки и иногда чувствую, как там что-то движется. У меня есть теория на этот счет.

– Припоминаю твои слова, да.

– Да. Ты учен, и я предполагаю, тебе известно о форме мира. В центре – скала, выделяющая тепло. Снаружи – знакомый нам океан. Вокруг него – бесконечные льды, холодные и более легкие, чем вода. Но является ли скала под нашими ногами сплошной? Мы знаем, что в ней есть источники и разломы, некоторые из них довольно глубоки. Должен быть путь, которым вода, вытекающая из источников, возвращается обратно. Я уверен, что в камне внизу есть широкие тоннели и пустоты с горячей водой, полной питательных веществ.

– Это похоже на правду. Я помню книги с такими идеями.

– Я тоже. Но не помню предположения, что эти пустоты могут быть обитаемы!

– Обитаемы? Но как? Большинство источников так горячи, что к ним не приблизиться. В канале, заполненном такой водой, умрешь в агонии.

– Я не говорю о нас с тобой. Не о таких существах, как мы. Ты знаешь, что есть животные, верно?

– Да, и их много.

– И в разных местах они разные – какие-то больше приспособлены к холодным водам, какие-то – к жизни на скале вокруг источника, и так далее. А теперь вообрази существ – вероятно, даже похожих на нас, которые могут водиться в кипящей воде подземного мира.

Широкохвост размышляет.

– Они и сами должны быть очень горячи, – говорит он, и мысль пронзает его будто копье. – Одноклешень! Я помню, возле источника Горькой Воды мы нашли странное существо, крупное и ни на что не похожее. И я помню, как горячо его тело!

Он слышит, как возбужденно колотится сердце Одноклешня.

– Правда? Ты действительно помнишь такое существо? Не стоит лгать, чтобы позабавить меня, Широкохвост.

– Нет, я превосходно его помню. И не я один – о нем знает все Научное общество Горькой Воды, – Широкохвост снова чувствует надежду. Он представляет, как вернется к Долгощупу с победой и принесет ценные сведения о таинственных существах. – Обещай мне, что, продав этих учеников, мы уделим время поиску источника странных звуков и запахов. Это исключительно важно!

– Разумеется. Я это учту.