Глава 32

У Саши появился дом! Настоящий, теплый дом. Настоящий, несмотря на то что это была все та же съемная квартира. Ведь дом — это не стены, пол или крыша. Саша не искала дом-крепость, дом-убежище или дом — полную чашу. Ореховая скорлупка, устланная фиалками и лепестком розы вместо одеяла, — вот настоящее пристанище нежной Дюймовочки. Это ничего, что вместо орехового ложа — скрипучий диван на трех ножках и двумя кирпичами вместо четвертой. Вместо фиалкового матраца — ивановские льняные простыни, предусмотрительно привезенные Сашей. Зато она научилась обходиться без одеяла, даже такого невесомого, как розовый лепесток. Теплые объятия, когда каждый кусочек тела лакомо обнесен другим телом, когда дыхание двоих сплетается во сне в единый поток, когда в тесно прижатых друг к другу головах проносятся одни и те же сны… Дом — жилище, согретое участием, любовью, а не очагом, разрозненным на батареи центрального отопления и неторопливую электрическую плиту. Дом — это пробуждение в темноте и отсутствие страха. Никто не прячется в темных углах, не шаркает злыми ногами по коридору, не перебирает в соседней комнате недобрые мысли. Дом — это место, где не грустно оставаться одному и весело быть вместе. И такой дом появился у Саши. Совсем ненадолго.

В октябре зарядили дожди. Мелкие, пакостные и безнадежные. Габриэль получил письмо от старшей сестры. Элизабет писала из Парижа, что функционеры из ООН, среди которых был и ее муж, оставили Руанду. В стране снова начались беспорядки. Кровавые и беспощадные.

— Ты знаешь, я — тутси.

Смешное слово вызвало в Сашиной памяти название старого американского фильма, в котором ее любимый актер Дастин Хоффман играл женщину. Фильм был смешной и очень нравился Саше.

— Что это значит?

— В Руанде две основные этнические группы: тутси и хуту. Хуту составляют процентов восемьдесят или даже девяносто. Когда пришли белые колонизаторы, то из двух племенных союзов они выбрали тутси. Ты же помнишь этот лозунг «Разделяй и властвуй»? Теперь у Руанды один король — тутси. Вся правительственная и военная верхушка тоже тутси. А сейчас большинство хочет демократии. Но у нас по-другому решают проблемы. Хуту стали вырезать тутси. И теперь в стране полный бардак. Правительство против народа.

Саша слушала Габриэля не очень внимательно. Далекие африканские события выглядели как сводка новостей по телевизору. Очередные этнические конфликты. Мало ли их происходит по всему миру?

— Я поеду на родину сразу, как родится ребенок.

— Что? Зачем?

— Там моя мама, сестры и братья. Я старший брат. Теперь, когда уехала Элизабет, я нужен им.

— Да, да. — Саша растерянно разглаживала рукой простыню. — Я понимаю. Наверное. Я понимаю… я хочу понять. Но… как же я? Мы? — Саша положила руку на живот. Внутри что-то булькнуло, и на поверхности живота матери отчетливо взбугрилась беспокойная острая младенческая деталь: пятка или, может, локоточек.

— Э! — Габриэль восторженно подпрыгнул на месте и осторожно прикоснулся к выпуклости. На лице будущего отца застыло благоговение. — Эй! — закричал он вдруг, прижав губы к Сашиному животу. — Кто там? Кто там ходит по маминому животу? Эй! Это ты?

Как будто в ответ, выпуклость переместилась по животу вверх и застыла всего в паре сантиметров от отцовского носа.

— Ага! — радостно пробасил тот и… легонько прикусил нахальный бугор.

— Ай, вы что — спятили? — возмущенно воскликнула Саша, потирая укушенное место.

Судя по всему, ребенок тоже был весьма недоволен, так как весь живот заходил ходуном, а затем Саша ощутила боль в желудке и неприятный привкус во рту. Врач говорила, что растянутая матка давит на все близлежащие органы, иногда причиняя настоящую боль.

— Извини, — Габриэль скорчил виноватую физиономию и принялся шутливо барабанить себя по груди кулаками, — виноват, виноват!

— Ладно тебе… Кинг-Конг, — иронично отозвалась Саша.

— Кинг-Конг? Большая черная обезьяна? Ты называешь меня обезьяной? — В его глазах рассыпались насмешливые искорки.

— М-м… — растерянно промычала она.

— Моя мама тоже считает, что любой мужчина сперва животное, а потом уже человек! — Габриэль задумчиво закатил глаза. — По-моему, это называется сексизм!

— Сам ты сексист, — вяло отреагировала Саша. — Вот уедешь, и некому будет меня… мучить… — В ее тихом голосе вдруг прорвались подступающие слезы.

Габриэль расстроенно поглядел на нее, сел рядом и крепко обнял:

— Я обещаю, как только устроюсь на работу, вышлю приглашение и билет. Приедете к папочке, и будем жить в Африке. Есть бананы и спасаться от мухи цеце.

— Ты же говорил, что цеце у вас не водится, — сказала бдительная Саша, хлюпая носом.

— Заведем! — бодро отозвался Габриэль. — Специально к твоему приезду.

— Как же ты найдешь работу, если у вас… война.

Габриэль внимательно взглянул на нее:

— Я женат на умной женщине!

— Ты еще не женат! — возразила Саша.

— Дай я тебя опять укушу! — Габриэль угрожающе сморщил переносицу. — Я не могу жениться на чужой жене!

— Я разведусь! Обещаю! — Саша дурашливо приложила руку к сердцу. — Что там про умную женщину, на которой ты хочешь жениться?

— Про умную женщину — чужую жену?

— Габи, пожалуйста, я серьезно!

— Я тоже серьезно!

— Давай про работу!

— Вот женщины, — притворно вздохнул Габриэль, — ты им про любовь, а они «давай поговорим про деньги»!

— Ах ты хитрец! — Саша пристукнула ладонью по дивану, тот жалобно заскрипел.

— Видишь, даже дивану больно! — засмеялся Габриэль и закончил уже серьезным тоном: — Люди продолжают жить, даже если идет война. Сейчас правительству нужны новые образованные люди.

Теперь вздохнула уже Саша. «Ей-богу, мужчины как дети! — подумала она. — Их не пугает опасность, если они надеются на победу».

Тусклый серый дождь, низкое простуженное небо. Северный город нахохлился, как озябшая ворона, всеми своими домами-перышками. По опущенным вниз уголкам губ набережных в темные воды каналов стекали небесные слезы. А где-то в далекой Центральной Африке кипела весна, пылали рукотворные пожары, босые полуголые черные люди бегали между одноэтажными разоренными домами, а в их руках смертельными холодными улыбками щерились отточенные лезвия мачете.