Глава 30

К невзрачному бетонному общежитию Горного института одна за другой подъезжали машины. Из каждой выгружалось не менее четырех человек. Казалось, здесь собрались все африканские землячества. Эбонитовые нигерийцы в ослепительно-белоснежных балахонах, увенчанные разноцветными головными уборами, напоминающими маленькие, живописно разукрашенные цилиндры без полей. Ганийцы в ярких национальных костюмах, черные мусульмане из Мозамбика в затейливо накрученных тюрбанах, и остальная часть Африки, принарядившаяся в цивильные европейские костюмы. Необоримое ощущение столкновения со стихией. Саша невольно позавидовала небрежной черной манере передвигаться, чуть подтанцовывая, всем телом отзываясь на монотонное, непривычное для белого уха звучание музыки. Многоголосый гомон, смех, рукопожатия. Искрящиеся весельем лица, доброжелательные улыбки, азартные разговоры, чаще всего на французском.

Несколько дипломников из разных вузов, и Габриэль в том числе, решили вместе отпраздновать окончание учебы в России. Африканцы вскладчину арендовали помещение, украсили его шарами и самодельными плакатами. Выпивку и закуску заблаговременно закупили в ближайшем супермаркете. По всему периметру в два ряда были аккуратно расставлены бутылки с алкоголем. Пивные бутылки вперемешку с винными. На полу в дальнем углу стояла стереоустановка, откуда и доносилась музыка. В середине зала уже танцевали. Мужчин было большинство, четыре африканки, одна с полуторагодовалым ребенком, что не мешало ей весело отплясывать, пристроив чадо на крутом бедре, и несколько белых. Среди них выделялись две: миниатюрная брюнетка в ярком вечернем макияже и затянутых в сетчатые колготки стройных ножках, и высоченная, грубо скроенная рыжеватая девица с неправильным прикусом лошадиных зубов и грудью, способной конкурировать с лучшими особями молочной ярославской породы.

Саша беспомощно огляделась, Габриэль снова исчез, оставив ее на своего земляка-медика, невероятно высокого Жерома. Откуда-то сверху Саше улыбалось узкое миловидное лицо в круглых смешных очках, неустойчиво сидящих на тонкой переносице. Маленькая голова, посаженная на длинную тонкую шею, небольшое туловище с небрежно приделанными к нему конечностями.

— Сейчас он придет. Не скучай, — Жером протянул Саше руку, — потанцуем?

Ах, как сладко лилась в уши музыка, как здорово было двигаться вслед за нескладным на вид, но поразительно пластичным партнером. Африканская музыка нежно пощипывала каждый нерв, диктуя движения, подсказывая каждый шаг. Саша двигалась все смелее и раскованнее. Парный танец без прикосновений, только взгляд, только ритм. Общий захватывающий ритм, в котором каждый партнер — всего лишь часть общего пламенного рисунка. Саша и не заметила, как вокруг них собралась небольшая толпа, танцующие подбадривали их хлопками и восторженными возгласами.

Никогда прежде танец не приносил такой радости и освобождения. В этом танце было, все, о чем мечталось в детстве. Страсть и полет, биение жизни и бесконечная энергия. А еще в нем были узнавание и удивление. Словно омытый прозрачной водой хрусталик начал четче воспринимать окружающий мир, и, несмотря на царивший в зале полумрак, Саша увидела все каким-то другим, внутренним зрением. Стало вдруг очевидным то главное, что позволяло чувствовать себя свободной в обществе Габриэля, то, что сохранялось в толпе чужих, абсолютно незнакомых черных людей. Это ощущение охватило все тело, проникло в легкие и наполнило их невесомостью. Саша словно превратилась в легкое белое перышко, подхваченное поднимающимся с земли потоком горячего дрожащего воздуха.

И она вдруг поняла, нет, не поняла, почувствовала, что значит быть черным. Человеком с черной кожей, опаленной солнцем, обласканной им много раз, человеком, пропитавшимся огнем, жизнью и радостью. Человеком, в котором клокочет природное пламя, над головой которого сияет огромное черное солнце. Нет добра, нет зла, не существует истины, а значит, нет места заблуждениям. Тонкие материи, эфемерные понятия, абстрактные соображения — всему этом нет места в огненной плавильне. Только страсть, только жар, только бурление чувств. И всем этим заведует солнце. Громадное светило возникло, словно в далеком тумане, и прежде, чем она решилась взглянуть, на него надвинулся черный кружок. Наступило солнечное затмение. Саша смотрела в живой, щадяще зажмуренный сияющий глаз чуть дрожа, и по телу бежали огненные мурашки. Как она могла забыть? Тонкий темный силуэт, возникший в зеркале, как ответ на вечный женский вопрос: «Кто он, мой единственный и неповторимый?»

Ульк! Кипящее око затянуло бледным мерцающим облаком. Тьма вокруг на мгновение оглохла и замолчала.

— Хочешь отдохнуть? — Внимательные глаза за стеклами очков. — Ты хорошо себя чувствуешь? — И следом неожиданно: — Какой срок? Недель двадцать? Габриэль уже знает?

Саша растерянно зашевелила губами:

— Почти пять месяцев… Я еще не сказала… никому… Как ты узнал?

Жером смущенно улыбнулся:

— Я будущий медик.

Саша сторонилась врачей-мужчин, с женщинами было как-то… спокойнее. Но Жером вызывал доверие. Как-то это угадывается. Даже в танце он умудрился соблюсти невозможную грань, быть одновременно зажигательным и целомудренным. Наверное, так же опытный ценитель прикасается к шедевру, принадлежащему не ему. Безграничное, но сдержанное восхищение в каждом жесте, диктуемое уважением к праву хозяина редкости. Бережность, осторожность, предупредительность и безукоризненная почтительность.

Саша резко выпрямилась и улыбнулась опешившему от конвульсивного движения Жерому.

— Все нормально! — жизнерадостно воскликнула она. — Все очень даже хорошо!

— Да-да, конечно, — чуть помедлив, отозвался он, — пойду поищу Габриэля… на всякий случай.

«Как бы то ни было, а пропасть мне не дадут», — весело подумала Саша.