Глава 24

Евгения Мартыновна сидела за кухонным столом, держа в руках карандаш. Близился день Сашенькиной женитьбы, и будущая свекровь испытывала почти отчаяние. Единственный ненаглядный сыночек, мальчик, которому самоотверженная мать посвятила всю себя, был влюблен как, как… кошак. Женщина вытерла крохотную слезинку, продравшуюся сквозь богатые от природы ресницы.

Ей не следовало так говорить! Мальчик влюблен с неистовостью поэта, впечатлительной тонкой натуры. Все эти годы мать поддерживала в нем этот хрупкий огонь, жаркую чувствительность. Александр сумел пронести трепетную душу сквозь засасывающую рутину во многом благодаря тому, что мать угадывала малейшие желания, оберегая сына от бытовых проблем. Евгения Мартыновна вздохнула: справится ли эта девушка с нелегкой долей избранницы поэта? Сумеет ли она заслонить его ранимую душу от суровых буден?

Женщина встала, подошла к плите, на которой остывала кастрюля компота, попробовала. Жидкость получилась не самая здоровая. Слишком много сахара. Евгения Мартыновна отмерила двести пятьдесят миллилитров воды и долила в компот, туда же отправилась лимонная кислота на кончике ножа. Женщина перемешала содержимое, снова сняла пробу, прислушалась к послевкусию и удовлетворенно кивнула. Идеально! Питье должно утолять жажду, а не ублажать вкус.

Евгения Мартыновна вернулась к подсчетам. Свадьба, даже самая скромная, требовала вложений. По старой бухгалтерской привычке женщина расчертила лист на две большие колонки, словно сводя дебет с кредитом. Никаких излишков, только самое необходимое. После долгих расчетов остались две расходные статьи, которые не поддавались урезанию. Свадебные кольца и продукты для стола.

Ах, да — еще свадебный подарок. На лице Евгении Мартыновны появилась холодная усмешка. Как трезвая женщина, она отдавала себе отчет, что мало какая невеста показалась бы подходящей для единственного сына, но Саша… Что-то в этой девушке вызывало беспокойство. Слишком сильная, чересчур независимая. Это же надо, заявиться в дом без приглашения! Конечно, Сашенька влюблен в нее, он без конца писал письма, некоторые его стихи периода долгого ухаживания мать сохранила в отдельном альбоме. Недаром же говорят, что любовь питает поэзию! Но одно дело быть музой, и совсем другое — женой. Редкие натуры способны совмещать эти разные по духу функции.

В душе Евгения Мартыновна лелеяла надежду увидеть в женах сына скромную, пусть и самую невзрачную девушку, ту, которая будет смиренно нести свой крест рядом с талантливым мужем. Станет его тенью, тылом, опорой. Кроме того, матери хотелось, чтобы невестка укрепила и материальное положение семьи. Саша пришла к ним с одним чемоданом и незаконченным образованием. Если она все же завершит учебу, ее можно будет неплохо пристроить. Как-никак выпускница Петербургского университета. Следует отдать должное ее целеустремленности.

При помощи окольных расспросов удалось выяснить, что будущая невестка неплохо училась, по крайней мере, стипендия у нее была повышенная. «Ах, как тяжко удерживать бразды правления в одних-единственных руках! — Евгения Мартыновна приложила пальцы к вискам. — Решено. Молодые будут жить у меня, и, по-моему, это неплохой свадебный подарок!»

Подготовка к свадьбе пронеслась так стремительно, что Саша не успела понять, нужны ли длинное белое платье, фата, цветы, красивый зал, машина с кольцами, радостные гости и настоящий бал в честь важного события? Саше так и не удалось об этом узнать. Принаряженный в свой рабочий костюм Александр и Саша в платье с выпускного вечера и стареньких босоножках зарегистрировались «без шума и пыли». В качестве гостей присутствовали мать жениха и пара гостей — обширная начальственная тетя Тоня и ее сонный муж, служащий железнодорожного вокзала. Они преподнесли молодым самовар и льняные салфетки.

Сашины родители не приехали. Саша послала им телеграмму с точной датой регистрации, но ответа не последовало. Огорчиться Саша не успела или… забыла. Подружек с фабрики было решено не звать, с чем Саша тоже смирилась довольно легко. Она представляла расстроенные лица соседок: восторженной Светки и красавицы Ани. Не так… ох, не так должна выглядеть настоящая свадьба, на которую можно было бы созвать гостей.

После свадьбы события поволоклись хромой клячей. Саша была озабочена лишь одним — скорее зажить своей семьей, наладить жизнь, которой ей так долго хотелось. Александр всюду ходил за ней как привязанный, светло и польщенно улыбался, отмечая восторженные взгляды посторонних. Саша похорошела, ее сдержанная северная красота расцвела. Прямые льняные волосы, подвитые на концах, красиво ложились на плечи. Под бледной прежде кожей заиграла кровь, упрямые губы все чаще складывались в улыбку. Так могла бы улыбаться немецкая фрау в крахмальном фартучке, занесшая ногу над аккуратной, вымощенной брусчаткой дорожкой, ведущей к трем безупречным «к». Кухне, кирхе и киндерам.

Но то, что для немца смерть и крушение идеалов, для русского — обычная жизнь. Собственной кухни не предвиделось с тех пор, как Евгения Мартыновна осчастливила молодых известием о «свадебном подарке». Вытеснять свекровь с ее отлаженной кухни было делом бесперспективным. Кирха, как средоточие духа, с успехом заменилась отдаленными планами на возвращение в университет. Оставался третий пункт добропорядочного счастья по немецкому образцу. Дети. Ночами Саша прижималась к молодому мужу в надежде на супружеские ласки. Но влюбленный поэт медлил, доводя ее до исступления. Он тыкался сжатыми губами в плечо молодой жены, тискал грудь, прерывисто дышал в ухо, но затем… ничего не происходило.

Хватило недели, чтобы Саша, преодолевая стеснение, приступила к разговору. Слова выходили из сжатого горла безыскусными и прямолинейными. Вопросы с неизменным упорством настигали цель, не давая увернуться, спрятаться или временно притвориться мертвым. Результат сразил наповал. Тридцатидвухлетний поэт оказался девственником. Саша испытала два взаимоисключающих чувства: восхищение и разочарование. Муж оказался мужчиной, отказавшимся от радостей секса ради поисков любви. Пренебрегшим зовом плоти ради «эфемерных» мотивов.

— Потрясающе! — пробормотала Саша.

Очень давно (не вспоминай, Шурка, плотоядно скривившего губы тети-Олькиного Тольку, не вспоминай!) она утвердилась в мысли, что мужчины вылеплены из другого материала — более земной, грубой глины. В них больше животной силы, отваги и инстинктов. «Сколько волка ни корми — а он в лес смотрит». Мужчина — это всегда прирученный волк. Темными ночами в его крови бушует страсть, а в груди зреет протяжный звериный вой. Вопль животного, лишенного дикой свободы. Его простота сродни примитивности.

Мужчина идет вперед по выбранной тропе, даже если она ведет к гибели. Не потому, что не ведает страха, а потому, что он так устроен. Горе тому, кто окажется на его пути. Он будет идти, истекая кровью, сминая преграду телом, несмотря на боль. И это закон. Закон природы.

Цель женщины — созидание очага, новой жизни, будущего, а жизнь мужчины — это борьба.

До сих пор Александр выглядел нормальным мужчиной. Он шел своей собственной, не похожей ни на чью другую дорогой и не отказывался от борьбы, Сашу пленило его упорство, его желание добиться ее, сделать своей. И теперь, когда она принесла ему себя, свое тело в качестве законного приза, муж казался озадаченным. Он обнимал ее, целовал в макушку, нежными пальцами проводил по щеке и безмятежно засыпал. Он не желал уподобляться большинству мужчин, вожделеющих близости, способных на многое «до» и на мизер — «после». Иванов оставался рыцарем в наглухо запаянных доспехах, намертво стоящим на страже Сашиной невинности.

Саша зло разрыдалась и поведала ему историю своей любви. На край супружеской постели незримо присел Константин. Инженер скривил губы, оглядел соперника, удлинив лицо непокорной гримасой:

— Ты жалеешь, что вы расстались?

— Это в прошлом.

— Так ты жалеешь? — Поэт взметнул на свою любовь загоревшиеся ревностью глаза. — Ты со мной, потому что не можешь быть с ним?

— Я с тобой, потому что я так хочу. Он тут ни при чем! — Сашу терзала злость, что-то судорожно сжималось внутри, ниже пупка. Там пульсировала, содрогалась ожесточенная матка, женская природа сопротивлялась никчемным разговорам. — Мы женаты, ты помнишь? Мы должны исполнять супружеский долг! — Голос Саши зазвенел.

— Долг любви выше долга… любого другого долга! — Голос мужа холодком стелился понизу.

Александр почувствовал раздражение. Саша злонамеренно выпрыгивала из обожаемого им образа. Прежде в ней была чистота, отрешенность, граничащая с прохладой. Чем ближе он подходил к ней, тем более ускользающим, погруженным в себя, в даль, куда угодно становился ее взгляд. Она манила его как дымка, туман, который невозможно удержать в руках. Теперь она сидела рядом, с раскрасневшимся лицом, бурно дыша, длинная шея, которую он не раз воспевал в стихах, перестала напоминать девственный птичий изгиб, в ней заклокотала чувственность.

Саша повела плечами, досадливо отвернулась, доверчиво обнажив нежную ямку между ключицами. Александр с удивлением отметил легкую испарину, влажно обнесшую эту восхитительную впадинку. Она дышала, звала, манила, волнующе притягивая к себе остановившийся взгляд. Ничто теперь не занимало его больше, чем эта трепетная живая ямка. Внезапно он почувствовал неодолимое желание впиться в нее губами, возможно, даже зубами. Судорога возбуждения охватила все тело, лизнула воспаленным язычком чувствительную головку пениса, жадным поцелуем засушила губы, горло, язык.

Поэт по-птичьи вскрикнул и набросился на жену. Пытаясь раздеть, он с ожесточением и однообразием дергал воротник ее ночной сорочки. Та не поддавалась. Швы жалобно трещали, отвалилась одна пуговичка, Саша покраснела и разделась сама. Александр шумно выдохнул и дернул головой. Мгновение Саша сидела перед отвернувшимся мужем обнаженная, прикрыв руками груди и мучительно краснея.

Медленно, словно преодолевая собственное сопротивление, поэт повернулся к ней и улыбнулся. Насколько можно было судить, его взбудораженный мозг работал в аварийном режиме и выдавал беспорядочные сигналы. Центр речи, заблокированный могучим инстинктом, практически лишил Иванова его главного оружия. Вместо уже привычных витиеватых слов и обращений изо рта доносилось затрудненное прерывистое дыхание. Язык же поэта, гибкий, тонкий, спасибо хоть не раздвоенный, как у ящерицы, высовывался все дальше и дальше, словно стремясь покинуть свое законное место. Инженер кривил губы и закатывал глаза. Вспотевшими руками Александр терзал Сашины плечи, еле справляясь с судорожным желанием вонзить ногти в нежную белую кожу с тонкими голубоватыми прожилками кровеносных сосудов.

Она лежала перед ним на спине, чуть отвернув запрокинутую голову. Аккуратные бугорки грудей с розовыми сосками, золотистый еле заметный пушок на животе, плотная пуговка пупка, ровный треугольник волос на лобке. Александр замер, обозревая свои владения, а затем яростно ввинтился в жаркую плоть. Движение далось с неожиданным напряжением. В голове будто вспухли сосуды, сердце застучало набатом, и весь он превратился в громадный пылающий мужской орган. Неширокую грудь поэта разрывали стоны, соски зажили собственной жизнью, жарким нервом связанные с напрягшимися яичками. Он казался себе неистовым вулканом, из которого вот-вот извергнется горячая бурная лава.

Саша лежала под изнемогающим мужем и терпеливо ждала конца. Она могла лишь тихонечко недоумевать. С какой такой стати она так настаивала на физической близости? Огонь, которым зашелся поэт, оставил ее равнодушной, словно столкнулись два разнонаправленных огненных потока, и теперь вместо жара в душе тлели угли сожаления. Или нет, готовая вспыхнуть, Саша не почувствовала дыхание чужой страсти. Будто Александр и она были сделаны из разного материала. И трепет одного не мог разбудить чувств другого. Секс оставлял странное ощущение, словно в чашу упал извивающийся червячок. Скользнул по ее холодным нефритовым стенам и замер на дне.

Все закончилось весьма неожиданно. Любовные усилия подорвали неподготовленную плоть, «рыцарский конек» сорвал уздечку, не выдержав первого забега. Тело Александра пронзила дикая боль, он с громким воплем вскочил, прикрываясь руками. Саша смотрела на мужа с состраданием и чувством невольной вины, пытаясь задавить растущую в душе тихую сумасшедшую радость. «Мы — разные, мы слишком разные», — думала она, нежно поглаживая его по поникшей голове. Александр действительно оказался существом далеким от простых плотских радостей.

В третьем часу ночи в одинокой своей постели ворочалась Евгения Мартыновна, звуки, доносившиеся из комнаты сына, будили тягостные предчувствия. Но когда раздался крик, крик, в котором смешались боль, страх, отчаяние — все, от чего хотелось оградить единственного сына, — мать не выдержала. Едва сунув ноги в домашние шлепанцы, она рванулась на помощь. Она стучалась в запертую дверь и чуть не упала в обморок, прежде чем ей открыли. Сашенькино лицо было бледным, черты осунулись, и он вдруг снова напомнил себя пятилетнего. С той лишь разницей, которая уколола мать в самое сердце, что рядом с ним стояла высокая стройная чужая девушка. В ее глазах плескалось не сочувствие, не боль, а далекая задумчивая улыбка. И в этот миг мать поняла: она не отдаст этой холодной девушке своего сына!