Глава 17

Да, не вовремя Саша сунулась со своими «нежностями». Несколько недель назад она переехала к Косте. Нет, первые два вечера были действительно хороши. Костик и вправду оказался каким-то замечательно душистым. Саша сидела с ним рядом, обнимая за крепкое, сильное плечо, и чувствовала себя удивительно хорошо. Правда, вот с сексом получилось чуть похуже… Если честно, то совсем никак. Саша с неудовольствием вспоминала собственные ожидания. Как же, первый раз в жизни, таинство дефлорации, интим — дело тонкое… Фальшь, да и только! Совершенно непонятно, почему люди так носятся с этим? Гигиеническая механическая процедура, что-то наподобие чистки зубов. Она даже ничего толком не почувствовала.

— Ты, того… девочка, что ли… была? — спросил Костя, отодвигаясь на край кровати.

— А что, чувствуется? — с легким беспокойством поинтересовалась Саша.

— Да нет… нормально… — неопределенно пробурчал он.

«А нормально — это как?» — хотела спросить она, но постеснялась.

Все равно это было здорово — приходить после занятий в маленькую комнатку на втором этаже, готовить обед и поджидать за телевизором Костю. Только вот ждать приходилось все дольше.

Для спорта наступили тяжелые времена, система Спорткомитета давно развалилась, на ее обломках повырастали как грибы новые структуры, занятые чем угодно, кроме организации и поддержки способных молодых спортсменов. Первое время Костя продолжал ходить в зал, тренируясь ежедневно хотя бы пару часов. Саша подбадривала его, как могла. Сильный, уверенный Костя напоминал ей осиротевшего медвежонка. Он безнадежно крутил головой, убеждая себя, что все устроится, непременно устроится, а потом свирепел и колотил грушу с такой яростью, словно она виновата была во всех трудностях. Саша смеялась, шутила, Костя понемногу отходил, а ей казалось, что она ухаживает за больным, перенесшим трудную операцию. Почему? Ведь Костя выглядел совершенно здоровым. Неведомая болезнь подтачивала его силы изнутри, но он никогда и никому не признался бы в том, что ему трудно.

Трудность была не физической, здоровый молодой организм перелопатил бы ее в два счета. Парни балансировали на грани закона, «помогая» знакомым выбивать из должников деньги или обеспечивая «охрану» торговых точек. Костя успокаивал себя, как мог, — такие времена, сейчас этим все занимаются, трудно остаться целкой в публичном доме. Он приходил домой, и отчаяние возвращалось. Константин все дальше и дальше уходил от своей цели. Когда-то он мечтал о чемпионстве, о настоящих боях, высоких титулах и больших деньгах. А что в этом такого? Он мечтал о настоящих деньгах, а не о тех вонючих бабках, которые приходилось вырывать из грязных рук. «Временно», говорил он себе, «последний раз», — но шел снова и снова.

Саша всего этого не знала, да и не должна была знать. Костя оберегал свою Шурку от участи бандитской подруги. Пока она была рядом с ним, существовал шанс вернуться к нормальной жизни, и он берег этот свой шанс как зеницу ока.

Может, Саше стало бы легче, расскажи он ей о своих мучениях. Может быть. Только ничего этого Саша не знала, и все, что она видела, истолковывала по-своему. По-женски. Костя возвращался опухшим и каким-то несвежим. Его взгляд скользил мимо Саши, вызывая беспокойство. Казалось, что времена, когда при одном ее виде его лицо расцветало улыбкой, остались в прошлом. Саша ломала голову, не поторопилась ли она с переездом, уж не об этом ли жалеет Костя и потому отводит взгляд?

…Набрякшие тучки злобно сочились мелкой отвратительной изморосью. Микроскопические капельки воды легко проникали в драп тяжелеющего на плечах пальто, в каждую шерстинку вязаной шапки. Вода жила в намокшей обуви, перчатках и даже в каждой поре мокрого, иссеченного дождиком лица. Воздух был пропитан влагой, так же как сжавшееся Сашино сердце. Она брела вдоль набережной Смоленки, крошечной речки-вонючки, несущей свои хилые воды к Финскому.

Время! Разве в нем дело?

Мысли утопали в вязком болоте. Пусть даже существуют события, потрясающие «основы», какие-нибудь очередные «десять дней, изменившие мир». Время правит всем — миром, событиями и людьми.

Саше всегда казалось, что большой мир и ее собственный — это две параллельные сущности, не способные соприкоснуться. А теперь она чувствовала себя раздавленной… Встреча все же произошла, внешний мир каленым железом выжег клеймо на живой ткани. Раньше все происходившее за границами Сашиной вселенной представлялось не особенно важным. В событиях из жизни страны или политики Саше не хватало ощущения какой-то правды. Часть школьных лет прошла под аккомпанемент игрушечных страстей, нудных условностей, протоколов и слов, бесконечных малосодержательных слов, льющихся изо рта Горбачева, появлявшегося на телеэкранах с утомительной регулярностью. Затем появился Ельцин, этот говорил меньше, возможно, потому, что был не в ладах с речью. Расстрел танками Белого дома пришелся на последний год работы на фабрике. Москва, а вместе с ней и вся страна кипела политическими страстями, но все это пронеслось мимо сознания. Казалось, перелом в отношениях с внешним миром должен был произойти с поступлением в университет. Он и произошел. Правда, весьма странным образом.

— Мы тоже дети оттепели, — тихо произнес профессор Раковский на одном из учебных семинаров.

Теперь Саша уже не могла вспомнить повода, по которому была сказана эта фраза. Но первокурсница поверила этой грустной улыбке больше, чем словам всех лидеров, вместе взятых. В ней сквозила горечь напрасных надежд человека другого поколения, того самого, о котором еще долго ностальгировала общественность. Молодежь шестидесятых, чьи надежды были погребены застоем.

Саша переводила взгляд с оживленных лиц однокурсников, пересыпающих речь словами «гласность», «перестройка», «демократический выбор России», на Раковского, аккуратно скрестившего под столом ноги в отглаженных брючках. И в какой-то момент она вдруг осознала — спинным мозгом, пальцами, вспотевшими ладонями прочувствовала громоздкую, казавшуюся неживой конструкцию «цикличность развития». Неуклюжая абстрактная формула ожила и превратилась во что-то пугающе реальное. Она не только имела смысл, но и предопределяла течение времени, которое казалось неуправляемым. Цикличность — это когда на смену очередной оттепели неизбежно приходят следующие заморозки. «Разгул» демократии сменяется возвратом к «сильной руке», а заканчивается все, как и прежде, сонным болотом очередного «застоя». Бесконечные качели, на которых неразумное человечество баюкает свои амбиции.

Любой цикличный процесс имеет собственный период колебаний. Взять хотя бы профессора Раковского. Настоящий умница, большой ученый и отвратительный лектор. Между переходом от одной оттепели к другой промелькнула вся профессорская жизнь, от молодости до зрелости, если не сказать, старости. Теперь он, умудренный собственным опытом, смотрит на молодежь, испытывающую чувства, так ему знакомые. Где-то между бровями и уголками его умных глаз застыла печаль, в отличие от этих радостно воркующих студентов он прошел весь виток и… поставил точку в Сашином интересе к внешним событиям. За период возврата качелей времени в исходную точку ее собственная жизнь могла проскочить незамеченной…

Саша зябко поежилась и подняла воротник пальто. Напрасно. Ледяные капли заструились по шее, холод стылыми пальцами пополз по спине. Бр-р! Вообще-то Саша считала себя человеком закаленным, она легко переносила холод, а дождь ей даже нравился… Но не сегодня.

Всего несколько часов назад друзья собрались на «Галерах».

«Какое мокрое название! — подумала Саша. — Натруженные спины, по которым щелкают бичом надсмотрщики…»

Девушка почувствовала себя вконец озябшей. Дождь уже не моросил, а нудно лил, словно у бога наверху прорвало мочевой пузырь.

Название «Галеры» прилепилось к кафе на углу Съездовской и Среднего проспекта, скорее всего, из-за круглых окошек и канатов, развешанных по стенам. Валек, Костя и Саша праздновали радостное событие. Костя сообщил неожиданную весть: впервые за долгое время устраивались соревнования, и он попал в число отобранных счастливчиков. Бои должны были проходить в каком-то клубе, искали способных ребят для развития нового коммерческого вида «бои без правил». Валек считал, что Костя, до бокса занимавшийся дзюдо, имел неплохие шансы попасть в новую команду. Саша давно не видела Костю таким счастливым. К нему словно вернулась бесшабашная вера в свою счастливую звезду.

Не успели друзья пригубить по первой, как к ним направился Гришин посланец. Дела у Гриши были «на подъеме», разницу в прежнем и нынешнем своем положении удалось поднять ценой ухода в теневой бизнес. Именно Гриша по старой дружбе подбрасывал Косте и Вальку «работку», позволяя удерживаться на плаву. Ребята переглянулись. Появление посыльного означало новый «заказ». Саша, не подозревавшая о скрытой подоплеке дел, встретила «гонца» не особенно приветливо. И неудивительно. Привечать подобного субъекта — себе дороже. Щуплый, неприятного вида мужичок за тридцать, небритый, с бегающими вороватыми глазками и суетливыми руками с гадкими, словно обточенными на концах пальцами с крошечными головками ногтей, положил ручонку на Костино плечо и, похлопывая по нему, что-то зашептал.

— Грабли убери! — коротко сказал Костя, побагровев шеей, что всегда было признаком нарастающего раздражения.

Щуплый руку убрал, но продолжал шептать, приблизив подрагивающий рот к Костиному уху.

Тот с отвращением вытер ухо от слюнявого прикосновения и жестом подозвал Валька, пытающегося развлекать Сашу. Ему это не очень удавалось, так как он говорил, одновременно стараясь уловить обрывки беседы на другом конце стола, и теперь ринулся к Косте, по дороге сбросив со стола нож. Он упал на каменный пол со звуком, от которого неприятно задребезжало в ушах. Перевернулся, ударился еще раз и замер мертвой рыбешкой.

Костя наклонился к Саше и улыбнулся, думая о чем-то своем:

— Не скучай, мы по-быстрому!

Саша обеспокоенно взяла его за руку:

— Тебе обязательно идти сейчас?

Вместо ответа, Костя повернул к ней лицо, на котором застыла механическая улыбка, напоминающая натянутую на лицо зловещую маску.

Когда ребята встали, щуплый уважительно заблеял, угодливо сложился почти пополам и побежал вперед, указывая дорогу.

Саша осталась одна. Как-то вдруг она осознала, что в помещении сильно накурено, от дыма заслезились глаза, захотелось ополоснуть лицо. Девушка встала из-за стола, намереваясь пройти в дамскую комнату, но не успела сделать и пару шагов, как перед ней возникла фигура официанта.

— Оплатите, пожалуйста, счет!

Саша хотела было отмахнуться:

— Мы еще не уходим!

Но мужчина стоял стеной:

— Оплатите счет или подождите возвращения друзей за столиком!

Одной рукой официант подтолкнул Сашу, она почти упала на сиденье. Раздосадованная, она неожиданно для себя выкрикнула:

— Не толкайся, придурок! — и попыталась встать на ноги.

Официант положил руку на Сашино плечо и сильно вдавил ее в мягкое сиденье, надменно сузил глаза и прошипел:

— Сиди и не дергайся, шалава!

Саша задохнулась от возмущения. Больше всего ей хотелось вцепиться в эту жирную самодовольную халдейскую рожу или запустить в нее чем-нибудь тяжелым. Саша зашарила взглядом: неизвестно, чем закончилась бы стычка, если бы не нарисовался… Гриша. Темноволосый, осторожно принюхивающийся, в костюме странного ржавого цвета еще больше напоминающий лиса. Он не сделал ни единого движения в сторону официанта, но тот заметно увял, а затем и вовсе растворился бесследно в клубах дыма.

— Здравствуй, Сашенька, давно не виделись! — Голос звучал вкрадчиво, Гришка вступал в разговор неторопливо, крадучись на мягких подушечках.

Еще ничего не было сказано, но у Саши уже застучало в затылке. Стало вдруг тоскливо, а в желудке предательски громко заурчало.

Гриша рассмеялся, экономно рассыпая смешки:

— Джентльмены! Оставили даму голодной!

Нет, он точно не щелкал пальцами, даже не шевелился, только чуть подправил салфетку, как тут же откуда-то из-за его спины возник прежний официант.

— Любезный, — посмеиваясь, сказал Гриша, — угости нас чем-нибудь… на твой вкус! Ты же молодец, да? И вкус у тебя хороший?! — И он размашисто, эдак по-барски, хлопнул халдея по спине. Тот старательно поклонился и маслено улыбнулся. Его жирное лицо излучало самое настоящее удовольствие.

«Все, что есть на печи, — все на стол мечи!» — думала Саша, глядя на изобилие, возникшее на столе, где прежде стояли чашечка кофе, два бокала пива, тарелка с солеными крендельками и три порции омлета. Официант стремительно носился туда-сюда, вертел услужливыми ягодицами.

Гриша обмакнул чебурек в томатный соус, осторожно откусил кусочек мелкими зубками.

— Помоги Костику… Он на самом деле любит тебя. Ты — умная девушка. Тяжелые времена требуют нелегких решений… Вам обоим будет легче!

Саша не очень понимала, чего, собственно, добивается от нее сладкоголосый Гриша. Каких-то умных поступков, от которых зависит Гришина репутация, каких-то ответственных решений… Она чувствовала себя Белоснежкой, которую ведьма уговаривает откусить кусочек яблока. Прелестное наливное румяное яблочко вызывало неясную тревогу, но голос был так настойчив, убедителен, что Саше хотелось согласиться, лишь бы заставить его замолчать. Если бы не периодически возникающий у столика официант, Саше вряд ли удалось бы устоять. Глядя в эти заискивающие глазки, из которых, казалось, сочилось само умиление, сравнивая его со сквозившим не более получаса назад пренебрежением, Саша вдруг взбунтовалась. Она почувствовала самую настоящую брезгливость, не позволяющую прикоснуться к еде, оплаченной «щедрым» Гришкой. Однако и уходить с пустым желудком из кафе было бы несколько нарочито. Девушка выпила кофе, съела заказанный ребятами омлет, отщипнула несколько ягод от роскошной кисти винограда. Гриша хлебосольно повел рукой над столом.

— Извини, Гриша, мне нужно выйти.

Узенькое Гришино лицо меленько оскалилось.

— Надеюсь, — Саша окинула насмешливым взглядом официанта, — никто не против?

Уголок халдейской губы пробил подавленный рык. Гриша двинул мелкой мышцей левой щеки, официант послушно затих, смиренно опустив глаза.

— Всего доброго, дружочек, — дружелюбно отозвался Гриша и опустил глаза.

Саша вышла на улицу в тот самый момент, когда, нарушая все правила уличного движения, перед дверями кафе затормозила Валькина машина. Валек открыл дверь и, прокричав Саше: «Садись, быстро!» — рванул с места в карьер.

На заднем сиденье сидел странно безучастный Костя, прижимая руку к виску.

— Что случилось? — почти выкрикнула Саша.

Валек молчал, остервенело выкручивая руль. Машину бросало из стороны в сторону. Саша вцепилась побелевшими пальцами в торпеду. Заломило виски, спину облило холодным липким потом. Страх сжал горло. Затылок сверлило противное чувство, будто, повернувшись в сторону молчащего Кости, она увидит что-то жуткое. Волна ужаса окатила Сашу с такой силой, что стало понятно: если она сейчас же не поймет, что с Костей, ей придется жить с этим страхом вечно.

— Он жив? — Саша впилась взглядом в Валька.

Тот быстро заморгал, обмяк лицом и дал по тормозам. Машина, мчавшаяся по Тучкову мосту со скоростью не меньше восьмидесяти километров в час, встала на дыбы. Ее развернуло боком к движению и ударило о бетонное заграждение. Саша инстинктивно выставила вперед руки, что чуть смягчило удар. В голове раздался звон, перед глазами забегали десятки светлячков, словно спустившихся с детских иллюстраций, и приветливо замахали «фонариками». Саша принялась с интересом наблюдать за иллюзорным факельным шествием, одновременно ощущая, как сзади раздался глухой стон и крупное Костино тело тяжело ударилось о Сашино сиденье. Девушка помахала рукой перед глазами, силясь разогнать разбушевавшихся светляков, повернулась и незряче посмотрела на Костю.

Через пару секунд блин с темными подпалинами трансформировался в знакомое лицо, и Саша принялась ощупывать его взглядом. Видимых ран или царапин на нем не оказалось — Саша облегченно выдохнула, отчего в ушах зазвенели нежные, почти колдовские колокольчики. Девушка взялась ладонями за голову, пытаясь то ли приглушить звон в ушах, то ли остановить головокружение. Костя открыл неприятно большой рот, басом, так непохожим на собственный голос, прогудел:

— Ты в порядке?

Саша кивнула и попыталась спросить то же самое, но язык почему-то не слушался, его обволокло капризным, чуть тошнотворным привкусом наползающего обморока. А затем перестали слушаться и глаза. Костино лицо снова расплылось в бессмысленный блин. Последнее, о чем успела подумать Саша, — вместо надежности, уверенности в себе и собственных силах от Кости исходило тонкое, ломкое ощущение. Он казался хрупким, как… электрическая лампочка, внутри которой тускло тлела почти перегоревшая спираль. Бум! Голову будто запеленало в плотный кокон из ваты или еще чего-то, такого же мягкого и… душного. Саша потеряла сознание.

Когда она пришла в себя, все по-прежнему сидели в машине. Валек впереди, опустив голову на руль, обнимал его обеими руками. Саша и Костя на заднем сиденье. Саша не помнила, как она там очутилась, представлять, как парни выволакивали ее бесчувственное тело и переносили назад, не хотелось. Голова казалась чужой и неприятно гулкой, во рту было сухо и шершаво. Мелкий нудный дождик стучался в запотевшие стекла, дробно постукивал по крыше. Было влажно и холодно. Саша чуть пошевелилась, Костя повернул голову и надтреснутым, притворно жизнерадостным голосом сказал:

— А вот и наше солнышко…

Валек тяжело оторвал голову от руля и, не оборачиваясь, пробурчал:

— Я это… пойду… сигарет… пошукаю, — и вышел из машины.

От несильного хлопка дверцы в голове у Саши снова нежно зазвенело, она невольно поднесла руку к виску.

— Больно? — хрипло спросил Костя. — Ты извини, мы не могли ехать в больницу…

Саша молча ждала продолжения, но его не последовало.

Несколько раз Костя собирался с духом, откашливался, затем принимался теребить верхнюю губу, словно заставляя себя замолчать.

— Что произошло? — тихо спросила Саша.

Костя с силой мотнул головой, резким движением вытащил что-то из кармана и сдавленно произнес:

— Сашка, так вышло. Сорвался я…

Он тыкал в Сашу предметом, зажатым в руке, и говорил, все больше возбуждаясь. Его речь была сбивчивой и непонятной. Но с каждым словом Саше становилось все холоднее, словно она заглядывала в бездонную пропасть.

— Гришка просил… последний раз… отморозки… бывает… мы же друзья. Он… кабан здоровый… оказался, матом меня послал… пацаны-ссыкуны, все такое… Валек его ударил, несильно… даже не кулаком… А потом… я не понял…

Костя смотрел сквозь Сашу невидящими глазами, словно и сейчас находился там, и все тыкал и тыкал рукой. Саша догадалась наконец посмотреть, что он держит в руке, и увидела… пистолет. Он лежал в большой Костиной ладони и выглядел совсем игрушечным, и пальцы, сжимавшие оружие, чуть подрагивали. Саша набрала в грудь воздуха и спросила, уже зная ответ, понимая, что она должна знать это точно:

— Ты его… убил?

И тут произошло странное. Если бы Костя вдруг заплакал, может быть, даже завыл или сделал бы что-нибудь такое же ужасное, она бы поняла. Но вместо этого он… засмеялся. Весело, как мальчишка. И стал говорить тоненьким таким голоском, ясным и тошнотворно… восторженным. Будто случившееся страшно его позабавило.

— Один раз. Я выстрелил всего один раз, и он сразу упал. Представляешь? Я даже и не целился вовсе. А он брык… на спину. И крови натекло… ужас!

Костя поднес к лицу руку с зажатым в ней пистолетом и вытер ею рот. Замер, глядя перед собой, вспоминая, а затем принялся мерно стучать этой же рукой по сиденью. Он стучал равномерно, как заведенный, и Саша боялась, как бы пистолет не выстрелил снова. Будто поняв Сашины опасения, Костя повернулся к ней и с веселостью, от которой жаром обдало кожу, сказал:

— Там был всего один патрон. О-дин! Представляешь, один! — Костя дико посмотрел на Сашу и тонким, почти визгливым голосом произнес: — Всего один хренов патрон, и мужик, а он здоровый был, не меньше меня… — Тут его разобрал нервный смех. Костя смеялся, не в силах остановиться, и от безумного его вида, а особенно от этого истеричного захлебывающегося смеха Саше стало совсем жутко. — Здоровый такой мужик, — Костя смеялся, вытирая выступившие слезы кулаком, из которого торчала рукоятка, — упал и сдох. Как миленький! Мы его в канал скинули… Брызги такие… разлетелись! Я все боялся, что там мелко, а он хорошо так… на дно ушел… Тяжелый, наверное!

Саша сидела неподвижно, ощущая заледеневшие пальцы ног и сердце, бившееся где-то во рту. Медленно-медленно, словно холодная стылая кровь загустела, и ему не хватало сил. С усилием, от которого снова заныла голова, Саша подняла глаза на Константина и произнесла, еле двигая замерзшими губами:

— Что будешь делать?

— А что теперь делать?! Пускай Гришка расхлебывает, его дела. Мы с Вальком на дно ляжем. — Костя деловито шмыгнул носом. — Ты, давай, иди домой. Я тебя сам найду, если чего. — Тут он вдруг насторожился, бдительно взглянул в лицо Саше и медленно, с расстановкой проговорил: — Ты смотри не болтай никому! — а затем добавил с ухмылкой, в которой уже ничего не было от прежнего Кости: — Мне теперь терять нечего… Назад пути нет.

Саша выбралась из машины на деревянных ногах и ушла в дождь. Она пошла пешком через Тучков мост, долго шлепала по Малому проспекту и пришла в себя, только очутившись у Смоленского кладбища.

И тут в мокрое темечко застучалась непривычная мысль. Даже и не мысль вовсе, а так, горькое желание — добраться до часовни Ксении Блаженной. А ведь именно Саша с откровенной иронией относилась к привычке некоторых девиц ставить свечку перед сложными экзаменами или обращаться с меркантильными просьбами к святым. Сегодня ей некуда было идти. Никому в мире она не могла поведать о том, что лежало на сердце тяжестью. Костя убил человека… Возможно, это произошло нечаянно, и в глубине души он тяжело переживал случившееся. Возможно…

Саша подняла глаза к небу в надежде, что дождь смоет с лица отчаяние. Но отчаяние не уходило. Его невозможно было смыть. Невозможно было очиститься… оттереть, откорябать мучительную мину, исказившую девичье лицо. Сейчас оно казалось очень старым. Очень усталым. И безнадежным.

В Костиных глазах плескался неприкрытый ужас, но то не был ужас содеянного. Большой и сильный Костя удивился только одному, тому, как легко можно убить здорового мужчину. Человеческая жизнь оказалась на редкость хрупкой и уязвимой. Любая жизнь. А значит, и его собственная. Само убийство осталось за скобками сузившегося от страха сознания. Сузившегося настолько, что в нем хватало места для одной только мысли, одного трепетного желания — избежать наказания и сохранить в неприкосновенности собственную свою жизнь. Сохранить любой ценой…

Осенние покосившиеся могилки, утоптанные ненастьем и дождем. Глянцевые мокрые листья железных венков, грязные бумажные и пластиковые цветы, как искусственные улыбки, ненатуральная грусть. Смерть приходит ко всем и к каждому. Ко всем и всегда. К некоторым приходит она в лице бравого юноши в кожаной куртке с зажатым в огромной пятерне пистолетом с одной-единственной пулей…

Каково будет близким узнать, что труп мужа, отца или… сына?.. найден в канале?

Отчего-то Саше представлялся кусок канала Грибоедова в самом оживленном людном месте, под Невским проспектом, недалеко от игрушечного, мозаичного Спаса на Крови. Саша вздрогнула. Место, где убили царя. Кровь, всегда кровь! Воды Петербурга приговорены обагряться кровью.

Пусто на Смоленском кладбище. Это верующие несут сюда свои печали и несчастья и уходят успокоенные. Для того чтоб душа получила здесь облегчение, нужно верить. Верить в святых, в блаженных, дарующих покой. Саша, рожденная в государстве, где не было места вере иной, кроме веры в светлое будущее человечества под названием коммунизм, не могла найти в своей душе отражение лика Божьего. Ничего похожего.

Она долго стояла у стен часовенки.

Новое время отменило государство трудящихся, принесло с собой «возвращение к истокам». В стране появилось много церквей и… верующих. Такое чувство, что новая старая вера заменила людям прежнюю. Наверное, и Саша вместе с огромным числом сограждан смогла бы стать верующей. Смогла бы, если бы была немного другой. Если бы стремилась быть как все. Если бы в ее душе не жила собственная вера. Вера в человека. В того самого, который «кузнец своего счастья».

Кузнец! Какое горькое слово. Некоторые руки-молоты словно созданы для того, чтоб бить по живому. Сегодня Костя выковал себе браслет и защелкнул его на запястье. Теперь он будет с ним всегда. Один конец у Кости, а другой — навечно закреплен на руке убитого им незнакомца. И куда бы ни направился Константин, он будет волочить за собой этот груз.