Прот. А. Лебедев. Из статьи о евангельских мытарях. «Странник», 1865

Закхей был старейшиною мытарей и человек богатый. И се муж нарицаемый Закхей: и сей бе старей мытарем, и той бе богат (). Как мытарь Закхей, конечно, не отличался от других ни мягкостью сердца, ни снисходительностью к нуждам и бедности, ни справедливостью и честностью в своих требованиях. Напротив, в самом старейшинстве его над мытарями можно усматривать еще то, что он, держась на месте исправным взносом сбираемых податей, превосходил других особенным искусством вымогательства и неснисходительностью, отчего не только не имел каких-нибудь недоимок за собою, но и приобрел состояние. И той бе богат. Богатство обольщало его и грозило ему гибелью. И недаром евангелист в этом повествовании о Закхее напоминает как о старейшинстве его, так и о богатстве!

К обыденному сознанию человека ближе всего материальная его природа со своими требованиями и удовлетворениями, со своими неприятностями и радостями, — ближе, чем природа духовная, по своей ощутительности и по тому самому, что еще до раскрытия полного сознания он привыкает чувствовать сперва законные требования своей телесной природы и удовольствие от удовлетворения им, а потом потребности искусственные и незаконные, которые с их удовлетворением принимают силу привычки. Гораздо скорее и сильнее человек почувствует голод тела, чем алчбу духовную; тревожнее для него расстройство какого-нибудь телесного органа, например, руки, ноги или желудка, чем расстройство духа, например, преобладание в душе какой-нибудь отдельной силы, воображения, сердца, рассудка; ближе и обольстительнее услаждение греховное, чем борьба и победа над собою, которая требует иногда очень долгого и утомительного труда. Оттого, обладая всеми средствами к удовлетворению нужд и к доставлению радостей телесной природы, особенно с ранних лет, большинство людей скорее всего может остановить и действительно останавливает свое внимание на материальной стороне своей жизни и забыть или, по крайней мере, оставить неразвитыми духовные свои влечения, возбуждение которых требует труда, обещающего награду, может быть, еще в отдаленном будущем. Естественно, богатство для такого человека делается необходимым. Он привязывается к нему всей душой, так ли, как к средству своей спокойной и самодовольной жизни, или как к предмету своего тщеславия и самонадеянности. В этом смысле мы принимаем слова Спасителя: Удобее есть велбуду сквозе иглине уши проити, неже богату в Царствие Божие внити (). Оттого-то и богатый юноша, бывший уже на пути ко спасению и приблизившийся ко Христу, отошел от Него — источника радости — со скорбью: жалко было ему расстаться с своим богатством.

Легко могло случиться и с богатым Закхеем, что, привязавшись всею душою к богатству, он если еще не усыпил, то впоследствии усыпил бы все чистые духовные движения; тем более что душе его уже сродна была неправда; следовательно, увлечение непосредственностью, чувственностью жизни уже началось — самослужение и самодовольство овладевало им. Поэтому странно, непонятно, как могло пробудиться в его душе спасительное желание видеть Иисуса? Но нужно знать его природу, душевные его свойства, чтобы ответить прямо и удовлетворительно на этот вопрос. Из всего повествования о нем, из его старания проникнуть сквозь толпу к Иисусу, из его забегания и из влезания на дерево видно, что он имел детски простую и живую натуру. Он мог делать зло по увлечению, по примеру, по обыкновению, или, лучше всего, безотчетно. Так действуют подобные личности, потому что жизнь поставила их на этот путь, и они, утвердившись на нем, без всякой мысли, стали действовать так же, как действовали предшественники их, как поступают и все их окружающие: «Не мы первые, не мы последние», «не нами началось, не нами и кончится», — обыкновенно говорят такие люди. В них никогда нет и не может быть упорного оправдания, основываемого на лживых соображениях ума, или явного противления истине. В них есть, напротив, даже семена добра, нравственные понятия о долге и об обязанностях, бывают и чистые движения к добру; только эти семена не приносят плода, эти понятия без спасительных последствий, эти движения без силы, подобно движениям молодых, еще не оперившихся птенцов, которые, несмотря на свои усилия, не могут подняться над землею и совершить легкий и быстрый полет. Потому эти простые, непосредственные натуры увлекаются и неправдой, пока не проник в них свет разумения, освещающий путь их жизни, пока не получили они такого возбуждения, которое заставило бы их вдруг очнуться и стряхнуть с себя эту беспечность и невнимательность к себе. Таков именно и был Закхей. Он не имел привязанности к богатству с упорною силою, подавляющею в душе всякое живое движение. В сердце его был уголок, в котором тлела и готова была вспыхнуть искра спасения, в котором хранилась вера в Мессию и надежда на Его скорое и спасительное пришествие. Правда, эта вера по своему бессилию, а отчасти и по плотскому своему характеру, не могла возбуждать его к исправлению своей жизни, и от ожидания Мессии он не делался честнее; однако эта детски простая душа по самой природе своей не могла не чувствовать неловкости своего положения и несоответствия его с всеобщими ожиданиями Мессии. Не мог он, конечно, сам собою выйти из своего положения, загладить свои неправды делами любви и милосердия; но довольно с него было и того, если он хотел сделать это, довольно, если с боязливым опасением ждал Мессию. В этой-то готовности и нашел его Господь.

Уже неоднократно слышал Закхей о явлении дивного Пророка во Израиле, но, не имея сил отрешиться от обыденной жизни, он все оставался в своем городе и наконец подвигнул самую спасающую любовь Единородного приблизиться к нему. Узнав о приходе Иисуса в Иерихон, Закхей идет в Нему навстречу, подходит к толпе, окружавшей Иисуса, старается проникнуть чрез нее, но, не могши видеть Его по причине своей малорослости, забегает вперед и, истинно как дитя, несмотря на свое старейшинство, взлезает на дерево. Такое и так просто и детски выразившееся желание, очевидно, было движением не любопытства, а именно веры, ибо направлялось к тому, чтобы узнать Иисуса, сблизиться с Ним. И той искаше видети Иисуса, кто есть? — он думал, то есть, не этот ли пророк, не этот ли учитель есть Мессия. И с таким нетерпеливым желанием посмотреть на великого Чудотворца сидел на ягодичине и ожидал, пока будет Он проходить мимо него. Ищущий взыскати погибшаго Спаситель, зная готовность Закхея к принятию Его благодати и спасения, идет мимо смоковницы и, обратив к нему Свой животворный взор, проливающий свет в его душу, говорит — и воззрев Иисус, виде его и рече к нему, и проч. Какое кроткое Божественное лицо! Какие любвеобильные, говорящие прямо душе, взоры! Какая тихая, но проникающая в сердце речь! И какое притом вышеестественное знамение! Ему уже известно и имя, и дом, и все. Закхее, потщався слези, днесь бо в дому твоем подобает Ми быти.

Нельзя вполне постигнуть всего, что должно было произойти в душе Закхея от животворных слов Господа. Вспомним еще гораздо прежде бывшее подобное обстоятельство. Вера Нафанаила во Иисуса, закрываемая предрассудком: от Назарета может ли что добро быти? — раскрылась во всей силе от слов Господа, в которых выразилось такое же всеведение, именно, что Он видел Нафанаила под смоковницею и узрел готовность его вступить в число учеников Своих. И глагола ему Иисус: зане рех ти, яко под смоковницею видех тя, веруеши, больша сих узриши (). Несомненно и здесь то обстоятельство, что желание Закхея узреть Господа и милосердое воззрение Господа на Закхея, снисхождение к нему и Божеское всеведение оправдали ожидания и надежды, с которыми мытарь шел видеть Иисуса, — не этот ли, то есть Пророк и есть Христос, а потому он с радостью принимает узнанного Мессию. И потшався слезе, и прият Его радуяся. Вот и первый духовный плод веры — радость! Так оправдалась вера.

Затем должно было разрешиться в богатом мытаре и внутреннее недовольство самим собою. Евангелист не показывает, о чем Господь беседовал и что делал в доме мытаря, не вводит нас туда Своим описанием, но говорит, и конечно, не без цели, о том впечатлении, какое произведено было на народ вступлением Иисуса под кров грешного мужа, каким считали мытаря: и видевше вси роптаху на Иисуса, глаголюще, яко ко грешну мужу вниде витати, — а вслед затем изображает полную решимость Закхея исправиться и загладить прежние преступления. Надобно согласиться, что этот народный ропот и эта решимость были в причинной между собою связи. Ропотом пробужден был голос совести грешника. Чувствуя его справедливость, мытарь не мог не обвинять себя в оскорблении и немилосердном обхождении с этим самым народом и, таким образом, в чувстве раскаяния отчасти как бы опасался, как бы Господь не внял этому ропоту и не осудил его, а потому поспешил принести умилостивительную жертву за прежние беззакония. Став же Закхей рече ко Господу: се пол-имения моего, Господи, дам нищим, и аще кого чим обидех, возвращу четверицею. То есть как бы так говорил Закхей: «Вот, Господи, народ ропщет на Тебя, что Ты благоволил войти в дом мужа грешного. Правда, я великий грешник и достоин всеобщего отвращения. Но вижу, что Ты, милосердый Сердцеведче, не на лице зришь, но прозираешь в сердца; так прости же меня и сделай достойным Твоего снисхождения, сними с меня бремя неправедного стяжания и народной укоризны и приими от меня жертву любви — благослови меня половину имения отдать нищим и обиженных вознаградить вчетверо». Замечательно здесь выражение евангелиста став же рече. Это как бы намек на некоторого рода сдержанность; то есть Закхей как бы давно уже хотел сказать Господу об этой своей решимости — раскаяние как бы с самой минуты вступления Господа в дом готово было изникнуть из уст его; решимость исправления от радости такого посещения и от живого слова Божия, изливающегося в беседе из уст Спасителя, как бы мало-помалу возрастала, крепилась и, наконец, объяла все его существо, так что он не мог больше сдерживать их, встал пред Господом и начал говорить: Се пол-имения моею. Господи, дам нищим, и аще кого чим обидех, возвращу четверицею. Замечательно здесь и то, что удостоенный милостивого призрения и снисхождения Господня Закхей не отказывается от проходимого им звания, может быть, и потому, что оно-то и привлекло к нему Господа. Далее он обещается отдать нищим только половину своего имения, а не все. Этим, конечно, он показал не привязанность к богатству, а напротив, свободное свое отношение к нему. Богатство не мешало и не мешает ему в деле спасения; половина ли имения сохранится у него или все, это для него было безразлично, лишь бы заглаждены были его неправды. И Господь одобряет сию жертву богатого мытаря. Днесь спасение дому сему бысть, говорит Господь, зане и сей сын Авраамль есть. Прииде бо Сын Человеческий взысками и спасти погибшаго. Так взыскан и спасен погибавший сын Авраама!