()

«Воскресное чтение», 1822

Слух о воскрешении Иисусом Христом Лазаря в присутствии многочисленного народа поразил ужасом членов иудейского синедриона; от страха и смущения они не знали, на что решиться и что предпринять. Видите, говорили они один другому, яко никаяже польза есть (от мер, предпринятых доселе); се мир по Нем идет (). Нашим свидетельствам о пренебрежении Им закона Моисеева, о нарушении субботы и неуважении к храму не внимают; нашим уверениям о сообщении Его с веельзевулом, силою которого Он творит чудеса, никто не хочет верить. Народ слушает не нас, истинных вождей и блюстителей закона, но Его, пророка из Галилеи!

Между тем такое состояние людей опасно и не должно продолжаться. Римляне, владыки Иудеи, могут узнать, что толпы народа следуют за Иисусом, могут счесть это за возмущение и обратить в предлог и к разорению храма, и к уничтожению политического бытия нашего народа. Итак, что же предпринять в этих обстоятельствах? Что сотворим? ().

Какою злобою и ненавистью ко Христу ни дышали члены синедриона, однако вдали от слуха народного, среди тайных совещаний своих они не скрывали от себя и не имели бесстыдства отрицать чудодейственную силу Его: Что сотворим, говорили они, яко Человек Сей много знамения творит? () — то есть они почти уверены в истине и святости служения Иисуса Христа, видели, хотя и неохотно, что с Ним пребывает Бог, и, однако же, чем оканчивают свое совещание! Един же некто от них Каиафа, архиерей сый лету тому, рече им: вы не весте ничесоже, ни помышляете, яко уне есть нам, да един человек умрет за люди, а не весь язык погибнет ().

Каиафа полагает, таким образом, сущность дела вне всякого вопроса и даже укоряет сочленов своих в колебании и решимости. Сопоставлять с угрожающею от римлян опасностью невинность Господа, Его святую жизнь, чудеса, даже страх суда Божия за пролитие невинной крови праведника, по его мнению, есть крайнее неразумие и недальновидность. Как же поступить? Надобно, чтобы Иисус Христос пал жертвою за спасение народа! Но если Он пророк и посланник Божий, если Он так давно и пламенно ожидаемый Мессия, то ужели Он должен погибнуть, ужели и Им должно пожертвовать? Не скорее ли должно бояться Бога, нежели римлян? Не должно ли ожидать, что Он не укоснит отмщением за пролитие невинной крови Праведника, Которого чудеса нельзя отрицать? Но эти причины, по мнению Каиафы, второстепенны, даже, может быть, менее еще. Они основываются на духовных началах, на совестливости и страхе Божием, а люди с таким образом мыслей, как Каиафа, не отступают пред ними; поэтому надобно, чтобы Иисус Христос умер. Пророк ли Он или не пророк, Мессия ли или не Мессия, Сын ли Божий или нет, — это все равно; надобно только отклонить опасность от римлян, а страх суда Божия за пролитие крови Праведника не надобно принимать в расчет. Все члены синедриона, как известно, согласились с этим мнением первосвященника, и Иисус Христос осужден на смерть!

Но в то время, как князи людские совещавали таким образом злое на Господа и на Христа Его (), Господь, по предречению пророка, посмевался (ст. 3) сей церкви лукавнующих, а злобные замыслы их обращал к выполнению святых целей Своего промышления. Те, которые так нагло считали себя теперь распорядителями жизни Господа, на самом деле были не иное что, как дерзкие рабы, за лукавыми замыслами которых Он Сам наблюдал, не дозволяя выйти им из известных и Им от века предначертанных границ. Хотя устами Каиафы двигала, очевидно, злоба и холодная жестокость, однако язык первосвященника, неведомо для него самого, вещал в ту минуту всему миру, как бы по вдохновенно, предстоящее совершение одной из величайших Божиих тайн. Сего же о себе не рече, говорит евангелист, но архиерей сый лету тому прорече, яко хотяше Иисус умрети за люди (). Каиафа произнес это определение по осенению свыше, как некогда Валаам, и вследствие наития дара пророчества, который, происходя от Бога, по тому самому не заключал в себе ничего злого и преступного; только страсти, обладавшие первосвященником, истолковав это откровение по-своему, потемнили и исказили в душе его истинный смысл пророчества. Бог открыл Каиафе, что смерть Иисуса Христа будет спасительна для всех, но это откровение, как не внушало, так и не обязывало его стремиться к погублению Праведника, несмотря на Его невинность и чудеса: все это Каиафа привнес от злого сокровища сердца своего (), потому что для сердца испорченного нет ничего легче, как злоупотреблять самыми святыми истинами, обращать их в орудие страстей своих, искажать и извращать их смысл прибавками и объяснениями по прихоти преобладающей страсти. Посему ничего нет необходимее для истинного христианина, как молиться к Отцу светов, чтобы Он не допускал страстям потемнять в нас разумение воли Его, всегда благой и совершенной (), и превращать этот сияющий в нас свет во тьму и ослепление, к вящему осуждению нашему. Блюди, остерегает нас слово Божие, еда свет, иже в тебе, тма есть ()!